Социнианство

Социниа́нство или антитринитарное учение социниан, получило своё название по имени Фауста Социна. Оно представляет дальнейшее и более смелое рационалистическое движение в протестантской богословской науке. Возникло и было распространено в Речи Посполитой. Рассматривается как разновидность унитарианства.

Учение социниан

Социниане в основание своего учения кладут только Священное Писание, учат, что оно написано по внушению Св. Духа и вполне признают его авторитет, но лишь поскольку оно не противоречит человеческому разуму и пониманию. Впрочем, на Ветхий Завет они смотрят с некоторым пренебрежением, так как говорят, что все необходимое для спасения человека находится в Новом Завете. Социниане отрицают первородный грех, а также наклонность человека только ко злу: он свободен поступать дурно или хорошо. Если бы человек вследствие грехопадения Адама был склонен лишь к дурным деяниям, то это не составляло бы греха, учат социниане, так как в таком случае он поступал бы дурно не по своей вине. В связи с этим находится и учение социниан об искуплении. Иисус Христос явился затем, чтобы примирить не Бога с людьми, а людей с Богом. Он умер крестной смертью, чтобы своей смертью запечатлеть истину проповедуемого Им учения, а никак не с целью искупить первородный грех и умилостивить гнев Божий. Своей жизнью и учением Иисус Христос указал путь к спасению. Кто будет идти этой дорогой, будет спасен и достигнет жизни вечной. В этом указании пути к спасению, по мнению социниан, вся заслуга Иисуса Христа. Догмат Св. Троицы они отвергали и считали Иисуса Христа истинным, настоящим человеком, но одаренным Божественными свойствами. Они верили в непорочное зачатие Иисуса Христа, но учили, что если бы Он по своей природе не был бы человеком, то не смог бы служить людям примером, и воскресение Его из мертвых не было бы знамением такого же воскресения рода человеческого. Тем не менее, учили социниане, Он настолько превосходит людей своей святостью и Бог даровал Ему такую божественную силу, что Иисусу Христу надлежит поклоняться как Богу. Социниане вели энергичную борьбу с теми антитринитарными сектами, которые отвергали божеское поклонение Иисусу Христу. На Св. Дух социниане смотрели только как на Божественную силу. Относительно воскресения из мертвых они учили, что оно будет духовное и тела в нем участия не примут. На таинство причащения они смотрели как на внешний обряд, напоминающий о смерти Иисуса Христа. Крещение детей они также допускали как древний обряд, но необходимости его не признавали.

Церковная организация

Церковная организация социниан сильно напоминает кальвинистскую. На пасторах, избиравшихся синодом, лежала обязанность проповедовать слово Божие. Внутренними же делами социнианской общины и нуждами её ведали сеньоры (старейшины) и диаконы, избиравшиеся самой общиной. Права вмешательства государства в дела церкви социниане не признавали. Они требовали полной веротерпимости. Однако в делах светских они стояли за беспрекословное подчинение правительственной власти. Социниане обращали особенно много внимания на распространение просвещения и заботились об устройстве школ. Из их среды вышло не только много богословских писателей, но и много ученых. Катехизис социниан вышел в 1605 на польском языке в Ракове, отчего он был известен под именем раковского катехизиса. В 1609 вышел латинский перевод его. Труды наиболее выдающихся социниан — Фауста Социна, Крелля, Шлихтинга и других — собраны в т. н. «Biblotheca Fratrum Polonorum», первые 8 томов которой появились в Irenopoli (Амстердам) post annum Domini [после Р. Хр. З в 1656, а девятый в Eleutheropoli (Амстердам) в 1692.

Распространение в Речи Посполитой

Социнианство получило наибольшее распространение и появилась ранее, нежели в других странах, в Речи Посполитой — конфедерации Королевства Польского и Великого княжества Литовского. Главным центром социнианства был город Раков. Здесь в 1602 году была устроена прекрасная школа, в которой училось до 1000 юношей различных вероисповеданий. Была тут и типография. В Вильне, Новогрудке, Любче и во многих других городах, а также имениях шляхты были общины социниан. К последователям этой секты принадлежали члены таких знатных литовских фамилий, например, Ян Кишка, каштелян виленский (ум. в 1592). Среди известных социниан Великого княжества Литовского был Ян Лициний Намысловский, некоторое время возглавлявший новогрудскую общину, но позже исключённый за атеизм. На Волыни к социнианам принадлежали роды Чапличей, Гойских, Сенют, а в киевском воеводстве Немиричи. Даже князь Константин Острожский покровительствовал социнианам. Повсюду в имениях последователей их учения были устроены образцовые школы.

Вторым важным центром социнианства был город Шмигель. Распространялось оно и в Королевской Пруссии. Когда в Данциге социниан стало преследовать лютеранское городское управление, то они нашли радушный приют в некоторых имениях польской шляхты в этом крае.

Вследствие охватившей Речь Посполитую с конца XVI века католической реакции положение социан сделалось очень тяжелым. Уже в 1627 году их община в Люблине подверглась полному разгрому. В 1638 году были закрыты молитвенный дом, типография и академия в Ракове. В 1644 году последовало распоряжение о закрытии молитвенных домов и школ социниан в местечке Киселине и деревне Вереске (на Волыни), принадлежавших Чашшчам. Четырнадцать лет спустя, под предлогом изменнических сношений социниан со шведами во время войны Карла X Густава с Речью Посполитой, решено было совершенно изгнать их из страны. В 1658 году последовало постановление сейма об этом, и социнианам давалось три года на устройство своих дел. Но уже год спустя сейм сократил срок и постановил, что 10 июля 1660 года должно быть последним днём пребывания социниан в Речи Посполитой. Часть их двинулась в Трансильванию, а другая в Силезию, Бранденбург и Пруссию.

В Трансильвании изгнанники встретили своих единоверцев и смогли устроиться без особых затруднений. Социнианство совершенно вытеснило в Трансильвании другие антитринитарные секты и распространялось здесь довольно успешно. Последователи этого учения стали потом известны под именем унитариев.

Распространение в Германии

В Германии социнианство распространилось, главным образом, из Альтдорфа, где профессором физики и медицины в самом конце 16 в. был Эрнст Зонер (Ernst Soner), родом из Нюрнберга. Так как в Германии в это время господствовала крайняя религиозная нетерпимость, то Зонер пропагандировал свои взгляды среди своих слушателей тайно, так что о его настоящих религиозных убеждениях стало известно в городе лишь после его смерти, последовавшей в 1612. Тогда немедленно были приняты меры к искоренению социнианства в Альтдорфе.

Из последователей Зонера особенную известность получили Иоанн Креллий и Мартин Руар, которые поселились в Польше. Но и многие другие немецкие социниане, вследствие гонений на них в Германии, переселялись в Польшу, как, например, Кристофор Остородт, Иоанн Фолькелий и Валентин Шмальц, который перешел в эту секту под влиянием поляка Андрея Войдовского, встретившись с ним в Страсбурге. Все вышеупомянутые лица принадлежали к числу наиболее замечательных писателей своей секты. Со второй половины 17 в. представителями социнианства в Германии были, главным образом, поляки. Более всего было их общин в Пруссии, где они окончательно исчезли только в начале 19 в. Проникло социнианство и в Голландию, где, быть может, для его распространения почву несколько подготовило арминианство. Поляки, посещавшие Лейденский университет, немало способствовали пропаганде этого учения.

Дальнейшее развитие движения

В 1653 был издан строгий эдикт против социниан, но несмотря на это, их движение не только продолжало существовать в Голландии, но в Амстердаме, главным образом, печатались их сочинения и оттуда распространялись по всей Европе. В Англию социнианство проникло в начале XVII века. Польские социниане посвятили даже латинский перевод раковского катехизиса, вышедшего в 1609, королю Якову I, правда, без всякого успеха, так как он был сожжен в Лондоне в 1614 рукой палача. Однако социнианские сочинения стали постепенно находить читателей в Англии, несмотря на преследования за это. В 1651 появился в английском переводе раковский катехизис, а два года спустя уже целый ряд других социнианских сочинений. Наиболее содействовал распространению этих переводов и учения социниан Джон Бидл (Biddle). С 1644 в Лондоне начали происходить тайные собрания сочувствующих этому учению. Несмотря на гонения, социнианство пустило корни в Англии, и унитарии имели здесь много общин.

См. также

• Отрицание и критика догмата о Троице

Источники

• Социнианство // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Социнианство

С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.