София Доротея Брауншвейг-Целльская

София Доротея Брауншвейг-Люнебург-Целльская (нем. Sophie Dorothea von Braunschweig-Lüneburg-Celle; 15 сентября 1666, Целле — 13 ноября 1726, Альденский замок) — курпринцесса Ганновера, супруга курпринца Георга Людвига, будущего короля Великобритании. Вошла в историю как принцесса Альденская.

Детство

София Доротея была единственной дочерью и наследницей герцога Георга Вильгельма Брауншвейг-Люнебург-Целльского в его узаконенном императором Священной Римской империи Леопольдом I браке с гугеноткой Элеонорой де Ольбрёз. Её дедушка и бабушка с отцовской стороны — Георг Брауншвейг-Люнебург-Каленбергский и ландграфиня Анна Элеонора Гессен-Дармштадтская.

Детство Софии Доротеи протекало беспечно. Её родителей связывала искренняя любовь, что было редкостью среди их сословия в те времена, и они дарили тепло и любовь своей живой и талантливой девочке. Уже в 12 лет ей стали подыскивать супруга. Её отец перевёл на неё большие имущественные ценности, и это богатство способствовало тому, чтобы София Доротея стала интересной партией в матримониальных планах целого ряда молодых князей. К Софии Доротее сватались принц Август Фридрих Брауншвейг-Вольфенбюттельский, герцог Фридрих Карл Вюртемберг-Виннентальский, Максимилиан II Эмануэль Баварский и шведский король Карл XI из дома Пфальц-Цвейбрюккен. Но Софию Доротею отдали замуж за старшего сына младшего брата её отца во исполнение имевшейся между братьями договорённости.

Замужество

Принцесса София Доротея вышла замуж 18 ноября 1682 года в часовне Целльского дворца за своего кузена курпринца Георга Людвига, будущего короля Великобритании Георга I. Вначале брак казался счастливым. У Георга Людвига и Софии Доротеи родилось двое детей:

• Георг Август, будущий король Великобритании Георг II
• София Доротея.

После рождения детей супруги охладели друг к другу. Курпринц Георг Людвиг отдавал предпочтение своей давней любовнице Мелюзине фон дер Шуленбург. Свекровь Софии Доротеи София Ганноверская, от которой после состоявшейся помолвки когда-то отказался её отец, считала невестку незаконнорожденной и не любила её.

Граф Кёнигсмарк

В начале 1688 года в Ганновер прибыл друг детства Софии Доротеи, граф Филипп Кристоф фон Кёнигсмарк из старинного бранденбургского дворянского рода. Он служил в чине полковника в лейб-гвардии герцога Эрнста Августа и принимал участие в военном походе против Франции. Его положение позволяло ему часто бывать при дворе. Неосторожно выраженное предпочтение графу, выросшему пажем при дворе её отца, дало ганноверскому двору основания подозревать Софию Доротею в предосудительных отношениях с Кёнигсмарком. После громкой ссоры с мужем София Доротея уехала весной 1694 года к родителям в Целле. Они не одобрили разрыва с курпринцем, отец Софии Доротеи надеялся получить у своего брата финансовую поддержку после войны против Дании и Швеции. Поэтому родители отправили Софию Доротею обратно в Ганновер. Летом 1694 года София Доротея строила с Кёнигсмарком и своей придворной дамой Элеонорой фон дем Кнезебек планы побега в Вольфенбюттель к герцогу Антону Ульриху Брауншвейгскому или в Саксонию, где граф получил место генерал-майора от кавалерии. Через любовницу курфюрста графиню Клару Элизабет фон Платен при дворе стало известно о любовной связи между принцессой и графом и планах побега, уликами послужила их переписка. Ночью 1 июля 1694 года граф Кёнигсмарк бесследно исчез в Ганноверском дворце. София Доротея так никогда и не узнала точно, что с ним произошло. Очевидным было лишь то, что граф Кёнигсмарк был убит по приказу курфюрста Эрнста Августа. Тело не было найдено, официально граф считался без вести пропавшим. Точный ход событий так и не был установлен, возможно имевшиеся документы были уничтожены.

Исчезновение графа Кёнигсмарка стало скандалом государственного масштаба, привлёкшим к себе внимание не только родственников, дипломатов и народа. Король Людовик XIV пытался прояснить ситуацию у своей невестки Лизелотты Пфальцской и направил в Ганновер своих агентов. Пролить свет на эту тёмную историю не удалось и Августу Сильному, объявившего многонедельные розыски своего пропавшего генерала. О помощи в расследовании исчезновения своего брата его просила и Аврора фон Кёнигсмарк. Курфюрст Эрнст Август и герцог Георг Вильгельм обратились с жалобой на саксонского курфюрста к императору Священной Римской империи Леопольду I. Несмотря на давление, оказанное императором и бранденбургским курфюрстом Фридрихом III, посланцы Августа продолжали свою работу.

Во избежание огласки Кёнигсмарк передал письма Софии Доротеи своему родственнику, шведскому графу Карлу Густаву фон Левенгаупту. Наследники Лёвенгаупта предложили ганноверскому двору выкупить документы по очень высокой цене. В Ганновере отказались и выразили сомнение в подлинности переписки. В середине XIX века переписка была опубликована. Большая часть писем сегодня находится в собственности Лундского университета, несколько писем оказалось в руках внука Софии Доротеи Фридриха II, как считается, они были выкрадены по приказу сестры Фридриха королевы Швеции Луизы Ульрики. После смерти Фридриха письма осели в Тайном государственном архиве Фонда прусского культурного наследия. Сегодня их подлинность полностью установлена.

Развод и заключение

Физического устранения графа Кёнигсмарка было недостаточно для восстановления чести курпринца. Он хотел развестись с неверной супругой. В 1694 году София Доротея была отправлена в Альденский замок. Оттуда её перевезли во дворец Лауэнау, где состоялся бракоразводный процесс. 28 декабря 1694 года брак между курпринцем и Софией Доротеей был расторгнут. София Доротея была признана виновной в супружеской измене, ей было отказано вступать в брак повторно и видеть своих детей. Её имя было выправлено из всех официальных документов, оно не упоминалось в молитвах. София Доротея потеряла и титул курпринцессы. После вынесения приговора она была выслана в удалённый Альденский замок в заключение, хотя о том, что бывшая курпринцесса должна была провести оставшуюся жизнь под замком в приговоре не было ни слова. Она была лишена своего имущества, но ей выплачивалось годовое содержание, сначала 8 тысяч талеров, позднее оно было увеличено до 28 тысяч, которые выплачивались ей её отцом и свёкром поровну. Принцессу охраняла команда численностью в 40 человек. Контакты принцессы и её почта строго контролировались. Но София Доротея никогда и не пыталась бежать.

Сначала пленнице разрешалось находиться только в помещениях замка, затем ей разрешили прогулки в сопровождении. После двух лет заключения Софии Доротее разрешили прогулки в карете на расстояние до двух километров. Её заключение несколько раз прерывалось войнами и строительными работами, когда принцесса находилась во дворце в Целле или Эсселе. Ей разрешалось принимать посетителей, мать Софии Доротеи получила неограниченное право видеться с дочерью. При Софии Доротее состояли две придворные дамы, несколько камеристок и обслуживающий персонал.

Софии Доротее разрешили называться принцессой Альденской по месту своего жительства. В первые годы она демонстрировала полную апатию и равнодушие, на затем пыталась изменить свою судьбу. Когда в 1698 году умер её бывший свёкр, София Доротея отправила своему бывшему мужу письмо с соболезнованиями и мольбами о прощении и свидании с детьми. Она написала письмо с соболезнованиями и курфюрстине Софии, но ни на одно из писем не последовало реакции.

Умирающий отец Софии Доротеи в 1705 году безуспешно упрашивал ганноверского премьер-министра Бернсторфа предоставить ему возможность увидеться напоследок с дочерью. После смерти матери София Доротея, оставшаяся одна в окружении своих недругов, надеялась на встречу со своей дочерью. Хотя королева Пруссии и приезжала в Ганновер в 1725 году, чтобы повидаться со своим отцом, уже ставшим королём Англии, но надежды матери на встречу оказались напрасными.

В жизни Софии Доротеи осталась одна радость — еда. Она стала полнеть в отсутствие достаточной физической нагрузки и страдать от простуд и нарушений пищеварения. В начале 1726 года у неё случился удар, с августа 1726 года София Доротея не покидала постели из-за острых колик. Она отказалась от врачебной помощи и от еды. В течение нескольких недель её состояние вследствие голодания стало критическим. София Доротея умерла от закупорки желчного пузыря, в котором при вскрытии было обнаружено 60 камней. Георг I запретил траурные мероприятия в Ганновере и был крайне возмущён тем, что его дочь объявила траур по своей матери в Берлине.

Похороны Софии Доротеи превратились в фарс. Охрана не получила никаких указаний относительно погребения и поставила свинцовый гроб с телом принцессы в подвале. В январе 1727 года из Лондона поступил приказ захоронить тело без каких-либо церемоний на кладбище Альдена, что оказалось невозможным из-за обильных дождей. Так гроб вновь оказался в подвале замка и был засыпан песком. Лишь в мае 1727 года София Доротея обрела последнее пристанище в семейном склепе городской церкви Святой Марии в Целле.

Литература

• Anton Ulrich von Braunschweig-Wolfenbüttel: Römische Octavia; Nürnberg 1685—1707, 7 Bde.; Braunschweig 1712
• Christian Friedrich Hunold: Der Europäischen Höfe Liebes- und Heldengeschichte; Gottfried Liebernickel, Hamburg 1705
• Anonymus: Histoire Secrette de la Duchesse d’Hannovre Epouse de Georges Premier Roi de la grande Bretagne.(…); Londres par la Comagnie des Libraires 1732
• Heinrich Freese: Die Prinzessin von Ahlden oder Drei Prophezeiungen; Hoffmann & Campe, Hamburg 1855
• Theodor Hemsen: Die Prinzessin von Ahlden; Rümpler Verlag, Hannover 1869
• W.H. Wilkins: The Love of an Uncrowned Queen, London 1900
• Louise Haidheim: Zwei Herzoginnen; Janke Verlag, Berlin 1903
• Walther Hisserich: Die Prinzessin von Ahlden und Graf Königsmarck in der erzählenden Dichtung; Darmstadt 1906
• Paul Burg: Des galanten Grafen Königsmarck letzte Liebes-Abenteuer; Stern Bücher-Verlag (Koch & Co) 1922
• Helen Simpson: Saraband for dead Lovers, London 1935
• Alfred Edward Mason: Konigsmarck, London 1938
• Georg Schnath: Der Königsmarck-Briefwechsel. Korrespondenz der Prinzessin Sophie Dorothea von Hannover mit dem Grafen Philipp Christoph Konigsmarck 1690 bis 1694. Kritische Gesamtausgabe in Regestenform. Bearb. von Georg Schnath. Hildesheim: Lax 1952.
• Herbert Singer: Die Prinzessin von Ahlden. Verwandlungen einer höfischen Sensation in der Literatur des 18. Jahrhunderts. In: Euphorion 49 (1955), S. 305—334
• Jean Plaidy: The Princess of Celle, London 1967
• Paul Morand: Sophie Dorothea von Celle. Die Geschichte eines Lebens und einer Liebe; Christian Wegner Verlag (1968) ISBN 3-9800226-0-9
• Doris Leslie: The Rebel Princess, London 1970
• Ruth Jordan: Sophie Dorothea, London 1971
• Helene Lehr: Princess of Hanover, USA 1989
• John Veale: Passion Royal, Lewes 1997
• Dörte von Westernhagen: Und also lieb ich mein Verderben, Roman,1997 (Gebundene Ausgabe) Wallstein-Verlag, ISBN 3-89244-246-0
• Heinrich Thies: Die verbannte Prinzessin. Romanbiografie, zu Klampen Verlag, Springe 2007
• Guido Erol Öztanil: All’ dies gleicht sehr einem Roman. Liebe, Mord und Verbannung: Die Prinzessin von Ahlden (1666—1726) und einige Seitenblicke auf die Geschichte des Fleckens Ahlden, Walsrode, 1994

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме София Доротея Брауншвейг-Целльская

Отрывок, характеризующий София Доротея Брауншвейг-Целльская

У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.