Спивак, Дмитрий Леонидович
Поделись знанием:
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
| Дмитрий Леонидович Спивак | |
| Страна: |
СССР, Россия |
|---|---|
| Научная сфера: | |
| Место работы: |
Российский институт культурологии, Институт мозга человека им. Н. П. Бехтеревой РАН |
| Учёная степень: | |
| Учёное звание: | |
Дмитрий Леонидович Спивак — российский филолог, профессор, доктор филологических наук, старший научный сотрудник Российского института культурологии, директор Санкт-Петербургского отделения Российского института культурологии[1], ведущий научный сотрудник[2] Института мозга человека им. Н. П. Бехтеревой РАН, специалист в области психолингвистики и культурологии, теории изменённых состояний сознания, теории и истории педагогики, фундаментальных проблем культурологии, а также культурной истории Санкт-Петербурга, переводчик. Основатель нового междисциплинарного научного направления — лингвистики изменённых состояний сознания[3], полиглот (свободно владеет семью языками)[4].
Содержание
- 1 Научная деятельность
- 2 Проекты
- 3 Гранты
- 4 Библиография
- 5 Примечания
- 6 Ссылки
Научная деятельность
Научные интересы Дмитрия Спивака связаны с исследованием изменённых состояний сознания и родового стресса, психолингвистистикой, фундаментальными проблемами культурологии, изучением и сохранением культурного наследия, психологией религии, трансперсональной психологией.
В конце XX столетия возник ряд новых научных направлений, представляющих собой гибридизацию лингвистической тематики с проблематикой достаточно далёких от языкознания наук: инженерная лингвистика, математическое языкознание, нейролингвистика. В их число вошло и совершенно новое научное направление на стыке физиологии, психологии и лингвистики, которое Дмитрий Спивак назвал лингвистикой изменённых состояний сознания (ЛИСС). Первая публикация, в которой были изложены основы ЛИСС, вышла в 1980 году на русском языке[5] и сразу же была переведена на английский язык и опубликована в США[6]. В дальнейшем результаты исследований, связанных с ЛИСС, публиковались в научных монографиях и научной периодике в СССР, России и за рубежом. Их предметом стала взаимосвязь речи и сознания при естественно возникающих в экстремальных условиях изменённых пространственно-временных и температурно-климатических стереотипов (высокогорье, холод, море) и искусственно вызываемых в терапевтических целях изменённых состояниях сознания. Член-корреспондент АМН СССР В. И. Медведев в 1986 году указал, что выявленные Дмитрием Спиваком закономерности позволили вскрыть ранее не имевшиеся в науке данные и решить ряд важных задач прикладной физиологии в целях адаптации человеческого организма к экстремальным условиям[7].
Научно-исследовательская программа изучения изменённых состояний сознания, основанная в 1989 году профессором Л. И. Спиваком и Д. Л. Спиваком в тесном взаимодействии с академиком Н. П. Бехтеревой в группе по изучению нейрофизиологии мышления, творчества и сознания в Институте мозга человека, стала первой как в Российской Федерации, так и на постсоветском пространстве в целом, программой систематического изучения ИСС, пользующейся с момента её формирования официальным признанием на уровне Российской академии наук[8].
Под руководством Дмитрия Спивака также были проведены научные исследования, установившие наличие положительной связи между уровнем выраженности религиозно-психологических установок и продолжительностью жизни[9].
С 2004 года Дмитрий Спивак возглавляет Санкт-Петербургское отделение Российского института культурологии. Он также руководит исследовательскими и издательскими грантами, регулярно организует научные конгрессы, преподаёт на кафедре трансперсональной психологии НОУ ВПО «Институт Психоанализа»[10]. С 2006 года является научным консультантом международного интернет-проекта «States of Consciousness», представляющего собой платформу для освещения и поддержки академических исследований изменённых состояний сознания (ИСС) — трансдисциплинарной области научного знания, играющей важную роль в психологии, психофизиологии, психотерапии, психиатрии, социологии, культурологии, религиоведении, современных теориях менеджмента и других науках[11].
Проекты
- II Российский культурологический конгресс «Культурное многообразие: от прошлого к будущему» (Санкт-Петербург, 25-29 ноября 2008) — сопредседатель оргкомитета;
- Международная конференция «Межкультурный и межрелигиозный диалог во имя мира и устойчивого развития» (Москва, 2007) — член оргкомитета, координатор I Международного заседания кафедр ЮНЕСКО сети ЮНИТВИН по межрелигиозному диалогу для межкультурного понимания;
- Серия монографий по фундаментальным проблемам культурологии, издаваемой СПб отделением РИК с 2007 года (на настоящий момент выпущено 7 книг общим объёмом более 300 а.л. 1-4 тт. — из-во «Алетейя», 5-7 тт. — М.: Новый Хронограф, СПб.: ЭЙДОС) — координатор;
- IX Международный философско-культурологический конгресс под эгидой ЮНЕСКО «Новая динамика множественности. Парадигмы сосуществования и признания» (Париж, Франция, 2006) — сопредседатель оргкомитета;
- I Российский культурологический конгресс (Санкт-Петербург, 2006) — председатель оргкомитета;
- VIII Международный философско-культурологический конгресс под эгидой ЮНЕСКО «Единство и многообразие в религии и культуре: Философские и психологические аспекты глобальных противоречий» (Сиэттл, США, 2005) — сопредседатель оргкомитета;
- Телевизионный сериал «Метафизика Петербурга» (16 серий), СПб филиал Межгосударственной телерадиокомпании МИР, 2003 — ведущий.
Гранты
- Грант Российского фонда фундаментальных исследований на организацию и проведение II Российского культурологического конгресса (2008) — руководитель;
- Издательский грант Российского фонда фундаментальных исследований 08-06-07005д «Фундаментальные проблемы современной культурологии» (2008) — руководитель;
- Издательский грант Российского фонда фундаментальных исследований 07-06-07021д "Метафизика Петербурга: Историко-культурологическое исследование (2007) — руководитель;
- Исследовательский грант Российского фонда фундаментальных исследований 06-06-80048а «Религиозно-психологические ориентации в структуре личности» (2006—2008) — руководитель;
- Грант Российского фонда фундаментальных исследований на организацию и проведение I Российского культурологического конгресса (2006) — руководитель;
- Исследовательский грант Российского фонда фундаментальных исследований «Религиозно-психологические и когнитивные аспекты измененных состояний сознания» 03-06-80379-а (2003—2005) — руководитель.
Библиография
1980
- Искусственно вызываемые состояния измененного сознания (на материале инсулинотерапии) и их лингвистические корреляты. — Физиол. человека, 1980, № 1, с. 141—147. То же на англ. яз.: Spivak D. L. Artificially induced altered states of consciousness (observations during insulin therapy) and their linguistic correlates. — Hum. Physiol. (USA), 1980, № 1—2, p. 75—81.
- Лингвистический аспект в автоматизированных системах диагностики. — В кн.: Статистическая оптимизация преподавания языков и инженерная лингвистика. Материалы семинара. — Чимкент: ЧПИ КазССР, 1980, с. 124—126.
- Стадии в синхронии естественного и искусственных языков. — В кн.: Инженерная лингвистика и оптимизация преподавания иностранных языков /Ред. Р. Г. Пиотровский. — Л.: ЛГПИ, 1980, с. 7 — 30.
1982
- Спивак Д. Л. Вариантность при билингвизме (на материале измененных состояний сознания). — В кн.: Вариантность как свойство языковой системы: Тез. докл. Ч. 2. — М.: Наука, 1982, с. 78-80.
1983
- Лингвистическая типология искусственно вызываемых состояний измененного сознания : сообщ. 1-2 // Физиология человека. — 1983. — № 1. — С. 141—146, 147—153.
- То же: Linguistic typology of artificially induced states of altered consciousness : I—II // Human physiology. — N.Y., 1983. — № 1. — P. 65-70, 70-75.
- Язык в условиях измененных состояний сознания // Вопр. языкознания. — 1983. — № 5. — С. 43-49.
1984
- Категория «цзин» и проблема построения многослойного философского текста. — В кн.: XV науч. конф. «Общество и государство в Китае»: Тез. докл. Ч. 1. — М.: Наука, 1984, с. 47-51.
- Спивак Д. Л., Курманалиева Р., Айдаралиев А. А. Опыт применения лингвистического теста при массовом отборе для работы в экстремальных условиях. — В кн.: II Всесоюз. симпоз. «Проблемы оценки и прогнозирования функциональных состояний организма в прикладной физиологии»: Тез. докл.— Фрунзе: Илим, 1984, с. 339—340.
1985
- Лингвистика измененных состояний сознания: проблемы и перспективы // Вопросы языкознания. — 1985. — № 1. — С. 50-57.
- Многослойный текст (цзин) как типологическая универсалия. — В кн.: XVI науч. конф. «Общество и государство в Китае»: Тез. и докл. Ч. 1.-М.: Наука, 1985, с. 225—230.
1986
- Лингвистика измененных состояний сознания. — Л.: Наука, 1986. — 92 с.
- То же: Linguistics of altered states of consciousness. — Bochum : Brockmeyer Universitaetsverlag, 1992. — 122 p.
1987
- Лингвистика измененных состояний сознания : проблема текста // Вопросы языкознания. — 1987. — № 2. — С. 77-84.
- То же: Linguistica de los estados alterados de la conciencia // Ciencias Sociales. — 1988. — 3 (73). — P. 154—163.
- То же: Linguistik der veraenderten Bewusstseinszustaende // Gesellschaftswissenschaften. — 1989. — № 2 (58). — S. 149—159.
1988
- Язык при измененных состояниях сознания // Природа. — 1988. — № 5. — С. 24-33.
1989
- Язык при измененных состояниях сознания. — Л. : Наука, 1989. — 88 с.
- Как стать полиглотом. — Л. : Лениздат, 1989. — 142, [2] с. : ил.
1990
- Матрицы: пятая проза? : филология измененных состояний сознания // Родник. — Рига, 1990. — № 9. — С. 15-19.
1991
- Linguistic universals according to direct observation of the deep levels of language // The 14th International Congress of Linguists : proceedings. — Berlin : Akademie Verlag, 1991. — Vol. 3. — P. 1919—192
1993
- Финский субстрат в метафизике Петербурга // Метафизика Петербурга. — СПб., 1993. — С. 38-46. — (Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры
1995
- Трансперсональная лингвистика : проблемы и перспективы = Transpersonal linguistics: problems and prospects // Лингвистика на исходе XX в.: итоги и перспективы : тез. междунар. конф. Т. 2: Филология. — М., 1995.— С. 484.
1996
- Измененные состояния массового сознания. — СПб. : Гарт-курсив ; Фонд «Ленингр. галерея», [1996]. — 128 с. — (Нулевая серия). — Библиогр.: с. 121—127.
- Измененные состояния сознания: типология, семиотика, психофизиология / Д. Л. Спивак, Л. И. Спивак // Сознание и физическая реальность. — 1996. — № 4
- Матричные построения в стиле «плетения словес» // Труды отдела древнерусской литературы. — СПб., 1996. — Т. 49. — С. 99-111.
- Петербургское время // Silentium : философско-художественный альманах. — СПб., 1996. — Вып. 3. — С. 582—588.
1997
- Altered states of consciousness and their psychophysiological correlates // Consciousness and Physical Reality. — 1998. — № 1. — P. 76-82.
- Méthodes quantitatives dans la linguistique des états modifies de conscience = Quantitative measurements in linguistics of altered states of consciousness // XVIe Congres International des Linguistes : resumés = XVIth International Congress of Linguists : abstracts. — Paris : CNRS Llacan, 1997. — P. 281.
1998
- Лингвистика измененных состояний сознания : автореф. дис. д-ра филол. наук : 10.02.19 ; 19.00.04 / С.-Петербург. гос. ун-т. — СПб., 1998. — 45 с.
- Северная столица : метафизика Петербурга. — СПб. : Тема, 1998. — 427 с. — Библиогр.: с. 411—425.
- Актуальные проблемы изучения нелинейных текстов // В лабиринтах культуры. — СПб., 1998. —— С. 301—309. — (Междунар. чтения по теории, истории и философии культуры ;
- [sites.google.com/site/issspivak/Home/materials/spivak-1998-outofbodyexperience Феномен «выхода из тела»] / Л. И. Спивак, Д. Л. Спивак // Сознание и физическая реальность. — 1998. — Т. 3. — № 6. — С. 36-42.
- Gender-specific altered states of consciousness / D.L.Spivak, N.P.Bechtereva, S.G.Danko, L.I.Spivak, K.Wistrand // The international journal of transpersonal studies. — 1998. — № 2. — P. 181—185.
1999
- Altered states of society : a tentative approach // A world in transition: humankind and nature. — Dordrecht : Kluwer Academic Publishers, 1999. — P. 33-42.
- Some Neurophysiological Correlates of Altered Mental States in Labor : report 2: Features of the superslow phasic processes / L.I.Spivak, S.G.Dan’ko, D.L.Spivak, T.G.Medvedeva, and V.M.Bolotskikh. — 1999.
2000
- Спивак Д. Л. Изменённые состояния сознания: психология и лингвистика / Под редакцией академика Н. П. Бехтеревой. — СПб.: Издательский Дом Ювента; Филологический ф-т СПбГУ, 2000. — 296 с. — 1000 экз. — ISBN 5-8465-0010-2.
- Культурология Петербурга // Феномен Петербурга : тр. междунар. конф. — СПб., 2000. — С. 125—127.
- Политика и литература в контексте массовой психологии // Знамя. — 2000. — № 8. — С. 202—205.
- Некоторые нейрофизиологические корреляты измененных психических состояний при родах. Сообщ. 1. Характеристики ЭЭГ / Л. И. Спивак, Д. Л. Спивак, С. Г. Данько и др. // Физиология человека. — 2001. — Т. 27. — № 1. — С. 49-54.
- Некоторые нейрофизиологические корреляты измененных психических состояний при родах. Сообщ. 2. Характеристики сверхмедленных физических процессов / Л. И. Спивак, Д. Л. Спивак, С. Г. Данько и др. // Физиология человека. — 2001. — Т. 27. — № 2. — С. 40-46. −14 .
- Психологические механизмы измененных состояний сознания и их мозговые корреляты : на материале родов / Е. А. Господенок, Ю. А. Бойцова, Д. Л. Спивак и др. // Клиническая психология : материалы I междунар. конф. памяти Б. В. Зейгарник. — М., 2001. — С. 83-91.
- Философские аспекты фундаментальных проблем современной культуры / Д. Л. Спивак, Л. М. Морева // Ориентиры культурной политики: информ. вып. № 10. — М., 2001. — С. 106—109.
- То же // Культурология — культурная политика — развитие : материалы науч. конф. — М., 2001. — С. 224—228.
2002
- Динамика современной культуры: поиск оптимальности в экстремальных условиях / Д. Л. Спивак, Л. М. Морева // Культурология от прошлого к будущему : к 70-летию Российского института культурологии. — М., 2002. — С. 145—146.
- Культурологические аспекты празднования 300-летия Петербурга // Культура и культурология: тенденции и проблемы. — М., 2002. — С. 33-34.
- Многообразие религиозного опыта (к столетию публикации книги У.Джеймса) // Точки = Puncta. — 2002. — № 3-4. — С. 129—147.
2003
- Метафизика Петербурга : начала и основания / С.-Петербург. отд-ние Рос. ин-та культурологии. — СПб. : Алетейя, 2003. — 479 с. — (300-летию Санкт-Петербурга посвящается).
- Метафизика Петербурга : немецкий дух / С.-Петербург. отд-ние Рос. ин-та культурологии. — СПб. : Алетейя, 2003. — 447 с. — (300-летию Санкт-Петербурга посвящается).
- Речевые корреляты измененных состояний сознания / Д. Л. Спивак, О. А. Бородина, Р. Г. Пиотровский // Studia linguistica : перспективные направления современной лингвистики. XII. — СПб., 2003. — С. 42-51
- Теория измененных состояний сознания в контексте современной религиозной психологии = The theory of altered states of consciousness in context of modern psychology of religion / Н. В. Груздев, Д. Л. Спивак // VI Международный философско-культурологический конгресс «Дифференциация и интеграция мировоззрений: динамика ценностных ориентаций в современной культуре».
- Теория состояний сознания в аксиоматике У.Джеймса // Творение — творчество — репродукция : философский и религиозный опыт. — СПб., 2003. — С. 382—399. — (Междунар. чтения по теории, истории и философии культуры ; № 15).
2004
- Измененные состояния сознания: основные стратегии исследования / Н. В. Груздев, Д. Л. Спивак // Дифференциация и интеграция мировоззрений: экзистенциальный и исторический опыт. — СПб., 2004. — С. 324—331. — (Междунар. чтения по теории, истории и философии культуры ; № 20).
- Религиозно-психологические ориентации современных россиян и американцев: новые данные / Д. Л. Спивак, Н. В. Груздев // Точки = Puncta. — 2004. — Т. 4. — № 3-4. — С. 274—284.
- Русские маршруты в Европе — маршруты возрождения престижа России // Русская Европа. — 2004. — № 4. — C. 9.
- VII Международный философско-культурологический конгресс «Динамика ценностных ориентаций в современной культуре: поиск оптимальности в экстремальных условиях» : программа работы круглого стола.
- Linguistics of altered states of consciousness: problems and prospects // Journal of Quantitative Linguistics. — 2004. — Vol.11. — № 1. — Р. 27-32.
2005
- Метафизика Петербурга : французская цивилизация / С.-Петербург. отд-ние Рос. ин-та культурологии; отв. ред А. Д. Дридзо. — СПб. : Алетейя, 2005. — 528 с. — (Петербург. серия). — (Историческая книга). — Указ.: с. 483—525.
- Вступительное слово = Introduction // Крепостное право и его отмена: история и современность. — СПб., 2005. — С. 5-8.
- Заключительное слово = Conclusion // Крепостное право и его отмена: история и современность. — СПб., 2005. — С. 76.
- Изменённые состояния сознания и их корреляты / Ю. А. Гурко, Р. Г. Пиотровский, Д. Л. Спивак // Актуальные проблемы компьютерной лингвистики. — Минск, 2005. — С. 47-54.
- От проблемы истолкования в психоанализе — к проблеме истолкования религиозного текста / Д. Л. Спивак, А. Н. Коваль, Н. Л. Мусхелишвили, В. М. Сергеев // Религиоведение. — 2005. — № 2. — С. 88-97.
- Патологии речемыслительной деятельности и их лексико-статистические и информационные корреляты / Д. Л. Спивак, Ю. А. Гурко, О. Н. Ковалева, К. В. Пиотровская, Р. Г. Пиотровский, Ю. В. Романов // Актуальные проблемы теоретической и прикладной лингвистики и оптимизация преподавания иностранных языков. — Тольятти, 2005. — С. 3-8.
- East meets West — and West meets East: Spiritual and religious implications and challenges in Europe. — [2005].
Редактирование
- Крепостное право и его отмена: история и современность : материалы семинара, провед. в С.-Петербурге 17 дек. 2004 г. в рамках Междунар. года, посвящ. решением Ген. Ассамблеи ООН борьбе против рабства и его отмене, а также проекта ЮНЕСКО «Невольничьи пути» = Serfdom in Russia and its abolition: history and present day issues: Proceedings of seminar, conducted in the framework of the Internationak Year to commemorate struggle against slavery and its abolition, proclaimed by the UN General Assembly, and the UNESCO «Slave route» project in St.-Petersburg, Russia on Dec. 17th , 2004 / С.-Петербург. отд-ние Рос. ин-та культурологии и др. ; ред.-изд. кол.: Д. Л. Спивак (председ.) и др. — СПб. : Эйдос, 2005. — 164 с.: ил. — Текст парал. рус., англ. — Библиогр.: с. 84-86.
2006
- Актуальные проблемы теории культурной политики // Первый Российский культурологический конгресс : Программа. Тез. докл. — СПб., 2006. — С. 410.
- Базовые факторы индукции измененных состояний сознания / Д. Л. Спивак, Н. В. Груздев // Психологический журнал. — 2006. — Т. 27. — № 3. — С. 78-85. — Рез. англ.
- Вступительное слово / Л.Морева, Д.Спивак // Динамика ценностных ориентаций в современной культуре. — СПб., 2006. — С. 9-12. — (Междунар. чтения по теории, истории и философии культуры ; № 21).
- Особенности когнитивных функций при измененных состояниях сознания (на модели родового стресса) / Е.Господенок, Д.Спивак // А. Р. Лурия и психология XXI в. : конф. — 2002.
- An exploratory investigation into the association of neuroticization, cognitive style, and spirituality to reported altered states of consciousness / D.L.Spivak, N.V.Gruzdev // The International Journal of Transpersonal Studies. — 2006. — Vol. 25. — P. 56-61.
- Modern trends in religious psychology: results of a Russian-American case study = Tendances modernes en psychologie réligieuse: résultats d’une Etude russo-américaine // Pluralisme et reconnaissance = Pluralism and recognition. Programme : 5e Congrés des Chercheurs de l’Islam / 9e Congrиs International sur la Philosophie et la Culture. — Paris, 2006. — P. 67-68.
- Rediscovering Humility // Единство и многообразие в религии и культуре: философские и психологические корни глобальных противоречий. — СПб., 2006. — P. 20-21. — (Междунар. чтения по теории, истории и философии культуры ; № 21).
Редактирование
- Динамика ценностных ориентаций в современной культуре = Dynamics of values in contemporary culture / С-Петербург. отд-ние Рос. ин-та культурологии и др. — СПб., 2006. — 396 с. — (Междунар. чтения по теории, истории и философии культуры ; № 21).
- Единство и многообразие в религии и культуре: философские и психологические корни глобальных противоречий = Unity and diversity in religion and culture: еxploring the psychological and philosophical issues underlying global conflict / С.-Петербург. отд-ние Рос. ин-та культурологии и др. — СПб. : Эйдос, 2006. — 680 с. — (Междунар. чтения по теории, истории и философии культуры ; № 22). — Парал. тит. л., содерж.: англ.
- Первый Российский культурологический конгресс = The First Russian Congress in Cultural Research : Программа. Тез. докл. / Рос. ин-т культурологии МК РФ (С.-Петербург. отд-ние) ; Филос.-культурол. исслед. центр «Эйдос» (С.-Петербург. союз ученых) и др. ; редкол.: Д. Л. Спивак (председ.) и др. — СПб. : Эйдос, 2006. — 432 с. — Парал. тит. л., содерж., рез. ст.: англ.
2007
Перевод
- Гуннемарк, Э. В. Superполиглот : искусство изучать языки / авториз. пер. со швед. Д. Л. Спивака, И. М. Спивак. — М. : Яуза : Эксмо, 2007. — 286, [1] с. — (Super гений). — Библиогр.: с. 284—285.
2008
- Spivak D., Gruzdev N. Core religious experiences in cross-religious research // Pluralisme et reconnaissance: Defis des particularismes et des minorites. — Paris: IIIT France, 2008. pp. 373–387
2009
- Спивак Д. Л., Захарчук А. Г., Смирнова Т. Ю., Коротков А. Д., Спивак И. М. Особенности организации психической деятельности у долгожителей и их генетические корреляты // Фундаментальные науки — медицине. Тезисы докладов на конференциях и семинарах по научным направлениям Программы в 2009 году / Угрюмов М. В., Макоско А. А., Круговых В. В. (сост.). — М.: Слово, 2009. С. 164—165.
Напишите отзыв о статье "Спивак, Дмитрий Леонидович"
Примечания
- ↑ [www.ricur.ru/page.php?r=118&id=168 Российский институт культурологии/Спивак Дмитрий Леонидович]
- ↑ [www.ihb.spb.ru/actmain.htm Институт мозга человека / Группа по изучению нейрофизиологии мышления, творчества и сознания]
- ↑ Академик Г. В. Степанов, профессор Р. Г. Пиотровский. Предисловие // Спивак Д. Л. Лингвистика измененных состояний сознания. Л.: Наука, 1986. — 92 с.
- ↑ «Спивак Д. Л. Как стать полиглотом»: Лениздат; Л.; 1989 ISBN 5-289-00539-0
- ↑ Искусственно вызываемые состояния измененного сознания (на материале инсулинотерапии) и их лингвистические корреляты. — Физиол. человека, 1980, № 1, с. 141—147.
- ↑ Spivak D. L. Artificially induced altered states of consciousness (observations during insulin therapy) and their linguistic correlates. — Hum. Physiol. (USA), 1980, № 1—2, p. 75—81.
- ↑ Медведев В. И. Введение // Спивак Д. Л. Лингвистика измененных состояний сознания. Л.: Наука, 1986. — 92 с.
- ↑ [altstates.net/hbi/spivak-ascgenetics-2010 Спивак Д. Л., Захарчук А. Г., Смирнова Т. Ю., Якупова Г. С., Куприянова В. А., Спивак И. М. Изменённые состояния сознания и долголетие: психология и генетика] // Революция сознания: трансперсональные открытия, которые меняют мир. Материалы 17 Всемирный Трансперсональный Конгресс, 23—27 июня, 2010 г. / Сост. и ред. В. В. Козлов, В. В. Майков, В. Ф. Петренко — М.: МТА, МАПН, 2010. С. 301—309.
- ↑ [sites.google.com/site/issspivak/Home/materials/spivaketal-2009-stressdolgojiteli Спивак Д. Л., Захарчук А. Г., Смирнова Т. Ю., Коротков А. Д., Спивак И. М. Особенности организации психической деятельности у долгожителей и их генетические корреляты] // Фундаментальные науки — медицине. Тезисы докладов на конференциях и семинарах по научным направлениям Программы в 2009 году / Угрюмов М. В., Макоско А. А., Круговых В. В. (сост.). — М.: Слово, 2009. С. 164—165.
- ↑ [www.inpsycho.ru/index-96.htm НОУ ВПО «Институт Психоанализа»/Кафедра Трансперсональной психологии]
- ↑ [altstates.net/about-portal Международный портал «States of Consciousness»/Информация о портале]
Ссылки
- [www.altstates.net/hbi/ Официальный раздел международного интернет-проекта «States of Consciousness» с работами научной школы исследований ИСС Дмитрия Леонидовича Спивака и Леонида Ивановича Спивака]
Отрывок, характеризующий Спивак, Дмитрий Леонидович
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
