Сорренто
| Город
Сорренто
Sorrento
|
Сорре́нто (итал. Sorrento, неап. Surriento) — город в Италии, в регионе Кампания, подчиняется административному центру Неаполь.
Население составляет 16 506 человек (на 2004 г.), плотность населения — 1740 чел./км². Занимает площадь 9 км².
Покровителем населённого пункта считается святой отшельник и настоятель местного бенедиктинского монастыря Антоний (555 или 556—625) . Его праздник ежегодно отмечается 14 февраля.
Город находится на пересечённом и обрывистом плато на месте, которое с давних пор было известно своим мягким климатом и богатой растительностью. Оно было населено ещё в раннем каменном веке (около 50 тыс. лет до н. э.)
История
Сорренто был первой финикийской колонией, после чего перерос в порт, часто посещаемый греками для коммерческой деятельности с Неаполем и другими южными городами. Греками он назывался «Сиреон», что означает «земля сирен» (сирены — это мифологические существа, наполовину женщины, наполовину рыбы, о которых Гомер писал в своё знаменитой «Одиссее»). Греки рассматривали его как свой форпост, хотя население представляло собой смесь греков, этрусков и самнитов.
После правления самнитов город перешел под власть римлян. Римляне высоко оценили красоту этого города, и он был выбран местом отдыха патрициев во время их периода правления, чему свидетелями являются многочисленные виллы.
Во время гражданской войны в Риме, начатой Суллой (90 — 89 годы до Р. Х.), поселение было возведено в ранг municipium и стало населяться ветеранами войны, получившими земельные участки (parcelle) в качестве ренты. Имеются данные, свидетельствующие, что эти землевладельцы после экспроприации их участков были переведены в новое поселение — Surrentum, которое уже в V веке н. э. стало известно как место пребывания епископа.
В период кризиса византийского господства в Италии (VII в.) Сорренто добился автономии как герцогство, зависимое от Неаполя. В Средние века здесь властвовали готы, византийцы, лангобарды и сарацины. В X веке здесь даже существовала морская республика, которая в 1137 г. была завоевана норманнами (Рожер II) .
История Сорренто смешивается с историей других городов Кампании. Так, он участвовал в антимусульманских лигах, воевал с лангобардами, повиновался Салерно, затем стал независимым. Но в XII в. попал под власть норманнов, затем — арагонцев, в XVI в. — турок. Затем селение стало владением королевства Неаполь. В конце концов, в 1860 г. в составе Неаполя присоединился к объединенной Италии.
Черты города
- Сорренто.Базилика Св.Антония.Регалии морской охоты.jpg
Базилика Святого Антония из Сорренто (XI век). Регалии морской охоты
- Сорренто.Городская стена.jpg
Городская стена
- Сорренто. Магазин ликёров.jpg
Магазин ликёров
- Sorrento BW 2013-05-12 14-18-55.JPG
Улица Майо
- Сорренто.Городской пейзаж.jpg
Городской пейзаж
- Sorrento BW 2013-05-12 14-31-20.jpg
Монастырь Св.Франциска
На центральной площади в 1870 году поставлен памятник великому сыну города Торквато Тассо (автор Giuseppe Gali)
Рядом с узким ущельем улицы Via de Maio находится базилика Sant Antonio, построенная в XVII веке в смешанном стиле барокко и классицизма на месте норманнской предшественницы XII века. В течение длительного времени церковь посещалась моряками, что видно по украшению в виде костей китового скелета, укреплённых над входом, а в её крипте размещены многочисленные эпитафии по исчезнувшим или утонувшим судам.
От монастыря бенедиктинцев VIII в. берёт начало церковь и монастырь San Francesco . Бывший монастырский сад известен как Villa Comunale, с которой открывается вид на залив. Здесь же находится и крестный ход в готико-мавританском стиле XIV века.
В центре города находится собор, освященный в честь святых Filippo и Giacomo, строительная история которого неизвестна. Собор расположен на месте античного форума. Современное здание собора построено во второй половине XV в. Украшением собора служат интарсии из камня и дерева, созданные в XVIII—XIX вв.
Искусство интарсии представляет собой индивидуальную характерную черту города и один из важнейших предметов туристского бизнеса. При этом туристам сбываются не подлинные произведения, а покрытые лаком рисунки. Лак является признаком подделки, поскольку подлинные произведения никогда не лакируются.
Также, туристы охотно покупают статуэтки известной фарфоровой мануфактуры Capo di Monte, а также пользующиеся широкой известностью ликёры.
Известные жители
- Сорренто — место рождения Торквато Тассо.
- В Сорренто провёл свои последние годы и был похоронен русский живописец Сильвестр Щедрин. Там им был написан ряд пейзажей, изображающих Сорренто и его окрестности. Надгробный памятник на могиле Сильвестра Щедрина на местном кладбище изваяли С. И. Гальберг и П. К. Клодт.
- В 1924–1928 гг. «по совету врачей» в Сорренто жил и работал пролетарский писатель Максим Горький. Вилла Серракаприолов, которую в эти годы «снимал» писатель, отмечена мемориальной доской.
См. также
- Вернись в Сорренто — популярная песня Эрнесто де Куртиса (1905), исполнявшаяся на разных языках многими исполнителями.
- Поздний вечер в Сорренто — популярная песня А. С. Глызина[1] (1998)
Напишите отзыв о статье "Сорренто"
Примечания
- ↑ [www.radiodacha.ru/programs_archive/878/4849.htm История песни «Поздний вечер с Сорренто»]
Ссылки
|
Сорренто в Викицитатнике? |
|---|
- [www.comune.sorrento.na.it/ Официальный сайт населённого пункта (итал.)]
- [www.sorrentoinfo.com/it/index.php Информационный сайт Сорренто (итал.)]
Отрывок, характеризующий Сорренто
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
