Софроний (Жиров)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Софроний (в миру Степан Трифонович Жиров[1]; ум. 1879) — епископ Древлеправославной Церкви Христовой (старообрядцев, приемлющих белокриницкую иерархию). Стал первым российским старообрядческим архиереем белокриницкого поставления.



Биография

Родился в семье крестьянина села Пурсовки Боровского уезда Калужской губернии[2].

В среде староверов, приемлющих священство, он получил в 1840-е годы получил широкую известность благодаря тому, что развозил по всей России «беглых попов» — священников синодальной церкви, присоединившихся к старообрядчеству[2].

Поставлен 3 января 1849 года на Симбирскую кафедру митрополитом Кириллом с тем, чтобы он управлял жизнью всех русских старообрядцев белокриницкого согласия. Вскоре по прибытии из Австрии Софроний нелегально совершил поездку по стране. Невьянский благочинный о. П. Шишёв 15 февраля 1850 году доносил Екатеринбургскому преосвященному Ионе (Капустину), что «очень недавно между невьянскими старообрядцами пронеслась самым скрытным образом молва, будто в Казани появился старообрядческий архиерей, которого они с любовью называют женихом своей Церкви, что этот архиерей выходец от австрийских славян, что он уже делает своё дело — поставляет для старообрядцев попов, и что для сокрытия своего звания он выдаёт себя за купца. Такое обольстительное для старообрядцев известие пущено екатеринбургским купцом Полиевктом Коробковым, который будто бы сам видел в Казани этого архиерея, беседовал с ним и получил от него благословение»[1].

Поскольку Софроний был замечен в злоупотреблениях (симонии, любостяжании и др.), в 1852 году ему было приказано удалиться в Симбирск, в его номинальную епархию, а 3 февраля 1853 года в Белой Кринице был поставлен архиепископ Антоний (Шутов) с титулом «Владимирского и всея Руси», которому были вручены ещё более широкие полномочия по управлению церковно-иерархическими делами в России. 9 февраля того же года Софронию было запрещено поставлять епископов в России и предложено скрепить своей подписью «Устав, учреждённый на Владимирскую архиепископию»[3].

Софроний отказался подчиниться прибывшему в Россию архиепископу Антонию. Вскоре в Самаре самовольно поставил купца епископа Уральского Виталия (Мятлева)[1].

Удалившись на Урал, Софроний 16 января 1854 года рукоположил иеромонаха Израиля (беглый казак Яков Васильевич Бреднев[1]) во епископа, а на другой день — в «патриарха всея Руси» под именем Иосифа. 18 и 19 января 1854 года Софроний и Виталий взаимно возвели друг друга в сан митрополитов (Казанского и Новгородского)[1]. Все эти поставления не были признаны ни заграничными, ни российскими старообрядческими архиереями[3]. Софроний был вызван в Москву, однако проигнорировал это «приглашение»[1]. В 1856 году митрополит Кирил запретил Софрония в священнослужении[3].

В 1858 году Софроний последний принес покаяние «освященному собранию» епископов Онуфрия, Пафнутия Казанского и архиепископа Владимирского Антония и просил отправить его в Казань[3]. Московский Собор Белокриницкой Церкви в 1859 года определил Софрония заштатным епископом[1]. Получил дозволение проживать в Казани с правом совершения святительских богослужений, однако без вмешательства в иерархические дела.

В ноябре 1861 года Софроний получил в управление Новозыбковскую епархию[3], куда он отправился. Однако «не сделав там ничего должного епископу, возвратился в сентябре месяце опять в Москву, и вместо определенных ему епархий отправился в не принадлежащую ему Казань»[4].

В 1862 году Софроний оказался в рядах самых непримиримых противников «Окружного послания». Он стал одним из главных распространителей смуты и раздоров среди старообрядцев.

12 июня 1862 года Софроний был возвращён на Симбирскую епархию, 20 июня Духовный совет при Московском архиепископе просил Софрония принять во временное управление также Пензенскую, Тамбовскую и Воронежскую епархии[3].

В письме от 1 октября 1862 года Софроний отказался от назначения и просил оставить его в Казани, утверждая, что епископ Казанский Пафнутий (Шикин) якобы отказался от этой епархии. В ноябре того же года Софроний, прибыв в Москву, провозгласил себя «епископом Московским и всея России»[3].

В ноябре 1862 года вместе с архимандритом Сергием отбыл в Белую Криницу, и в январе 1863 года они смогли убедить митрополита Белокриницкого Кирила в необходимости его поездки в Россию для устроения церковно-иерархических дел.

18 января 1863 года Духовный совет уничтожил грамоты, выданные Софронию, Симбирская епархия перешла во временное управление Саратовского епископа Афанасия (Кулибина), Пензенская, Тамбовская и Воронежская — «в ведение управляющего церковно-иерархическими делами святителя»[3].

27 февраля митрополит Кирил передал управление российскими старообрядцами епископу Саратовскому Афанасию и потребовал удаления Антония во Владимирскую епархию. 2 марта митрополит Кирил поставил Сергия во епископа Тульского, для того чтобы передать ему и Софронию управление российскими старообрядцами[3].

В июне 1863 года Софронию было предъявлено обвинение из 12 пунктов, в ответ на что он отказывается признать действующий в Москве собор епископов Белокриницкой иерархии законным[3].

Его многократно приглашали для личных объяснений на проходивший в июле в Москве собор епископов, но так как он не явился, то в последний день работы собора, 29 июля 1863 года определением собора, подписанным 7 российскими и 2 заграничными архиереями, Софроний был извержен из сана[3].

Однако и после этого неподчинившийся инок Софроний продолжал священнодействовать и даже поставил епископа Тарасия. Наконец, отлучённый от Церкви, примкнув к неокружникам, умер в неизвестности, оставленный и забытый всеми.

Напишите отзыв о статье "Софроний (Жиров)"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 Белобородов С. А. [www.anti-raskol.ru/pages/2070 «Австрийцы» на Урале и в Западной Сибири (Из истории Русской Православной Старообрядческой Церкви — белокриницкого согласия)]
  2. 1 2 Е. Б Смилянская [books.google.com/books?id=CgnhAAAAMAAJ&pg=PA102&dq=%D0%A1%D1%82%D0%B5%D0%BF%D0%B0%D0%BD+%D0%A2%D1%80%D0%B8%D1%84%D0%BE%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87+%D0%96%D0%B8%D1%80%D0%BE%D0%B2 Мир старообрядчества, Том 4] Хронограф, 1998
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [www.pravenc.ru/text/77938.html БЕЛОКРИНИЦКАЯ ИЕРАРХИЯ] // Православная энциклопедия. Том IV. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2002. — С. 542-556. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-009-9
  4. из Деяний собора старообрядческих епископов по делу еп. Софрония 29 июля 1863 г

Ссылки

  • www.semeyskie.narod.ru/en_s.html

Отрывок, характеризующий Софроний (Жиров)

– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.