Спасов, Мирчо

Мирчо Спасов
болг. Мирчо Спасов
Дата рождения:	23 января 1911(1911-01-23)
Место рождения:	Церецел, Софийская область
Дата смерти:	13 июля 1993(1993-07-13) (82 года)
Место смерти:	София
Гражданство:	НРБ НРБ
Партия:	Болгарская коммунистическая партия
Основные идеи:	марксизм-ленинизм
Род деятельности:	заместитель министра внутренних дел Болгарии, глава Комитета государственной безопасности
Супруга:	Костадинка Тодорова Ангелова
Дети:	Лучезар Спасов, Румен Спасов
Награды:

Мирчо Спасов Христов (болг. Мирчо Спасов Христов; 23 января 1911, Церецел, Софийская область — 13 июля 1993, София) — болгарский коммунистический политик, сподвижник Тодора Живкова. Заместитель министра внутренних дел Болгарии (1957—1963), председатель Комитета госбезопасности. После смены политического режима в Болгарии в 1989—1990 обвинялся в расправах и коррупции, скончался до вынесения приговора.

Карательная карьера

Родился в крестьянской семье. В 16 лет примкнул к молодёжной коммунистической организации, с 1932 — член БКП. Был активистом коммунистического подполья, в середине 1940-х участвовал в партизанском движении.

После прихода БКП к власти Мирчо Спасов служил в органах МВД, возглавлял управление МВД в Русе. Впоследствии ему предъявлялись обвинения в участии в массовых репрессиях и политических убийствах второй половины 1940-х годов. Не дожидаясь санкции МВД, учредил концентрационный лагерь в Лудогорие. Был переведён в центральный аппарат МВД в Софии. В 1948 стажировался в МГБ СССР. Возглавлял управления МВД в Софии и Плевне.

В 1949 Мирчо Спасов участвовал в процессе секретаря ЦК БКП Трайчо Костова — ключевом акте партийной чистки, с которой начинал своё правление Вылко Червенков.

Бескомпромиссную «классовую ненависть к врагам с партийным билетом» демонстрировал циничный поступок Мирчо при повешении Трайчо Костова. По рассказу очевидца, бывшего сотрудника следственной группы, известного под кличкой Само Бакията, после того, как Трайчо повесили, надзиравший за этим Мирчо Спасов выпустил из автомата всю обойму в ещё тёплый труп.

В руководстве карательных служб

В 1957—1963 Мирчо Спасов занимал пост заместителя министра внутренних дел НРБ. Руководил администрацией исправительно-трудовых учреждений Слънчев бряг и Скравена — ТВО N 1, с его установками связывают особая жестокость режима содержания. В июне 1963 был назначен заместителем председателя Комитета государственной безопасности (ДС). Контактировал с представителем КГБ СССР при МВД НРБ Иваном Савченко.

Весной 1965 Спасов руководил раскрытием и подавлением заговора Ивана Тодорова-Горуни (интересно, что заговорщики придерживались близких Спасову ортодоксально-сталинистских взглядов). Особое внимание уделялось аресту генерала Цвятко Анева, командующего гарнизоном Софии.

Мирчо Спасов был тесно связан с Тодором Живковым и пользовался его особым доверием. Обвиняется в крайней жестокости (десятках убийств в концлагерях) и корысти (использовал служебное положение для вымогательства и коррупции).

Зловещая фигура. Он был не старый, но производил впечатление усталого и изношенного человека. Возможно, из-за того, что много пил и вёл ненормальный образ жизни. Его стиль заключался в том, чтобы полагаться на людей послушных, лично преданных, с примитивным мышлением. Мирчо Спасов был связан с Тодором Живковым, есть секреты, которые знают только они.
Ангел Солаков, председатель ДС в 1960—1969, министр внутренних дел в 1968—1971

Действия Спасова временами вызывали недовольство высшего партийного руководства. 24 марта и 5 апреля 1962 на него были наложены партийные взыскания за «отсутствие быстрой и острой реакции на сигналы» о произволе и жестокости режима в трудовых лагерях Ловечской области и женского лагеря в Скравене.

В 1969—1973 Мирчо Спасов занимал пост первого заместитель министра внутренних дел, председателя Комитета государственной безопасности НРБ. С 1973 по 1982 Мирчо Спасов возглавлял отдел иностранных кадров ЦК БКП. Являлся депутатом Народного собрания. Был награждён высшим орденом НРБ, рядом других наград, в том числе советскими орденами Красного знамени и Отечественной войны. Имел воинское звание генерал-полковника.

Финансовая деятельность

Мирчо Спасов имел доступ к конфиденциальным финансовым операциям высшего руководства БКП. В ходе подготовки к празднованию 1300-летия Болгарии (отмечалось в 1981) в 1977 был учреждён фонд Културно наследство («Культурное наследие») во главе с дочерью генерального секретаря Людмилой Живковой. На специально выделенные средства осуществлялись крупномасштабные закупки культурных ценностей за рубежом. Эти операции требовали непременной санкции Мирчо Спасова как функционера ЦК.

Верховными руководителями «Культурного наследия» были Тодор Живков и Людмила Живкова... Финансовый контроль осуществляло Министерство финансов. Ревизии проводились в конце каждого года. Оперативное управление было в руках Мирчо Спасова, который один имел право распоряжаться, какие суммы и на что тратить. Отчёты о расходовании подписывал он.
Емил Александров, сотрудник Людмилы Живковой

Сам Спасов признавал, что средства расходовались бесконтрольно, в значительной части списывались на деловые поездки и представительские функции. Считается, что Мирчо Спасов и члены его семьи серьёзно обогатились в ходе подготовки к юбилею:

«Я всегда располагал огромными средствами в левах и валюте. Много ушло в командировки», — не отрицал на следствии Мирчо Спасов. Как заведующий отделом ЦК он получал ежемесячно 1000 левов, а в начале каждого года по 5000 тысяч левов конфиденциальные средств. Только последняя командировка по линии «Культурного наследия» дала 1400 долларов. В 1977 году младший сын Румен Спасов — будущий босс «Ориона» — был устроен на работу в МИД и отправился в Лондон в качестве атташе по культуре, чтобы приобрести ценные вещи для «Культурного наследия».

Незадолго до празднования 1300-летия Людмила Живкова погибла при непрояснённых до конца обстоятельствах. Помпезная организация юбилея считается в Болгарии крупнейшей «партийной аферой».

Обвинения и смерть

В 1990, после отстранения от власти Живкова, а затем и БКП в целом, Мирчо Спасов был исключён из БСП и лишён генеральского звания. Его персональная пенсия в 1000 левов (средняя пенсия в Болгарии составляла 60-70 левов) сократилась до 600.

Действия Спасова в трудовых лагерях стали предметом прокурорского расследования. 8 июня 1993 было возбуждено уголовное дело. Генеральный прокурор Республики Болгарии Иван Татарчев (бывший политзаключённый) считал смертную казнь адекватной мерой наказания. В своё оправдание Спасов заявлял, что лишь копировал «опыт советских товарищей».

Скончался Спасов под домашним арестом через месяц после начала уголовного преследования.

Бизнес младшего сына

Мирчо Спасов был женат на киноактрисе Костадинке Тодоровой Ангеловой и имел двух сыновей — Лачезара и Румена. Румен Спасов служил в контрразведке НРБ, после 1989 стал бизнесменом, возглавлял группу компаний «Орион». Являлся деловым партнёром премьер-министра Болгарии в 1995—1997 Жана Виденова и российского алюминиевого магната Михаила Черного.

Румен Спасов обладал криминально-авантюрной репутацией. Он подозревался в причастности к убийству бывшего премьер-министра Андрея Луканова и финансовых аферах, однако обвинения не были доказаны по суду. Скончался в Кейптауне в 2009.

Отрывок, характеризующий Спасов, Мирчо

Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.