Сорин, Савелий Абрамович
| Савелий Абрамович Сорин | |
 С. А. Сорин, автопортрет, (около 1920 года) | |
| Имя при рождении: |
Завель Израилевич Савий |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Подданство: | |
Савелий Абрамович Сорин (Завель Израилевич, Савий; 1878—1953) — российский художник-портретист.
Биография
Родился 14 февраля (26 февраля по новому стилю) 1878 года в Полоцке Витебской губернии в небогатой еврейской семье. Отец был портным, мать состояла в секте молокан[1]. В 16 лет ушел из дома, некоторое время жил в Туле и Орле, затем — в Одессе.
В 1896—1899 годах учился у К. К. Костанди в Одесской художественной школе, которую окончил с медалью, дававшей право поступления в Императорскую Академию художеств (ИАХ) без экзаменов. С 1899 года занимался в Высшем училище живописи, скульптуры и архитектуры при ИАХ у И. И. Творожникова и В. Е. Савинского, затем — в мастерской И. Е. Репина. В 1907 году за картину «Вдохновенная минута» был выпущен из Академии со званием художника и правом пенсионерской поездки за границу, таким образом побывав в 1908 году в Голландии и Франции.
В 1911 работы Сорина экспонировались на Всемирной выставке в Турине, Италия. В 1913, 1915 и 1917 годах он принял участие в выставках «Мира искусства» в Петербурге, в конце 1917 года — в выставке Нового общества художников в Петрограде. Также экспонировался на выставках ТПХВ.
После Октябрьской революции художник некоторое время жил в Ялте, где в 1918 году был экспонентом выставки «Искусство в Крыму». В 1919 году переехал в Тифлис, там встречался с С. Ю. Судейкиным, В. В. Каменским, Н. Н. Евреиновым. Принял участие в выставке «Малый круг». 8 мая 1920 года он выехал вместе с Судейкиными из Батума в Марсель на пароходе «Souirah», и 20 мая они прибыли в Париж. Поселившись в этом городе, быстро снискал себе известность в европейских художественных кругах. В 1922—1923 годах Сорин выставлял свои работы в Осеннем салоне, в 1926—1930 — в салоне Тюильри. Продолжал участвовать в выставках русского искусства, в том числе в 1921 в галерее «Денси», в 1927 году — в последней выставке «Мира искусства» в галерее «Бернхейма». В 1920—1930 годах провел ряд персональных выставок в галереях Парижа и Лондона. Часто бывал в США, подолгу жил в Нью-Йорке, его персональные выставки прошли в Бруклинском музее (1923), галерее «Вильденштайн» в Нью-Йорке (1927, 1934), Вашингтоне (1924), Питтсбурге (1924—1925), Чикаго (1927). В 1932 году принял участие в выставке современного русского искусства в Филадельфии.
Во время Второй мировой войны поселился в США. Сделал несколько крупных денежных взносов в Фонд помощи СССР[1]. В послевоенные годы он изредка приезжал в Париж.
Умер 22 ноября 1953 года в Нью-Йорке.
В РГАЛИ имеются документы, относящиеся к С. А. Сорину.
Работы
В 1902 году, в бытность учеником, написал в Арзамасе один из первых портретов Максима Горького. Быстро приобрел репутацию превосходного портретиста и в 1900—1910 годах Сориным были выполнены портреты Ф. И. Шаляпина, А. А. Ахматовой, С. А. Лурье, Т. П. Карсавиной, князя С. М. Волконского, княгини О. К. Орловой, баронессы Ю. Т. Штейнгель и многих других. Произведения художника часто репродуцировались в журналах «Солнце России», «Столица и усадьба», «Аполлон».
В эмиграции во Франции выполнил много портретов знаменитостей, в частности, Лилиан Гиш, Элеоноры Дузе, Джорджа Баланчина, Сержа Полякова, Надежды Тэффи, Льва Шестова и Анны Павловой.
Произведения Сорина находятся в коллекциях крупнейших музеев мира, в том числе в Люксембургском музее в Париже, Бруклинском музее в Нью-Йорке, Государственной Третьяковской галерее и других, а также в частных собраниях. Его работы имеются и в Украине — Донецке и Одессе[2].
Сорина знали в Европе и Америке, а он мечтал об известности в России и перед смертью завещал отправить на Родину 30 портретов деятелей русского искусства, исполненных им в 1920—1940 годы. Его волю выполнила вдова — Анна Семёновна Сорина — после падения «железного занавеса». Распоряжением всесоюзного Министерства культуры дар Сорина был передан в фонды Третьяковской галереи[2].
Галерея
 Внешние изображения
| |
|---|---|
| | |
|
[img-fotki.yandex.ru/get/5209/star-gallery.9/0_639bf_742f4218_L.jpg Портрет] Анны Павловой в балете «Сильфиды» |
|
|
[artpoisk.info/files/images/_thumbs/7142/516x0.jpg Портрет] Ф. И. Шаляпина. Собрание |
|
|
[content.foto.my.mail.ru/list/tibor_54/_blogs/i-3293.jpg Портрет] Натальи Кованько, 1923 |
|
|
[2.bp.blogspot.com/-jQClABQHWfA/U6cbgmtRieI/AAAAAAAAF2U/L7kS0t1Y7xo/s1600/Saweli+Abramowitsch+Sorin+++++Portrait+of+Serge+Obolensky.png Портрет] князя С. П. Оболенского, около 1924 |
- Maxim Gorky 1902 by Savely Sorin.jpg
Максим Горький, 1902
- Tamara Karsavina in Les Sylphides.jpg
Тамара Карсавина в балете «Сильфиды», 1910
- Robert Adelheim 1912 by Savely Sorin.jpg
Портрет актёра Роберта Адельгейма, 1912
- Anna Akhmatova 1913-1914 by Savely Sorin.jpg
Анна Ахматова, гравюра 1913—1914 годов
- Tamara Karsavina 1915 by Savely Sorin.jpg
Тамара Карсавина, 1915
Интересные факты
- Жена художника, почетная гражданка Франции, ветеран медицинской службы армии США, в 1973 году посетила Москву и передала в дар художественным музеям СССР двадцать его полотен, в числе которых портреты киноактрисы Н. И. Кованько (1923), М. М. Фокина (1926), композитора А. С. Лурье (1943), Ф. И. Шаляпина (1943), А. Н. Бенуа (1946), С. Ю. Судейкина, Дж. Баланчина, Л. Ф. Мясина и другие. В 1974 году она же подарила Музею искусств Грузии в Тбилиси портреты знатных грузинок (Эписо Дадиани и Мелиты Чолокашвили и других)[1].
- Портрет Анны Павловой работы Сорина привлёк внимание рейхсмаршала Германии Германа Геринга, который увёз его из Парижа в Германию. После окончания войны портрет был возвращён во Францию[3][4].
Напишите отзыв о статье "Сорин, Савелий Абрамович"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [www.artrz.ru/1804786634.html Сорин Савелий Абрамович]
- ↑ 1 2 Татьяна Панова. [www.dikoepole.org/numbers_journal.php?id_txt=314 Тайна соринского портрета]
- ↑ Шило А. В. [www.artrz.ru/download/1804786634/1805172601/10 С. А. Сорин во Франции (1920-е гг.)].
- ↑ [www.tez-rus.net/ViewGood41180.html Сорин Савелий Абрамович]
Ссылки
- s:ЕЭБЕ/Сорин, Савелий Абрамович // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
- [artinvestment.ru/auctions/4633/biography.html Сорин Савелий Абрамович (Завель Израилевич)]
- [www.rujen.ru/index.php/СОРИН_Савелий_Абрамович Сорин Савелий Абрамович]
См. также
Отрывок, характеризующий Сорин, Савелий Абрамович
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
