Социал-демократическая партия Венгрии

Социал-демократическая партия Венгрии
Magyarországi Szociáldemokrata Párt
Лидер:	Ласло Андрашка
Дата основания:	7 декабря 1890 Октябрь 1956 9 января 1989
Дата роспуска:	12 июня 1948
Идеология:	социал-демократия
Интернационал:	Социнтерн, Прогрессивный альянс, Партия европейских социалистов
Мест в Национальном собрании:	0 / 199
Мест в Европарламенте:	0 / 21

К:Политические партии, основанные в 1890 году

К:Исчезли в 1948 году Социал-демократическая партия Венгрии (венг. Magyarországi Szociáldemokrata Párt, MSZDP) — социал-демократическая политическая партия в Венгрии. С 2002 года не участвует в выборах на общенациональном уровне, хотя сохраняет своё членство в Социалистическом Интернационале и Партии европейских социалистов.

И MSZDP, и отколовшаяся от неё Социал-демократическая партия (SZDP) претендуют на преемственность от исторической Социал-демократической партии, основанной в декабре 1890. Она входила в правящие коалиции в Венгрии в периоды 1918—1919 и 1945—1948 годов, после чего влилась в Венгерскую партию трудящихся и во время Венгерской революции 1956 года была на короткий срок восстановлена и вновь распущена. На своём историческом пике пользовалась поддержкой в рабочих районах Будапешта вроде Обуды, Пештержеба и Андьялфёлда.

История

Основана 7—8 декабря 1890 в Будапеште на базе Всеобщей рабочей партии (Általános Munkáspárt) Венгрии, созданной Лео Франкелем в 1880 году. Первым лидером СДПВ стал представитель радикального крыла её предшественницы, Пал Габор Энгельман, состоявший в переписке с Фридрихом Энгельсом. Уже в 1892 году Энгельман был смещён и исключён из партии; в 1894 году он создал Социал-демократическую рабочую партию Венгрии, вскоре вернувшуюся в состав СДПВ, которая, впрочем, всё более определялась как реформистская партия. С начала своего существования СДПВ входила во Второй Интернационал, чьи рекомендации были положены в основу деятельности партии. Принятая на учредительном съезде программа партии, «Декларация принципов», провозглашала своей целью как выразительницы интересов венгерского рабочего класса борьбу за социализм электоральным путём, для чего требовалось завоевание всеобщего избирательного права при тайном голосовании.

Революционные годы: 1918—1919

Партия выросла во внушительную силу к Первой мировой войны, однако из-за последней СДПВ, как и вся международная социал-демократия, потерпела тяжёлый раскол между антивоенным и социал-шовинистическим крылом. Несмотря на это, партия в целом приветствовала Октябрьскую революцию, как и ранее революцию 1905—1907 в России. Хаос, следовавший за войной, привёл к распаду двуединой монархии и Революции астр в Венгрии (31 октября 1918), когда представители партии вошли в состав революционного коалиционного правительства Михая Каройи.

24 ноября 1918 группа левых социал-демократов (Тибор Самуэли, Эрнё Пор, Отто Корвин, Бела Ваго) вместе с бывшими военнопленными, прибывшими из России и вступившими там в большевистскую партию, учредили Партию коммунистов Венгрии. 20 февраля 1919 демонстрация коммунистов переросла в перестрелку с охранниками редакции официальной газеты социал-демократов, в ходе которой погибло семь человек, включая полицейских. После этого последовали аресты коммунистических лидеров, однако углубляющийся кризис и неспособность с ним справиться со стороны традиционных партий привели к тому, что после получения ультиматума Викса с требованием эвакуации венгерских войск из пограничных территорий, 20 марта президент Михай Каройи отправил в отставку правительство Денеша Беринкеи и 21 марта объявил о том, что поручает формирование правительства социал-демократам.

Левое крыло MSZDP (Енё Ландлер, Енё Хамбургер, Енё Варга, Дьёрдь Ньистор) добилось объединения их партии с коммунистами — представители властей явились в тюрьму и предложили арестованным коммунистам вместе сформировать правительство, которое возглавил социал-демократ Шандор Гарбаи. Было объявлено о соединении ПКВ и СДП в Социалистическую партию и в тот же день провозглашена Венгерская советская республика. После её разгрома летом 1919 последовал «белый террор», в ходе которого погибли многие члены и сторонники MSZDP. Правореформистское крыло социал-демократов (Енё Гарами, Мано Бухингер, Проппер Шандо), не признававшее объединения с коммунистами, реорганизовало партию и сформировало последнее, «профсоюзное», правительство ВСР во главе с Дьюлой Пейдлем и Габором Пейером (1—6 августа), пытаясь найти компромисс с наступавшими интервентами и венгерскими правыми, но те не проводили разницы между революционными и умеренными «красными».

В хортистской Венгрии

22 декабря 1921 антикоммунистические лидеры социал-демократов заключили с хортистским правительством Иштвана Бетлена тайный пакт Бетлена-Пейера, по которому репрессии против СДПВ прекращались, партия легализовалась и получала возможность участия в выборах, но с существенными ограничениями — ей позволялось не более 10 % мест в парламенте, запрещались всеобщие забастовки и республиканская пропаганда, членами СДПВ не могли быть госслужащие, железнодорожники и почтальоны, а компартия оставалась запрещённой. В первых своих выборах участвовала в 1922, заняв второе место с 17 % голосов. В страну стали возвращаться лидеры социал-демократической эмиграции, но вновь разгорелась борьба между правым и левым крылом партии, причём последнее в профсоюзах и органах стачечной борьбы сотрудничало с коммунистами, объединившись с ними в 1925—1928 в легальную Социалистическую рабочую партию Венгрии. Эти радикальные элементы преследовались властями и постепенно загонялись в подполье. В 1939 СДПВ была переименована в Социал-демократическую партию (СДП).

Партия была членом Рабочего и социалистического интернационала в период между 1923 и 1940 годами.

Условия становились все более и более враждебным во время Второй мировой войны, и деятельность партии практически остановилась. Укрепились позиции левых социал-демократов (Дьёрдь Марошан, Арпад Сакашич, Шандор Ронаи), заключивших антифашистское и антигитлеровское соглашение вначале с Независимая партия мелких хозяев, а затем с коммунистами. После нацистской оккупации Венгрии в 1944 году СДП была запрещена. Многие из руководителей были казнены, как Иллеш Монуш, а остальные находились в тюрьмах, концлагерях или подполье. 10 октября 1944 СДП вошла в Венгерский национальный фронт независимости, 22 декабря 1944 — в состав Временного национального правительства.

После войны

СДП участвовала в выборах ноября 1945 года, набрала 17,4 % голосов, заняв второе место после победившей с 57 % Независимой партии мелких хозяев, и вошла в новое правительство. В марте 1946 вместе с профсоюзами, Венгерской коммунистической партией и Национальной крестьянской партией вошла в состав Левого блока внутри ВНФН.

Социал-демократы находились под усиливающимся давлением с требованием слиться с венгерской Коммунистической партии. 36-й съезд СДП в марте 1948 признал марксизм-ленинизм как единственную идеологию и взял курс создания единой рабочей партии. В итоге, правое крыло (25 тыс. человек) было исключено из СДП к июню 1948; многие члены, включая Шару Кариг, были репрессированы.

Это дало возможность объединиться с коммунистами в Венгерскую партию трудящихся на Объединительном съезде ВКП и СДПВ 13 — 14 июня 1948 года в Будапеште, после того, как 12 июня одновременно открылись IV съезд Венгерской коммунистической партии и 37-й съезд Социал-демократической партии. Левый социал-демократ Арпад Сакашич стал сопредседателем новой партии и даже президентом Венгрии, однако уже в 1950 году был отправлен в тюрьму, как и ряд других членов СДПВ, вошедших в ВПТ.

СДПВ вновь восстановилась в венгерской революции 1956 года. Под руководством Анны Kейтли, Дьюлы Келемена и Йожефа Фишера СДПВ заняла важное место во временном правительстве Имре Надя. Впервые за долгие годы партийная газета Népszava начала публиковаться самостоятельно. После подавления революции СДПВ вновь подпала под репрессии, и значительная часть руководства сбежали в изгнание.

Постепенное смягчение официальной политики правительства в Венгрии в годы кадаризма (с 1960-х по 1980-е годы) привело многих в правящей Венгерской социалистической рабочей партии к идеям реформ-коммунизма, становившимися всё менее отличимыми от социал-демократии.

После 1989 года

В 1989 году MSZDP была восстановлена, играя заметную роль в процессе смены режима. Небольшой откол от MSZDP, принявший название Социал-демократической партии, был слаб и не угрожал ей, а впоследствии, под руководством Матьяша Сюрёша, был полностью дискредитирован поддержкой правоконсервативной партии Фидес — Венгерский гражданский союз.

Однако и ВСРП, теперь называющая себя Венгерской социалистической партией, играла на том же поле, и на первых же выборах СДПВ, позиционировавшая себя как правопреемница антикоммунистической социал-демократии, под руководством Анны Петрашович не смогла преодолеть 5-процентный парламентский барьер.

СДПВ и впредь не удалось самостоятельно попадать в парламент. Сохраняя свою формальной независимость, она становилась ещё более зависимой от ВСП. Руководитель партии с 1994 года Ласло Капойи заседал в парламенте по списку социалистов между 2002 и 2010.

В ноябре 2009 года ряд местных организаций СДПВ приняли автономные от национального руководства решения о создании избирательных союзов с «Зелёными левыми», независимо от СДПВ национальное руководство. Из-за тесных связей с ВСП, СДПВ не смогла воспользоваться её растущей непопулярностью и сама осталась в глубоком кризисе. В 2013 году ряд членов под руководством Андора Шмука покинули партию и сформировали Социал-демократическую венгерскую гражданскую партию (Szocdemek).

Генеральные секретари и президенты

• Пал Габор Энгельман (1890—1892)
• Мано Бухингер (1905—1919)

Партия влилась в Социалистическую партию Венгрии (1919)

• Дьюла Пейдль (1919)
• Карой Пейер (1919—1938)
• Арпад Сакашич (1938—1942)
• Дьердь Марошан (1942—1945)
• Арпад Сакашич (1945—1948)

Партия влилась в Венгерскую партию трудящихся (1948—1956)

• Анна Кейтли (1956)

Партия самораспустилась (1956—1989)

• Анна Петрашович (1989—1992)
• Эндре Борбей (1992—1993)
• Золтан Кирай (1993—1994)
• Ласло Капойи (1994—2012)
• Андор Шмук (2012—2013)
• Ласло Капойи (2013—2014)
• Ласло Андрашка (с 2015 года)

Отрывок, характеризующий Социал-демократическая партия Венгрии

Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.