Спасский, Михаил Фёдорович

Михаил Федорович Спасский
Дата рождения:	15 февраля 1809(1809-02-15)
Место рождения:	село Захаровка, Ливенский уезд, Орловская губерния
Гражданство:	Россия Россия
Дата смерти:	28 января 1859(1859-01-28) (49 лет)
Место смерти:	Москва, Российская империя

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Михаи́л Фёдорович Спа́сский (1809, Захаровка Ливенский уезд, Орловская губерния — 1859, Москва) — действительный статский советник, доктор физики и химии, ординарный профессор физики, декан физико-математического факультета Императорского Московского университета, член Императорского Московского общества испытателей природы, Императорского Русского географического общества и ряда других ученых обществ, один из первых русских климатологов и метеорологов.

Биография

Михаил Фёдорович родился в 1809 году в семье сельского дьякона. Забегая вперёд, отметим, что вместе с ним, в семье воспитывался и старший брат Козьма, с которым, впоследствии они стали одними из первых отечественных ученых, занимавшихся климатологией и метеорологией.

Учился сначала в Ливенском духовном училище. Затем в Орловской духовной семинарии, по окончании философских классов которой, в 1829 году, был направлен в только что восстановленный Петербургский Главный педагогический институт.

В ходе обучения в Педагогическом институте Михаил регулярно посещал лекции выдающихся ученых Петербурга, таких как Гесс Г. И., Купфер А. Я., Ленц Э. Х., Остроградский М. В.. В эти годы он опубликовал несколько научных трудов по метеорологии, а концу обучения перевёл фундаментальную работу Купфера «Руководство к деланию метеорологических и магнитных наблюдений». Её опубликовали в 1835 году. В том же году Михаил заканчивает обучение в институте. За свои успехи он награждается серебряной медалью и оставляется для дальнейшей работы.

В 1836 году Михаила за государственный счёт отправляют за границу для дальнейшего изучения физики и для подготовления к профессорской деятельности. Его занятия преимущественно проходят в университетах Кёнигсберга и Берлина. Здесь он посещает лекции ряда профессоров, в частности, Бесселя Ф. В., Магнуса Г. Г. и Якоби Карла Густава Якоба. Не оставляя научной деятельности публикует в 1838 году статью «О призме Николя».

Вернувшись в Петербург, 1 декабря 1838 года Михаил Фёдорович прочитал в Академии наук обязательную пробную лекцию на тему: «Объяснение явлений дифракции света по теории волнений». Его учитель, Купфер А. Я., отозвался о ней в следующих словах: «Спасский извлёк счастливейшую пользу из всего того, что мог он собрать в области физических знаний во время своей поездки за границу». В феврале 1839 года он получил должность адъюнкта кафедры физики и физической географии Московского университета.

После защиты докторской диссертации в 1848 году, Спасский М. Ф. утверждается профессором Московского университета, а с 1853 года и до конца жизни работает на выборной должности декана физико-математического факультета.

Научная деятельность

Основной научной деятельностью Михаила Фёдоровича во время работы в университете, были метеорологические наблюдения в Москве и обработка их результатов. Итогом стал фундаментальный труд — «О климате Москвы. Критическое исследование М. Спасского» (Москва, 1847), представленный учёному совету университета в виде докторской диссертации. В ней определено само понятие климат, сформулированы задачи климатологии, детально разработаны статистические методы климатологии, показана взаимосвязь годовых изменений температуры и атмосферного давления, определены возможные исключения из этого закона, а также установлена зависимость между изменениями температуры, атмосферного давления и направления ветра, то есть обоснована идея влияния циркуляции атмосферы на климат. Также, из печатных работ следует отметить речь на торжественном собрании Императорского московского университета в 1851 году — «Об успехах метеорологии», где впервые была поставлена задача «предвычисления погоды».

Спасский М. Ф. был членом Императорского Русского географического общества, Императорского Московского общества испытателей природы, Императорского московского общества сельского хозяйства, Московского физико-медицинского общества.

Профессор Спасский М. Ф. воспитал замечательную плеяду учеников. Среди них были такие известные учёные как Бредихин Ф. А., Сеченов И. М., Столетов А. Г..

Память

Михаил Фёдорович умер в Москве, 28 января 1859 года и был похоронен на Лазаревском кладбище.

Основные труды

• О формуле Дюлонга для давления водяного пара при различных температурах, Poggend. Ann. 30, 331 (1833).
• Вычисление наблюдений за температурой артезианских колодцев, устроенных в окрестностях Вены, Poggend. Ann. d. Chem. u. Phys. 31, 365 (1834).
• Заметка о Николевой призме, Poggend. Ann. d. Chem. u. Phys. 34, 168 (1838).
• Краткое изложение метеорологических наблюдений, производимых в С.-Петербурге в 1832—1833 гг., Записки Академии наук в Петербурге, 111 (1838).
• Заметка об абсолютном напряжении силы магнетизма (горизонтальной) в С.-Петербурге, Bull. Sci. Acad. Sci. St.-Peter. 5, № 13, 197 (1839).
• Лекции о метеорологии Л. Φ. Кемтца, профессора физики в Галле, перевод М. Спасского, т. I—II, М., 1841.
• О климате Москвы. Критическое исследование М. Спасского. М. 1847.
• Гроза в Москве 24 июня 1848 г., «Москвитянин», № 7, ч. IV, стр. 69, 1848.
• Гроза в Москве 8/20 октября 1848 г., «Московские ведомости», № 134, отб/XI—1848 г.; «Москвитянин», № 11, стр. 17, 1848.
• О взаимном отношении различных физических деятелей или сил: I—"Москвитянин", № 7, стр. 52, 1848; II—№ 8, стр. 96; III—№ 9, стр. 28; IV—№ 10, стр. 21; V—№ И, стр. И.
• Речь об успехах метеорологии, произнесенная в торжественном собрании Московского университета 12 января 1851 г., М., 1851.
• Наглядное доказательство обращения Земли около своей оси. Повторение опытов Фуко в Московском университете, М., 1851.
• Заметка о вьюге зимой, которая прошла с большими бедствиями в Калуге, Туле и Курске 29 ноября (11 декабря 1850 г.) (Сообщение в заседании МОИП 18/13 января 1851 г.), Бюллетень МОИП, т. 24, № 1, 341, 1851.
• Атмосфера Земли, «Магазин землеведения», т. 1, М., 1852.
• О назначении и употреблении барометра, «Магазин землеведения и путешествий», т. 1, М., 1852.
• Письмо к редактору Московского врачебного журнала о столоверчении, «Москвитянин», ч. III, стр. 97, 1853; отдельное издание, М., 1853.
• О влиянии внешних условий на долголетие. Статистический сборник ИРГО, кн. II, Спб., 1854.
• Note sur la marche annuelle de la temperature de Moscou, Nouv. Mem. Soc. Imp. Nat., Moscou, 8 (XVI), 325, 1855.
• О современном направлении физических исследований и о значении законов природы, Речь 31/VIII 1856 г., М., 1856; «Московский врачебный журнал», кн. 3, 1856.

Литература

• Πолунин А. И. Некролог ординарного профессора, «Московский врачебный журнал», кн. 5, стр. 249, 1859.
• Русский биографический словарь, Спб., 1909, стр. 181—182, «Спасский Μ. Φ.» (в конце биографии указана литература о жизни и деятельности).
• Χρгиан Α. Χ. Жизнь и деятельность Μ. Φ. Спасского. В книге: «Избранные работы по физике атмосферы», М., 1951.
• Χρгиан Α. Χ. Михаил Федорович Спасский. Серия: «Замечательные ученые Московского университета», М., 1955.
• Кононков А. Ф. История физики в Московском университете, М., 1955, стр. 190—234, 247—248, 269—278, 293—296.
• Вавилов С. И. Собрание сочинений, т. III, стр. 283, 1956.

См. также

• Спасский-Автономов, Козьма Фёдорович

Отрывок, характеризующий Спасский, Михаил Фёдорович

– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.