Спасо-Яковлевский монастырь

Монастырь
Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь
Общий вид монастыря
Страна	Россия
Город	Ростов
Конфессия	Православие
Епархия	Ярославская и Ростовская
Тип	Мужской
Дата основания	Конец XIV века
Основные даты: 1765 — Ставропигиальный статус монастыря 1928 — Упразднён 1991 — Возрождён
Здания: Зачатьевский собор • Яковлевский храм • Димитриевский храм • Спасо-Преображенский собор • Стены и башни • Настоятельский корпус • Братские кельи • Деревянная часовня святителя Иакова
Известные насельники	Св. Иаков Ростовский Гробовой старец Амфилохий
Реликвии и святыни	Гробница св. Иакова Ростовского Мощи св. Димитрия Ростовского
Настоятель	Митрополит Ярославский и Ростовский Пантелеимон (Долганов), наместник — игумен Августин (Неводничек)
Статус	Действующий монастырь
Сайт	[www.rostov-monastir.ru/ Официальный сайт]

Спасо-Яковлевский монастырь — православный мужской монастырь. Расположен на берегу озера Неро в юго-западной части Ростова. С 1764 до 1888 имел статус ставропигии.

История монастыря

Средневековый период

Основан в 1389 году ростовским епископом св. Иаковом († 27 ноября 1392; память — 27 ноября). Изгнанный из города своей паствой (за помилование ожидавшей казни преступницы), Иаков поселился к югу от Ростова, неподалёку от церкви Архангела Михаила (основанной ещё в XI веке св. Леонтием Ростовским; последнее по времени здание этого храма было снесено в 1930-е годы), рядом с источником (сейчас над ним — часовня 1996 года), где своими руками срубил небольшой деревянный храм и освятил его в честь Зачатия Пресвятой Богородицы. Вскоре возле церкви формируется небольшая община единомышленников изгнанного епископа; так сформировалась новая обитель.

После смерти епископа Иакова началось его местное почитание как святого; его захоронение оберегалось как святыня. Общецерковное прославление совершено Макарьевским собором 1549 года. Его мощи покоятся под спудом в церкви Зачатия св. Анны.

Монастырь именовался Зачатьевским (по имени главного храма, посвящённого Зачатию праведной Анны) или Иаковлевским — по имени основателя обители. Со времени основания обители (XIV век) до второй половины XVII века все постройки Зачатьевского монастыря были исключительно деревянными (ни одна из них не сохранилась до наших дней).

Первым каменным зданием монастыря стал Троицкий, позднее Зачатьевский собор (1686), построенный на месте одноимённой деревянной церкви. Собор пятиглавый, с тремя алтарными апсидами, без богатого декоративного убранства в то время при нём была шатровая колокольня о шести колоколах. Освящал собор ростовский митрополит Иона Сысоевич. В 1689 году собор был расписан ярославскими мастерами. Над гробницей св. Иакова была возведена каменная сень.

Монастырь в XVIII веке

В 1702—1709 годах монастырь находится под особой опекой ростовского митрополита Димитрия Ростовского. Приехавший 1 марта 1702 в Ростов по велению Петра Первого, он был торжественно встречен в Яковлевском монастыре и сразу же отслужил благодарственный молебен в Троицком (будущем Зачатьевском) соборе. По преданию, в тот же день он указал место своего будущего погребения — в юго-западном углу храма.

Димитрий Ростовский был погребён 25 ноября 1709 года в Троицком (будущем Зачатьевском) храме. Над местом его погребения была выстроена деревянная гробница со стихами-эпитафией, написанными другом умершего — местоблюстителем патриаршего престола митрополитом Рязанским Стефаном (Яворским). Кроме того, согласно воле умершего, в монастырь поступили две иконы Богоматери: келейная Боголюбская с ростовскими угодниками и особенно почитаемая Ватопедская.

В 1725 году велением ростовского епископа Георгия (Дашкова) к Троицкому собору был пристроен северный Зачатьевский придел, в XIX веке перестроенный в отдельный храм. В 1754 году по указу Арсения (Мацеевича) собор был переименован в Зачатьевский (так же, как назывался и его деревянный предшественник; название сохраняется и поныне), а придел — в честь Иакова Ростовского.

21 сентября 1752 году при починке церковного пола были обретены мощи святителя Димитрия Ростовского; согласно житийному повествованию, мощи и одежда святителя, не тронутые тлением, были трижды освидетельствованы церковными иерархами. 22 апреля 1757 года состоялась канонизация св. Дмитрия Ростовского. Число паломников в монастырь сразу же значительно увеличилось. У западной стены в том же году был построен гостиный двор для богомольцев. По заданию митрополита Арсения (Мацеевича) монастырский эконом завёл тетрадь, куда паломник могли бы записывать свои рассказы о чудесных исцелениях у гробницы святого. Получившаяся большая рукописная книга, которая охватывает события с 1753 по 1764 годы и содержит описание 288 исцелений, ныне хранится в Архиве Ростовского музея.

В 1758 году из серебра, добытого на Колыванских рудниках, по приказу императорицы Елизаветы Петровны была создана рака для мощей св. Димитрия Ростовского. На серебре была выгравирована эпитафия св. Димитрию, сочинённая Михайло Ломоносовым. 25 мая 1763 года состоялся первый крестный ход от Успенского собора Ростовского Архиерейского дома к Спасо-Яковлевскому монастыря, который с тех пор проводился ежегодно (вплоть до революции).

Сохранилось несколько описей монастыря, относящихся к середине XVIII века: деревянная рубленая ограда с воротами в каждой стене (и ограда, и ворота были крыты тёсом). Главные — Святые — ворота, украшенные росписью, находились с восточной стороны. Остальные трое ворот были въезжими, причём рядом с каждым находилась небольшая входная калитка. Возле западной стены находились настоятельские покои — деревянные, с четырьмя комнатами и сенями, лестница из которых вела в светёлку. С южной стороны находились каменные братские кельи, в северо-восточном углу — несколько деревянных келейных корпусов. С восточной стороны располагались деревянные хозяйственные постройки: амбар, конюшня, сарай, два каменных погреба; около Святых ворот стояла хлебная палата с кухней; в юго-восточном углу — каменная поварня и пивоварня. За восточной стеной ограды был расположен монастырский двор, на котором стояли три избы, за западной — гостиный двор для богомольцев.

С 1764 года, согласно манифесту Екатерины Второй, до 1888 года монастырь числился ставропигиальным, то есть подчинённым непосредственно Святейшему Синоду.

В тому же году к обители приписаны строения стоявшего рядом упразднённого Спасо-Песоцкого монастыря, в том числе монументальный Спасо-Преображенский собор XVII века (это единственное здание Спасо-Песоцкого монастыря, сохранившееся до наших дней). По этой причине в 1765—1836 годах обитель официально именутся Спасо-Иаковлевским Зачатьевским монастырём.

В 1760-е годы в Зачатьевский собор был поставлен деревянный резной иконостас, выполненный резчиками С. Шоломотовым и С. Бочаровым. В 1780 году иконы специально для этого иконостаса написал харьковский иконописец В. Ведерский.

Во второй половине XVIII века деревянные стены монастыря были заменены каменной оградой. На углах и над воротами появились красивые, с легкими ажурными силуэтами башни, над восточными воротами — высокая трехъярусная колокольня. В монастырском дворе были построены двухэтажные братские кельи и настоятельский корпус.

В конце XVIII века в Спасо-Яковлевском монастыре расцветает искусство финифтяной иконы. Возникновение этого промысла в Ростове связано с именем митрополита Арсения (Мацеевича), пригласившего в Ростов иконописцев, работавших в современных для того времени стилях, — для поновления старинных и написания новых икон. Среди них были и мастера финифтяной иконы. Вначале центром финифтяного промысла был ростовский Архиерейский дом, а после перевода Архиерейского дома в упразднённый к тому времени ярославский Спасо-Преображенский монастырь основным заказчиком финифтяных икон стал Спасо-Яковлевский монастырь, где их покупали на память о посещении монастыря богомольцы.

В 1794—1802 гг. на средства графа Н. П. Шереметева был возведен Димитриевский собор. Этот богатый храм в стиле классицизма проектировали московский архитектор Назаров и крепостные зодчие Душкин и Миронов. Шереметев желал создать храм, достойный мощей св. Димитрия Ростовского, которые, как рассчитывал граф, будут перенесены сюда сразу после окончания строительства. Однако высшее духовенство Ярославской епархии, приняв во внимание волю самого Димитрия, не благословило перенесение мощей из Зачатьевского собора в Димитриевский. Граф Н. П. Шереметев был крупнейшим благотворителем за всю историю обители: помимо строительства собора, он жаловал монастырю облачения, золотую и серебряную церковную утварь. Даже после смерти Шереметева (1809) монастырь получил золотую митру с драгоценными камнями на раку с мощами св. Димитрия, выполненную в Санкт-Петербурге согласно завещанию графа. В память о Шереметеве Димитриевский собор нередко называют Шереметевским.

Монастырь в XIX — начале XX веках

В начале XIX века в монастырь подвизался «гробовой старец» Амфилохий, который в течение 40 лет ежедневно по многу часов стоял перед ракой с мощами св. Димитрия Ростовского. После смерти старца в Ростове установилось его местное почитание.

В 1836 году на месте старого Иаковлевского придела Зачатьевского собора 1754 года выстроен храм св. Иакова Ростовского. Строительство церкви было осуществлено при активном участии архимандрита Иннокентия на средства благотворительницы монастыря — графини А. А. Орловой-Чесменской (чуть раньше участвовавшей в восстановлении и перестройке новгородского Юрьева монастыря). Росписи были выполнены Тимофеем Медведевым (не сохранились до нашего времени).

В 1836 году возведена паперть Зачатьевского собора. На паперти поставлены гробницы в виде саркофагов, в том числе гробового иеромонаха Амфилохия (ум. 1824) и архимандрита Иннокентия (ум. 1847), справа — Полежаевых Михаила Михайловича (ум. 1876) и Веры Леонидовны (ум. 1885).

В 1860-х годах был выстроен заново главный иконостас Димитриевского собора. Теперь он представлял собой триумфальную арку из искусственного мрамора (проект К. А. Докучиевского).

В 1836 году Святейший Синод по прошению архимандрита Иннокентия утвердил новое официальное наименование обители — Спасо-Иаковлевский Димитриев монастырь.

В монастырь приезжали на богомолье Екатерина Вторая, Александр Первый, Николай Первый, Александр Второй, Николай Второй.

В монастыре сохранялось огромное собрание книг и рукописей, ценный архив нот, исторических документов.

В 1909 году возникает традиция перенесения мощей св. Димитрия Ростовского из Зачатьевского собора в Димитриевский: с 25 мая по 28 октября мощи ежегодно пребывали в Димитриевском соборе (как и хотел его строитель — Н. П. Шереметев), остальное время — в Зачатьевском. Перенесение мощей сопровождалось крестным ходом при большом стечении народа.

В начале XX века были освящены новые храмы внутри уже существовавших к тому времени построек. В Иаковлевской церкви в 1912 году открыт пещерный храм в честь Воскресения Христова, а в 1916 — придел в честь Ватопедской иконы Божьей Матери (последний — на пожертвования С. П. Колодкина «в вечное поминание убиенного воина Феодора»). В 1909 году в юго-западной башне открыт храм в честь Толгской иконы Божией Матери — домовая церковь настоятеля монастыря. Из этой церкви по лестнице можно было подняться на смотровую площадку башни, откуда открывалась панорама города.

Упразднение и возрождение обители

С 27 февраля 1909 года до закрытия обители настоятелем был епископ (впоследствии митрополит) Иосиф (Петровых).

После 1917 года службы в монастыре шли только в Яковлевской цекрви.

В 1923 году монастырь был окончательно закрыт. В зданиях монастыря были размещены жилые квартиры, мастерские. Иноков изгнали, монастырское имущество, книги и рукописи частично поступили в Ростовский музей, частично разграблены. В 1928 году часть рукописного собрания бывшего Спасо-Яковслевского монастыря была перевезена в Москву (ныне — в РГАДА).

В 1980-е годы был разобран резной барочный иконостас XVIII века из Зачатьевского храма. В настоящее время сохранился только его остов.

15 апреля 1991 года монастырь возвращён Русской православной церкви. Решением Священного Синода от 7 мая 1991 года по рапорту архиепископа Ярославского и Ростовского Платона (Удовенко) монастырь был возобновлён.

В монастыре покоятся мощи ростовских святых Авраамия и Димитрия. Здесь же пребывают иконы Ватопедской Божией Матери и келейная св. Димитрия Ростовского. Частично сохранился монастырский некрополь.

В 1996 году над источником вновь сооружена небольшая деревянная часовня (архитектор — М. Панкратов, Москва), освящённая в честь святителя Иакова., освященная 10 декабря архиепископом Ярославским и Ростовским Михеем (Хархаровым).

Современный облик обители

Все три храма, находящиеся на территории монастыря, выстроены в единую линию вдоль восточной стены обители — это придаёт внешнему облику монастыря строгий классический вид.

Зачатьевский собор

Современное здание собора (первоначально освящённого в честь Троицы) выстроено в 1686 году в узорочном стиле. Своды поддерживают четыре столпа. Алтарь отделён каменной стеной с иконостасом. Между столпами и стенами переброшены арки.

В XIX веке собор был окружён пристройками. Северный каменный Иаковлевский (первоначалльно — Зачатьевский) придел выстроен в 1725 году. Паперть собора возведена в 1836 году. На паперти поставлены гробницы в виде саркофагов: слева погребены гробовой иеромонах Амфилохий (ум. 1824) и архимадрит Иннокентий (ум. 1847), справа — Полежаевы Михаил Михайлович (ум. 1876) и Вера Леонидовна (ум. 1885).

Внутри сохранились древние фрески 1689 года. На алтарной стене (на уровне местного ряда иконостаса — в правой нише) сохранилась надпись в четыре ряда:

Лета 1689 мая 28 день церковь начата стенным писанием ярославскими мастерами

Фрески выдержаны в жёлтых, голубых, коричневых тонах. В стенных нишах по сторонам иконостаса изображены: справа — праведные Иоаким и Анна, слева — святитель Иаков. В верхнем ярусе настенных росписей изображены ветхозаветные события, связанные с праотцем Авраамом и явлением ему Святой Троицы. Нижний ярус стен расписан фресками на евангельские события. На столпах изображены воины-мученики.

• Zachatievsky-fresco-2.jpg

  Зачатьевский собор. Фрески 1689 года

• Zachatievsky-fresco-3.jpg

  Зачатьевский собор. Фрески 1689 года

• Zachatievsky-fresco-4.jpg

  Зачатьевский собор. Фрески 1689 года

Димитриевский собор

Димитриевский собор нередко именуют Шереметьевским в честь его строителя — графа Н. П. Шереметева, а также его сына Д. Н. Шереметева (устроившего здесь в 1869—1870-х годах новый иконостас) и внука С. Д. Шереметева (также сделавшего несколько крупных вкладов в обитель).

Собор возведён в 1795—1801 годах в классицистическом духе по проекту московского архитектора Е. С. Назарова и крепостных зодчих Шереметева Миронова и Душкина. Храм бесстолпный, огромный купол опирается на сильно выступающие пилоны, украшенные двумя парами пилястр, выполненных из искусственного мрамора. В соборе очень светло благодаря окнам алтаря, высоким боковым окнам и продолговатым окнам барабана.

Перед входом в храм — трапезная со сводчатыми перекрытиями, которые опираются на два квадратных столпа. В трапезной два придела, посвящённых св. Дмитрию Солунскому и св. Николаю Чудотворцу.

Димитриевский храм построен как холодный; отапливались лишь приделы, где службы совершались круглогодично.

Первоначально все иконостасы храмы были деревянными, однако в 1860-х годах иконостас главного храма были заменен на новый — в виде триумфальной арки из искусственного мрамора (проект К. А. Докучиевского).

Храм украшен лепниной работы Ивана Фохта и Г. Замараева. Главное скульптурное изображение храма — «Обретение мощей святителя Димитрия Ростовского» — находится на фронтоне северной стороны.

Стенные росписи исполнены большей частью ростовским художником Порфирием Рябовым в начале XIX века. В центральном куполе изображена Святая Троица, на двенадцати овалах — апостолы, на парусах — евангелисты, на стенах — мученица Александра, преподобный Иларион, св. Александр Невский, св. Сергий Радонежский, на столпах — св. Леонтий Ростовский, св. Николай Чудотворец, в трапезной — орнаменты и сцены из жития св. Димитрия Ростовского.

Яковлевская церковь

Храм св. Иакова Ростовского выстроен в 1836 году на месте старого Иаковлевского придела Зачатьевского собора. Строительство собора было осуществлено при активном участии архимандрита Иннокентия на средства графини А. А. Орловой-Чесменской.

Храм пристроен вплотную к Зачатьевскому собору и имеет с ним общую паперть. Яковлевская церковь была тёплой, отапливалась круглый год (в отличие от летнего Димитриевского и нерегулярно отапливаемого в XIX веке Зачатьевского соборов).

Росписи, выполненные Тимофеем Медведевым, не сохранились.

Колокольня

Возведена во второй половине XVIII века. Трёхъярусная, довольно простая по архитектуре, она несколько теряется на фоне храмов монастыря. Отделка колокольни отличается лаконичностью.

Количество колоколов менялось на протяжении времени: в конце XVIII века их было 4, к началу XX века их было 22, причём самый большой весил 12,5 тонн (около 3 тыс. пудов).

Надкладезная часовня Св. Иакова

Построена над источником, который известен местным жителям с давних пор, считается целебным и, по легенде, связан с именем Св. Иакова (хотя достоверных подтверждений этому не имеется).

Деревянная часовня возведена в 1996 году (архитектор — М. Панкратов, Москва).

Настоятели монастыря

О первых настоятелях Яковлевского монастыря, управлявший обителью после смерти св. Иакова, сведений не сохранилось. В отдельных документах XVII века упоминаются имена двух игуменов — Павла (1624) и Иоакима (1686).

Более или менее подробные сведения о настоятелях монастыря известны с первых лет XVIII века:

XVIII век

• игумен Никодим (упомянут в 1701—1703 годах)
• игумен Иаков (1720—1734)
• игумен Иосиф (упомянут в 1734)
• игумен Рафаил (упомянут в 1735)
• игумен Боголеп (упомянут в 1736)
• игумен Пармен (1737—1740). Бывший иеромонах Ростовского архиерейского дома. Переведён в ростовский Петровский монастырь.
• игумен Савватий, (1740—1750). Переведен из Александровой пустыни. Скончался в 1750 году.
• игумен Серапион (1750—1753). Бывший иеромонах ярославского Толгского монастыря, после переведён в Пошехонский Николо-Тропский монастырь.
• игумен Гавриил (1753—1754). Переведен из Воскресенского в Караше монастыря.
• игумен Киприан (1754—1757). Бывший казначей Ростовского архиерейского дома. Произведен в архимандрита и переведен в Ярославский Толгский монастырь.
• игумен Иларион (1757—1758). Произведен в архимандрита и переведен в Ярославский Спасо-Преображенский монастырь.
• архимандрит Вонифатий Борецкий (1758—1761). Бывший настоятель Ростовского Спасо-Песоцкого монастыря.
• иеросхимонах Лука (1761—1763). Переведен из Куряжского Преображенского монастыря под Харьковом. Отстранен от настоятельства указном Синода, после чего Угличскую Югскую Дорофееву пустынь.
• игумен Павел (1763—1764). Переведён из Югской Дорофеевой пустыни. Получил сан архимандрита и переведен в угличский Воскресенский монастырь.
• иеромонах Иероним (1764—1765). Бывший кафедральный наместник Ростовского архиерейского дома.
• архимандрит Павел (1765—1769). Переведен из Свято-Духова Иаковлева Боровичского монастыря. Умер 17 ноября 1769 года, погребен с западной стороны Зачатьевского собора.
• иеромонах Герман (1769—1770). Бывший «соборный иеромонах» Троице-Сергиевой лавры.
• архимандрит Ириней Братанович (1770—1775). Переведен из брянского Петропавловского монастыря. 26 апреля 1775 года хиротонисан в сан епископа и переведён в Вологодскую епархию.
• архимандрит Феоктист Могульский (1775—1776). Переведён из киевского Михайловского Златоверхого монастыря. Переведен в полтавский Крестовоздвиженский монастырь, в 1787 году хиротонисан в архиепископа Белгородского.
• архимандрит Амфилохий Леонтович (1776—1786). Переведён из полтавского Крестовоздвиженского монастыря, после переведён в киевский Межигорский монастырь. Через некоторое время стал епископом Переяславским и Борисопольским.
• архимандрит Авраам Флоринский (1786—1797). Переведён из Богоявленского Авраамиева монастыря. Умер 30 апреля 1797 года, похоронен за алтарем монастырского Зачатьевского собора.

XIX век

• архимандрит Мелхиседек Короткий (1797—1805). Переведён из наместников Александро-Невской лавры. Впоследствии был настоятелем Арзамасского Высокогорского и Спасо-Евфимиевского монастырей, умер в 1841 году схимником Оптиной пустыни.
• архимандрит Аполинарий Пуляшкин (1806—1818). Переведен из московского Златоустовского монастыря. Скончался 28 апреля 1818 года, погребен с южной стороны монастырского Зачатьевского собора.
• архимандрит Иннокентий Порецкий (1818—1847), произведён во архимандрита из иеромонахов Яковлевского монастыря. Скончался 27 февраля 1847 г., погребен в паперти Зачатиевского собора.
• архимандрит Поликарп Тугаринов, (1847—1867), Переведен из Переславского Троице-Данилова монастыря. Уволен на покой, скончался 18 ноября 1868 г., похоронен около южной стены храма Зачатия св. Анны.
• архимандрит Иларион (1867—1888), 4 ноября 1867 г. переведен из Спасо-Евфимиевского монастыря Суздальской епархии.
• Епископ Амфилохий (Сергиевский-Казанцев) (1888—1893), Викарий Ярославской епархии. Скончался 20 июля 1893 г., погребен в подклете Спасского храма.
• епископ Никон (Богоявленский) (1893—1895), Из Спасо-Яковлевского монастыря был переведен епархиальным архиереем в Ташкент.
• архимандрит Антоний (Флоренсов) (1895—1898), Из вологодских епископов. Переведен на покой в Московский Свято-Данилов монастырь.

XX век

• архимандрит Иаков (1898—1906), Из Киево-Печерской лавры. Переведен в настоятели Московского Донского монастыря.
• архимандрит Анатолий (1906—1909). Скончался в 1912 г.
• епископ Иосиф (Петровых) (1909—1923), из настоятелей Юрьева монастыря Новгородской епархии хиротонисан во епископа Угличского, викария Ярославской епархии. В 1923 г. посвящён в архиепископы, с 1926 г. — Ленинградский митрополит.
• архимандрит Тихон (Баляев) (1928—1929).

После возобновления деятельности монастыря в 1991 году, его настоятелями являлись архиереи Ярославской епархии:

• архиепископ Платон (Удовенко) (1991—1993)
• архиепископ Михей (Хархаров) (1993—2002)
• архиепископ Кирилл (Наконечный) (2002—2011)
• митрополит Пантелеимон (Долганов) (с 2011)

Наместники обители

• архимандрит Евстафий (Евдокимов) (1991—1999)
• иеромонах Димитрий (Буров) (2000—2003)
• игумен Серафим (Симонов) (7 марта 2003 — 10 октября 2009)
• игумен Савва (Михеев) (10 октября 2009 — март 2011)
• игумен Августин (Неводничек) (с 30 мая 2011) и. о. с 23 марта 2011

Монастырь в кино

• Полицейские и воры
• Паломничество
• Семь стариков и одна девушка

• Yakovlevsky-monastery-front-view-winter.jpg

  Зимний вид на монастырь

• Yakovlevsky-monastery-rear-view-winter.jpg

  Вид сзади

• Yakovlevsky-monastery-center-view-winter.jpg

  Центральный вид

• Doma-yakovlesky-monastery.jpg

  Главы собора

Ссылки

• [rostov-monastir.ru/ Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь в Ростове Великом. Официальный сайт]
• [www.temples.ru/card.php?ID=5516 Спасо-Яковлевский Димитриевский монастырь на сайте «Храмы России»]
• [guides.rusarchives.ru/browse/guidebook.html?bid=150&sid=198146#refid198129 Рукописное наследие Спасо-Яковлевского монастыря в фондах РГАДА]
• [rostov.orthodox.ru/tag/%D0%A1%D0%BF%D0%B0%D1%81%D0%BE-%D0%AF%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%BB%D0%B5%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9-%D0%94%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%82%D1%80%D0%B8%D0%B5%D0%B2%20%D0%BC%D0%BE%D0%BD%D0%B0%D1%81%D1%82%D1%8B%D1%80%D1%8C Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь по материалам православной газеты Возрождение]

Библиография

• Вагнер Г. К. Старые русские города. Справочник-путеводитель. — Москва: Искусство, 1988. — С. 388.
• Мельник А. Г. [www.academia.edu/24914759 Первоначальный интерьер Троицкого собора Ростовского Яковлевского монастыря] // История и культура Ростовской земли. 2002. — Ростов, 2003. — С. 60-80.
• Мельник А. Г. [www.academia.edu/24940200 История интерьера Троицкого (Зачатьевского) собора Ростовского Яковлевского монастыря в XVIII – начале XX веков] // Сообщения Ростовского музея. Вып. 17. — Ростов, 2008. — С. 57-98.
• Мельник А. Г. [www.academia.edu/21468894 Яковлевская церковь Ростовского Спасо-Яковлевского монастыря] // Ростов Великий: имена, события, судьбы. Материалы по истории и агиографии Ростовской земли. — М.: Паломник, 2012. — С. 179-192.

Отрывок, характеризующий Спасо-Яковлевский монастырь

Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.