Сорокин, Алексей Фёдорович

Алексей Фёдорович Сорокин
генерал-лейтенант Алексей Фёдорович Сорокин
Дата рождения	12 февраля 1795(1795-02-12)
Дата смерти	22 февраля 1869(1869-02-22) (74 года)
Место смерти	Санкт-Петербург
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	инженерные войска
Годы службы	1815—1869
Звание	инженер-генерал
Сражения/войны	Русско-турецкая война (1828—1829) Польское восстание (1830) Венгерский поход Крымская война
Награды и премии	Орден Святой Анны 2-й ст. (1828), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1829), Орден Святого Владимира 4-й ст. (1829), Золотое оружие «За храбрость» (1829, 1849), Орден Святого Александра Невского

Алексе́й Фёдорович Соро́кин (1795—1869) — русский военный инженер, участник русско-турецкой войны 1828—1829 годов, комендант Свеаборга в Крымскую войну.

Биография

Родился 12 февраля 1795 года, сын унтер-офицера. Воспитывался во 2-м кадетском корпусе, по окончании курса которого вступил в военную службу кондуктором 2-го класса в инженерный корпус. Произведённый в 1815 году в прапорщики, Сорокин был оставлен при инженерном департаменте. Здесь служебная карьера его продвигалась очень быстро, так что спустя 12 лет он был подполковником гвардейских инженеров и в 1827 году получил Орден Почётного легиона за составление «чертежей» для инженеров французской службы.

По объявлении в 1828 году войны Турции, Сорокин был прикомандирован к гвардейскому корпусу, с которым и совершил всю кампанию, причём од крепостью Варной сначала участвовал в осадных работах, а затем, откомандированный на южную сторону крепости по поручению генерал-адъютанта Бистрома, усилил русскую оборонительную позицию несколькими новыми укреплениями. За отличие при осаде Варны Сорокин бы награждён орденом св. Анны 2-й степени.

В 1829 году на Сорокина было возложено заведывание траншейными работами при осаде крепости Силистрии с самого начала её обложения. Здесь он повёл дело быстро и умело, чем очень много способствовал взятию крепости. Заведуя траншейными работами, он в то же время неоднократно принимал участие в рекогносцировках и схватках с турками. Во время одного из таких дел Сарычев был ранен осколком гранаты в голову и контужен в руку и ногу. За отличие под Силистрией Сорокин был произведён в чин полковника и награждён 4 июля 1829 года орденом св. Георгия 4-й степени (№ 4274 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова).

По окончании войны Сорокин возвратился в Петербург и здесь занял должность начальника чертёжной мастерской инженерного департамента. Однако вскоре ему опять пришлось отправиться на театр военных действий — началось Польское восстание и Сорокин был командирован в действующую армию. Участвуя в нескольких делах с польскими инсургентами, он особенно отличился в сражении под Остроленкой, когда под выстрелами польских батарей восстановил мост через реку Нарев, и во время штурма Варшавы. За первое дело он был награждён орденом св. Владимира 4-й степени с бантом, а за второе — золотой шпагой с надписью «за храбрость». Возвратившись после взятия Варшавы в Петербург, Сорокин до самой Венгерской кампании продолжал состоять начальником чертёжной мастерской инженерного департамента, причём в 1837 году был произведён в генерал-майоры, а в 1848 году — в генерал-лейтенанты. В следующем 1849 году был объявлен поход в Венгрию, и Сорокин получил новое назначение — начальником инженеров действующей армии. Он тотчас же отправился в главный штаб армии и принял участие в первом большом сражении с венграми под Вайценом. Затем он участвовал в сражении при местечке Тисафюред, под Дебреценом и в некоторых других, но особенно отличился при переправах через реку Тису, через которую в течение всей кампании устроил три переправы: одну на понтонах, для другой построил три специальных моста и третью тоже на понтонах. Все эти переправы были устроены под выстрелами неприятельской артиллерии. За отличие в Венгерском походе Сорокин был награждён золотой, украшенной алмазами, шпагой с надписью за «храбрость».

Назначенный по окончании Венгерской кампании вице-директором инженерного департамента, Сорокин занимал эту должность около пяти лет. Когда в 1854 году выяснилась возможность англо-французского нападения на Балтийские берега, Сорокин был назначен временным комендантом Свеаборгской крепости и в этой должности отстоял Свеаборг при бомбардировке его союзным флотом. По окончании войны Сорокин продолжал оставаться Свеаборгским комендантом до 1859 года, когда был назначен членом Военного совета. Два года спустя он был назначен исправляющим должность коменданта Санкт-Петербургской крепости и в 1862 году утверждён в этой должности с оставлением членом Военного совета. В чин инженер-генерала Сорокин был произведён в 1865 году. За свою более чем пятидесятилетнюю службу в офицерских чинах он получил все ордена до ордена св. Александра Невского включительно и имел много иностранных орденов. Скончался 22 февраля 1869 года, похоронен в Санкт-Петербурге в Петропавловской крепости на Комендантском кладбище

Источник

• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). — СПб., 1869.

Отрывок, характеризующий Сорокин, Алексей Фёдорович

– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.