Социология медицины

Социология медицины — отрасль социологии, изучающая систему охраны здоровья, социальные термины «болезнь» и «здоровье», поведение людей в сфере медицины. Это наука о закономерности формирования ценностных ориентаций населения к здоровью, болезням, медицинского обслуживания, медицины и охраны здоровья. Структура современной медицинской социологии состоит из нескольких направлений, таких как социология лечебных профессий, социология болезни и поведения больного, социология институтов медицины и организации здравоохранения.

История социологии медицины

Первые попытки изучения социальных аспектов здоровья в рамках антропологии и социальной медицины были предприняты в конце XVIII века английскими, немецкими и французскими учёными. В этот же период времени, благодаря влиянию идей Великой Французской революции, возникает концепция общественного здоровья. В течение двух столетий проблемы социологии медицины изучались в рамках эпидемиологии и социальной медицины.

Выделение медицинской социологии как самостоятельной отрасли произошло только в 50-е годы XX века в США. В первое время новая отрасль была востребована только для социологического образования студентов-медиков. Значительный вклад в развитие социологии медицины внесли Роберт Мертон и Говард Беккер (медицинское образование и социализация), Глэйзер и Ансельм Стросс (социальное отношение к смерти), Гофман и Шефф (психическое расстройство), Фрейдсон (медицина как профессия).

Понятия социологии медицины

Медицину в социологии выделяют, как социальный институт. Как социальный институт медицина имеет ценности (цели, принципы, кодексы), структуру, функции, формы её внутриинституциальной организации, символы, статусы и роли (врачи, пациенты, государство и др.), систему профессиональной стратификации и систему профессионального образования.

См. также

• Медицина

Отрывок, характеризующий Социология медицины

Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…