Союзническая война (220—217 до н. э.)

Союзническая война (220—217 до н.э.)
Пелопоннес и Средняя Греция
Дата	220—217 до н. э.
Место	Материковая Греция
Итог	неопределённый
Противники
Эллинский союз Этолийский союз
Командующие
Филипп V Македонский Скопас, Доримах, Эврипид (Этолийский союз), Ликург (Спарта)
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Союзническая война (220—217 гг. до н. э.) — война государств Эллинского союза против Этолийского союза.

События накануне войны

В 222 г. после разгрома Спарты в Клеоменовой войне в битве при Селласии на Пелопоннесе воцарился относительный мир. Ещё в ходе войны Македония, Ахейский союз, некоторые государства Пелопоннеса и Средней Греции (Фессалия, Эпир, Акарнания, Беотия) вступили в образованный в 224 г. до н. э. Эллинский союз.

По окончании войны Мессения стала ареной, на которой столкнулись интересы Ахейского и Этолийского союзов за влияние на Пелопоннесе. Благодаря дипломатическому искусству и интригам стратега ахейцев Арата Мессения, союзница Этолии с конца 240-х гг. до н. э., вошла в состав Эллинского союза.

После измены Мессении союзниками Этолии на Пелопоннесе остались только Элида и Фигалея. Это означало, что Этолийский союз был окружён со всех сторон землями враждебного ему альянса: на севере — Фессалия, Македония и Эпир, на востоке — Беотия, Фокида, Эпикнемидская Локрида, на западе — Акарнания, на юге — Ахейский союз.

Соглашения об образовании Эллинского союза и всеобщего мира подразумевали запрещение пиратства и разбоя, что категорически не устраивало этолийцев, промышлявших грабежом соседних земель.

Повод к войне

Измена Мессении заставила этолян предпринять ответные шаги. В Мессению и Фигалею был отправлен этолиец Доримах с целью возвращения мессенцев в союз с Этолией, но, встретившись с сильным противодействием проахейской партии, перешёл к грабежам и насилию.

Вскоре последовали два грабительских рейда этолийцев на Пелопоннес. Во время первого этолийцы разбили у Кафий трёхтысячный ахейский отряд под командованием Арата. Сражение затеяли именно ахейцы, а их поражение на своей территории могло послужить поводом к объявлению войны.

Вторым поводом послужил инцидент в аркадском городке Кинефе. Правящая партия Кинефы позволила изгнанникам из числа сторонников Клеомена вернуться в город. Изгнанники открыли врата перед появившимися у стен этолийцами под командованием Доримаха, которые разграбили и сожгли город при полном бездействии ахейцев. Атаке подвергся и город Клейтор в Аркадии.

Сама война отвечала интересам всех сторон. Ахейский союз хотел расширить зону своего влияния на Пелопоннесе, Этолийский союз хотел ослабить враждебный ему альянс. Македония в лице молодого царя Филиппа V не была непосредственным инициатором войны, но хотела расширить зону своего влияния в Средней Греции, сильно сузившуюся после неудачной Деметриевой войны (239—229 гг. до н. э.).

Решение о начале войны рассматривалось на заседании синедриона Эллинской лиги в Коринфе осенью 220 г. до н. э. После жалоб беотийцев, фокидян, эпиротов, ахейцев на бесчинства этолийцев решение о войне было принято в одностороннем порядке без каких-либо затруднений.

Ход войны

Война развернулась на обширных территориях. На севере и северо-западе в войну были вовлечены Эпир, Акарнания, Этолия, Фессалия и македонская область Пиэрия. В Пелопоннесе сражения проходили в Элиде, Лаконике, Аркадии. Некоторые боевые операции протекали на Крите, где столкнулись проахейски и проэтолийски настроенные города. Крупных сражений не было, война свелась к стычкам небольших военных отрядов.

Первый год войны

Военные действия начала Спарта, выступившая как союзник этолийцев. Спартанцы во главе с Ликургом предприняли ряд походов против соседних городков, до Клеоменовой войны находившиеся под их контролем. Одновременно этолийцы совершили ряд грабительских рейдов на Пелопоннес. В это время Филипп V наносил удар по этолийским владениям в Акарнании и укреплял македонское влияние на западе Балканской Греции, когда этолийское войско под командованием Скопаса вторглось в Македонию.

Действия ахейцев в этот период были неудачными, они не смогли противостоять этолийской тактике молниеносных ударов и отступлений, а успешное применение этолийцами флота давало им существенное преимущество перед ахейцами. Кроме того, ахейцы испытывали сложности с набором наёмников для войны, поскольку не до конца расплатились с наёмными подразделениями ещё в Клеоменову войну. Филипп V, в свою очередь, проявлял осторожность, не спешил ввязываться в опасные авантюры и показал союзникам, что без поддержки македонян они уступают этолийцам.

Второй год войны

Боевые действия зимней кампании 219 г. до н. э. сосредоточились на Пелопоннесе, где македоняне разбили этолийцев у Стимфала и сами нанесли удары по союзникам этолийцев в Элиде и Трифилии, причём Трифилия была передана под прямой контроль македонян и не подверглась грабежам. Филипп V провёл весьма успешные боевые операции, показав себя талантливым тактиком и удачливым полководцем.

Весной 218 г. до н. э. Филипп V высадился на о. Кефаллении. Штурм кефалленийского города Палы был неудачным, и македоняне отступили, но затем внезапно высадившись в самой Этолии. Одновременно македоняне отбили атаку этолийцев на Фессалию. Филипп стремительным маршем в опустошительном походе прошёл по Этолии, дважды разбив этолийские отряды и захватив этолийскую столицу Ферм. Город был полностью разграблен, македоняне уничтожили всё, что не могли увезти с собой. Были сожжены даже храмы, хотя статуй богов македоняне не тронули.

Неожиданно для всех Филипп с боями из Этолии перешёл на Пелопоннес и вторгся в Лаконию, подвергнув её сильному разорению. Спартанцы, которые считали, что Филипп находится в Этолии, и готовились послать войско на помощь этолийцам, были застигнуты врасплох и не смогли оказать какого-либо серьёзного сопротивления. Единственное сражение произошло перед Спартой, где македоняне малыми силами одержали быструю победу. После поражения от вспомогательных войск македонян спартанцы не решились на повторную битву основными войсками. Македоняне не стали атаковать сам город, так как Филипп V придерживался стратегии ограниченных целей.

Стремительные и успешные действия Филиппа привели к тому, что Этолия и Спарта были готовы запросить мира, но переговоры не состоялись из-за придворных волнений в Македонии. Филипп подавил волнения достаточно быстро и жёстко, но позиции македонского царя были подорваны этим мятежом, и переговоры не состоялись.

Третий год войны

В третий год войны боевые действия сосредоточились на Пелопоннесе, Фокиде и Фессалии. Филипп не смог захватить Мелитею в Средней Греции, но взял Фивы Фтиотидские, продал всех их жителей в рабство, а сам город переименовал в Филиппополь. Кроме того, Филипп захватил союзный Этолии остров Закинф к западу от Пелопоннеса. Атака спартанцев и этолийцев на Мессению была отбита, ответные удары ахейского флота на Этолию увенчались успехом.

Война зашла в тупик — этолийцы и их союзники понесли серьёзные потери, их удары по Эллинскому союзу не достигали цели, но и македоняне были измотаны войной. Македонская казна опустела, принудить этолийцев к крупному сражению не удалось, а война на гористой территории Этолии грозила стать затяжной, разорительной и чреватой большими потерями.

Воюющие стороны согласились на переговоры, которые по инициативе этолийцев состоялись в 217 г. до н. э. в этолийском Навпакте.

Навпактский мир и итоги войны

Мир, заключённый в Навпакте, гласил, что все воюющие стороны остаются при своих владениях. Ахейский союз приобрёл некоторые территории на Пелопоннесе, в сферу его влияния ненадолго вошла Мессения. Македония усилила своё влияние в Средней Греции и создала ряд опорных пунктов на западе Балканского полуострова. Этолия была ослаблена войной, нейтрализована, её пиратские набеги прекратились. Однако мощь этолийцев не была уничтожена, они сохранили влияние в Дельфах и имели силы выступить через два года против Македонии в Первой Македонской войне.

Источники

• Полибий «Всеобщая история»
• Сивкина Н. Ю. Последний конфликт в независимой Греции. Союзническая война 220—217 гг. до н. э.. — СПб: Гуманитарная Академия, 2007. — 384 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-93762-067-5.

Отрывок, характеризующий Союзническая война (220—217 до н. э.)

В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.