Спецоперация в школе Диаз

Спецоперация в школе «Armando Diaz» была проведена во время 27-го саммита Большой восьмёрки в Генуе в 2001 году. Здание школы было временным штабом организации Генуйский Социальный Форум, возглавляемой Витторио Агнолетто. Близлежащее здание, в котором размещалась антиглобалистическая организация Indymedia и юристы, связанные с Генуйским Социальным Форумом, было также захвачено. 21 июля 2001 года, незадолго до полуночи, мобильные подразделения полиции Генуи, Рима и Милана атаковали здания при оперативной поддержке нескольких батальонов карабинеров.

Полиция без разбора напала на обитателей зданий. В результате было арестовано 93 протестующих, 61 из них были серьёзно ранены и отправлены в больницу, трое были в критическом состоянии и один в коме. Заключённые были направлены в изолятор предварительного содержания в Бользането, где подвергались пыткам и унижению до тех пор, пока не были освобождены. В конце концов, перед судом предстали 125 полицейских, включая надзираталей и административный аппарат, за то, что было названо «Мексиканской лавкой мясника» помощником шефа полиции Микеланджело Фурнье. Однако, никто из обвиняемых не понёс наказания в виде лишния свободы, из-за затягивания расследования и истечения срока давности. Всего было признаны виновными 25 полицейских, несколько руководящих сотрудников полиции были уволены.

Апелляционный суд Генуи установил, что «346 полицейских и 149 карабинеров были вовлечены в спецоперацию в зданиях школы».

По данным событиям был снят и выпущен в 2012 году художественный фильм «Диаз: Не вытирайте эту кровь» (Diaz — Don’t Clean Up This Blood), в котором были воссозданы сцены атаки, содержания под стражей и пыток.

Спецоперация

Описание спецоперации

Полицейская операция в школе, в которой жили протестующие, связанные с Генуйским Социальным Форумом, началась за несколько минут до полуночи. В это время большинство людей уже спали. Операция была инициирована мобильными подразделениями из Рима вместе с подразделениями из Генуи и Милана. Батальоны карабинеров не принимали активного участия в операции, ограничиваясь лишь охраной периметра и территории, прилегающей к школе. Марк Ковелл, британский журналист, был первым, кто встретился полиции ещё снаружи здания. Он был атакован, в результате чего впал в кому. Во время спецоперации полиция атаковала обитателей школы, применяя насилие. Ранения получили 82 человека, 93 человека были арестованы. 63 задержанных отвезли в больницу, а 19 были отправлены в полицейское управление в Бользането. В соответствии с реконструкцией событий, проведённой во время расследования, улики были подброшены в школу после спецоперации, чтобы оправдать жестокость полиции. Старшие офицеры полиции подбросили два коктейля Молотова, которые им передал генерал Валерио Доннини тем же вечером. Так же полиция подбросила строительные инструменты, молоты и ножи, с ближайшей стройки, и заявила, что они принадлежали анархистским группам, находящимся в здании. Полицейский офицер Массимо Нучера заявил, что его атаковал ножом демонстрант, и продемонстрировал разрез на своём бронежилете. Однако, нож не был идентифицирован. Позже он был признан виновным в подлоге, и было установлено, что разрез на бронежилете он сделал самостоятельно, чтобы оправдать жестокость операции.

Содержание заключённых в Бользането

Заключённых в изоляторе временного содержания в Бользането заставляли говорить «Да здравствует Дуче» и петь фашистские песни: «Un, due, tre. Viva Pinochet!» («Раз, два, три. Да здравствует Пиночет!») 222 человека, удерживаемых в Бользането были подвергнуты пыткам, о чём стало известно на следствии. По прибытии заключённые были помечены маркером: крест на каждой щеке. Затем их заставили идти по коридору между двумя параллельными рядами полицейских, которые при этом пинали и избивали их. Большинство содержались в больших камерах до 30 человек. Их заставляли подолгу стоять на ногах, лицом к стене, руками выше головы и расставленными ногами. Если заключённый не мог устоять, на него кричали и избивали. Заключённого с протезом вместо ноги, который был не в состоянии стоять в такой позе, избивали с особой жестокостью.

Задержанным не давали одеял, не давали спать, давали мало еды или вообще не кормили, отказывали в законном праве на телефонный звонок и встречу с адвокатом. Полицейские врачи в учреждении так же участвовали в пытках, используя унижение, угрозы насилия и лишения воды, питья, сна и лечения. Заключённому Ричарду Моту накладывали швы на голову и ноги без анестезии. Мужчин и женщин с дредлоками насильно стригли налысо. Одного задержанного, Марко Бистаччиа, отвели в кабинет, раздели догола и заставили встать на четвереньки и лаять как собака и кричать: «Да здравствует итальянская полиция!» Неназванный офицер рассказал итальянской газете La Repubblica, что он видел полицейских офицеров, которые мочились на заключённых и избивали их за то, что они отказывались петь фашистскую песню Faccetta Nera времён Муссолини.

Несколько женщин заявляли об угрозах изнасилования. Также полицейские заставили задержанных подписать заявления об отказе от своих законных прав. Один человек, Дэвид Ларрокель, заявил, что отказывается подписать это заявление. В ответ на это полицейские сломали ему три ребра за непослушание.

Реакция СМИ и правительств

Британский журналист Ковелл был сфотографирован со своими ранами сразу же после спецоперации журналистом газеты Daily Mail, который дал взятку полицейскому, чтобы приблизиться к нему.. Daily Mail заявила, что он помогал в организации беспорядков. Через 4 года Daily Mail принесла свои извинения и оплатила ущерб за вторжение в частную жизнь.

Пресс-секретарь британского премьер-министра Тони Блэра заявил: «У итальянской полиции была сложная работа. Премьер-министр уверен, что они выполнили эту работу.» Отказ Блэра критиковать полицейское насилие было осуждено протестующими, выдворенными из Италии.

На следующий день после спецоперации руководители полиции провели пресс-конференцию, на которой заявили, что арестованные в здании школы были обвинены в сопротивлении при аресте и заговоре с целью разрушений. Позднее, итальянский суд снял все эти обвинения. На той же пресс-конференции полицейские продемонстрировали журналистам оружейный арсенал протестующих, в том числе: молотки и гвозди, алюминиевые вставки от рюкзаков, 10 ножей, а также 2 коктейля молотова.

Расследования и юридические последствия

15 итальянских полицейских и врачей были приговорены к тюремному заключению за жестокое обращение в Бользането. Однако, никто из них не был посажен в тюрьму из-за того, что истёк срок давности по совершённым преступлениям. Признанные виновными, включая начальника учреждения Бьяджио Гуглиотта, получили приговоры от 5 месяцев до 5 лет тюремного заключения. Несмотря на то, что виновные не отбывали наказания в тюрьме, обвинительный приговор позволил обратиться пострадавшим с требованием компенсации. Так как пытки не являются преступлением в итальянском законодательстве, никто из сотрудников полиции не был обвинён в пытках. Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) признал Италию виновной в нарушении статьи 3 (запрещение пыток) Европейской конвенции о защите прав человека по скандальному делу о спецоперации, организованной государственной полицией во время саммита G8 в Генуе в июле 2001 года в отношении антиглобалистов.

Отрывок, характеризующий Спецоперация в школе Диаз

– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.