Социальный дарвинизм

Социальный дарвинизм — современное имя, данное различным теориям общества, эти теории появились в Англии и Соединенных Штатах Америки в 1870-х годах, и эти теории стремились применить биологические понятия «естественный отбор» и «выживание сильнейшего» к социологии и политике. Социальные дарвинисты подчеркивали значение соревнования между людьми в условиях либерального капитализма; тогда как реформистский дарвинизм отстаивал понятие вмешательства правительства в социальное развитие, идеи евгеники, расизма, империализма, фашизма, нацизма и борьбы между национальными или расовыми группами. Термин социальный дарвинизм получил широкое распространение после 1944 года благодаря противникам социал-дарвинизма. Сегодня из-за отрицательной оценки теории социального дарвинизма, особенно после злодеяний нацистов в период второй мировой войны, осталось мало людей открыто называющих себя социальными дарвинистами, и этот термин обычно воспринимается как бранное слово. Сторонники креационизма часто утверждали, что желание в политике заставить слабых людей погибнуть является логическим следствием «дарвинизма» (теории естественного отбора в биологии). Биологи и историки заявили, что это — натуралистическая ошибка, так как теория естественного отбора предназначена для описания биологических явлений и не должна быть использована как моральное право в человеческом обществе. Социальный дарвинизм был больше всего обязан идеям Герберта Спенсера, генетике и идеям протестантского нонконформизма, чем исследованиям Чарльза Дарвина. В то время как большинство ученых признавали, что существуют некоторые исторические связи между теорией Дарвина и социальным дарвинизмом, эти учёные также утверждали, что социальный дарвинизм не есть необходимое следствие принципов биологического развития. Ученые обсуждают степень, с которой различные социал-дарвинистские идеологии отражают собственные взгляды Чарльза Дарвина на социально-экономические проблемы. В письмах Дарвина есть утверждения, которые могут быть интерпретированы как его возражения против агрессивного индивидуализма, в то время как другие его утверждения свидетельствуют, что Дарвин был сторонником агрессивного индивидуализма. Некоторые ученые утверждают, что точка зрения Дарвина постепенно изменялась и включила взгляды таких социальных дарвинистов, как Герберт Спенсер, но ламаркистские эволюционные идеи Спенсера об обществе были изданы раньше, чем Дарвин издал свою теорию, Дарвин и Спенсер продвигали свои собственные моральные кодексы. Спенсер поддержал либеральный капитализм на основе своей ламаркистской веры, что борьба за существование стимулирует самоусовершенствование, которое могло быть унаследовано.

Происхождение термина «социальный дарвинизм»

Этот термин сначала появился в Европе в 1877, и этот термин в то время использовался только социологами, настроенными против этого понятия. Этот термин был популяризирован в Соединенных Штатах в 1944 американским историком Ричардом Хофстэдтером, который использовал его в идеологической борьбе против фашизма, чтобы обозначить реакционное кредо, которое использовалось в пропаганде конкурентной борьбы, расизма и шовинизма. В период до издания книги Хофстэдтера использование термина «социальный дарвинизм» в английских академических журналах было довольно редким явлением. Фактически,

"… существуют значительные доказательства того, что целостное понятие «социального дарвинизма», как мы его сегодня знаем, было фактически изобретено Ричардом Хофстэдтером. Эрик Фонер, во введении к новому изданию книги Хофстэдтера, выпущенному в начале 1990-х годов, отказывается идти так далеко. Как пишет Фонер: «Ричард Хофстэдтер не изобретал термин „социальный дарвинизм“, этот термин был изобретён в Европе в 1860-х годах и пересек Атлантику в начале 20 века. Но прежде чем Хофстэдтер описал этот термин, он использовался только в редких случаях; Хофстэдтер сделал этот термин стандартным обозначением словаря социальной мысли для комплекса идей конца 19 века».
.
— — Джефф Риггенбак

Термин «социальный дарвинизм» редко использовался защитниками этих идей; вместо этого термин «социальный дарвинизм» почти всегда (уничижительно) использовался его противниками с одним исключением последнего времени. Церковь Сатаны и современный сатанизм сознательно называют себя сторонниками идей социального дарвинизма (см. главу, озаглавленную «Современные сторонники социального дарвинизма») Термин «социальный дарвинизм» догоняет по частоте использования термин «дарвинизм». Термин «дарвинизм» сначала был использован, чтобы описать диапазон эволюционных взглядов, но в конце 19-го века был применен более определенно к естественному отбору. Термин «естественный отбор» был сначала введён Чарльзом Дарвином, чтобы объяснить видообразование в популяциях организмов. Процесс естественного отбора включает соревнование между людьми за ограниченные ресурсы. Термин «естественный отбор» был введен социологом Гербертом Спенсером. С точки зрения социального дарвинизма, теория эволюции Дарвина через естественный отбор может быть использована, чтобы понять степень социальной стойкости нации или страны. Социальный дарвинизм обычно относится к идеям, которые предшествуют публикации книги Дарвина «Происхождение видов». Представителями социального дарвинизма являются священнослужитель 18-го века Томас Мальтус и кузен Дарвина Фрэнсис Гальтон, который основал евгенику в конце 19-го века.

Теория и происхождение термина «социальный дарвинизм»

Томас Генри Гексли ввёл термин «дарвинизм» в апреле 1860 в его обзоре книги Дарвина «Происхождения видов», и к 1870-м годам этот термин уже использовался, чтобы описать ряд концепций эволюции или развития, которые не принадлежали собственно Чарльзу Дарвину. Первое использование фразы «социальный дарвинизм» появилось в статье Джозефа Фишера в 1877 году «История землепользования в Ирландии», которая была издана в трудах Королевского Исторического Общества. Несмотря на то, что социальный дарвинизм носит имя Чарльза Дарвина, эта теория также связана сегодня с другими авторами, особенно с Гербертом Спенсером, Томасом Мальтусом и Фрэнсисом Гальтоном, основателем евгеники. Сам Дарвин уделил серьёзное внимание работе Гальтона, но считал его идеи «наследственного улучшения породы людей» непрактичными. Зная о слабостях со здоровьем в его собственной семье, Дарвин был уверен, что семьи естественно откажутся от такой селекции и нарушат рекомендации Гальтона. Дарвин считал, что, даже если бы искусственный отбор является единственным способом улучшить человеческий род, эта нелиберальная идея была бы недопустима. Будет лучше предать огласке «законы наследственности» и пусть люди сами решают вопрос выбора супруга. В работе «Происхождение человека и половой подбор» в 1871 году Дарвин описал, как достижения в области медицины означали, что более слабые люди теперь могут выжить и иметь потомство. Дарвин предостерег, что тяжёлые последствия ожидают в случае исключения сочувствия к слабым людям. Слабые члены цивилизованного общества сегодня имеют возможность продолжать свой род. Никто, кто занимался размножению домашних животных, не будет сомневаться, что искусственный отбор будет очень вреден для человеческой расы. Это удивительно, как быстро отсутствие отбора приводит к вырождению породы домашнего скота; но отбор нельзя применять к людям. Помощь, которую мы хотим оказать беспомощному человеку, является, главным образом, непроизвольным результатом инстинкта сочувствия, который был первоначально приобретён как часть социальных инстинктов, но впоследствии стал результатом воспитания.

Социальные дарвинисты

Идеи Герберта Спенсера в области эволюционного прогресса, произошли благодаря чтению Спенсером книги Томаса Мальтуса, и более поздние теории Спенсера возникли под влиянием Дарвина. Однако основная работа Спенсера «Прогресс: Его Закон и Причина» (1857) была опубликована на три года раньше публикация работы Дарвина «Происхождение видов». Первые Принципы Спенсера были напечатаны в 1860. В работе «Социальной организм» (1860), Спенсер сравнивает общество с живым организмом и утверждает, что подобно тому, как биологические организмы развиваются посредством естественного отбора, так и общество развивается и увеличивается в сложности посредством аналогичных процессов. Во многих отношениях теория космического развития Спенсера имеет намного больше сходства с работами Ламарка и теорией позитивизма Огюста Конта, чем с теорией Дарвина. Джефф Риггенбак утверждает, что точка зрения Спенсера состояла в том, что культура и образование сделали идеи ламаркизма возможными и отмечает, что Герберт Спенсер был сторонником частной благотворительности.

Томас Мальтус

Книга Спенсера также послужила для того, чтобы возобновить интерес к работе Мальтуса. В то время как работа Мальтуса сначала не считалась как разновидность социального дарвинизма, работа Мальтуса «Опыт закона о народонаселении» [1798 г.] была невероятно популярна среди социальных дарвинистов. В этой книге, например, автор утверждал, что, поскольку рост населения будет обычно перегонять рост производства продовольствия, это приведёт к голоду среди самых слабых людей и мальтузианской катастрофе. Согласно Майклу Рузу, Дарвин прочитал известную книгу Мальтуса о законе народонаселении в 1838, спустя четыре года после смерти Мальтуса. Сам Мальтус предвосхитил идею социальных дарвинистов о том, что благотворительность может лишь усилить социальные проблемы.

Фрэнсис Гальтон

Фрэнсис Гальтон
Francis Galton

Другая из социальных интерпретаций биологических взглядов Дарвина, позже известная как евгеника, была издана кузеном Дарвина Фрэнсисом Гальтоном в 1865 и 1869 годах. Гальтон утверждал, что так же, как физические черты были унаследованы поколениями людей от своих предков, то же самое можно сказать относительно умственных способностей (гениальность и талант тоже наследуются). Гальтон утверждал, что социальные нравы должны измениться так, чтобы наследственность была сознательным решением, чтобы избежать сверхразмножения менее приспособленных членов общества по сравнению с размножением более приспособленных. С точки зрения Гальтона, социальные институты, такие как благотворительность и психиатрические больницы в демократическом обществе позволяют худшим людям выживать и размножаться быстрее представителей элиты, и если не исправить эту ошибку, то общество скоро будет наводнено «худшими» людьми. Дарвин прочитал работу своего кузена с интересом и посвятил несколько разделов своей книги «Происхождение человека и половой подбор» обсуждению идей Гальтона. Ни Гальтон, ни Дарвин, однако, не рекомендовали проводить такую евгеническую политику, попытки которой будут предприняты в начале 20-го века, поскольку Гальтон и Дарвин были настроены против использования любого правительственного принуждения в любой форме.

Фридрих Ницше

Философ Фридрих Ницше обратился к вопросу естественного отбора, хотя принципы Ницше не совпадали с дарвинистскими теориями естественного отбора. Точка зрения Ницше на болезнь и здоровье, в частности, противоречила понятию биологического приспособления, сущность которого была сформулирована Спенсером. Ницше подверг критике идеи Геккеля, Спенсера и Дарвина, под тем же самым предлогом, что в отдельных случаях больные люди были необходимы и даже полезны обществу. Ницше писал:

«Везде, где прогресс может быть гарантирован, изменчивость имеет самое большое значение. Каждому прогрессу в целом должен предшествовать частичный регресс. Самые сильные личности сохраняют свой тип, более слабые помогают продвинуть его. Что-то подобное происходит и с человеком: изредка происходят случаи вырождения, гибели элиты, любой физической и моральной смерти без прогресса где-нибудь в другом месте. В воинственном и беспокойном клане, например, больной человек имеет шанс, чтобы остаться одиноким и поэтому стать более мудрым; у одноглазого человека будет один глаз более сильным; слепой будет видеть глубже извнутри, и конечно слышать лучше. До некоторой степени известная теория естественного отбора, кажется, мне не единственной точкой зрения, с помощью которой можно объяснить прогресс укрепления человека или расы»..
— Ницше

Эрнест Геккель

Публикация бестселлера Welträtsel ('Загадка Вселенной') Эрнста Геккеля в 1899 принесла известность социальному дарвинизму и более ранним идеям расовой гигиены среди широкой аудитории. Теория Геккеля не была дарвинизмом, а скорее попыталась объединить идеи Гёте, Ламарка и Дарвина. Эти идеи Геккеля были приняты появляющимися общественными науками, чтобы поддержать идею, что все неевропейские общества были «примитивными» и находились на начальной стадии развития на пути к европейскому идеалу, но с тех пор эти идеи были в значительной степени опровергнуты со многих точек зрения. Работы Геккеля привели к формированию Лиги Монистов в 1904, куда входили многие знаменитые учёные, включая лауреата Нобелевской премии Вильгельма Оствальда. Монизм — это научно-философская теория, призванная заменить религию. К 1909 году количество членов Лиги Монистов достигло 6 тысяч человек. Идеи социального дарвинизма следовали за ранними мальтузианскими идеями, что люди, особенно мужчины, требуют соревнования с другими людьми, чтобы выжить в будущем. Более того, бедным людям придется самим обеспечивать своё благосостояние и не просить помощи у государства. Однако, несмотря на эти идеи, большинство социальных дарвинистов в начале 20 века фактически поддержало требование улучшить условия труда и повысить зарплату. Такие меры предоставили бы бедным людям лучшую возможность обеспечить своё благосостояние, такие меры бесполезны для тех, кто беден из лени, слабости или неполноценности.

Дарвинизм и гипотезы социальных изменений

«Социальный дарвинизм» был сначала описан Оскаром Шмидтом из университета Страсбурга в докладе на научно-медицинской конференции, проведенной в Мюнхене в 1877 году. Шмидт отметил, что социалисты, хотя и являются противниками теории Дарвина, тем не менее, эти социалисты использовали идеи социал-дарвинизма, чтобы добавить убедительности к своим политическим аргументам. Статья Шмидта сначала появилась на английском языке в журнале «Популярная наука» в марте 1879 года. Шмидт использовал термин «социал-дарвинизм» вслед за автором анархистского трактата Эмилем Готье. Этот анархистский трактат был озаглавлен «Le darwinisme social» и был издан в Париже в 1880 году. Однако использование термина «социальный дарвинизм» было очень редким — по крайней мере, в англоговорящем мире — до тех пор, пока американский историк Ричард Хофстэдтер не издал свою авторитетную работу «Социальный дарвинизм в американской мысли» [1944 г.] во время второй мировой войны. Гипотезы социальной и культурной эволюции были распространены в Европе достаточно давно. Мыслители Просвещения, которые жили задолго до Дарвина, такие, как Георг Гегель, часто утверждали, что общества прогрессировали через стадии ускоряющегося развития. Более ранние мыслители также подчеркивали значение конфликта как врожденную особенность общественной жизни. Изображение естественного состояния, принадлежащего философу 17-го века Томасу Гоббсу, представляется аналогичным понятию «соревнование за природные ресурсы», описанного Дарвиным. Социальный дарвинизм отличается от других теорий социальных изменений тем, что социальный дарвинизм использует идеи Дарвина из области биологии в общественных науках. Дарвин, в отличие от Гоббса, полагал, что эта борьба за природные ресурсы позволила людям с определенными физическими и умственными чертами преуспевать более часто, чем другие, и что эти физические и умственные черты накапливались в людях в течение долгого времени. Накопление этих черт при определенных условиях могло привести к потомкам, являющимся столь отличными от современных людей, что эти потомки будут определены как новая разновидность людей. Однако Дарвин чувствовал, что такие «социальные инстинкты», как «сочувствие» и «моральные чувства» также развились посредством естественного отбора, и что эти «социальные инстинкты» привели к укреплению обществ, в которых они произошли. Дарвин написал об этом в своей работе «Происхождение человека и половой подбор»:

«Следующее суждение кажется мне в высокой степени истинным — а именно, что любое животное, имеющее ясные социальные инстинкты, родительские и сыновние привязанности, неизбежно приобрело бы нравственное чувство или совесть, как только её интеллектуальные способности развились так же, как у человека, поскольку социальные инстинкты заставляют животное получать удовольствие в обществе его товарищей, чувствовать определенное количество согласия с ними и выполнять различные услуги для них»..
— Чарльз Дарвин "Происхождение человека и половой подбор"

Соединённые Штаты Америки

Спенсер был популярной фигурой в 1880-х годах, прежде всего потому, что его пропаганда развития в области человеческой деятельности продвинула оптимистическое представление о будущем как о неизбежном становлении лучшего. В Соединенных Штатах писатели и мыслители золотого века, такие как Эдвард Л. Юмэнс, Уильям Грэм Самнер, Джон Фиск, Джон В. Бёрджесс и другие развивали собственные теории социальной эволюции в результате воздействия на них работ Дарвина и Спенсера. В 1883 Самнер издал очень авторитетную брошюру, названную, «Что социальные классы должны друг другу?», в которой Самнер настаивал на том, что социальные классы ничего не должны друг другу. Самнер синтезируя идеи Дарвина с идеями капитализма свободного предпринимательства для оправдания этого капитализма. Согласно Самнеру, те, кто чувствует потребность помочь людям, не способным конкурировать за ресурсы, приведет свою страну к положению, где слабые и худшие люди будут размножаться быстрее сильных и лучших людей. В конечном счете, это ослабляет страну. Самнер также верил, что самым лучшим человеком, способным выиграть борьбу за существование, является американский бизнесмен. Самнер пришёл к заключению, что государственные налоги и предписания угрожают выживанию этого бизнесмена. Брошюра Самнера не упоминает о дарвинизме, а только упоминает Дарвина в заявлении о значении свободы: «Никогда не было ни одного человека от примитивного варвара до Гумбольдта или Дарвина, который мог выполнить то, что он задумал». Самнер никогда полностью не принимал дарвинистские идеи, и некоторые современные историки не считают, что Самнер когда-либо фактически верил в социальный дарвинизм. Значительное большинство американских бизнесменов отвергло заявления Самнера, направленные против филантропии. Вместо этого эти бизнесмены давали миллионы долларов, чтобы построить школы, колледжи, больницы, художественные галереи, парки и т. д.. Эндрю Карнеги, который восхищался Спенсером, был ведущим филантропом в мире и крупным лидером, выступавшим против империализма и войны. Писатель Герберт Уэллс оказался в большой степени под влиянием дарвинистских идей, а писатель Джек Лондон описал в своих рассказах различные истории выживания (например рассказ «Любовь к жизни»), которые включали его социал-дарвинистские взгляды.

Япония

Социальный дарвинизм влиял на политику, здравоохранение и общественные движения в Японии начиная с конца 19-го и в начале 20-го века. Социальный дарвинизм был первоначально принесен в Японию посредством работ Фрэнсиса Гальтона и Эрнста Геккеля, а также из американских, британских и французских евгенических ламаркистских исследований. Проблемы евгеники горячо обсуждались в начале 20-го века в Jinsei-Der Mensch (первом журнале евгеники в империи). Поскольку Япония стремилась сомкнуть ряды с Западом, эта практика была принята оптом вместе с колониализмом и его оправданиями.

Китай

Социальный дарвинизм был формально введен в Китае через перевод Яня Фу работы Гексли «Эволюция и этика» в ходе обширной серии переводов классиков западной мысли. Перевод Яня Фу сильно повлиял на китайских учёных, потому что Янь Фу добавил национальные элементы, которых не было в оригинале. Янь Фу понял социологию Спенсера как «не просто анализ и описание, но также как предписание». Янь Фу видел, что Спенсер опирался на теории Дарвина, идеи Дарвина Янь Фу обобщил следующим образом:

«Народы и живые существа борются за выживание. Сначала биологические виды борются с биологическими видами; затем [люди] постепенно прогрессируют, это есть происходит борьба одной социальной группы с другой. Слабый человек неизменно становятся добычей сильного, глупый человек неизменно становятся подвластным умному человеку».
.
— Ян Фу

В 1920-х годах социальный дарвинизм нашёл выражение в продвижении евгеники китайским социологом Пэном Гуэнгдэном. Когда Чан Кайши начал Движение за новую жизнь в 1934. Пэн Гуэнгдэн … вернулся к теории социального дарвинизма, провозгласив, что «только те люди, кто приспосабливает себя к новым условиям жизни каждый день, могут жить хорошо. Когда всю жизнь люди проходят через этот процесс приспособления, это позволяет исправить свои собственные недостатки и избавиться от тех элементов, которые становятся бесполезными. Мы называем это новой жизнью».

Нацистская Германия

Альфред Эрнст Розенберг Alfred Ernst Rosenberg<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Оправданию нацистской Германии и её агрессии были посвящены нацистские пропагандистские сцены фильмов, где жуки борются друг с другом в лабораторных экспериментах, чтобы продемонстрировать принципы «естественного отбора», как изображено в фильме «Alles Leben ist Kampf» («Вся жизнь — это борьба»). Адольф Гитлер часто отказывался вмешиваться в продвижение по службе своих подчинённых, предпочитая вместо этого сделать так, чтобы они боролись друг с другом, чтобы вынудить «более сильного» человека побеждать слабого — «сила» должна применяться без всяких моральных ограничений. Главным сторонником этих идей был Альфред Розенберг, который позже был повешен в Нюрнберге. Аргумент, что нацистская идеология была под сильным влиянием социал-дарвинистских идей, можно часто найти в исторической и социологической литературе. Например, еврейский философ и историк Ханна Арендт проанализировала историческое развитие от политически безразличного научного дарвинизма через социал-дарвинистскую этику к расистской идеологии. К 1985 году аргументы Ханны Арендт были подняты противниками эволюционной теории. Эти идеи были представлены такими креационистами, как Джонатан Сарфатти. Интеллектуальный проект сторонников креационизма был основан на этих идеях. Например, эти идеи существовали в работе Ричарда Вейкарта, который является историком в Университете штата Калифорния и старшим научным сотрудником в Центре науки и культуры института Дискавери. Этот аргумент Ханны Арендт является главным в фильме 2008 года «Разведка не разрешёна». Этот аргумент подвергся широкой критике в пределах академического сообщества. Лига антиклеветы отклонила такие попытки связать идеи Дарвина с нацистскими злодеяниями и заявила, что «использование Холокоста недопустимо, чтобы бросить тень на тех, кто развивает теорию эволюции, это возмутительно и излишне упрощает сложные проблемы, которые привели к массовому истреблению европейских евреев». Подобные критические замечания иногда применяются (или неправильно употребляются) к другим политическим и научным теориям, которые напоминают социальный дарвинизм, например критические замечания в адрес эволюционной психологии. Критически настроенный рецензент книги Вейкарта пишет, что «абсолютизация моральных рамок эволюционной теории мешает решению ключевых проблем в социобиологии и эволюционной психологии, не говоря уже о проблемах специалистов по биоэтике, которые переработали многие гипотезы, которых Вейкарт придерживался». Другой пример — последнее мнение, которое изображает мониста Эрнста Геккеля как мистического прародителя движения Völkisch и, в конечном счете, нацистской партии Адольфа Гитлера. Ученые, настроенные против этой интерпретации, указали, что монисты были вольнодумцами, которые выступали против всех форм мистики, и что организации монистов были немедленно запрещены после нацистского переворота в 1933 году из-за их связи с большим разнообразием движений, включая феминизм, пацифизм, защитников прав человека и раннее движение за гражданские права гомосексуалистов.

Современные сторонники социального дарвинизма

Сторонники современного сатанизма описывают себя как сторонников социального дарвинизма и евгеники. Сатанинская Библия создана Антоном Ла-Вей, основателем церкви Сатанизма в XX веке. Социал-дарвинистские идеи представлены всюду в этой Библии, Антон Шандор Ла-Вей описывает сатанизм как «религию, основанную на универсальных чертах человека», и люди описаны в его Библии как всецело плотские и как животные. Каждый из семи смертельных грехов описан им как естественный инстинкт человека и таким образом оправдан. Идеи социального дарвинизма имеют особое значение в книге Сатаны, где Ла-Вей использует идею Рагнара Редбёрда: «Сила есть право», хотя эту идею можно найти повсюду в ссылках на врожденную силу человека и инстинкт самосохранения. Сатанизм Ла-Вея есть «обобщение Маккиавелевского личного интереса». Интернет-страница Церкви Сатаны озаглавлена «Сатанизм: Религия, которую боятся». Питер Гилмор писал:

«… современный Сатанизм […] есть зверская религия элитизма и социального дарвинизма, которая стремится восстановить господство сильного человека над идиотами …»

«Сатанисты стремятся усилить естественное право, требуя содействовать практике евгеники».

Критика и противоречия

Многократные несовместимые определения

У социального дарвинизма есть много определений, и некоторые из них несовместимы друг с другом. Кроме того, социальный дарвинизм подвергся критике за то, что он был непоследовательной философией, которая не приводит ни к каким четким политическим рекомендациям. Например, авторы Краткого оксфордского политического словаря пишут:

Трудность в установлении разумного и последовательного использования этого термина состоит в том, что принадлежность естественного отбора и выживания сильнейшего к области биологии не имеет ничего общего с социологией или политологией. Социальный дарвинист может с большим успехом оказаться как защитником такой теории, как Laissez-faire, сторонники которой настаивают на минимальном вмешательстве государства в экономику), так и защитником такой теории, как государственный социализм. Социальный дарвинист может оказаться как защитником империализма, так и защитником евгеники внутри собственной страны..

Нацизм, евгеника, фашизм, империализм

Социальный дарвинизм использовался, главным образом, в либеральных обществах, где индивидуализм оказался преобладающей точкой зрения. Сторонники социального дарвинизма считали, что прогресс общества будет способствовать индивидуалистической конкуренции. Другая форма социального дарвинизма была частью идеологических основ нацизма и других фашистских движений. Эта форма не предлагала выживание сильнейшего как социальный заказ для общества, а скорее оправдывала тип расовой и национальной борьбы, где государство направляло человеческое размножение через евгенику. Например, представители такого теоретического направления, как «дарвинистский коллективизм» отделяли свои взгляды от индивидуалистического типа социального дарвинизма. Некоторые доктрины 19 века, впоследствии описанные как социальный дарвинизм, кажется, ожидали, что государство будет поддерживать евгенику и расовые теории нацизма. Критики часто связывали развитие идей Чарльза Дарвина и социальный дарвинизм с расизмом, национализмом, империализмом и евгеникой, утверждая, что социальный дарвинизм стал одним из столпов фашизма и нацистской идеологии. Критики часто утверждали, что последствия применения политики «искусственного отбора» с помощью концентрационных лагерей и газовых камер в нацистской Германии, в конечном счете, настроили людей против теории социал-дарвинизма. Как упомянуто выше, социальный дарвинизм часто был связан с национализмом и империализмом. Во время эпохи нового Империализма, концепция эволюции оправдывала эксплуатацию "низших рас высшими расами без всякого закона «. Элиты и сильные страны были составлены из белых людей, которые были успешными при расширении их империй и таким образом, эти сильные страны должны были выжить в борьбе за господство. С таким отношением к жителям колоний, европейцы, за исключением христианских миссионеров, редко принимали обычаи и языки местных жителей, входящих в их империи.

Пётр Кропоткин: взаимопомощь как фактор эволюции

Пётр Алексеевич Кропоткин

Пётр Кропоткин доказывал в 1902 году в его книге „Взаимопомощь как фактор эволюции“, что Дарвин не определил самого приспособленного человека как самого сильного или самого умного, но Дарвин признавал, что самый приспособленный человек мог быть тем, кто умел сотрудничать с другими людьми. Во многих обществах животных „борьба заменена сотрудничеством“.

Дарвин предвидел, что термин [эволюция], который он ввёл в науку, потеряет своё единственно правильное значение, если этот термин будет использован в его узком смысле — только как борьба между отдельными людьми за средства существования. И в самом начале своей знаменитой работы Дарвин настоял на том, что борьба за существование включает заботу одного существа за другими, включая не только охрану жизни человека, но и обеспечение успеха в жизни для своего потомства». [Происхождение видов глава. iii, стр. 62 из первого издания.] В то время как Дарвин сам в основном использовал термин в его узком смысле, Дарвин предостерегал своих последователей относительно совершения ошибки (которую он, кажется, однажды сделал сам) переоценивая узкое значение этого термина. В работе «Происхождение человека и половой подбор» Дарвин написал некоторые сильные страницы, чтобы иллюстрировать широкий смысл этого термина. Дарвин указывал, что в бесчисленных обществах животных борьба за существование бывает заменена сотрудничеством, и эта замена приводит к развитию интеллектуальных и моральных способностей, которые обеспечивают видам лучшие условия для выживания. Дарвин писал, что в этих случаях, самыми приспособленными оказываются не самые физически сильные и хитрые, но те, кто учится объединяться, чтобы взаимно поддерживать друг друга. Дарвин писал, что «те сообщества, которые включают самое большое число членов, будут процветать больше всего и воспитывать самое большое число потомков» Термин, который произошёл из узкой мальтузианской концепции борьбы всех против всех, таким образом, потерял свою актуальность в уме того, кто познал Природу.
.
— Пётр Кропоткин "Взаимопомощь как фактор развития"

Ноам Хомский обсудил кратко взгляды Кропоткина в видео от Экономист-Ренегат YouTube 8 июля 2011, в котором Хомский рассказал о том, что имел в виду Кропоткин:

«… Идеи Кропоткина — это полная противоположность [идеям социального дарвинизма]. Кропоткин утверждал, что вы должны ожидать сотрудничества и взаимной помощи на основании идей Дарвина с целью развивать продвижение к коммунизму, контролю рабочих над производством и т. д. Кропоткин не доказал свою точку зрения. Идеи Кропоткина противоречат идеям Герберта Спенсера»..

Напишите отзыв о статье "Социальный дарвинизм"

Примечания

↑ Лейри М. Раса и цивилизация. // Расовая проблема и общество. / Общ. ред. и вступ. ст. М. С. Плисецкого. — М.: Издательство иностранной литературы, 1957. — С. 19-75.
↑ [www.amstud.msu.ru/full_text/texts/dementyev/part2/glava2_1.htm Историография истории нового и новейшего времени стран Европы и Америки (учебное пособие для студентов).] / Под ред. И. П. Дементьева, А. И. Патрушева.
↑ Пётр Кропоткин. [oldcancer.narod.ru/anarchism/PAK-Mutaid.htm Взаимопомощь как фактор эволюции]

Литература

Социальный дарвинизм / Гофман А. Б. // Собаки — Струна. — М. : Советская энциклопедия, 1976. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 24, кн. I).</span>

См. также

Ссылки

[www.booksite.ru/fulltext/1/001/008/104/934.htm Социальный дарвинизм]

Отрывок, характеризующий Социальный дарвинизм

Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.

Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.

1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.

Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]

Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.

В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.

В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.

[1] Лейри М. Раса и цивилизация. // Расовая проблема и общество. / Общ. ред. и вступ. ст. М. С. Плисецкого. — М.: Издательство иностранной литературы, 1957. — С. 19-75.

[2] [www.amstud.msu.ru/full_text/texts/dementyev/part2/glava2_1.htm Историография истории нового и новейшего времени стран Европы и Америки (учебное пособие для студентов).] / Под ред. И. П. Дементьева, А. И. Патрушева.

[3] Пётр Кропоткин. [oldcancer.narod.ru/anarchism/PAK-Mutaid.htm Взаимопомощь как фактор эволюции]

[1]

[2]

[3]

Социальный дарвинизм

Содержание

История

Истоки социал-дарвинизма

Дарвин и социал-дарвинизм

Социал-дарвинисты

Теория социал-дарвинизма и его критика