Сперанский, Алексей Дмитриевич

Алексей Дмитриевич Сперанский
Дата рождения:	30 декабря 1887 (11 января 1888)(1888-01-11)
Место рождения:	Уржум, Вятская губерния, Российская империя
Дата смерти:	23 июля 1961(1961-07-23) (73 года)
Место смерти:	Москва, СССР
Страна:	СССР СССР Российская империя Российская империя
Научная сфера:	патология, медицина
Учёное звание:	академик АН СССР (1939) академик АМН СССР (1944)
Альма-матер:	Казанский университет
Награды и премии:

Алексе́й Дми́триевич Спера́нский (1887/1888 — 1961) — советский учёный-медик в области физиологии и патологии. Академик АН СССР (1939) и АМН СССР (1944). Лауреат Сталинской премии второй степени (1943). Член ВКП(б) с 1943 года.

Биография

А. Д. Сперанский родился 30 декабря 1887 (11 января 1888) года в Уржуме (ныне Кировская область). В 1906 году по окончании Казанской гимназии поступил на медицинский факультет Казанского университета, который c отличием окончил в 1911 году. С 1913 года доктор медицины, а с 1920 года — профессор кафедры оперативной хирургии и топографической анатомии Иркутского университета. Во время Первой мировой войны военный врач. В 1923—1928 годах ассистент И. П. Павлова. С 1926 года организатор и руководитель экспериментального отдела в Ленинградском институте хирургической невропатологии. В 1928—1934 годах отделами патофизиологии Ленинградского ИЭМ и (с 1934 года) патологии ВИЭМ в Москве. С 1945 года директор института общей и экспериментальной патологии АМН СССР. С 1954 года заведующий отделом общей патологии Института нормальной и патологической физиологии АМН СССР.

А. Д. Сперанский умер 23 июля 1961 года. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

Научная деятельность

А. Д. Сперанский — представитель нервизма. Его основные труды посвящены роли нервной системы в происхождении, механизмах развития, течения и исходов различных патологических процессов; методологии патологии и экспериментальной терапии. Работами Сперанского и его школы вскрыты общие закономерности и особенности течения так называемх нервных дистрофий, установлена роль нервной системы в компенсации нарушенных функций, процессах выздоровления.

Во время Великой Отечественной войны А. Д. Сперанский передал присуждённую ему Сталинскую премию в Фонд обороны.

В 1943 г. Сперанский дал положительный отзыв на затрагивающую вопросы психологии повесть М. М. Зощенко «Перед восходом солнца»; как писал Зощенко жене, «редакция „Октября“ дала книгу на проверку Сперанскому. Тот дал наивысший отзыв. Сказал, что с точки зрения науки это точно. Не сделал никаких поправок. Звонил мне и сказал, что это поразительная книга».

Награды и премии

• Сталинская премия второй степени (1943) — за разработку теории о роли нервной системы в болезненных процессах
• премия имени И. П. Павлова АМН СССР (1937)
• два ордена Ленина
• два ордена Трудового Красного Знамени (в т.ч. 10.06.1945)
• медали

Научные труды

• «Нервная система в патологии», 1930
• «Нервная трофика в теории и практике медицины», 1936
• «Элементы построения теории медицины», 1937

Ссылки

• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-52204.ln-ru Профиль Алексея Дмитриевича Сперанского] на официальном сайте РАН
• Сперанский, Алексей Дмитриевич — статья из Большой советской энциклопедии.

Отрывок, характеризующий Сперанский, Алексей Дмитриевич

– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.