Сосновский, Николай Данилович

Николай Данилович Сосновский
Дата рождения	1922(1922)
Дата смерти	24 сентября 1941(1941-09-24)
Место смерти	с. Лужно, Демянский район, Ленинградская область, РСФСР, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Звание
Часть	26-я стрелковая дивизия
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Николай Данилович Сосновский (1922 год, по большинству источников Челябинская область — 24.9.1941, с. Лужно, Демянского района, Ленинградской области, РСФСР, СССР (ныне в Ямникском поселении Демянского района, Новгородской области) — участник Великой Отечественной войны, стрелок 312-го стрелкового полка 26-й стрелковой дивизии (11-я армия, Северо-Западный фронт), красноармеец. Закрыл своим телом амбразуру пулемёта, третий с начала войны, совершивший такой подвиг.

Биография

Родился в 1922 году в Челябинской области ,, также указывается Спасск-Дальний

На начало войны проходил службу в 26-й стрелковой дивизии, которая дислоцировалась на Дальнем Востоке в Дальнереченске. В начале сентября 1941 года дивизия начала переброску с Дальнего Востока, и 24 сентября 1941 года прибыла в район севернее Демянска, где подходила к концу Демянская оборонительная операция. Дивизия с марша была брошена в бой, и атаковала Лужно, с целью прорыва окружения в районе Демянска и вывода оттуда остатков советских войск.

Сведения о подвиге Николая Сосновского содержатся в формуляре 26-й стрелковой дивизии:

24 сентября 1941 года первый бой, проведенный дивизией в составе 11-й армии Северо-Западного фронта на участке Лужно - Каменная Гора характеризовался высоким политико-моральным состоянием всего личного состава соединения...В боях с известной немецкой дивизией СС «Мертвая голова» (армейская группировка генерал-лейтенанта фон Эйке) воины соединения покрыли себя славой...
Характерен в этом отношении подвиг, совершенный комсомольцем рядовым 312-м Николаем Сосновским. В тяжелую минуту боя, когда дальнейшее продвижение наших бойцов на одном участке вражеской обороны было остановлено пулеметным огнём из дзота, Николай Сосновский пошел на великий акт самопожертвования. Вырвавшись вперед, он бросился к дзоту врага и своим телом закрыл амбразуру. Герой погиб, но дал бойцам возможность взять дзот.

— molodguard.ru/heroes28.htm#gl4 Молодая гвардия

Впоследствии была выпущена листовка с описанием подвига, распространявшаяся на всех фронтах войны, где в частности утверждалось, что «ухватившись за ствол пулемета, он с силой прижал его книзу и своим телом заслонил амбразуру дзота».

Кроме того, комиссар батальона, где служил Сосновский, в ответ на опубликованное в газете письмо актрисы А.А. Яблочкиной, эвакуированной в Челябинск, написал ей письмо, где в частности упоминал челябинца Николая Сосновского, как пример доблести челябинцев «И вот — видели все — поднялся Сосновский, весельчак-челябинец Коля Сосновский, который так любил театр и футбол: бросился к дзоту, навалился на ствол пулемета грудью, закрыл смертельный ливень…»

Есть сведения о том, что о подвиге Николая Сосновского упоминали А.С. Щербаков 21 января 1942 года на торжественном траурном заседании, посвященном 28-й годовщине со дня смерти В. И. Ленина и Н.М. Шверник во время визита в Лондон в 1942 году.

По некоторым сведениям прототипом скульптуры бойца, установленного на мемориале на месте боёв в Демянском районе, является Николай Сосновский . В честь Сосновского названа улица в Демянске.

6 ноября 1947 года красноармеец Николай Данилович Сосновский был посмертно награждён орденом Ленина.

Отрывок, характеризующий Сосновский, Николай Данилович

Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.