Бланшар, Мари Мадлен Софи

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Софи Бланшар»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Бланшар.
Софи Бланшар
Sophie Blanchard
первая женщина-воздухоплаватель
Имя при рождении:

Мари Мадлен-Софи Арман

Место рождения:

около Ла-Рошель, Франция

Место смерти:

Париж, Сады Тиволи

Супруг:

Жан-Пьер Франсуа Бланшар

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Мари Мадлен-Софи Бланшар, более известная как Софи Бланшар (фр. Sophie Blanchard; 25 марта 1778 — 6 июля 1819) — французский воздухоплаватель и жена пионера воздухоплавания Жан-Пьера Франсуа Бланшара. Софи Бланшар была первой женщиной — профессиональным воздухоплавателем, после смерти мужа продолжила его дело, совершив более 60 полётов. Получившая европейскую известность своими полётами, Софи Бланшар совершала полёты по заказу Наполеона Бонапарта, при котором она играла роль «Аэронавта официальных мероприятий», заменив Андре-Жака Гарнерина. Во время реставрации монархии в 1814 она совершила полёт в честь Людовика XVIII, который назвал её «Официальным Аэронавтом Реставрации».

Воздухоплавание было рискованным делом для его пионеров. Софи Бланшар несколько раз теряла сознание, что было вызвано низкими температурами, и едва не утонула, когда её шар приземлился в болото. В 1819 она стала первой женщиной, погибшей в авиакатастрофе, когда во время показательного полёта в Садах Тиволи в Париже она запустила фейерверк, который попал в воздушный шар и вызвал взрыв. Её аппарат упал на крышу дома, что стало причиной смерти Софи. Обычно её упоминают в источниках как Мадам Бланшар, однако часто используются комбинации её имён и фамилий девичьей и в браке, в том числе Мадлен-Софи Бланшар, Мари Мадлен-Софи Бланшар, Мари Софи Арман и Мадлен-Софи Арман Бланшар.





Биография

Юность и начало карьеры

Софи Бланшар, урождённая Мари Мадлен-Софи Арман, родилась в протестантской семье в Труа-Канонс, недалеко от города Ла-Рошель. О периоде её жизни до замужества с Жан-Пьером Франсуа Бланшаром, первым в мире профессиональным воздухоплавателем, известно немного. Дата её замужества достоверно неизвестна; источники датируют это событие уже началом 1794[1] или 1797,[2], однако большинство называют 1804, год её первого подъёма на воздушном шаре. Бланшар развёлся со своей первой женой, Викторией Лебран, их четыре ребёнка сопровождали его в поездах по Европе, но известно, что она умерла в бедности.[2] Софи описывали по разному, сначала как «маленькую, уродливую и нервную жену», «маленькую с острыми птичьими чертами», позднее как «маленькую и прекрасную»,[3]; Софи себя больше чувствовала себя как дома в небе, чем на земле, где она часто приходила в возбуждённое состояние и была очень ранимой.[3] Она боялась громкого шума и поездок в каретах, однако была бесстрашна в воздухе.[3] Она вместе с мужем потерпели крушение во время совместного полёта в 1807 (её 11-й подъём, возможно, его 61-й), во время которого он получил травму головы. Тем не менее, через некоторое время она отошла от шока.[4]

Софи совершила свой первый полёт на воздушном шаре вместе с мужем в Марселе 27 декабря 1804. Супружеская пара была перед лицом банкротства в связи с тем, что бизнес мужа шёл все хуже, и они решили, что женщина-воздухоплаватель привлечёт больше внимания публики, что поможет им решить финансовые проблемы. Она описывала свои чувства как «ни с чем не сравнимой неожиданностью» (фр. sensation incomparable).[1] Софи совершила второй полёт вместе с мужем, третий полёт 18 августа 1805 был уже самостоятельным, подъём был совершён в саду в доминиканском монастыре в Тулузе.[1][5]

Фактически Софи Бланшар не была первой женщиной, поднявшейся на воздушном шаре. 20 мая 1784 маркиза и графиня Монталембер, графиня Подена и мисс де Лагард поднялись на привязанном воздушном шаре в Париже. При этом она также не была первой женщиной, поднявшейся на непривязанном воздушном шаре: это первенство приписывалось Гражданке Анри, которая совершила полёт вместе с Андре-Жаком Гарнерином в 1798, хотя фактически эта честь принадлежит Элизабет Тибл. Тибл, оперная певица, совершила полёт в присутствии шведского короля Густава III в Лионе 4 июня 1784, за 14 лет до полёта Гражданки Анри. Софи Бланшар, однако, была первой женщиной-пилотом собственного воздушного шара и первой, для кого воздухоплавание стало профессией.[6]

В 1809 муж Софи Бланшар скончался от травм, полученных при падении с воздушного шара в Гааге после сердечного приступа. После его смерти Софи продолжила полёты на воздушном шаре, специализируясь на ночных полётах, часто оставаясь в воздухе всю ночь.[5]

Самостоятельные полёты

Софи проводила эксперименты с парашютами, начатые её мужем, в частности, спускала с парашютом щенков; в её программе был запуск фейерверков, и она сбрасывала на маленьких парашютах различную пиротехнику.[2] Другие воздухоплаватели получили известность, выпрыгивая с воздушного шара с парашютом, например, семья Андре-Жака Гарнерина, чьи жена, дочь и племянница совершали такие прыжки регулярно.[7] Его племянница, Эльза Гарнерин, была главным конкурентом Софи Бланшар как женщина-воздухоплаватель, и в то время сложно было отдать предпочтение одной перед другой.[5] Возможно, Софи Бланшар совершала прыжки с парашютом с воздушного шара, однако её основным интересом был подъём на воздушных шарах.[8]

К моменту смерти мужа семья Бланшар была в долгах, поэтому для минимизации расходов Софи должна была выбрать наиболее экономичный вид воздушного шара. Она использовала воздушный шар, наполненный водородом (или шарльер), так как он позволял подниматься в маленькой гондоле и не было особенных требований к материалу воздушного шара в отличие от заполняемого воздухом монгольфьера. Кроме того, наполненный водородом шар не требовал наличия горелки, а собственный вес Софи был мал, что позволяло ей дополнительно сократить расходы на газ.[1] До этого Софи использовала, или, по крайней мере, ей принадлежал воздушный шар, наполняемый горячим воздухом; полковник Франц Макерони отмечал в своих мемуарах, что он продал ей такой воздушный шар в 1811 за 40 фунтов.[9]

Софи Бланшар стала фавориткой Наполеона, сменив Андре-Жака Гарнерина в 1804. Гарнерин совершил весьма неудачный полёт, он потерял контроль за воздушным шаром во время полёта в честь коронации Наполеона в Париже; в конечном счёте воздушный шар дрейфовал до Рима, где он упал в озеро Браччиано, что стало причиной множества шуток в адрес Наполеона.[10] Титул, данный Софи Бланшар Наполеоном, остался до конца неясен: однозначно она стала «Аэронавтом официальных мероприятий» («Aéronaute des Fêtes Officielles»), что влекло за собой обязанность организовывать показательные полёты на воздушных шарах на больших праздниках,[1] однако также, возможно, она была назначена Главным Министром Воздухоплавания, в роли которого она, по сообщениям, составляла планы воздушного вторжения в Англию.[11] Софи совершала подъёмы в честь Наполеона 24 июня 1810 с Марсова поля в Париже и на празднике, проводимом Императорской Гвардией в честь брака Наполеона с Марией-Луизой Австрийской. После рождения сына Наполеона Бланшар совершила подъём с Марсова поля в Париже, во время которого разбрасывала листовки с сообщениями о прошедшем событии.[12] Впоследствии она совершила полёт в честь его крещения в Сен-Клу 23 июня 1811, с запуском фейерверка с воздушного шара,[13] а затем на «Féte de l’Emperor» в Милане 15 августа 1811. Софи совершила полёт в плохую погоду над Кампо Марте в Неаполе для разведки и координирования штурма шурином Наполеона Мюрата, Неаполитанского короля, в 1811.[9] Когда Людовик XVIII вступил в Париж 4 мая 1814 после реставрации Бурбонов на французский трон, Софи Бланшар поднялась на воздушном шаре над Новым мостом, что было частью триумфальной процессии. Людовик XVIII был настолько впечатлён, что назначил её на аналогичную должность «Официального Аэронавта Реставрации».[14][a]

Получившая европейскую известность, Софи собирала толпы на своих показательных полётах. Во Франкфурте её полёт стал причиной плохого приёма оперы Карла Марии Вебера Сильвана в ночь её первого представления 16 сентября 1810: публика предпочла увидеть полёт мадам Бланшар премьере оперы.[15] Много показательных полётов было совершено в Италии. В 1811 она совершала перелёт из Рима в Неаполь с остановкой после 60 миль (97 км), затем поднялась в Риме снова, на высоту 12,000 футов (3,660 м), где, как она утверждала, она заснула и проспала до приземления в Таглиакоццо.[16] В том же самом году она снова теряла сознание после необходимого подъёма, чтобы избежать шторма с градом около Винченес. Она в результате провела 14½ часов в воздухе.[17] Софи пересекла Альпы на воздушном шаре,[18] и совершила перелёт в Турин 26 апреля 1812, когда температура воздуха упала так низко, что пошла кровь из носа, а на её лице и руках образовались сосульки.[5] Софи едва не умерла 21 сентября 1817, когда во время полёта из Нанта (её 53-го), она приняла болото за место, пригодное для посадки. Стропы её воздушного шара запутались за дерево, что стало причиной опрокидывания гондолы; Бланшар, запутавшаяся в оснастке, должна была утонуть в болоте, однако вскоре после её приземления подоспела помощь.[5] Симпатизируя Марии Терезе де Ламур, которая содержала приют для «падших женщин» (La Miséricorde) в Бордо, она предложила пожертвовать доходы от одного из подъёмов на её предприятие. Де Ламур отказалась, мотивируя тем, что не могла принять деньги, которые Софи заработала с риском для жизни.[19]

Смерть

6 июля 1819 во время своего 67-го[20] показательного подъёма в Садах Тиволи в Париже, её заполненный водородом воздушный шар загорелся и Софи Бланшар, запутавшаяся в снастях, упала с воздушного шара и разбилась. Сообщалось, что перед этим подъёмом она нервничала, была необычайно возбуждена.

Бланшар совершала подъёмы в Садах Тиволи регулярно, дважды в неделю во время своего пребывания в Париже.[2] Её неоднократно предупреждали об опасности использования фейерверков во время показательных полётов. Этот подъём должен был быть особенно впечатляющим и в этот раз должно было использоваться больше пиротехники, чем обычно, и, возможно, предостережения произвели на неё влияние. Некоторые из зрителей просили её не совершать столь рискованный подъём, однако другие зрители подгоняли её. Есть свидетельство, что она перед тем как зайти в гондолу произнесла: «Allons, ce sera pour la dernière fois» («Хорошо, но это в последний раз»).[21]

Около 22:30 (источники указывают разное время) Софи Бланшар начала свой подъём, поднимая белый флаг; на ней также было надето белое платье и белая шляпа со страусиными перьями. Дул сильный ветер и казалось, что воздушный шар изо всех сил стремится подняться вверх. Сбрасывая балласт, Бланшар управляла скоростью подъёма, но воздушный шар цеплялся за деревья. Как только шар миновал верхушки деревьев, Бланшар начала показ, махая флагом. Воздушный шар подсвечивался корзинами, содержащими «бенгальские огни», медленно горящие, окрашенные пиротехнические средства.[22] Через короткое время после начала представления воздушный шар охватило пламя. Свидетели сообщают, что воздушный шар на мгновение скрылся за облаком и когда снова стал виден, он уже был в огне. Бланшар начала быстро спускаться, но воздушный шар, подхваченный ветром, полетел в сторону от Садов Тиволи быстрее, чем шар снижался. Некоторые зрители решили, что происходящее является частью показа и выкрикивали приветствия и одобрительные возгласы.[23] Воздушный шар не поднялся слишком высоко, и, хотя вытекающий газ горел, его объём всё же был достаточен для подъёма ещё некоторое время, что не давало гондоле упасть на землю. Быстро сбрасывая балласт Софи Бланшар смогла замедлить падение. Большинство свидетелей сообщают, что она выглядела спокойной во время спуска, но по мере приближения к земле сжимала руки в отчаянии.[21] По распространившимся позднее слухам она настолько крепко вцепилась в гондолу, что «её артерии трещали от усилий.»[24]

Только над крышами домов Рю де Прованс газ в воздушном шаре закончился и гондола упала на крышу дома.[b] Казалось, что Бланшар должна выжить, а происшествие уже завершилось, однако канаты, держащие её гондолу, загорелись от ещё горящего шара, и Софи Бланшар оказалась в ловушке из снастей, в результате она упала с крыши на мостовую. Джон Пул, свидетель, так описал последние её мгновения:

Возникла ужасная пауза, когда мадам Бланшар запутавшись в сетке своего воздушного шара, упала на наклонную крышу дома на Рю де Прованс, и затем на мостовую, откуда потом было поднято её разбившееся тело.

Некоторые свидетели приписывают ей выкрик «À moi!» («на помощь!», или буквально, «ко мне!»), в момент удара о крышу.[26] Несмотря на то, что многие бросились помочь ей и пытались спасти её, Софи умерла или сразу после падения в результате перелома шейных позвонков, или самое большее десять минут спустя.

Наиболее вероятной причиной несчастного случая был, как полагали, фейерверк на её воздушном шаре; кроме того, её шар, по всей видимости, был повреждён деревьями во время подъёма, также возможно, что шар был перегружен и поднимался недостаточно быстро. Когда она зажгла фитили, фейерверк направился к воздушному шару вместо того, чтобы улететь от него, искра от одного из них могла попать в отверстие в ткани, что привело к возгоранию газа. Один из зрителей, по свидетельствам, увидел проблему и кричал ей, чтобы она не зажигала фитили, но его крики были заглушены приветственными возгласами толпы.[21] Позднее было высказано предположение, что она оставила клапан открытым, что привело к тому, что искры подожгли газ, или её воздушный шар имел слишком слабую конструкцию и газ во время подъёма вытекал из него.[1]

Последствия

Норидж Дафф, который был свидетелем полёта и смерти Софи Бланшар, писал:

Впечатление от столь ужасного несчастного случая на глазах нескольких тысяч человек, собравшихся для развлечения, и в праздничном расположении духа, можно легко представить.

После известия о смерти мадам Бланшар владельцы Садов Тиволи немедленно объявили, что средства, собранные в качестве платы за вход, будут пожертвованы в пользу её детей, кроме того, некоторые зрители начали сбор пожертвований у входа в Сады Тиволи.[27] В результате было собрано 2,400 франков, однако вскоре обнаружилось, что у неё не было детей, и деньги были использованы на установку памятника ей с изображением горящего воздушного шара на кладбище Пер-Лашез. Эпитафия на её могиле гласила: «victime de son art et de son intrépidité» («жертва своего искусства и отваги»).[1] Остаток денег, около 1,000 франков, был пожертвован лютеранской церкви Église des Billettes, которую Бланшар посещала.[5] Она не стала богатой, хотя к моменту смерти у неё уже не было долгов, оставшихся от мужа, и она была материально обеспечена. Каждый из её подъёмов приносил около 1,000 франков, не считая стоимости самого воздушного шара и его обслуживания. Она оставила некоторую сумму от 1,000[5] до 50,000[28] франков дочери одного из своих знакомых. За свою жизнь она совершила 67 подъёмов на воздушном шаре.

История смерти Софи Бланшар стала известна по всей Европе. Жюль Верн упоминал её в романе «Пять недель на воздушном шаре», а Фёдор Достоевский в романе «Игрок» сравнивал острые ощущения во время азартной игры с теми чувствами, которые Бланшар, возможно, испытывала во время падения. Для других авторов её смерть была назидательной историей о женщине, которая преступила границу ей дозволенного (например у Гренвилл Меллен, которая писала, что «женщина на воздушном шаре либо находится не в своей стихии, либо стоит выше этого»[29]), либо ценой тщеславия проводящего такие зрелищные полёты. Чарльз Диккенс комментировал это событие: «Кувшин часто бывает хорошо сделан, однако, будьте уверены, однажды он будет разбит».[30] С появлением полётов с двигателем воздушные шары и история Софи Бланшар стали забываться и ушли в историю авиации. Роман об истории Бланшар Линды Донн Маленький воздухоплаватель был опубликован в 2006.

Заметки

a. ^  Как и граф Прованса, Людовик ранее был патроном пионера воздухоплавания Пилатра де Розье, который стал жертвой первой катастрофы воздушного шара 15 июня 1785.[31]

b. ^  Большинство источников не упоминает номер дома, но некоторые из них говорят о номере 15 или номере 16, другие отмечают, что это было здание гостиницы.

Напишите отзыв о статье "Бланшар, Мари Мадлен Софи"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Marck 2006, p.70-1.
  2. ↑ 1 2 3 4 Lynn 2006, p.132.
  3. ↑ 1 2 3 Walker 2004, pp.50-3.
  4. ↑ Brown 1801, pp.207-8.
  5. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Michaud 1854, pp.415-6.
  6. ↑ Walsh 1913, pp.11-12.
  7. ↑ Turgan 1831, p.170.
  8. ↑ Figuier 1859, p.239.
  9. ↑ 1 2 Maceroni 1838, p.41.
  10. ↑ Hoefer 1857, p.499.
  11. ↑ Martin 200, p.135.
  12. ↑ Smucker 1857, p.249.
  13. ↑ de Saint-Amand [1890] 2004, p.270.
  14. ↑ Peltier 1814, p.391.
  15. ↑ Newman 1945, p.513.
  16. ↑ Select Reviews 1812, p.176.
  17. ↑ Wason 1897, p.82.
  18. ↑ Shayler 2005, p.10.
  19. ↑ Yonge 1858, p.57.
  20. ↑ Бланшар, Франсуа // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  21. ↑ 1 2 3 Ireland 1822, p.402.
  22. ↑ Gentleman’s Magazine 1819, p.76.
  23. ↑ Marion [1870] 2004, p.99.
  24. ↑ Mathews 1839, p.65.
  25. ↑ Poole 1838, p.80.
  26. ↑ Turgen 1831, p.145.
  27. ↑ 1 2 Duff 1819.
  28. ↑ Lesur 1820, p.651.
  29. ↑ Mellen 1825, p.154.
  30. ↑ Dickens 1853, p.488.
  31. ↑ Canadian Aviation Museum 2004.

Литература

  • Brown, Charles Brockden (1808). «The Literary Magazine, and American Register» (Thomas and George Palmer) VIII: 336.
  • Canadian Aviation Museum. [www.aviation.technomuses.ca/assets/pdf/e_Ballons.pdf The Balloon Era] (PDF). Canadian Aviation Museum (2004). Проверено 27 июня 2008. [www.webcitation.org/66EBMlO8U Архивировано из первоисточника 17 марта 2012].
  • De Saint-Amand Imbert. The Happy Days of the Empress Marie Louise. — Kessinger Publishing Co.. — P. 396. — ISBN ISBN 1417922192.
  • Dickens, Charles (1853). «Household Words: A Weekly Journal» (Dix and Edwards) 7.
  • Duff, Norwich [www.kittybrewster.com/images/Norwich_Duff_Journal_pages017to018.htm Extract from the journal of Norwich Duff] (1819-07-06). Проверено 24 июля 2007. [www.webcitation.org/66EBNYVdY Архивировано из первоисточника 17 марта 2012].
  • Figuier Louis. Les Grandes Inventions Scientifiques et Industrielles Chez les Anciens et les Modernes. — Paris: Hachette. — P. 304.
  • Gentleman's Magazine (1819). «Abstract of Foreign Occurrences». Gentleman's Magazine (F. Jefferies) LXXXIX (12): 96.
  • Hoefer. Nouvelle Biographie Générale. — Paris: Firmin Didot freres. — P. 960.
  • Ireland William Henry. France for the Last Seven Years. — London: G. and W. B. Whittaker. — P. 439.
  • Lesur C. L. Annuaire Historique Universel Pour 1819. — Paris. — P. 768.
  • Lynn Michael R. Popular Science And Public Opinion in Eighteenth-century France. — Manchester University Press. — P. 177. — ISBN ISBN 0719073731.
  • Maceroni Francis. Memoirs of the Life and Adventures of Colonel Maceroni. — London: John Macrone. — P. 509.
  • Marck Bernard. Le Rêve de Vol. — Toulouse: Le Pérégrinateur Editeur. — P. 216. — ISBN ISBN 2910352455.
  • Marion Fulgence. Wonderful Balloon Ascents Or The Conquest Of The Skies. — Kessinger Publishing Co. — P. 124. — ISBN ISBN 1419194836.
  • Martin J. The Almanac of Women and Minorities in World Politics. — Harper Collins. — P. 466. — ISBN ISBN 0813368057.
  • Mathews Charles. Memoirs of Charles Mathews, Comedian. Volume III. — London: Richard Bentley. — P. 650.
  • Mellen Grenville. Sad Tales and Glad Tales. — Boston: S. G. Goodrich. — P. 185.
  • Michaud Louis Gabriel. Biographie Universelle Ancienne et Moderne. — C. Desplaces. — P. 700.
  • Newman Ernest. Stories of the Great Operas and Their Composers. — Philadelphia: Blakiston. — P. 889.
  • Peltier, Jean-Gabriel (1814). «Entrée Solennelle de Louis XVIII dans sa Capitale» (French). L'ambigu (Schulze and Dean) XLV (400).
  • Poole John. Crotchets In the Air; or; an (Un) Scientific Account of a Balloon-Trip. — London: Henry Colburn. — P. 98.
  • Saunders Frederick. Salad for the Solitary. — Lamport, Blakeman and Law. — P. 284.
  • Select Reviews of Literature (1812). «Miscellaneous: Madame Blanchard». Select Reviews of Literature, and Spirit of Foreign Magazines (John F. Watson) VIII (XLIV): 184.
  • Shayler David J. Women in Space - Following Valentina. — Springer. — P. 410. — ISBN ISBN 1852337443.
  • Smucker Samuel Mosheim. Memorable Scenes in French History: From the Era of Cardinal Richelieu to the Present Time. — Miller, Orten, and Co.. — P. 385.
  • Turgan Julien. Les Ballons: Histoire de la Locomotion Aérienne Depuis son Origine jusqu'a nos Jours. — Plon Frères. — P. 208.
  • Walker Mike. Powder Puff Derby: Petticoat Pilots and Flying Flappers. — Wiley. — P. 304. — ISBN ISBN 0470851414.
  • Walsh William. A Handy Book of Curious Information. — London: Lippincott. — P. 942.
  • Wason Charles William. Annual Register. — Baldwin, Cradock and Joy.
  • Yonge Charlotte Mary. Marie Thérèse de Lamourous, a Biography. — London: John W. Parker and Son. — P. 131.

Отрывок, характеризующий Бланшар, Мари Мадлен Софи

Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Бланшар,_Мари_Мадлен_Софи&oldid=71945084»