Специальные районы Токио
|
Специальные районы Токио — это 23 муниципалитета, которые образуют ядро и самую заселенную часть Токио, Япония. Вместе они занимают территорию, которая до 1943 была городом Токио. Во всей стране такое деление имеет только Токио. В японском языке их формально называют «специальные районы» (яп. 特別区 токубэцу ку) или «23 района» (яп. 23区 нидзю:-сан ку).
Слово «специальные» отличает эти районы от районов основных крупных городов Японии. До 1943 года районы города Токио не отличались от районов Осаки или от районов Киото. 15 марта 1943 года правительство города Токио и правительство префектуры объединились в правительство префектуры, а районы попали под прямой контроль префектуры. 15 марта 1947 года 35 районов бывшего города были сокращены до 22, как раз до того как 3 мая того же года вошел в действие Закон о местном самоуправлении, который официально закрепил за ними статус специальных районов. 23-й район Нэрима был сформирован 1 августа 1947 года.
С 1970-х годов специальные районы получили значительно большую автономию, чем другие районы в других городах, став больше похожими на независимые города, чем на районы как таковые. Каждый специальный район имеет своих выборных мэра (яп. 区長 кутё:) и городской совет (яп. 区議会 кугикай).
В 2000 году парламент Японии объявил специальные районы самостоятельными муниципальными образованиями (яп. 地方公共団体 тихо: ко:кё: дантай), дав им статус, схожий с городами. С тех пор эти районы стали называть себя городами, хотя японское название осталось прежним (токубэцу ку). Также они приняли на себя некоторые общественные функции столичного правительства округа Токио, такие как сбор мусора, отведение сточных вод.
Районы сильно отличаются по площади (от 10 до 60 км²) и по численности населения (от менее 40 тыс. до 830 тыс.), и некоторые расширяются с постройкой искусственных островов. Сэтагая имеет численность населения больше остальных, в то время как Ота, расположенная по соседству, имеет самую большую площадь.
Суммарная численность населения 23 специальных районов на 1 октября 2005 года была 8 483 140 человек[1], около 2/3 населения Токио и около четверти населения Большого Токио. 23 района имеют плотность населения 13 800 человек на км².
Список специальных районов | |||||
---|---|---|---|---|---|
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение
| |||||
Название | Кандзи | Население на июнь 2007 года | Площадь, км² | Основные кварталы | |
Численность | Плотность, чел./км² | ||||
Аракава | 荒川区 | 194 777 | 18 262,25 | 10,20 | Аракава, Матия, Ниппори, Минами-сэндзю |
Адати | 足立区 | 629 392 | 11 830,68 | 53,20 | Кита-сэндзю, Такэноцука |
Бункё | 文京区 | 194 933 | 16 009,28 | 11,31 | Хонго, Яёй, Хакусан |
Итабаси | 板橋区 | 529 059 | 16 445,72 | 32,17 | Итабаси, Такасима-дайра |
Кацусика | 葛飾区 | 428 066 | 12 286,62 | 34,84 | Татэиси, Аото |
Кита | 北区 | 330 646 | 15 885,67 | 20,59 | Акабанэ, Одзи, Табата |
Кото | 江東区 | 436 337 | 10 963,24 | 39,8 | Киба, Ариакэ, Камэйдо, Тоё-тё, Мондзэннака-тё, Фукагава, Киёсуми, Сиракава, Эттюдзима, Сунамати, Аоми |
Минато | 港区 | 205 196 | 10 088,30 | 20,34 | Акасака, Одайба, Симбаси, Синагава, Роппонги, Тораномон, Аояма, Адзабу, Хамамацу-тё, Тамати |
Мэгуро | 目黒区 | 267 798 | 18 217,55 | 14,70 | Мэгуро, Накамэгуро, Дзиюгаока |
Накано | 中野区 | 312 939 | 20 097,82 | 15,59 | Накано |
Нэрима | 練馬区 | 702 202 | 14 580,61 | 48,16 | Нэрима, Оидзуми, Хикаригаока |
Ота | 大田区 | 674 590 | 11 345,27 | 59,46 | Омори, Камата, Ханэда, Дэнъэн-тёфу |
Сибуя | 渋谷区 | 205 512 | 13 337,13 | 15,11 | Сибуя, Эбису, Харадзюку, Хироо, Сэндагая, Ёёги |
Синагава | 品川区 | 353 887 | 15 576,01 | 22,72 | Синагава, Готанда |
Синдзюку | 新宿区 | 309 463 | 16 975,48 | 18,23 | Синдзюку, Такаданобаба, Окубо, Кагурадзака, Итигая |
Сугинами | 杉並区 | 534 981 | 15 725,49 | 34,02 | Коэндзи, Асагая, Огикубо |
Сумида | 墨田区 | 237 433 | 16 079,49 | 13,75 | Кинси-тё, Морисита, Рёгоку |
Сэтагая | 世田谷区 | 855 416 | 14 728,23 | 58,08 | Сэтагая, Китадзава, Кинута, Карасуяма, Тамагава |
Тайто | 台東区 | 168 277 | 16 139,38 | 10,08 | Уэно, Асакуса |
Тиёда | 千代田区 | 43 802 | 3 763,06 | 11,64 | Нагата-тё, Касумигасэки, Отэмати, Маруноути, Акихабара, Юраку-тё, Иидабаси |
Тосима | 豊島区 | 256 009 | 19 428,44 | 13,01 | Икэбукуро, Сэнкава, Комагомэ |
Тюо | 中央区 | 104 997 | 10 344,53 | 10,15 | Нихомбаси, Каяба-тё, Гиндза, Цукидзи, Хаттёбори, Синкава, Цукисима, Катидоки, Цукуда |
Эдогава | 江戸川区 | 661 386 | 13 264,86 | 49,86 | Касай, Коива |
Всего | 8 637 098 | 13 890,25 | 621,81 |
Фото
- Ginza01s3872.jpg
- Tokyo Marunouchi01s3872.jpg
- Tokyo Shibuya Oka1.JPG
- Skyscrapers of Shinjuku 2009 January.jpg
См. также
Напишите отзыв о статье "Специальные районы Токио"
Примечания
|
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Специальные районы Токио
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.