Спасо-Прилуцкий монастырь

Монастырь
Спасо-Прилуцкий Димитриев епархиальный монастырь
Вид на монастырь с юго-запада (с правого берега реки Вологды)
Страна	Россия
Город	Вологда, село Прилуки
Конфессия	православие
Епархия	Вологодская и Великоустюжская
Тип	мужской общежительный
Основатель	преподобный Димитрий
Дата основания	1371 год
Дата упразднения	1926—1992 годы
Здания: Спасский собор с колокольней • Введенская церковь • церковь Екатерины • Успенская церковь • церковь Всех Святых • монастырские кладовые • надвратная церковь Вознесения с колокольней • древние и зимние настоятельские кельи • братские кельи • стены и башни
Известные насельники	Димитрий Прилуцкий, Иван (Игнатий Прилуцкий) и Дмитрий (княжичи углицкие)
Реликвии и святыни	мощи, посох и список с чудотворной иконы прп. Димитрия Прилуцкого, мощи благоверных князей Угличских Игнатия и Димитрия; мощевик с частицами Ризы Господней и мощами святых; иконы святых с частицами мощей; чтимая икона Божией Матери «Скоропослушница»
Настоятель	митрополит Игнатий (Депутатов); наместник — игумен Игнатий (Молчанов).
Статус	Объект культурного наследия РФ № 3510145000
Состояние	действующий
Сайт	[spas-priluki.orthodoxy.ru/ Официальный сайт]

 памятник архитектуры (федеральный)

Спа́со-Прилу́цкий Димитриев монасты́рь — православный монастырь, основанный в 1371 году в излучине реки Вологды учеником Сергия Радонежского святым Димитрием Прилуцким. Один из самых древних и больших монастырей Русского Севера. Был закрыт Советской властью в 1926 году, в 1930-е годы использовался как пересыльная тюрьма. В 1992 году полностью возвращён церкви, с тех пор — вновь действующий мужской монастырь. В 1993 году в составе села Прилуки вошёл в черту города Вологды.

Является комплексом памятников архитектуры XVI—XVIII веков, среди которых пятиглавый Спасский собор (1537—1542 годы) и Успенская церковь, перенесённая из Александро-Куштского монастыря — древнейшая сохранившаяся деревянная шатровая церковь в России (1-я четверть XVI века). В монастыре покоятся мощи его основателя святого Димитрия Прилуцкого, из Спасского собора происходит шедевр русской иконописи — житийная икона Димитрия Прилуцкого работы Дионисия.

История

Основание

См. также: Димитрий Прилуцкий

Монастырь основан в 1371 году Димитрием, игуменом Никольского монастыря в Переславле-Залесском, ближайшим последователем и духовным другом преподобного Сергия Радонежского. Димитрий принял монашеский постриг в Успенском Горицком монастыре, а вскоре, приняв сан священства, основал неподалёку Никольский монастырь «на Болоте» и стал его игуменом.

Согласно житию Димитрия, бежав от «славословия и восхваления», он покинул Переславль, взяв с собой своего ученика Пахомия. Димитрий и Пахомий двинулись на Север, в сторону «Холодного моря», и остановились недалеко от Вологды, близ селения Авнега у реки Ле́жи, где поставили церковь Воскресения. Однако местным жителям приход старца пришёлся не по нраву: «Если великий старец близ нас поселится, то овладеет и нами и сёлами нашими…», и Димитрий с Пахомием были вынуждены двинуться дальше. Достигнув Вологды, Димитрий «увидел город, украшенный многими церквями, лишь не было здесь церкви Всемилостивого Спаса нашего Иисуса Христа на Происхождение Честного Креста и не было общежительного монастыря у иноков земли той от Волги реки и до края моря». Димитрий и Пахомий выбрали место для постройки монастыря в излучине реки Вологды:

Тамошние христолюбивые жители — муж именитый именем Илья и его друг и сосед Исидор по прозвищу Выпряг — подарили ему по его просьбе столько земли, сколько потребовалось на устроение обители. Ради любви к нему и ради благословения пренебрегли они даже засеянным полем с уже взошедшими озимыми, позволив вытоптать ниву, чтобы поставить церковь Божию. На месте, которое благословил святой, был установлен крест, который и доныне хранится в монастыре.

— Житие преподобного Димитрия Прилуцкого, вологодского чудотворца.

Постройка монастыря нашла поддержку у Дмитрия Донского. Дмитрий Донской жертвовал средства на постройку монастыря, в то время как Димитрий Прилуцкий был крёстным отцом его детей.

Первый деревянный храм будущего монастыря был освящён в честь праздника Всемилостливого Спаса, Пресвятой Богородицы, на Происхождение Животворящего Древа Креста Господня, отмечаемого 1 (14) августа. Рядом были построены деревянные кельи для монахов.

• Житие Димитрия Прилуцкого. Клейма иконы Дионисия, ок. 1503 г. ВГИАХМЗ
• Dimitry Prilutsky stamp 7.jpg

  Димитрий и Пахомий приходят в Вологду и получают землю для монастыря от Ильи и Исидора. Клеймо 7
• Dimitry Prilutsky 3.jpg

  Димитрий во время постройки храма предсказывает смерть Димитрия Донского. Клеймо 8
• Dimitry Prilutsky 4.jpg

  Погребение Димитрия в поставленной им церкви (на заднем плане). Клеймо 12
• Dimitry Prilutsky Icon Stamp 13.jpg

  Чудо Димитрия о вятчанах. Клеймо 13 — одно из первых свидетельств об украшении раки расшитым покровом
• Dimitry Prilutsky Icon stamp 15.jpg

  Явление Димитрия с бревном в руках при строительстве третьей церкви (внизу — фундамент здания). Клеймо 15

Во время игуменства преподобного Димитрия монастырь именовался лаврой. Многие из учеников перешли из Переславля к любимому наставнику в Прилуки, и по примеру Троице-Сергиевой лавры в монастыре, впервые на Русском Севере, был введён общежительный устав. Преподобный Димитрий скончался 11 (24) февраля ок. 1406 года и был погребён в деревянном Спасском соборе, у южной стены рядом с правым клиросом. Перед своей смертью, которую он предсказал, Димитрий благословил «игуменом быть моему брату и сыну духовному Пахомию».

После преставления преподобного Димитрия ему приписывается множество чудес — в основном, изгнание бесов, а также несколько чудес, когда святой являлся, чтобы помочь монастырю или городу Вологде. Среди этих свидетельств покровительства и заступничества святого:

• «чудо о болезни корчете», когда от судорог, которые распространились, как эпидемия, в Вологде, люди спаслись, приходя к гробу святого;
• «чудо о вятчанах», когда разграбившие Вологду и монастырь вятичи были наказаны, сгинув в дремучих топях Заволочья, а воин, поругавший святыни собора и сорвавший пелену с раки святого, был поражён неведомой силою и погиб;
• «чудо о белоризцах», когда святой Димитрий в компании одетых в белое мужей явился, чтобы укрепить городские стены и тем спасти Вологду от войска Дмитрия Шемяки;
• «чудо о церкви святого», когда святой явился, чтобы помочь в постройке новой (третьей по счёту) Спасской церкви над местом собственного погребения.

Акафист преподобному Димитрию,
игумену Вологодской Прилуцкой обители,
чудотворцу (фрагмент)

Кондак 8
Странник и пришлец был еси во граде Вологде,
преподобне отче наш Димитрие,
ныне же присный предстатель и заступник его,
видев бо сей град, церквами святыми благоукрашенный,
возлюбил еси его, и по умолению жителей его на Прилуцех
в предградии место уединенное обрет, на нем вселился еси,
и честный крест рукама своима соделав, водрузил еси,
начало обители Спасовой полагая
и присно воспевая распеншемуся на кресте
Царю славы Христу: Аллилуиа.

XV — начало XVII века

Монастырь находился под покровительством московских великих князей — Василия Тёмного, его сына Андрея Меньшого, удельного князя Вологодского, и брата последнего, великого князя Ивана III, которые устанавливали для монастыря и его вотчин льготные пошлины. Местонахождение монастыря имело большое значение как с военно-стратегической точки зрения, так и для торговли. Монастырь располагался на пересечении водных и сухопутных путей, ведущих из Вологды в Кириллов, Белозерск и важнейшие русские центры международной торговли XVI века — Холмогоры и Архангельск, а также соединявших Вологду с центрами наиболее доходных промыслов средневековья — солеварения (Сольвычегодск и Тотьма) и промысла рыбы и пушнины (весь Север). Связи монастыря с Москвой были важным политическим моментом, учитывая острую борьбу Москвы и Новгорода за Вологду, продолжавшуюся с XIII до XV века.

Монастырь использовался как место ссылки. В 1493 году сюда были заточены великим князем Иваном III княжичи углицкие Иван и Дмитрий — сыновья углицкого князя Андрея Горяя. Иван скончался здесь в оковах в 1523 году под именем Игнатия (позднее причислен к лику святых под именем Игнатия Прилуцкого), Дмитрию в 1540 году было разрешено снять «железа». Братья были похоронены в монастыре рядом. Иван III брал из монастыря в поход на Казань икону Дмитрия Прилуцкого, написанную Дионисием Глушицким. После похода он украсил икону золотом и серебром, вернув её 3 июня 1503 года монастырю.

В 1528 году в монастыре молились о даровании наследника Василий III и Елена Глинская. Впоследствии их сын Иван IV Грозный своей грамотой 1541 года освободил монастырские вотчинные сёла и деревни на 5 лет от всяких податей. В 1537—1542 годах в монастыре Спасский собор был возведён в камне. Иван Грозный впервые посетил монастырь в мае 1545 года, а в 1552 году брал в поход на Казань Киликийский крест из Спасо-Прилуцкого монастыря.

Вплоть до 1645 года в Спасо-Прилуцком монастыре был обычай после дня памяти преподобного Димитрия 11 (24) февраля игумену монастыря ездить в Москву для поднесения государю и его семейству воды, освящённой на праздничном молебне, и просфоры, из которой была вынута частица за здравие царя и царствующего дома. Игумены монастыря присутствовали на «избирательных» соборах для утверждения на Московском престоле нового царя: в 1598 году Бориса Годунова, в 1613 году Михаила Фёдоровича.

Монастырь существенно пострадал в годы Смуты. В 1612 году на него напали поляки-литовцы и казаки, была разграблена монастырская казна, сожжены архивы. В 1615 году монастырь был разорён сибирским царевичем Арасланом Алеевичем с дворянами, детьми боярскими и казаками, пришедшими на Вологду «для оберегания». В 1619 году монастырь вновь подвергнут разграблению со стороны литовцев и «русских воров». 18 (31) декабря 1619 года в монастыре была сожжена трапезная с находившимися в ней людьми. В этот день было сожжено 59 и убито 32 монаха, а всего погибли более 200 человек.

Конец XVII — начало XX века

В конце XVII—XVIII веках монастырь стал одним из богатейших на Русском Севере, одним из крупнейших землевладельцев и торговцев солью. По штатам 1764 года монастырь был положен во втором классе, степенью двадцатый. Ко времени составления штатов монастырь имел вотчины в окрестностях Вологды, Грязовца, Кадникова и Радонежа, а также подворья в Вологде (на месте Дома губернатора) и Москве (дом и каменная церковь Собора Иоанна Предтечи с приделом Димитрия Прилуцкого на Варварском крестце). Всего к этому времени у монастыря было 9 сёл, в них 7 церквей, 4 сельца и 88 деревень, в них 2819 душ крестьян. Помимо вотчин, с XVI века монастырь владел соляными варницами в Тотьме, Сольвычегодске и при реке Уне в Архангельской губернии, на которых ежегодно вываривалось более 14 000 пудов соли. Вологодское подворье использовалось для складирования и продажи соли. Кроме солеварения, монастырь имел 2 мукомольных водяных мельницы (обе на реке Вологде, одна недалеко от монастыря) и 2 рыбных ловли (на реке Лосте и на озере Оназимском).

17 сентября 1811 года Спасский собор серьёзно пострадал от пожара (по преданию, от забытой «грошовой свечи»). Сгорело всё внутреннее убранство, обгорели некоторые главы. Перед вторжением французов в Москву в 1812 году в Спасо-Прилуцкий монастырь были эвакуированы драгоценности патриаршей ризницы, Троице-Сергиевой лавры, Чудова, Новоспасского, Знаменского, Николо-Угрешского, Покровского, Новодевичьего, Вознесенского монастырей и некоторых московских соборов и монастырей. Драгоценности хранились в сгоревшем Спасском соборе до освобождения Москвы. Спасский собор был реставрирован в 1813—1817 годах. Были заменены повреждённые пожаром главы, которым были приданы барочные кувшинообразные формы, устроен новый иконостас.

В 1898 году была открыта узкоколейная железная дорога Вологда — Архангельск (с 1936 года в составе Северной железной дороги), которая прошла в непосредственной близости от монастыря (параллельно юго-восточной стене). Через реку Вологду был построен временный, с деревянными устоями, мост. В 1913 году его заменили постоянным с металлическими фермами на каменных устоях, а в 1914 году линия была перестроена на широкую колею.

При Советской власти. Закрытие

В 1918 году в монастыре были проведены обыск и опись имущества, часть зданий заняли красноармейцы. В башнях монастыря во время Гражданской войны были устроены склады взрывчатых веществ, и только благодаря своевременно принятым мерам начавшийся однажды пожар не привёл к уничтожению памятника. В монастыре была организована община из жителей Прилук. С 1919 по 1923 годы в монастыре проходили изъятия церковных ценностей, в том числе в помощь голодающим Поволжья. По решению уездного исполкома архимандрит Нифонт (Курсин), монахи и послушники были выселены из монастыря, протестовавшие прихожане репрессированы. Весной 1922 года жители Прилук и близлежащих деревень просили разрешения разобрать стены монастыря на кирпичи; ходатайство, однако, было отклонено.

В августе 1924 года договор с общиной был расторгнут, а монастырь закрыт. Произведения искусства были переданы в Вологодский музей, прочее имущество — различным учреждениям. В 1930-х годах в монастыре находилась пересыльная тюрьма для раскулаченных, которых перевозили в северные лагеря ГУЛага, в 1950-х — 1970-х годах он был занят под военные склады. В монастыре располагался кинотеатр, дом инвалидов. С 1950-х годов опустевшие и разрушавшиеся постройки монастыря реставрировали, при этом многим из них был возвращён предполагаемый облик XVI—XVII веков. В 1979 году монастырь стал филиалом Вологодского государственного музея-заповедника.

Повторное открытие. Конец XX — начало XXI века

16 июня 1990 года, на праздник Сретения иконы Димитрия Прилуцкого, впервые после закрытия монастыря был проведён крестный ход до церкви Лазаря Праведного на Горбачёвском кладбище. В августе 1990 года церкви была передана надвратная Вознесенская церковь. В 1991 году вновь открыт мужской епархиальный монастырь. 24 февраля 1992 года, в день памяти Димитрия Прилуцкого (600-летие преставления), монастырь был полностью возвращён Русской православной церкви. Дважды, 13—14 августа 1992 года и 16—17 июня 2007 года монастырь посещал Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.

В последующие годы в монастыре возродилась жизнь, был осуществлён ремонт монастырских строений, восстановлены иконостасы и колокола на соборной колокольне. Ежедневно совершается полный круг богослужений. Содержится подворье и монастырская воскресная школа. В обители располагается ставленническое отделение Вологодского православного духовного училища, готовящего будущих священнослужителей Вологодской и Великоустюжской епархии. Ежегодно проводятся Димитриевские образовательные чтения, собирающие духовенство и работников просвещения.

Подворьем монастыря является церковь Димитрия Прилуцкого на Наволоке в Вологде и с 1994 по 2003 год был Свято-Троицкий Павло-Обнорский мужской монастырь в Грязовецком районе Вологодской области.

Архитектура

Сохранившаяся древняя архитектура монастыря относится к XVI веку, когда были возведены первые каменные здания — Спасский собор, надвратная церковь и трапезная палата с церковью Введения. Архитектура этого периода основывается на московской традиции, согласуясь с духовными и политическими связями монастыря. При этом получают развитие идеи первых каменных комплексов монастырей Русского Севера XV века — Спасо-Каменного (Спасо-Преображенский собор, 1481 год), Кирилло-Белозерского (Успенский собор, 1496 год) и Ферапонтова (Рождественский собор, 1490 год), построенных ростовскими зодчими. Указанные соборы — крестово-купольные, четырёхстолпные, трёхапсидные, на высоких подклетах (кроме Успенского), с перспективным порталом с килевидным завершением, трёхчастным делением фасадов лопатками, подпружными арками, полукруглыми закомарами, покрытием кокошниками, большой главой в центре и малой над юго-восточным углом. Ферапонтовский собор с трёх сторон окружает галерея. В соответствии с актуальной московской тенденцией конца XV века, в первых вологодских постройках используется кирпич с небольшим вкраплением камня. Спасский собор Прилуцкого монастыря (1537—1542 годы) наследует все указанные черты, за исключением числа глав. Эта же, становящаяся основной для Русского Севера, традиция находит своё воплощение в Воскресенском соборе Горицкого монастыря (1544 год).

Церковь Введения с одностолпной трапезной в Кирилло-Белозерском монастыре (1519 год) становится образцом для аналогичных построек в Ферапонтовом и Спасо-Прилуцком (в последнем — с тем же посвящением) монастырях, которые повторили не только архитектуру, но и осевое расположение зданий. Это решение продолжало воспроизводиться в вологодских монастырях и в XVIII веке — трапезные Введенская церковь Михаило-Архангельского монастыря Великого Устюга и Тихвинская церковь Троице-Гледенского монастыря, при этом повторяется и соединяющая здания крытая галерея. Типичной особенностью северных московских соборов становится своеобразный строгий декор под и на закомарах (орнаментальные пояса из поребрика, бегунца, нишек и балясин). Спасский собор Прилуцкого монастыря продолжает линию московской школы — отсюда пятиглавие, высокий подклет, двухъярусная галерея и два ряда закомар. Декоративные мотивы Спасского собора повторяются в орнаменте надвратной церкви Вознесения и Введенской церкви.

После разорений начала XVII века в Прилуцком монастыре возобновляется интенсивное строительство, при этом, как и во многих других монастырях, особое внимание уделяется оборонительным сооружениям — возводятся мощные стены и башни. Кроме того, в этот период возводится новая колокольня — главная высотная доминанта комплекса, а также хозяйственные и жилые постройки.

После пожара 1811 года Спасский собор был реставрирован в 1813—1817 годах. При этом главам были приданы кувшинообразные барочные формы.

Несмотря на закрытие монастыря в советское время, его сооружения были в целом сохранены. В 1950-х — 1990-х годах была проведена научная реставрация, при этом памятникам XVI века был возвращён предполагаемый исходный облик. Реставрация в основном коснулась покрытия — по закомарам (Спасский собор) и кокошникам (Вознесенская и Введенская церкви), а также формы глав — Спасский собор и Вознесенская церковь получили шлемовидные главы.

Надвратная церковь Вознесения (Феодора Стратилата) с колокольней

Надвратная церковь Вознесения Господня поставлена над Святыми воротами — главным въездом в монастырь со стороны древней дороги на Архангельск, Кириллов и Белозерск. Церковь с воротами и прилежащими участками северо-западной стены — древнейшая часть монастырской ограды, выстроенная в конце XVI века, вскоре после Спасского собора, когда остальные стены с башнями были деревянными. Позднее церковь и Святые ворота оказались включёнными в кольцо стен XVII века. Святые ворота имеют 2 арочных проёма: большой — для проездов и малый — для путников. Большой проезд оформлен перспективным порталом, над которым ещё в начале XX века находилась фреска (сейчас об этом напоминает металлический голубец над большим проездом).

Первоначально (в 1590 году) церковь была освящена во имя святого великомученика Феодора Стратилата, покровителя православного воинства, как бы охраняющего вход в обитель, и называлась так до XIX века. Существует предположение, что она была освящена в честь ангела царя Фёдора Иоанновича, сына Ивана IV, вступившего на престол в 1584 году, и, возможно, каким-то образом способствовавшего строительству в Спасо-Прилуцком монастыре. В XVIII и начале XIX века вследствие пожаров церковь сильно пострадала и находилась в таком состоянии до 1815 года, когда и была переосвящена во имя Вознесения Господня и подверглась ряду переделок, последние и «очень неудачные» (по характеристике искусствоведа Г. К. Лукомского) — 1875 года. Реставрации 1990-х годов вернули церкви предполагаемый первоначальный вид.

• Voznesenskaya Gate Church with its Belfry.jpg

  Святые ворота с церковью Вознесения и колокольней, ок. 1590 г., — главный вход в монастырь
• Ascension Saint Gates Priluki old.jpg

  Святые ворота с церковью Вознесения и колокольней, фото ок. 1913 г.
• Holy gate paintings Prilutsky monastery.jpg

  Роспись свода Святых ворот
• Z Russia Vologda Spaso-Prilutsky Monastery 31.jpg

  Фресковая икона «Знамение» на внешней стене колокольни церкви Вознесения

Основу здания Вознесенской церкви составляет кубический объём, апсиды отсутствуют. Покрытие кровли, глава и декор перекликаются со Спасским собором. Венчает храм один световой барабан с узкими оконными проёмами, завершённый шлемовидной главой. Вверху — широкая полоса декора из килевидных арочек и рядов прямоугольных и круглых нишек с бегунцом и поребриком между ними. Покрытие кровли — по крупным кокошникам, имитирующим закомары, более мелкие кокошники обеспечивают переход к барабану (с 1815 года по 1990-е кровля была купольной, глава — сложной барочной формы). Конструкция храма — двустолпная, что соответствует появившейся и получившей ограниченное распространение в московской и северной архитектуре XVI века тенденции. В вологодской архитектуре двустолпные храмы составят позднее особую группу — это церкви Иоанна Предтечи в Дюдиковой пустыни (1653 год), Андрея Первозванного во Фрязинове (1670 или 1687 год), Николая во Владычной слободе (1669 год) и Николая на Валухе (1755 год). Внутреннее пространство церкви делится двумя сравнительно тонкими четырёхгранными столпами, между которыми расположена невысокая каменная алтарная преграда. На верхние части столбов опираются разгрузочные арочки. Центральный коробовый свод прорезан световым барабаном на парусах, а угловые части перекрыты оригинальными ступенчатыми сводиками псковского типа. Внутреннее устройство храмового пространства отражено на северном и южном фасадах, которые членятся тремя лопатками на два неравных прясла. Единственным украшением стен служат узкие пояса прямоугольных нишек и поребрика — типичный декоративный мотив северного и московского зодчества XVI века.

Рядом с церковью Вознесения над стеной высится её оригинальная колокольня, построенная в 1729—1730 году, но ещё в традициях древнерусской архитектуры. Стройный четырёхгранный столп колокольни с пучками полуколонок и кокошниками на углах несёт лёгкий восьмерик звона (восьмерик на четверике), завершённый вытянутым шатром и главкой. Предполагается, колокольня выполнена на основе существовавшей здесь в конце XVII века каменной часовни «о четырёх стенах».

Спасский собор

Спасский собор построен в 1537—1542 годах на месте сгоревшего деревянного. Собор представляет собой пятиглавый храм на подклете, окружённый галереями, с тремя полуциркульными апсидами. Фасады здания поделены широкими лопатками на три прясла. Завершают прясла значительные по размеру закомары, средние из которых имеют больший размер, чем боковые. Переход к барабанам глав создаёт второй ярус закомар. Сильно выделяется по сравнению с боковыми центральная глава, имеющая в основании четыре закомары. Динамичное нарастание масс к центру формирует пирамидальную композицию.

Архитектура собора в целом согласована с традициями московского зодчества первой половины XVI века:

«Столичное происхождение подобного типа соборного храма бесспорно. Москва стремилась в это время утвердить на Севере свои архитектурные формы как общерусские, противопоставив их различным, в частности новгородским, влияниям. Спасский собор — один из лучших образцов этого нового направления, выразившего торжество и величие централизованного Русского государства».

Основное отличие от других московских сооружений указанного периода — лаконизм и скупость обработки фасадов: лёгкие удвоенные полочки-уступы на лопатках, простой карниз с раскреповками, оконные проёмы без наличников. Верхние части барабанов глав имеют более разнообразный, но типичный для северно-русских храмов конца XV — начала XVI веков декор (аналогичные примеры встречаются в Кирилло-Белозерском, Ферапонтовом монастырях): ряды килевидных арочек, прямоугольных нишек и бегунца, которые на центральном барабане дополнены кирпичными балясинами и лентой поребрика.

• Z Russia Vologda Spaso-Prilutsky Monastery 10.jpg

  Спасский собор
• Z Russia Vologda Spaso-Prilutsky Monastery 50.jpg

  Декоративный мотив (сверху вниз): горизонтальная тяга, поребрик, бегунец, балясины, нишки, горизонтальная тяга, аркатурный поясок
• Z Russia Vologda Spaso-Prilutsky Monastery 09.jpg

  Крыльцо. В тимпане — фреска с поклоняющимися Христу св. Димитрием и св. Игнатием
• Z Russia Vologda Spaso-Prilutsky Monastery 80.JPG

  Спасский собор (вид с востока)

Собор с трёх сторон (кроме восточной) окружает двухъярусная галерея-гульбище с необычными открытыми арками второго яруса с эффектными килевидными архивольтами, аналогичными закомарам. Галерея поздняя, появилась предположительно в 1654—1671 годах, во время проведения крупномасштабных каменных работ в монастыре. На галерею выходят три перспективных портала с колонками по бокам и килевидным верхом. С севера она заканчивается обширной двухэтажной ризничной палаткой с входом из алтаря. Время построения неизвестно, в монастырских записках значится, что она была перестроена в 1759 году. К западному порталу ведёт большое крыльцо XVII века с лестницей. В своей конструкции оно содержит толстые кувшинообразные столбы, поддерживающие двойные арки с висячей гирькой. Первоначальный шатровый верх крыльца в XIX веке был заменён двускатной крышей.

Храмозданная надпись в паперти Спасского собора

Милостію Божіею и Пречистыя Его Матери и молитвами Преподобнаго
Димитрія, Прилуцкаго Чудотворца, въ лѣто 7045 (1537), индикта 10,
Маія 29, при державѣ Царя и Государя Іоанна Васильевича всея Россіи,
и по благословенію Преосвященного Митрополита Даніила всея Руссіи,
начала здатися церковь каменная Происхожденія Честнаго Креста
Господня игуменомъ Мисаиломъ, и еже о Христѣ съ братіею; и
совершена бысть церковь въ лѣто 7050, индикта 15, при томъ же
Государѣ и при Митрополитѣ Макаріи всея Pycciи и при игуменѣ
Аѳанасіи и еже о Христѣ съ братіею.

Коробовые своды ступенчатой конструкции поддерживают четыре массивных столпа. Внутри собора стены побелены. Вероятно, в древности они не были расписаны, хотя высказывалось и противоположное мнение. Своды и стены верхнего храма были украшены живописью в 1859 году (утрачена), нижний этаж не был расписан из-за необходимости частых поновлений по причине сырости.

К концу XIX века в верхнем этаже собора было три престола и ещё пять — в нижнем:

Престолы верхнего этажа:

• Всемилостивого Спаса Происхождения Честных Древ, главный, в алтаре;
• Преображения Господня, в южной паперти;
• Александра Невского, в северной паперти.

Ранее в алтаре главного храма находились также престолы Димитрия Прилуцкого, Иоанна Богослова и Преображения. В 1656 году престол Димитрия Прилуцкого был перенесён в нижний этаж собора, а его место в нижнем отделении алтаря занял престол Иоанна Богослова. Преображенский престол после пожара 1811 года был перенесён в южную паперть на место существовавшего там ранее престола во имя святых мучеников Платона и Романа.

Престолы нижнего этажа:

• Димитрия Прилуцкого и Игнатия Прилуцкого, главный (первоначально только Димитрия). К северу от левого клироса этого храма находилась палатка, где, по преданию, была келья преподобного Димитрия;

по правую сторону от престола Димитрия и Игнатия

• Сергия Радонежского;
• Сретения Господня (с 1786 года);

по левую сторону от престола Димитрия и Игнатия

• Богоявления Господня (с 1788 года);
• Успения святой Анны (с 1831 года).

Соборная колокольня

Старая церковь-колокольня Трёх Святителей. Возведённая одновременно со Спасским собором колокольня занимала северо-западный угол галереи. Она была решена как церковь «под колоколы» — архитектурный тип, получивший распространение в XVI веке в Московском княжестве. В первом ярусе колокольни находился храм, а выше — открытый ярус звона, на который вела частично сохранившаяся узкая лестница в толще стены. Престол был освящён в честь трёх вселенских святителей — великих каппадокийцев Василия Великого, Григория Богослова и константинопольского патриарха Иоанна Златоуста.

В описи 1623 года указано:

... да колокольница при соборной церкви каменная, о одном верхе, а под колоколы церковь — Три Святителя.

В 1720 году старая церковь-колокольня была почти полностью разобрана, а колокола перенесены на новую. К настоящему времени от старой колокольни сохранилась только нижняя часть — подклет и первый ярус восьмигранного столпа, перекрытый сводом.

Новая колокольня с церковью Алексия. Между 1644 и 1656 годами была выстроена новая, более высокая колокольня. Согласно традиции середины XVII века, это была шатровая постройка типа «восьмерик на четверике». Её широкая нижняя часть — подклет с двумя кельями и двухъярусный четверик, декорированный скромными наличниками, плоскими лопатками и поясом кокошников по границе между двумя ярусами. Поставленный выше восьмерик сразу переходит в открытый ярус звона с арочными проёмами, украшенными килевидными архивольтами. Прежнее шатровое завершение было снято в 1720-е годы, при этом стены звона надложены, и на них водружён ещё один восьмерик, в котором были поставлены большие колёсные часы с боем. В конце XVIII века верхний восьмерик получил завершение в виде фигурной кровли со шпилем.

Невысокая пристройка с западной стороны — церковь Алексия. Таким образом, новая колокольня, также как и старая, была призвана совмещать функции колокольни и храма, что для середины XVII века было не совсем обычно и говорит о следовании «прежним образцам».

Из колоколов Спасо-Прилуцкого монастыря по именам известны «Большой» (357 пудов 30 фунтов), «Вестовой» и «Протас». Они были отлиты в 1736—1738 годах, а в разгар индустриализации, в 1935 году, были пущены на переплавку. Новые колокола (14 штук) были отлиты по образцу колокольни Софийского собора и водружены в 2007 году. Планируется отлить ещё один колокол массой 4 тонны.

Введенская церковь с трапезной

Церковь Введения Богородицы во храм — стройное квадратное в плане здание на подклете со сводами, покрытыми эффектной пирамидой из трёх ярусов килевидных кокошников, и увенчанное барабаном с луковичной главой. Особенностью храма является отсутствие алтарных апсид, характерное для трапезных церквей XVI века. Фасады, включая восточный, украшены лопатками, заканчивающимися снизу на уровне подклета. Верхний ярус стен между лопаток декорирован широким узорчатым поясом, состоящим из поребрика, кирпичных балясин и прямоугольных нишек. Этому орнаментальному фризу вторит аналогичный декор вверху барабана храма над рядом килевидных арочек.

Время постройки церкви — не позднее 1623 года. Впоследствии церковь была перестроена, при этом она получила купольное покрытие свода вместо кокошников и большую пятигранную апсиду. В 1927—1928 годах купол церкви был разобран, и в храме устроен киноклуб с буфетом, игрались спектакли. Предполагаемый исходный облик был возвращён в ходе реставрации 1950-х годов.

• Ascension church in Prilutsky Spm316.jpg

  Церковь Введения (не позднее 1623 г.), вид с юго-востока
• Presentation Church of Prilutsky monastery old.jpg

  Церковь Введения, вид с юго-востока, фото И. Ф. Барщевского (не позднее 1913 года), видна разобранная сейчас апсида
• Gallery in Spaso-Prilutsky Spm310.jpg

  Крытая галерея-переход соединяет Спасский собор с трапезной Введенской церкви
• Refectory and Old superior's cells Spaso-Prilutsky Spm314.jpg

  Трапезная Введенской церкви и древненастоятельские кельи (слева)

С запада к церкви примыкает внушительных размеров трапезная палата (одностолпный зал имеет площадь примерно 15×15 м) — типичная постройка для русских монастырей XVI—XVII веков. Её подклетный этаж был занят погребами, хлебней и другими хозяйственными помещениями. В верхнем этаже расположена обширная одностолпная сводчатая палата для общих монастырских трапез. В трапезной были устроены придел во имя великомученицы Варвары, в иконостасе которого находились иконы, пожертвованные Троице-Герасимовской церковью. Фасады трапезной лаконичны, единственным украшением являются крупные арочные ниши с откосами, в которых помещены оконные проёмы, и простые лопатки между ними и на углах объёма, завершённого зубчатым карнизом.

Екатерининская церковь

Церковь во имя святой великомученицы Екатерины и святого равноапостольного великого князя Владимира построена в 1830 году вологодским губернским предводителем дворянства В. А. Волоцким как семейная усыпальница. Представляет собой небольшое здание в стиле ампир в виде ротонды с четырьмя неравными (боковые больше переднего и заднего) портиками.

Вблизи церкви находятся остатки монастырского некрополя, сильно повреждённого в советское время. В целости сохранилась лишь могила поэта К. Н. Батюшкова, скончавшегося в Вологде 7 июля 1855 года. На кладбище монастыря были также захоронены митрополит Сарский и Подонский Иона, архиепископ Вологодский и Белозерский Симон, статский советник, вологодский вице-губернатор А. С. Нарышкин, другие духовные и светские лица, представители известных вологодских фамилий. Адмирал, главный командир Архангельского порта И. Я. Барш погребён в нижнем этаже собора.

• Spaso-Prilutsky Monastery-17.jpg

  Екатерининская церковь (1830 г.)
• Batyushkov tomb.jpg

  Могила К. Н. Батюшкова (1787—1855 гг.)
• Spaso-Prilutsky Monastery-19.jpg

  Успенская церковь бывш. Александро-Куштского монастыря (1-я четверть XVI в.)
• Z Russia Vologda Spaso-Prilutsky Monastery 83.JPG

  Церковь Всех Святых (1-я четверть XVIII в.), завершающая корпус братских келий

Успенская церковь

Деревянная шатровая Успенская церковь перевезена в Спасо-Прилуцкий монастырь в 1962 году из закрытого Александро-Куштского монастыря, отреставрирована и освобождена от поздней тесовой обшивки. Считается древнейшей сохранившейся деревянной шатровой церковью.

Александро-Куштский монастырь был основан около 1420 года монахом Спасо-Каменного монастыря Александром на берегу реки Кушты недалеко от Кубенского озера. Успенская церковь была древнейшим соборным храмом монастыря. Она была построена вскоре после пожара 1519 года, уничтожившего прежние строения монастыря. В основе здания — высокий крещатый сруб, над центром которого поставлен мощный восьмерик с повалом (расширением кверху), увенчанный шатром и небольшой главкой. Высокие боковые ветви креста завершены бочковыми кровлями, они эффектно поддерживают общую стремящуюся вверх архитектонику храма.

Церковь Всех Святых

Церковь Всех Святых построена в 1721 году как больничная церковь при больнице, находившейся в здании братских келий. Изначально была освящена как церковь Трёх Святителей (вместо разобранной соборной церкви-колокольни). В 1846 году была перестроена и переосвящена в церковь Всех Святых.

Монастырские кладовые

Здание монастырских кладовых примыкает вплотную к северо-западной стене монастыря, к северо-востоку от надвратной церкви Вознесения (справа, если смотреть изнутри монастыря). Дата постройки — не позднее 1675 года. Здание представляет собой как бы двухъярусную галерею. Внутренний фасад выходит на Казённый двор — узкий внутренний дворик между северо-западной стеной монастыря и длинным зданием летних настоятельских келий. Нижний ярус образуют две пологие арки и находящийся посредине высокий дверной проём с лестницей наверх, обрамлённый нарядным наличником с пилястрами и килевидным архивольтом. Второй ярус образован маленькими оконцами, разделёнными пилястрами, тянущимися до карниза. Посредине между пилястрами над входной аркой — окошечко с наличником. На наружной стороне стены ограды нижним аркам корпуса соответствуют трёхлопастные ниши с окнами, украшенными наличниками.

Кельи

Первые хозяйственные постройки монастыря были деревянными, и в основном, погибли во времена Смуты. Восстановление каменных келий и других вспомогательных построек началась с 1645 года.

• Древненастоятельские кельи примыкают к трапезной Введенской церкви и фасадом обращены к Спасскому собору. Это двухэтажное каменное строение с кирпичными сводами. В подклетном этаже здания находились кладовые и погреба с кухней. Верхний этаж занимали покои архимандрита, соединяющиеся крытой галереей с трапезной церкви Введения и Спасским собором. В XVII веке кельи были существенно перестроены и расширены. При этом фасад украсили фигурные наличники оконных проёмов и ниши-ширинки на лопатках, появилось оригинальное крыльцо с западной стороны.
• Зимние настоятельские кельи. Изначально — каменные келарский корпус и сушило (в верхнем этаже), построенные у западной стены ограды к юго-западу (слева, если смотреть изнутри монастыря) от надвратной Вознесенской церкви не позднее 1675 года. В 1718 году здание было перестроено под зимние настоятельские кельи, а в 1893 году превращено в монастырскую гостиницу.
• Летние настоятельские кельи существовали уже в середине XVII века как «две казенные кельи о два житья, а перед кельями и на монастырь крыльцо каменное с лестницею». Другую часть здания (вытянутого в сторону северо-востока) составляли четыре одноэтажные братские кельи с сенями, построенные в 1645 году ярославскими каменщиками Иваном Сергеевым, по прозвищу Сено, и Титом Ивановым, по прозвищу Балаш. В XVIII веке здание было перестроено и объединено с братскими кельями в единый большой корпус, сохранив лишь отдельные прежние детали на фасаде со стороны Казённого двора. Между летними кельями и Святыми воротами в середине XVII века были сооружены ворота Казённого двора. Они также сохранили ряд фрагментов древней архитектуры.
• Братские кельи — двухэтажное строение, вытянутое параллельно северо-западной стене монастыря в продолжение летних настоятельских келий. Ранее являлось больничным корпусом. Строительство началось в XVII веке, закончилось в 1790 году. С востока к корпусу келий в 1721 году была пристроена Всехсвятская церковь.

Часовня над колодцем

К северу от Спасского собора находится колодец, по преданию, выкопанный преподобным Димитрием. Над колодцем поставлена деревянная часовня. Из колодца берётся вода для молебнов с водоосвящением. Ранее на этом месте находилась круглая каменная часовня (время постройки неизвестно), внутри имевшая стенные росписи, небольшой иконостас, крест, поставленный Димитрием при основании монастыря, и колодец.

Стены, башни и ворота

Надпись над Святыми воротами

лѣта 7164 (1656) августа въ 1 день, сдѣланъ сей градъ около
Прилуцкаго монастыря при державѣ Государя Царя и великаго
князя Алексѣя Михаиловича всея великія и малыя и бѣлыя Россіи
самодержца и при его благовѣрной царицѣ и великой княгинѣ
Марьѣ Ильиничнѣ и при благовѣрномъ царевичѣ и великомъ князѣ
Алексѣѣ Алексѣевичѣ и при великомъ господинѣ святѣйшемъ Никонѣ
патріархѣ московскомъ и всея великія и малыя и бѣлыя Россіи и
при господинѣ преосвященномъ Маркеллѣ, архіепископѣ вологодскомъ
и великопермскомъ и святыя обители сея при архимандритѣ Іонѣ и
при келарѣ старцѣ Сильвестрѣ съ братіею, и дѣланъ сей градъ
монастырскою казною.

До середины XVII века монастырь был окружён деревянной оградой, каменными были только Святые ворота с надвратной церковью и часть примыкающей к ним северо-западной стены. В 1640—1650-е годы были возведены новые кирпичные стены, согласно царской грамоте 1644 года, монахам было дано право делать кирпич безоброчно. Строительство было завершено в 1656 году, о чём свидетельствует надпись, вырезанная в камне над Святыми воротами.

Всего имеется 5 башен:

• Белозерская (северный угол);
• Вологодская (восточный угол);
• Южная (южный угол);
• Мельничная (западный угол);
• Водяная (в середине юго-западной стены).

В плане они образуют неправильный многоугольник, напоминающий трапецию, общей протяжённостью 950 метров с башнями по углам и в середине юго-западной стены. В северо-западной стене имеется въезд в монастырь через Святые ворота с надвратной церковью Вознесения, в месте которых стена образует тупой угол, направленный кнаружи. Толщина стен превышает 2 метра, высота на юго-восточной и северо-восточной сторонах, обращенных к дороге, доходит до семи метров. Юго-западная стена, обращённая к реке Вологде, самая низкая.

Высокие и мощные башни на северном (Белозерская), восточном (Вологодская) и южном (Южная) углах ограды сильно выступают за линию стен, имеют 16 граней. Вероятно, что они задумывались как главные оборонительные сооружения. Башни имеют несколько ярусов бойниц и приспособлены к круговой обороне. В стенах между башнями также устроены бойницы: арочные нижние — для подошвенного боя, длинные тонкие — в среднем ярусе, и косые и узкие — в верхнем ярусе — для верхнего боя. Вдоль всех стен с внутренней стороны на каменных арках или на утолщении стен устроена площадка, служащая ходом по периметру ограды и позволявшая вести верхний бой. В юго-восточной и северо-восточной частях ограды были устроены так называемые «мешки» — каменные столбы с узкими помещениями внутри, которые служили для хранения пороха и других боеприпасов, и куда также заключали особо важных преступников. Со стороны реки Вологды перед юго-западной стеной устроен земляной вал.

• Melnichnaya Tower in Prilutsky Monastery.jpg

  Мельничная башня
• Spaso-Prilutsky Monastery-8.jpg

  Вал между юго-западной стеной и рекой Вологдой
• Z Russia Vologda Spaso-Prilutsky Monastery 136.jpg

  Водяная башня
• Z Russia Vologda Spaso-Prilutsky Monastery 41.jpg

  Южная башня
• Z Russia Vologda Spaso-Prilutsky Monastery 24.jpg

  Вологодская башня
• Z Russia Vologda Spaso-Prilutsky Monastery 27.jpg

  Белозерская башня

Завершение стен по древней традиции сплошное, не расчленённое на отдельные зубцы. Башни изначально венчали деревянные шатры со смотровыми вышками, которые в XVIII веке были заменены фигурными кровлями. В ходе реставрации 1955—1960-х годов Белозерская и Вологодская башня были покрыты тёсом (остальные имеют металлическую кровлю), грани Белозерской, Вологодской и Южной башен в XIX веке были выкрашены в белый, жёлтый и оранжевый цвета. Остальные башни и стены, по традиции, побелены. Кроме Святых и Водяных ворот, в обитель ведут Малые ворота в северо-восточной стене.

Стены и башни монастыря имеют различную архитектурную обработку. Монументальные Южная и восточная Вологодская башни выделяются не только своими большими размерами (около 20 м), но и декоративной обработкой зубцов и машикулей (у Вологодской они украшены полихромными изразцами). Мельничная башня имеет 8 граней и отличается подчёркнутой декоративностью — грани выделены сложными полуколонками, на которые опирается аркатурный пояс, с полукружьями последнего выше перекликаются трёхчастные ниши и бровки над верхними бойницами. Нижние бойницы украшены обрамлениями в виде двухуступчатых кругов. Водяная башня — небольшая четырёхгранная, ранее — проездная. Завершена деревянным шатром с металлическим покрытием и имеет небольшой караульный чердак.

Иконы и другие святыни монастыря

В 1642 году в подклете собора был устроен престол во имя святого Димитрия, в котором пребывают главные святыни монастыря — под спудом мощи преподобного Димитрия и Игнатия Прилуцких. В подклете также находятся чтимые иконы — список чудотворного образа преподобного Димитрия с житием (с ней игуменский посох и часть вериг святого) и Пресвятой Богородицы «Страстная», написанная иконописцами монастыря Кутлумуш на Афоне в память о несохранившейся келейной иконе преподобного Димитрия. Близ гробницы преподобного Игнатия Прилуцкого пребывают вериги, по преданию носимые подвижником, а также ковчег с частицами Ризы Господней, мощей святителей Иоанна Златоуста и Василия Великого, Сорока мучеников Севастийских, преподобного Иоанна Дамаскина. Особенно почитаема в обители икона Божией Матери «Скоропослушница» — список чудотворного образа, созданного на Афоне и привезённого в обитель в 1910 году. Местно почитаемая Казанская икона Божией Матери в драгоценной ризе после закрытия монастыря находится в Вологодском музее-заповеднике.

Икона Димитрия Прилуцкого

Из местного ряда иконостаса Спасского собора монастыря происходит почитающаяся чудотворной икона «Преподобный Димитрий Прилуцкий с житием» — шедевр русской иконописи работы Дионисия. Традиционно считается, что икона была написана в 1503 году (в это время Дионисий заканчивал роспись Рождественского собора Ферапонтова монастыря). Дата появилась на основании разновременных летописных сведений, в XIX веке собранных в «Вологодский летописец», где говорится о сретении иконы в 1503 году в Вологде. Согласно этому источнику, икона была прислана царём Иваном III в обитель в благодарность за помощь Димитрия Прилуцкого в Казанском походе.

…ходившу благочестивому государю нашему великому князю Иоанну Васильевичу всея России ратию в Казань на татары. И по днех тех прииде весть, яко в той день многое пособие было его величеству с ратными в Казани над погаными татары… По возвращении же из Казани з благополучною над татары многою победою присылает благочестивый же и великий государь царь и великий князь Иоанн Василъевичъ всеа России на Вологду во обитель Спасову по видению своему новоизображенную и украшенную златом и сребром сего преподобного Димитрия святую икону, купно с царскою своею милостивою братии милостынею. И егда принесена быстъ та святая икона на Вологду, пославшие принесли весть к епископу, тогда бывшу, Стефану Вологодскому и Великопермскому и к первым града. Епископ же абие иде с кресты на место то, идеже та новоизображенная икона принесшими поставлена и тамо сретеши ю со всем освященным собором, с начальники же и со множеством народа, молебная тамо совершившие. И повале епископ святую ту икону с прочими святыми иконами и честными кресты нести в ту Всемилостивого Спаса обитель…
…а на месте, идеже ю сретоша, тако и церковь во имя преподобного воздвигнугиа, иже зовется в Кобылине улице. Благоверный же Иоанн Васильевич всеа России повеле оттоле всему освященному собору на сретение тоя святыя иконы повсегодно со всенощным и крестным из града во оную обитель хождением, в он же день принесеся, праздновать месяца июния в третий день…

— Сказание о сретении чудотворной иконы преподобного Димитрия Прилуцкого из Казанского похода 1503 года.

По другой версии, в поход Ивана Грозного на Казань 1552 года бралась житийная икона Дмитрия Прилуцкого из Спасского собора Прилуцкого монастыря, сретение которой в Вологде состоялось 3 июня 1580 года.

Как свидетельствует Сказание, на месте сретения иконы была построен деревянный клетский храм, посвящённый преподобному Димитрию (до XVII века — церковь Димитрия Прилуцкого в Кобылине улице). Около 1690 года на месте деревянного здания церкви построена каменная, существующая сейчас. Высказывалось также предположение, что именно к этому храму (а не к церкви Димитрия Прилуцкого на Наволоке) относится упоминание о постройке ярославскими мастерами храма Димитрия Прилуцкого в Вологде в 1653 году. Церковь была освящена в честь святых равноапостольных царей Константина и Елены (до настоящего времени — церковь Константина и Елены), а придел нижнего храма — в честь Димитрия Прилуцкого.

• Dimitry Prilucki.jpg

  Преподобный Димитрий Прилуцкий с житием, икона из Спасского собора Спасо-Прилуцкого монастыря. Дионисий. Около 1503 года. Вологда. ВГИАХМЗ
• Icon of Dimitry Prilutsky in riza.jpg

  Икона Димитрия Прилуцкого с житием в ризе, фото ок. 1902 г.
• Cross procession to Spaso-Prilutsky monastery Jun 3, 1902.jpg

  Крестный ход в Спасо-Прилуцком монастыре 3 (16) июня 1902 г.
• Constantine and Helena Church Vologda east view.jpg

  Церковь Константина и Елены (в XVI—XVII вв. — Сретения иконы Димитрия Прилуцкого), существующее здание — ок. 1690 г.

Высказывается мнение о более раннем времени создании образа, возможно, заказанного для третьего по счёту соборного храма монастыря, возведённого в 1487 году.

В 1924 году икона поступила в собрание Вологодского государственного музея-заповедника. Реставрирована в 1927 году А. И. Брягиным. В настоящее время икона находится в экспозиции музея (инв. 1593, размер 139,5×111 см). В Спасском соборе находится список с иконы.

В память сретения иконы Димитрия Прилуцкого каждый год 3 июня служилась литургия в кафедральном Софийском соборе и церкви Константина и Елены, а затем совершался крестный ход из города в Спасо-Прилуцкий монастырь. Священником Константино-Еленинской церкви в 1898—1911 годы служил вологодский писатель и краевед о. Сергий (Непеин):

К Цареконстантиновскому храму приходят с хоругвями и св. иконами от ближайших храмов, и общий крестный ход направляется в собор, соединяясь в пути с другими крестными ходами. Отсюда, уже с участием Преосвященного Владыки, крестный ход направляется к водопроводу, на Архангельскую улицу и за город к Прилуцкому монастырю. Стройное шествие при участии городского общества хоругвеносцев в красивых костюмах, со множеством хоругвей, сопровождаемое толпами народа, очень красиво со стороны.

— Свящ. С. Непеин. Вологда прежде и теперь. 1906 г.

В 1990-е годы традиция крестных ходов возрождена.

Киликийский крест

Так называемый Киликийский крест, хранящийся в настоящее время в Вологодском музее-заповеднике, по преданию, был принесён Димитрием Прилуцким из Переславля в Спасо-Прилуцкий монастырь. Происхождение названия до конца не ясно (см. Киликия). Представляет собой деревянный крест с резными накладками из кости. Очевидно, что стиль, в котором выполнен крест, относится к XVI веку, и реликвия, возможно, является копией легендарного креста XIV века.

Высказываются мнения, что часть резных фигур выполнена под влиянием школы Дионисия — это клейма «Распятие, с предстоящими», «Предста Царица», «Спас Нерукотворный», «Смоленский князь Фёдор с сыновьями Давидом и Константином», «Борис и Глеб», «Ефрем Новгородский и Савва Вишерский», «Царь Константин и царица Елена» и «Апостол Павел» (поясной). В то же время другие фигуры — «Спас на Престоле», «Рождество Христово», «Преображение», «Вход в Иерусалим», «Вознесение», «Сошествие святого Духа», «Обретение главы Иоанна Предтечи» и некоторые святые — исполнены под воздействием геометрического стиля Ближнего Востока, берущего начало в Сирии, и возможно, повлиявшего на вологодского мастера через знакомство с памятниками Грузии или Армении.

Библиотека

Монастырь прежде обладал богатейшей библиотекой. Большинство древних рукописных книг (например, житие преподобного Игнатия XVI века) было изъято в столичные собрания к концу XIX века. «Бесцеремонное отбирание» книг прекратилось только после соответствующего указа Синода от 1890 года, на момент которого в монастыре ещё сохранялись несколько книг XV—XVI веков.

Настоятели

Первым игуменом монастыря был преподобный Димитрий, перед смертью он благословил на игуменство своего ученика Пахомия. С середины XVII века настоятелями монастыря были архимандриты, с начала XIX века — архимандриты и ректоры Вологодской семинарии, в последнюю четверть XIX века — епископы Тотемские, викарии Вологодской епархии.

После возрождения обители настоятели сменялись, с 1991 года наместником был игумен Ефрем (Виноградов), затем — Галактион. Затем с 1996 г. по 2014 г. наместником монастыря был игумен Дионисий (Дмитрий Николаевич Воздвиженский).

С 1991 по 1999 годы в монастыре жил одиозный «старец» игумен Гурий (Чезлов) (1934-2001), предсказывавший скорый конец света, проповедовавший против использования компьютеров, ИНН, новых российских паспортов и пластиковых карточек, а также требовавший особым способом совершать крестное знамение.

С 2014 года настоятелем является священноархимандрит обители митрополит Вологодский и Кирилловский Игнатий (Депутатов). Наместник — игумен Игнатий (Молчанов) (Решением Священного Синода игумен Игнатий (Молчанов) освобожден от должности наместника Кирилло-Белозерского мужского монастыря города Кириллова Вологодской области и назначен  на должность наместника Спасо-Прилуцкого Димитриева мужского монастыря города Вологды (журнал № 85).).

По состоянию на 2015 г. и.о. наместника — иеромонах Евфимий (Ершов)

Братия — около 15 человек, в монастыре есть трудники и несколько вольнонаёмных работников.

Узники монастыря

Государственная и церковная власти с давних пор использовали ссылку в монастыри провинившихся, как из духовной, так и из светской среды для исправления и раскаяния. Как правило, сроки ссылки духовных лиц за «упущения по службе», непристойное поведение, пьянство и хозяйственные проступки были небольшие. Архимандрит монастыря был обязан дважды в месяц отправлять в консисторию рапорты о поведении ссыльных.

В 1624 г. «на покой» в Спасо-Прилуцкий монастырь был отправлен митрополит Иона, попавший в немилость патриарху Филарету за неприятие исправления богослужебных книг и за препятствие крестить переходящих в православие католиков-поляков. Митрополит умер и погребён в монастыре в 1627 г.

В 1665—1666 гг. по распоряжению Вологодского архиепископа Симона в Спасо-Прилуцком монастыре «под началом» находился противник исправления церковных книг инок Григорий (Неронов).

Вплоть до середины XIX века в монастырь по решениям Синода или губернского уголовного суда отправляли гражданских и военных лиц из числа раскольников, молокан и других отступников от православия. Каждому «для беседы об истинах веры» назначался духовник, который должен был способствовать их раскаянию.

В 1831 г. по указу Синода был удалён от управления Иркутской епархией архиепископ Ириней, сторонник церковной независимости, известный своими столкновениями с иркутским городничим А. Н. Муравьевым — сосланным в Сибирь по делу декабристов. Ириней отказывался подчиниться указу, но после подтверждения, которое доставил в Иркутск флигель-адъютант Гогель, он в сопровождении жандармского подполковника Брянчанинова был доставлен в Спасо-Прилуцкий монастырь. 27 июля 1831 г. из Синода был отправлен указ Вологодскому епископу Стефану поручить настоятелю монастыря «иметь за ним бдительный надзор, каковый иметь и вашему преосвященству, и чтобы об образе жизни его и поступках доносили св. синоду по третям года». 17 апреля 1848 г. Иреней был переведён настоятелем в Ярославский Толгский монастырь.

Строгий режим Спасо-Прилуцкого монастыря, обладавшего мощными и хорошо охраняемыми стенами, отвечал требованиям для изоляции важных ссыльных, в том числе, находившихся вне церковного права. Уже в конце XV века Иван III заключил в Спасо-Прилуцкий монастырь малолетних сыновей опального удельного князя углицкого Андрея — Ивана и Димитрия. Старший брат — Иван скончался в монастыре в 1522 г., проведя в оковах почти 30 лет. Перед кончиной он был пострижен в монахи под именем Игнатий. С младшего брата оковы сняли только в 1540 г., незадолго до его смерти. Димитрий похоронен «при ногах брата» в нижнем этаже Спасского собора, в церкви Димитрия и Игнатия Прилуцких.

В 1799 г. был отправлен в Спасо-Прилуцкий монастырь в качестве вечного узника капитан В. С. Кряжев, адъютант и управляющий канцелярией смоленского военного губернатора, один из активных участников тайного кружка, в который входили предшественники декабристов смоленские чиновники и офицеры, недовольные правлением Павла I. 15 марта 1801 г., через четыре дня после состоявшегося дворцового переворота, новый император Александр I подписал указ Сенату «О прощении людей, содержащихся по делам, производившимся в Тайной Экспедиции, с присовокуплением 4-х списков оных». Был освобождён из заключения и Кряжев.

См. также

• Достопримечательности Вологды
• Храмы Вологды

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003560969 Описание Вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря, составленное П. И. Савваитовым]. — Санкт-Петербург, 1844.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003708336 Описание Вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря] / Изд. испр. и доп. Н. И. Суворовым. — Вологда, 1902.
• Сойкин П. П. Спасо-Прилуцкий Дмитриев монастырь в Вологодском уезде // Православные русские обители: Полное иллюстрированное описание православных русских монастырей в Российской Империи и на Афоне. — СПб.: Воскресение, 1994. — С. 93-95. — 712 с. — 20 000 экз. — ISBN 5-88335-001-1.
• Ивина Л. И. Внутреннее освоение земель России в XVI в.: Историко-географическое исследование по материалам монастырей / Л. И. Ивина; Отв. ред. Н. Е. Носов; Рецензенты: Г. В. Абрамович, Ю. Г. Алексеев; Ленингр. отд-ние Института истории СССР АН СССР. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1985. — 272, [1] с. — 1 600 экз. (обл.)
• Мельник А. Г. [www.academia.edu/16262649 Практики почитания "своих" святых в Спасо-Прилуцком монастыре в XV - XVI вв. ] // Ярославский педагогический вестник: научный журнал. Вып. 3. — 2015. — С. 278-283.

Ссылки

• [spas-priluki.orthodoxy.ru/ Спасо-Прилуцкий Димитриев монастырь, официальный сайт]
• [www.temples.ru/card.php?ID=3214 Спасо-Прилуцкий мужской монастырь на сайте «Храмы России»]
• [sobory.ru/article/index.html?object=00237 Спасо-Прилуцкий мужской монастырь на сайте sobory.ru]
• [www.booksite.ru/karta/panorama/spasoall.swf Виртуальный тур по Спасо-Прилуцкому монастырю на сайте www.booksite.ru]
• [goo.gl/maps/7vR7U Панорамы Спасо-Прилуцкого монастыря на maps.google.com]

Отрывок, характеризующий Спасо-Прилуцкий монастырь

– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.