Союзники (Древний Рим)

Союзников в римской истории можно разделить на три периода по отношению к ним Рима, а именно:

1. Латинский союз, до прекращения его после латинской войны 340 — 338 до н. э. и сл. гг. до Р. Х.;
2. Италийский союз, до получения всеми союзниками прав римского гражданства, посредством lex Julia de civitate sociis donda 90 г.;
3. Союзники в последние годы республики и во времена империи.

Латинский союз

В период Латинского союза весь Лациум распадался на ряд общин (populi). Каждая община состояла из нескольких родовых союзов, а центром была arx, то есть крепость (греч. άκροπόλις). Первоначально во главе союза стоял город Альба-Лонга, остальные 30 (или 45) общин, по преданию, — его колонии. Члены союза ежегодно собирались на Альбанской горе (mons Albanus) на празднество feriae Latinae или Latiar. Вероятно, тогда же происходило и общее собрание (concilium). Подробности организации Латинского союза неизвестны, но едва ли она предполагала жесткую централизацию. По крайней мере, следов общего суда или общего командования на войне не находилось.

Самыми важными звеньями, объединяющими членов союза, служили право обладания и распоряжения собственностью (commercium) и право заключать брак (conubium) внутри союза. Между отдельными членами союза войны допускались, за исключением времени празднования feriae Latinae (Macrob. Sat. I, 16, 16).

Пока город Альба-Лонга существовал, союз управлялся его царями. Кроме того, в управлении союза принимали участие 10 представителей Лациума (decem principes Latinorum).

Рим — один из членов Латинского союза. По римскому преданию, в правление римских царей, начиная с Тулла Гостилия и Анка Марция, Латинский союз делается вполне зависимым от Рима и сохраняет эту зависимость до самого конца. После того, как Рим занял первенствующее место в Латинском союзе, древние латинские общины, основанные будто бы Альбой-Лонгой, получают название prisci Latini; основанные же впоследствии Римом и Латинским союзом общины называются coloniae Latinae. Гегемония Рима проявлялась, прежде всего, в его особой роли в общинной и культовой жизни союза. Например, на feriae Latinae куски мяса принесенных в жертву быков раздавались римскими магистратами; в царствование Сервия Туллия на римском Авентинском холме за счет латинских общин построен храм Дианы, в котором хранился текст договора общин Латинского союза. В военной сфере господство Рима проявлялось, например, в определении численности воинов, выставляемых общинами Лациума против внешнего врага.

Согласно греческому историку Дионисию (2-я пол. I в. до н. э.), после изгнания царей из Рима и перехода к республиканскому правлению положение общин Латинского союза сделалось более независимым, и римлянам не удалось подчинить их снова. Поэтому консул Спурий Кассий в 493 г. до н. э. заключил с ними договор, записанный на медной доске, которая ещё во времена Цицерона находилась на римском форуме (Dion. ant. VI, 94). По этому договору Рим и Лациум (Дионисий перечисляет 30 городов) на вечное время заключают мир и союз, устанавливается полный commercium, полное равноправие; в случае оборонительной войны они обязуются помогать друг другу. Это равноправие историк называет греч. ίςοπολιτεία, но, конечно, здесь может подразумеваться только гражданство без права голосования — civitas sine suffragio. В 486 г. тем же консулом Кассием на тех же условиях заключен договор с племенем герников, вошедших, таким образом, в Латинский союз.

Со временем зависимость латинских общин от Рима возрастала, хотя формально их связывал договор равенства (foedus aequum), а в 358 г. союз возобновлен. Такое положение делалось для латинских общин все более и более невыносимым, так как Рим с их помощью вёл многочисленные войны, начал покорение Этрурии и Кампании. В начале Первой самнитской войны общины Лациума стали требовать полного равноправия и, когда римский сенат им отказал, в 340 году объявили войну. Но ни латинские колонии, ни герники, ни кампанцы к восстанию не присоединились. Восставшие потерпели полное поражение около горы Везувий и города Трифанума. Латинский союз прекратил своё существование, Рим перешёл к системе договоров с отдельными общинами и городами — на различных условиях, а отдельные общины лишались прав conubium и commercium между собой. Определение численности войска и размера налогов также являлось прерогативой Рима.

Италийский союз

Во втором периоде в течение IV и III веков до Р. Х. Рим распространяет свою власть по всей Италии и вступает в союзы со всеми италийскими народами то после их покорения, то просто на основании договора (foedus), как, например, с герниками, Неаполем, Апулией, марсами, пэлигнами, маруцинами, вестинами и др. Для упрочения своей власти римляне в завоёванные города и страны выводили колонии, и в 272 г. с окончанием войны с Пирром и с взятием Тарента, объединение Италии под римской гегемонией в общем окончено.

Все общины распадались теперь на четыре класса: municipia, coloniae civium Romanorum, civitates foederatae и coloniae Latinae.

• Муниципии имели гражданство без права голоса (civitas sine suffragio), то есть несли все повинности граждан, не пользуясь их правами. Они политически слились с Римом, сохраняя коммунальную автономию. Это право называлось также jus Caeritum, так как оно впервые дано городу Цэре.
• Колонии римских граждан, которые с 338 г. выводились только как maritimae, сохраняли полное гражданство, выбирали своих магистратов и пользовались разными привилегиями. Туземцы (indigenae) становились cives sine suffragio и управлялись этими магистратами, но со временем различие исчезало и туземцам также давалось полное гражданство, особенно в 90 г. посредством lex Julia. К этой категории принадлежат и некоторые латинские общины, получившие полное, гражданство. Все эти колонии, как граждане, принадлежали к трибам, число которых до 244 г. возросло до 25.
• Положение civitates foederatae самое разнообразное, смотря по договору (foedus), заключенному с Римом. Автономия их в принципе у всех признана, они имели даже право чекана монеты, чего первые 2 категории не имели; они имели свой суд и своё управление, не служили в легионах, но должны были посылать вспомогательные отряды и суда. Это все общие черты, но в частностях налицо величайшее разнообразие: так, например, Tibur, Praeneste и Neapolis имели jus exitii и , следовательно, вполне автономные государства. Но большинство этих civitates foederatae должно было populi Romani majestatem comiter conservare, то есть дружественно блюсти величие римского народа, их договоры не foedus aequum. Список civ. foed. даёт Marquardt, «Staatsverwaltung» (I, 47 и сл.).
• Coloniae Latinae выводились сначала Римом и Латинским союзом, потом Римом, Латинским союзом и герниками, наконец, одним Римом. Col. Lat. преимущественно посылались в страны только что покорённые. Они пользовались полной автономией, имели право чекана монеты, своих магистратов, имели с Римом commercium и conubium, но римского гражданства не имели. С 268 г. вновь выводимым Col. Lat. более не дается старое латинское право; они теряют право чекана монеты, теряют conubium и получение гражданства ещё больше затрудняется. Во всяком случае, Рим старался свалить на плечи италийцев возможно большее количество повинностей и заботился о том, чтобы все союзы, бывшие между ними в прежние времена, прекратились или никакого значения не имели. Неравные права, данные отдельным общинам, значительно способствовали этому разъединению, по той же причине всюду поддерживалась аристократия. Но Рим тиранически к своим союзникам не относился.

Во II в. до Р. Х. положение италийских socii меняется и сильно ухудшается: municipia почти перестают существовать, отчасти они получают гражданство, отчасти теряют все права, как Капуя и др. municipia в Самниуме, Апулии, Бруттиуме и Калабрии, в наказание за помощь, оказанную Ганнибалу. И положение civ. foed. и Col. Lat. значительно ухудшилось. Все это, в конце концов, привело к союзнической войне. Большая опасность, которая грозила Риму, заставила римлян принять lex Julia в 90 г., по которой все латины и все socii, не отпавшие от Рима, получили право гражданства. Новые граждане все причислены к последним восьми трибам, где они ровно никакого значения не имели. Сулпиций Руф, и после него Цинна, предложили дать им право голосования во всех трибах, но полное уравнение всех италиков было заслугой Суллы. В 89 г. Галлия циспаданская, в 87 г. луканцы и самниты, в 49 г. Галлия транспаданская получили гражданство; в 42 г. Альпы объявлены границей Италии и с того времени вся Италия свободна от всех налогов.

Союзники в последние годы республики и во времена империи

Уже в течение II периода государство стало сильно разрастаться: Рим делается великой державой и ведет войны с другими великими державами. Civitates peregrinae делятся на 4 категории:

1. civitates foederatae,
2. civ. liberae,
3. civ. liberae et immunes,
4. civ. stipendiaria.

В частности отношения civ. foed. к Риму основываются на договоре (foedus), подтверждённом присягой и той, и другой стороной. Автономия их всегда признается, они имеют jus exilii, право чекана монеты, административное самоуправление и собственный суд, которому в гражданских делах подвержены и римские граждане; они не платят налогов и независимы от римских наместников. Обязаны только посылать корабли и вспомогательные отряды и вносить деньги. Это весьма выгодное положение делается со временем все более и более редким. Императоры стараются уравнять Италию со всеми провинциями, Каракалла всем свободным жителям провинций даровал гражданство, но полная нивелировка совершилась позднее. Socii foedere aequo вне Италии встречаются вначале довольно часто, например Massilia, Saguntum, Rhodus, Птолемей, Филалет и др., Греция, Иудея во времена Иуды Маккавея и т. д. Эти socii первоначально сохраняли даже свои владения, как Афины, Массилия и др. Но со временем эта категории все более и более исчезает.

Socii foedere iniquo первоначально были такие, которые после несчастной войны принуждены заключить foedus на невыгодных условиях, как Карфаген, Гиерон и др. К таким socii принадлежат и те, которые вовсе не воевали с Римом, но заключали foedus из боязни. В особенности следует отнести сюда царей, которые добивались титула socius et amicus populi Romani как Бокх, Адгербал, Антиох Епифан, Прусий, Ариобарзан, Ариорат и др. Часто цари платили даже большие деньги, чтобы удостоиться этой чести. Такого рода союзничество часто приносило союзникам (socii reges) большие выгоды и увеличение владений, как Масиниссе, Атталу, Ариебарзану, Деиотару и др. Цари эти, на первый взгляд, свободны и автономны, но на самом деле вассалы и подданные Рима и должны слушаться их приказаний. Рим по желанию располагал их царствами: по теории царь один за себя заключал foedus, его преемников обещанные Римом условии не касались, так что Рим во всякое время мог уничтожить договоры и сделать из свободных государств провинции: так поступили с Нумидией, Египтом и др. На плечах этих подчиненных Риму царей лежали тяжелые повинности, они должны были даже платить дань. После покорения Македонии и Сирии, и разрушения Карфагена Рим только для виду заключал foedera и, при первом удобном случае, из союзников делал подданных и провинциалов. Здесь отдельные союзники не имели права иметь сношения друг с другом, и римляне старались разъединить их всячески именно тем, что обращались с ними самым разнообразным образом. Так как foedera большей частью заключались на случай войны, то слово socii часто встречается в военном смысле, особенно socii navales.

Литература

• Кроме известных руководств по римской истории, ср.: Zoeller, «Latium und Rom» (Лейпциг, 1888); Nissen, «Italische Landeskunde»; Beloch, «Der italische Bund unter Roms Hegemonie» (Лейпциг, 1880); Mommsen, «Röm. Staatsrecht» (III, 1 стр., 607 и сл.); Marquardt, «Röm. Staatsverwalt.» (I); Hirschfelt, «Röm. Verwaltungsgesch.»; Lange, «Röm. Alterthümer»; Walter, «Röm. Rechtsgesch.» и др.
• E. Придик. Союзники в римской истории // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Союзники (Древний Рим)

– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.