Доуз, Софи
| Софи Доуз |
Софи Доуз, баронесса Фешер (англ. Sophie Dawes, фр. baronne de Feuchères, 29 сентября 1790, остров Уайт — 15 декабря 1840, Лондон) — английская авантюристка, любовница, наследница и возможная убийца последнего принца Конде.
Биография
Родилась в семье рыбака-контрабандиста, работала горничной в Портсмуте, а затем служанкой в лондонском борделе на Пикадилли. В 1811 году там она познакомилась с клиентом борделя, жившим в эмиграции французским принцем крови, Луи-Анри, герцогом де Бурбоном, последним в роду принцев Конде. Бурбон снял для любовницы и её матери дом в Лондоне, а после Реставрации привёз её в Париж и занялся её образованием. Даровитая девушка быстро выучила французский, греческий и латынь и приобрела светские манеры. В 1818 году Людовик Генрих (ставший в том же году после смерти отца принцем Конде) выдал её замуж за барона Адриена Виктора де Фешера, майора королевской гвардии. Фешер полагал, что она внебрачная дочь принца крови, и воспринял такой брак как честь для себя. Так Софи стала французской титулованной дворянкой и благодаря красоте и уму стала известна в свете. Когда в 1822 году обман раскрылся, барон Фешер немедленно отослал жену от себя и пожаловался Людовику XVIII. Король приказал не допускать её ко двору, публично ославив баронессу проституткой. В 1827 году Фешеры получили формальный развод.
Однако в царствование Карла X Софи вновь стали принимать в свете, а её племянница и племянник вступили в выгодные браки. Это улучшение статуса стало результатом сделки, которую ей предложили герцог Орлеанский Луи Филипп и его жена: воспользовавшись влиянием баронессы Фешер на престарелого принца Конде, они попросили её добиться, чтобы тот завещал большую часть фамильного состояния их четвёртому сыну, малолетнему герцогу Омальскому, которого Конде крестил. (Единственный сын Конде, родившийся от его распавшегося ещё в 1780 г. брака с тёткой Луи Филиппа Луизой Батильдой, герцог Энгиенский, был расстрелян Наполеоном I в 1804 году, после чего богатый род был обречён на вымирание). Завещание было подписано в июле 1829 года, а уже в январе 1830 года Софи вернулась ко двору Карла X, и её племянник получил титул барона. «В конце концов, каких только мерзавцев мы у себя не принимаем…» — сказала невестка короля Мария Тереза. Другим покровителем баронессы был Талейран: в обмен на удачные браки её родственников и приём в свете она делала всё возможное, чтобы Конде был благожелателен к министру, который некогда принимал участие в расстреле его сына.
Вскоре после Июльской революции 1830 года, которая возвела Луи Филиппа на престол, 27 августа, 74-летний принц Конде был найден мёртвым, висящим в петле из двух платков на оконной ручке в одном из своих замков Сен-Лё. Официальное следствие пришло к выводу о самоубийстве; большу́ю часть недвижимости получила баронесса Фешер, а огромный капитал (60 миллионов золотых франков) с процентами — маленький сын нового короля. Однако из-за показаний слуг возникли подозрения, что принц не повесился, а был убит собственной любовницей. Недоумение вызвал и основной наследник — легитимистские убеждения рода Конде были хорошо известны, и завещание в пользу семьи либерала, сына «цареубийцы» Филиппа Эгалите, к тому же только что возглавившего новую революцию, казалось подозрительным. Полагали, что принца убила Софи, по сговору с Луи Филиппом и королевой, из-за попытки Конде вырваться из-под её опеки и изменить завещание (или даже бежать из страны без неё). Распространился и более пикантный слух — о случайной гибели старика в результате аутоэротической асфиксии. Родственники последнего Конде по женской линии, князья де Роганы, оспорили завещание в суде, но проиграли дело во всех инстанциях; во время процесса произносились речи с острой критикой короля. Принятие наследства сильно повредило репутации Луи Филиппа.
Ненависть к баронессе была столь велика, что она была должна покинуть Францию и вернуться в Лондон, где умерла в 1840 году и похоронена на кладбище Кенсал-Грин.
Литературные отзвуки
- История Софи, по некоторым данным, была использована Теккереем в образе Бекки Шарп, которую подозревают в убийстве (роман «Ярмарка тщеславия»).
Напишите отзыв о статье "Доуз, Софи"
Литература
- Louis André, La Mystérieuse Baronne de Feuchères (Perrin, coll. «Enigmes et drames judiciaires d’autrefois», 1925).
- Guy Antonetti, Louis-Philippe (Arthème Fayard, 1994, pp. 532—535).
- Manjonie Bowen, The scandal of Sophie Dawes (1935—1937).
- Pierre Cornut-Gentille, La Baronne de Feuchères (Perrin, 2000).
- Christian Liger, Les Marches du Palais (Laffont, 1996).
- John Lane, Sophie Dawes, Queen of Chantilly, (1912).
- Rev. David Low et Sheila White, Over twelve-hundred years in St. Helens, a parish history (St.-Helens, Ryde, 1977).
- Victor Macclure, She stands accused; Chapitre V : Almost a Lady, texte en anglais sur The World Wide School, 1997).
- Violette Montagu, Sophie Dawes, queen of Chantilly (1911).
Отрывок, характеризующий Доуз, Софи
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
