Спиритуализм (религия)

Спиритуализм (от лат. spiritualis — духовный, spiritus — дух) — религиозно-философское течение, в основе которого — вера в реальность посмертной жизни и возможность общения с духами умерших посредством медиумов (см. также спиритизм). При том, что теория и практика общения с духами существовала с далекой древности последователи спиритуализма считают датой рождения движения 31 марта 1848 года, когда появилось первое сообщение о том, что сёстры Кейт и Маргарет Фокс из Гайдсвилля, штат Нью-Йорк, вступили в общение с духом торговца-разносчика, якобы убитого бывшими владельцами дома и захороненного в подвале (в 1904 году под развалинами дома были действительно найдены человеческие останки).

В течение почти столетия движение развивалось: к 1897 году оно насчитывало более 8 миллионов последователей (только в США и Европе). Пережив пик возрождения после Первой мировой войны, во второй половине ХХ века спиритуализм постепенно утратил массовую популярность.

Культовая практика спиритуализма состоит из коллективных и индивидуальных спиритических сеансов, целью которых являются вызов духов умерших людей и общение с ними. Основные положения спиритуализма содержатся в «Декларации принципов», принятой в 1899 «Национальной ассоциацией спиритуалистских церквей», созданной в 1893 году в Чикаго, которая насчитывала (по данным на конец XIX века) около 20 тысяч членов. По различным оценкам, в мире в настоящее время насчитывается около 20 миллионов последователей спиритуализма.

Идеологические основы спиритуализма (спиритизма)

Во многом идеологическую и методологическую основу спиритуализма заложили в своих трудах Эммануэль Сведенборг (1688—1772), Франц Месмер (1734—1815) и Эндрю Джексон Дэвис (1826—1910), которые каждый по-своему исследовали вопросы, связанные с посмертной жизнью души и искали возможностей общения с потусторонним миром.

Сведенборг, описывавший свои опыты общения с духами, проводившиеся им в ясном сознании, первым в новейшей истории составил описание структуры «мира духов». Последняя отличалась от христианских представлений о потустороннем мире и его раем и адом и являла собой некую гамму сфер, по которой после смерти тела должна подниматься очищающаяся душа. Сведенборг считал, что «духи» служат посредниками в общении между человеком и Богом, причём последний временами сам поручает им такого рода миссии. Несмотря на то, что Сведенборг предостерегал от настойчивого поиска общения с духами, его примеру последовали многие.

Месмер не разработал метафизических теорий, но внёс практический вклад в становление спиритуализма. Он разработал технику гипнотизма (месмеризма), открывшую путь в трансовое состояние и таким образом, что, как предполагалось, облегчало процесс вхождения в контакт с «миром духов». В середине XIX века гастролирующие последователи месмеризма демонстрировали своё искусство на сцене, нередко рекламируя себя в качестве посредников в общении человека с божественным началом.

Своеобразный синтез философии Сведенборга и методов Месмера создал проповедник Эндрю Джексон Дэвис, создатель так называемой «гармонической философии» (англ. Harmonial Philosophy). Практикующий месмерист из штата Нью-Йорк, Дэвис обладал ясновидческими и целительскими способностями. Книга «The Principles of Nature, Her Divine Revelations, and a Voice to Mankind» (1847), текст которой был надиктован им в трансе, считается первым фундаментальным трудом эпохи спиритуализма. 31 марта 1848 года (в тот самый день, когда сёстры Фокс якобы установили контакт с духом умершего в Гайдсвилле, Дэвис в трансе записал следующие слова:

На рассвете этим утром теплое дыхание пронеслось над моим лицом и я услышал, как голос, нежный и сильный, произнес: «Брат мой, мы начали добрый труд — будь свидетелем, грядет жизненная демонстрация».

Оригинальный текст (англ.)  

About daylight this morning a warm breath passed over my face and I heard a voice, tender and strong, saying «Brother, the good work has begun — behold a living demonstration is born».

Начало движения и его расцвет

Ключевое событие, положившее начало спиритуализму (в его современной форме), произошло в 1848 году в доме фермера Фокса в Гайдсвилле. Начиная с некоторых пор там стали раздаваться шумы и стуки, которым жильцы не могли найти объяснения. Наконец 31 марта 1848 года одна из дочерей Фокса, Кейт (по утверждению членов семьи) успешно вошла в контакт с невидимой сущностью. Позже, при помощи соседей для «пришельца» ею были разработаны и использованы алфавит и код, позволявший стуками отвечать: «да» или «нет». Пользуясь предложенным способом общения, сущность проинформировала присутствующих о том, что является духом ограбленного и убитого путешествующего торговца. В результате раскопок был найден осколок кости с несколькими волосками (местный доктор утверждал, что находка является осколком человеческого черепа). В 1904 году (после того уже, как обе сестры умерли), произошло событие, которое, как считали многие, подтвердило истинность их показаний. В развалившейся стене подвала был обнаружен труп некогда замурованного сюда человека, который по всем признакам и был исчезнувшем торговцем.

После переезда в Рочестер, Нью-Йорк, сёстры Фокс, как утверждалось, обнаружили у себя медиумические способности и начали давать публичные сеансы. Уже в 1849 году они приобрели общенациональную известность, и даже позднейшее признание одной из них в том, что все их сеансы были мошенничеством, не поколебало веры многочисленных сторонников спиритуализма. К 1850 году волна спиритических сеансов захлестнула США. Некоторые из появившихся псевдорелигиозных кружков и обществ имели заведомо сомнителньую репутацию. Немало шуму наделал так называемый «Апостольский кружок»: он образовался в 1849 году в Оберне, действовал при посредничестве медиума миссис Бенедикт, и под руководством Джеймса Л. Скотта, священника-адвентиста из Бруклина. Вскоре (после объединения с общиной преподобного Томаса Лэйка-Харриса), кружок дискредитировал себя в лице последователей.

К числу последователей движения стали постепенно примыкать и уважаемые в обществе люди, в частности, преподобный А. Х. Джарвис, методистский священник из Рочестера, судья Эдмондс, бывший губернатор Толмедж, профессора Мэйпс и Хэйр. В 1851—1852 годы спиритуализмом (и спиритизмом — его практической стороной) заинтересовались учёные и исследователи; некоторые из них, поначалу настроенные скептически, впоследствии изменили свои взгляды.

Значительную роль в распространении идей спиритуализма сыграла Эмма Хардинг-Бриттен (впоследствии — автор книг «Современный американский Спиритизм» и «Чудеса XIX столетия»). Как отмечал А. Конан Дойль, сёстры Фокс были не первыми, кто обладал психическими способностями. Просто после того, как происшествие в Хайдвсвилле получило огласку, о своем опыте начали рассказывать люди, которые прежде делать этого не осмеливались.

Параллельно наблюдался рост интереса к спиритуализму в Англии — во многом благодаря усилиям Хардинг-Бриттен, в 1856 году вернувшейся на родину из США. Считается, однако, что первостепенная роль здесь принадлежала американке миссис Хайден, — медиуму, свои первые шаги на этом поприще сделавшей в 1852 году в Британии. Одним из первых представителей научного мира, наблюдавший её сеансы, был математик и философ профессор де Морган, рассказавший о своем опыте общения с потусторонним миром в книге «От материи к духу».

Вокруг миссис Хайден возникло множество интриг, связаннх, в основном, с попытками скептиков так или иначе опорочить её имя. Ощутимый удар по позициям последних нанес политик-социалист, приверженец спиритуализма Роберт Дэйл Оуэн:

Я терпеливо изучил историю этих явлений, исследовал все сопутствующие факты (подтверждённые неисчислимое число раз достойнейшими людьми), принял участие в четырнадцати сеансах с медиумом миссис Хайден, причём она предоставила мне все возможности для проверки, нет ли с её стороны какого-либо обмана. Я убеждён, что её действия не содержат никакого шарлатанства, более того, я считаю само это явление предвестником величайшего духовного переворота, который затронет самую суть жизни человечества. — Роберт Д. Оуэн.

— А.Конан Дойль. История спиритуализма. Глава 7

Эмма Хардинг-Бриттен писала о том, что именно это заявление известного материалиста возымело на общественное мнение решающее значение. В 1853 году миссис Хайден покинула Британию и многие её противники с радостью объявили это событие «началом заката» спиритуализма. Однако движение получило второе рождение в Йоркшире (после приезда сюда медиума Дэвида Ричмонда, американского шейкера), а затем и в Ланкашире.

В 1855 году на Британских островах появился американский медиум шотландского происхождения Дэниэл Данглас Хьюм, чьи сенсационные демонстрации породили вторую волну интереса к спиритуализму. Хьюм, за которым закрепилась слава «величайшего медиума всех времен», обладал (если верить спиритуалистам и некоторым исследователям) удивительными способностями, включавшими дар левитации (что демонстрировалось не раз в присутствии многих свидетелей, подтверждавших под присягой истинность своих показаний), и при этом поражал современников бескорыстием, отказываясь от вознаграждений.

Значительный вклад в развитие спиритуализма внёс французский автор и исследователь Аллан Кардек, чья «Книга Духов» (1857), написанная по утверждению автора в «соавторстве» с духами умерших, многими считается «библией спиритуализма».

В 1870 году приступил к исследованиям психических явлений британский химик Уильям Крукс, взявший под опеку медиума Флоренс Кук. Четыре года спустя опубликованный им полный отчет о работе вызвал такой скандал в научном мире, что начались даже разговоры об исключении его из рядов Королевского общества. В 1872-73 годах большую известность получил священник-мистик Стэнтон Мозес, специализировавшийся на получении автоматических посланий. В 1873 году была учреждена Британская национальная ассоциация спиритуалистов, а два года спустя доктор Альфред Рассел Уоллес выпустил свою знаменитую книгу «О чудесах в современном спиритуализме». В 1880—1890-х годах широкую известность получили сеансы с участием Эвзапии Палладино, проходившие под наблюдений многих известных учёных и специальных комиссий (профессор Кьяйа, профессор Ломброзо, Миланская комиссия, профессор Рише, сэр Оливер Лодж и др.)

Доклад Диалектического общества

Начиная со второй половины 60-х годов XIX века изучение спиритических явлений стало проводиться регулярно и последовательно, с участием многих известных представителей мировой (прежде всего, британской и французской) науки. В 1869 году был образован специальный комитет Диалектического общества, который свой первый отчёт о проделанной работе предоставил широкой общественности в 1871 году. В комитет вошли 34 участника самых различных профессий (доктор богословия, врачи, инженеры, адвокаты и др.), а также философ-рационалист Чарльз Бредлаф. Предполагалось участие профессора Гексли, но он отказался, заявив: «Даже если эти явления истинны, меня они не интересуют», чем вызвал недоумение многих коллег. Среди тех, кто выступил перед комитетом, были биолог Альфред Рассел Уоллес, миссис Эмма Хардиндж-Бриттен, Х. Д. Дженкин, Бенджамин Колмэн, Д. Д. Хоум, французский астроном Камилл Фламмарион и другие.

Комитет Диалектического общества, изначально настроенный по отношению к спиритическому феномену крайне скептически, выступил с итоговым заявлением, в котором, в частности, говорилось:

Четырнадцать свидетелей подтверждают, что видели руки или фигуры, не принадлежащие человеческому существу, однако столь же подвижные… Тринадцать свидетелей подтверждают, что слышали хорошо исполненные музыкальные пьесы в тот момент, когда никто из присутствующих не играл ни на каких музыкальных инструментах. <…> Восемь свидетелей подтверждают, что с помощью стуков, письменных сообщений или другими способами ими были получены точнейшие сведения о том, чего они не знали, но полностью подтверждённые в ходе последующих проверок.

— А. Конан Дойль. История спиритуализма. Глава 14

При том, что негативные свидетельства очевидцев не были убедительными (лорд Литтон предположил, что явления могут быть вызваны «естественными причинами, которые пока неизвестны», трое свидетелей сочли их «проявлением сатанинских сил»), британская пресса высмеяла доклад (исключение составлял «Спектейтор»). В 1884 году за исследование феномена взялась так называемая «Комиссия Зейберта». Она возникла после того, как Генри Зейберт, гражданин Филадельфии, завещал сумму в 60 тысяч долларов на учреждение кафедры философии в университете штата Пенсильвания при условии, что названный университет создаст комиссию по «тщательному и беспристрастному исследованию любых этических, религиозных или философских систем, претендующих на истинность и, в частности, современного Спиритизма».

Отчет, опубликованный в 1887 году, был крайне негативным, причем многие полученные данные остались без внимания. В частности, после того, как в присутствии медиума миссис Лорд зазвучали «вызванные голоса», которым сопутствовали необъяснимое свечение и прикосновения «невидимых рук» (о которых говорили присутствующие), председатель комиссии заявил: «Меня удовлетворит лишь фотография, запечатлевшая одного херувима на моей голове, по одному — на моих плечах и ангела — на груди», что в полной мере характеризует подход комиссии. При этом участники наблюдений произвели и совершенно обоснованные разоблачения медиумов-шарлатанов (в частности, на сеансе с участием Слэйда, к концу своей карьеры дискредитировавшего себя подлогами). По мнению А. Конан Дойля, отчет «Комиссии Зейберта» притормозил процесс выяснения природы психических явлений. Намного более конструктивной и объективной была деятельность возникшего в 1882 году Общества психических исследований.

Общество психических исследований

Первая попытка создания научного общества, которое объективно и непредвзято начало бы изучать природу спиритического феномена, была предпринята в 1875 году Сарджентом Коксом: именно он основал Психологическое общество Великобритании (англ. Psychological Society of Great Britain). После смерти Кокса в 1879 году общество было распущено, а 6 января 1882 года некоторые его бывшие участники собрались под председательством сэра Уильяма Барретта. 20 февраля того же года ОПИ начало свою деятельность — под руководством своего первого избранного президента, кембриджского профессора Генри Сиджвика. Одним из вице-президентов был преподобный Уильям Стейнтон Мозес. Своей задачей (сформулированной в Манифесте) ОПИ декларировало «…проведение организованных и систематических попыток исследования большой группы неоднозначных явлений, отнесённых к разряду месмерических, психических и спиритических». В числе деятелей науки, принявших участие в работе общества, были Уильям Крукс, Оливер Лодж, Альфред Рассел Уоллес, лорд Рэйли, Уильям Барретт, Уильям Джеймс, Джеймс Харви Гейслоп, Ричард Ходсон и Фредерик Мейерс. Все они, начав свою деятельность на позициях скептицизма, впоследствии в той или иной мере приняли спиритуализм и даже стали (Лодж, Барретт, Майерс) его активными апологетами.

Общество начало свою работу с экспериментального исследования передачи мыслей на расстояние. Этот феномен впервые был предложен для изучения Британскому обществу «За прогресс науки» в 1876 году сэром (впоследствии профессором) Уильямом Барретом. Параллельно велось изучение феномена, известного как «перекрёстная переписка»: этот способ общения с духами исключал возможность телепатической передачи мысли среди участников сеанса. Реальность этих двух явлений Обществом была официально подтверждена, хотя образцы «перекрестной переписки» содержали в себе множество странностей, требовали умелой расшифровки и вызывали ожесточённые споры. Зато камнем преткновения явился вопрос о «бесконтактном движении столов». Относительно его Обществом был сделан вывод, точно повторявший формулировки Диалектического общества (1869)..

В 1883 году британский спиритуалистический журнал «Лайт» сформулировал ряд противорений между ОПИ и Центральной Ассоциацией спиритов. «Спириты обладают убеждённой верой, более того, даже определённым Учением, объясняющим природу тех фактов, о которых Общество психических исследований не знает и не хочет знать. Оно занималось этими явлениями только с целью добывания новых показаний очевидцев для установления их истинности… Для Общества идеи о духовном сообществе, о задушевных беседах близких друзей, разделённых границами двух миров, то есть идеи, которыми так дорожат спириты, не представляют никакого интереса. Побеседовав со всеми членами Общества, мы выяснили, что оно изучает только кости и мускулы, не вникая в устройство душ и сердец», — говорилось в редакционной статье журнала. Самым непримиримым скептиком в первые годы существования общества оставался президент Седжвик, который, в частности, обвинял Кейт Фокс-Дженкин, что та «…писала на грифельной доске под столом своей ногой», а также в оскорбительном тоне отзывался и о двух других известных медиумах, в те годы имевших безупречную репутацию: Генри Слэйде и Уильяме Иглинтоне (в присутствии которого появлялись послания на грифельных досках). Мягкой критике подвергал деятельность ОПИ его вице президент Уильям Стэйнтон Мозес, жёсткой — сэр Оливер Лодж, который называл ОПИ «… обществом, созданным для замалчивания фактов, для огульного обвинения в шарлатанстве, для смущения умов и для отречения от Нового Откровения». Резкой критике подвергся и доктор Ричард Ходсон, отправившийся в Индию для встречи с мадам Блаватской, и высмеявший теософию, не вникнув в её суть.

С другой стороны, ОПИ в течение 15 лет изучало феномен бостонского медиума Леоноры Пайпер. Наблюдавшие её деятельность (в частности, профессора Уильям Джеймс из Гарварда, Джеймс Гейслоп из Университета округа Колумбия и все тот же Ричард Ходсон) пришли к единодушному мнению о подлинности её манифестаций. Именно в ходе этих исследований профессор Ходсон полностью отрекся от своего недавного скептицизма и объявил себя последователем спиритуализма.

В 1898 году Джеймс Гарвей Гейслоп, профессор логистики и этики Колумбийского университета, сменил доктора Ходсона в качестве главного эксперта Общества. Начав убежденным скептиком, он также резко изменил свою позицию — после того, как при посредничестве миссис Пайпер пообщался — сначала с покойными отцом и братом, а в 1905 году — с самим Ходсоном, незадолго до этого скончавшимся. Гейслоп оставил отчёты о 205 случаях подобных бесед, сам он был свидетелем и участником 152 из них. В ходе изучения «перекрестной переписки» постепенно на позиции спиритуализма перешли ученые, прежде занимавшие жестко материалистическое позиции: Джозеф Максвелл и Шарль Рише.

Спиритуализм в России

Первое проникновение спиритизма в Россию относится ко временам Екатерины II и имело отношение в большей степени к опытам последователей Месмера, нежели к прямым попыткам общения с потусторонним миром. Первые опыты русских магнетизеров были прекращены по прямому повелению императрицы. Интерес к «магнетизму» возрастал в 1810-х и 1830-х годах, что получило своё отражение в русской литературе (А. Погорельский, «Магнетизер», 1830, Н. И. Греч, «Черная женщина», 1834, В. Ф. Одоевский, «Косморама», 1840).

Массовое распространение спиритуализма в России относится к 70-м годам XIX века. В числе первых адептов спиритизма были декабрист Ф. Н. Глинка, В. И. Даль, а также П. В. Нащокин, создавший в 1853—1854 годах в Москве первый спиритуалистический кружок. Сын О. С. Пушкиной (сестры поэта) утверждал, что «…Она занималась одно время столоверчением, полагая что беседует с тенью брата Александра, который будто бы приказал сестре сжечь её „Семейную хронику“».

Массовое распространение явления в стране произошло в середине 1870-х годов, когда начал действовать кружок спиритуалистов, организованный А. Н. Аксаковым, профессором Петербургского университета зоологом Н. П. Вагнером и одним из известнейших химиков страны профессором А. М. Бутлеровым. Именно по их приглашению в Россию стали приезжать известные западноевропейские медиумы. В 1875 году «Вестник Европы» и «Русский Вестник» опубликовали серию статей Вагнера и Бутлерова, поразившие общественность именно тем, что в качестве апологетов спиритуализма выступили авторитетные ученые, придерживавшиеся материалистических взглядов. Главным их оппонентом стал Д. И. Менделеев. По его инициативе в 1875 году Физическое общество при Санкт-Петербургском университете образовало «Комиссию для рассмотрения медиумических явлений», устраивая сеансы с известными английскими медиумами, включая самого Хьюма (который женился дважды — на девушках из аристократических русских семей, причем первый брак был устроен при посредничестве царской семьи).

Известно, что в сеансах принимали участие Достоевский и Лесков. При этом Достоевский к последователям спиритуализма отнёсся резко отрицательно, деятельность же Менделеева — раскритиковал, как неадекватную всей глубине исследуемого явления. «Одним словом, спиритизм — без сомнения, великое, чрезвычайное и глупейшее заблуждение, блудное учение и тьма, но беда в том, что не так просто всё это, может быть, происходит за столом, как предписывает верить комиссия, и нельзя тоже всех спиритов сплошь обозвать рохлями и глупцами», — писал Достоевский.

Сатирически увлечение спиритизмом изображали Л. Н. Толстой («Плоды просвещения»), А. В. Амфитеатров («Княжна») и А. Ф. Писемский («Финансовый гений»). В начале XX века появились и литераторы-спиритуалисты (И. А. Карышев, Л. А. фон Нольде, В. И. Крыжановская-Рочестер). А. А. Панченко отмечает, что спиритизм совершенно особого рода проник и в крестьянскую среду. Он сроднился с практикой гаданий, причем вызываемым духом служил, как правило, «задавившийся» (повесившийся) и, соответственно, «нечистый» покойник, которого призывали «выкрикиванием» в печную трубу.

Спиритуализм в XX веке

Резкий всплеск интереса к спиритуализму был вызван Первой мировой войной. «Трагедия моей семьи только усилила желание поделиться с другими своими наблюдениями и выводами, — писал сэр Оливер Лодж, автор нашумевшей книги „Раймонд“ (рассказавшей о его общении с погибшим сыном). — Теперь я буду это делать, опираясь на печальный опыт собственных переживаний, а не прибегая к опыту других».

Смерть, коснувшись своим холодным дыханием почти каждой семьи, неожиданно возбудила интерес к вопросам жизни после смерти. Люди не только задавались вопросом: «Если человек умрёт, то может ли он ожить снова?», но и страстно желали установить связь с душами любимых и близких, так трагически ушедших из земного мира. Они жаждали «прикосновения родной руки и звука до боли знакомого голоса». Тысячи людей занялись исследованиями, но, как и в ранний период развития движения, первые открытия зачастую были сделаны теми, кто уже покинул этот мир. Газеты и пресса не могли противостоять давлению общественного мнения: истории о возвращении погибших воинов и — глубже — проблема жизни после смерти получили широкое освещение в прессе.

— А. Конан Дойль. История спиритуализма. Глава 23

Выяснилось, что многие медиумы начала века делали предсказания грядушей войны («Пророчества и предзнаменования Великой войны», Ральф Ширли, «Война и пророки», Герберт Терстон, «Военные предсказания» Ф. К. С. Шиллер, «Откровения ангелов» Оксли) и деталей военных действий (гречанка Софи, 6 июня 1914 года). Появились сообщения о вмешательстве потусторонних сил в ход военных действий (сообщение капитана У. Э. Ньюкама из 2-й Саффолкского полка о появлении призрачной фигуры перед германскими окопами). На лондонских сеансах миссис Э. А. Кэннок многие покойные солдаты сами называли свои имена, и впоследствии сообщения об их гибели подтверждались. Было зафиксировано множество случаев, когда погибшие появлялись на спиритических фотографиях, и это продолжалось в течение многих лет вплоть до начала 30-х годов.

Начиная с 1920-х годов развитие спиритуализма пошло по трём основным направлениям, каждое из которых существует по сей день. Последователи первого из них, условно причисленного к синкретизму (в его самом широком смысле), отвергли иерархии и догмы. Практикуя спиритизм в соответствии с традициями XIX века, по своим воззрениям они практически не отличаются от последователей New Age-философии и нео-паганизма. Вторая ветвь, сервайвализм (англ. survivalism), продолжает традицию эмпирического отношения к спиритическому феномену, заложенную Обществом психических исследований. Сервайвалисты отвергают религиозный и мистический подход, пытаясь к решению вопроса о жизни после смерти подходить с научных и рационалистических позиций.

Наконец, третье ответвление сблизилось с христианской церковью. Результатом этого союза, ещё недавно казавшегося немыслимым, явилось создание Национальной спиритуалистической ассоциации церквей (англ. National Spiritualist Association of Churches, в США) и Национального союза спиритуалистов (англ. Spiritualists' National Union) в Британии. В 1920-х годах возникли первые образовательные спиритуалистические учреждения: типичным сегодняшним примером можно считать Колледж Артура Финдлея (англ. Arthur Findlay College) в Станстед-холле. В 1931 году была создана Всемирная ассоциация христиан-спиритуалистов (GWSCA), в основу идеологии которой легла вера в существование Иисуса Христа (подтверждавшаяся спиритическими сообщениями, в частности, при участии медиума Уинифреда Мойеса). Параллельно в США возникла Ложа Белого голубя (White Dove Lodge): последователи её призывали не делать упор на общение с потусторонним миром, но вести праведную жизнь в соответствии с основополагающими принципами спиритуализма.

На сегодняшний день в Британии существует около 500 спиритуалистических церквей. Некоторые из них входят в Национальный союз спиритуалистов (англ. Spiritualists National Union), другие — в Христианский союз спиритуалистов (англ. Christian Spiritualist Union). Практика организованного спиритуализма здесь во многом напоминает христианские церковные службы: упор делается на «ментальную» часть с почти полным отказом от сеансов с материализациями и прочими эффектными (но уязвимыми для критики) проявлениями медиумизма.

Сближение спиритуализма с христианством привело к тому, что в 1937 году Англиканская церковь (под влиянием GWCSA) образовала специальную комиссию (её возглавили архиепископы Лэнг и Темпл) для проведения новых исследований спиритического феномена. В 1939 году комиссия обнародовала исторический доклад, опубликованный во многих газетах мира (включая Psychic News), где о спиритуализме в целом говорилось сдержанно и даже с некоторой симпатией.

Отношение в западном обществе к медиумам резко изменилось после того, как стало известно о трагедии Хелен Дункан, ставшей жертвой жестокого преследования со стороны властей. В 1933 и 1944 годах Дункан приговаривали к тюремному заключению за мошенничество, а в 1956 году на сеанс, где она проводила материализацию, ворвалась полиция. Если верить спиритуалистским источникам, в результате так называемого «эктоплазмического удара» Дункан тяжело заболела и скончалась месяц спустя. Радикальным образом изменил юридический статус медиума принятый в 1951 году «Закон о лже-медиумах» (англ. Fraudulent Mediums Act): он отменял действие «драконовского» «Акта о колдовстве» 1735 года (англ. Witchcraft Act) и фактически приравнивал официальных медиумов к религиозных служителям.

Литература

• [rassvet2000.narod.ru/easily.htm Аллан Кардек. Спиритизм в самом простом его изложении]
• [rumagic.com/html/avtor/kardek/spiritis.htm Аллан Кардек. Философия спиритуализма]

Академические исследования российских ученых

• Vinitsky I. Ghostly Paradoxes: modern spiritualism and Russian culture in the age of realism. Toronto, 2009
• Виницкий И. Ю. Общество мертвых поэтов. Спиритическая поэзия как культурный феномен второй половины XIX века // Новое литературное обозрение. М., 2005. № 1 (№ 71). C. 133—165
• Виницкий И. Ю. Мелькающие руки: Спиритическое воображение профессора Вагнера // Новое литературное обозрение. № 2 (№ 78), 2006. С. 179—198
• Виницкий И. Ю. Русские духи: Спиритуалистический сюжет романа Н. С. Лескова «На ножах» в идеологическом контексте 1860-х годов // Новое литературное обозрение. № 87. 2007
• Волгин И. Л., Рабинович В. А. Достоевский и Менделеев: антиспиритический диалог // Вопросы философии. № 11. 1971. С. 103—115.
• Панченко А. А. Спиритизм и русская литература: из истории социальной терапии // Труды Отделения историко-филологических наук РАН. М., 2005. C. 529—540
• Раздъяконов В. С. После Просвещения: западный спиритизм в поисках синтеза науки и религии // Обсерватория культуры. — М.: РГБ, 2008. — № 2. — С. 146—152.
• Раздъяконов В. С. Спиритизм и творчество В. С. Соловьева: увлечение, разочарование, критика // Религиоведение. — Благовещенск: АмГУ, 2009. — № 2. — C.73-83.
• [www.academia.edu/1179542/_1880-1890-_ Раздъяконов В. С. Расцвет и закат «экспериментального спиритизма» в России 80-90-х годов XIX века // Вестник РГГУ. — М.: РГГУ, 2010. — № 15. — С.162-171.]
• [www.academia.edu/4628169/_._._ Раздъяконов В. С. «Великое дело» ученых-спиритов: история Русского общества экспериментальной психологии и спиритический кружок Н. П. Вагнера // Вестник РГГУ. Серия «Философия. Религиоведение». — М., 2013. — C.141-153.]
• [www.academia.edu/4227646/_._._._._ Раздъяконов В. С. Христианский спиритизм Н. П. Вагнера и рациональная религия А. Н. Аксакова между «наукой» и «религией» // Вестник ПСТГУ. I: Богословие. Философия. — М.: ПСТГУ, 2013. — С.55-72.]

Ссылки

• www.rassvet2000.narod.ru/ - Русский Спиритический Сайт.
• [magazines.russ.ru/neva/2007/8/go11.html Н. Голь. Блюдечко с голубой каемочкой. «Нева», 2007, № 8]
• [enc.mail.ru/article/66100600 Спиритизм. «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона»]
• [enc.mail.ru/article/66100700 Спиритуализм. «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона» ]
• [enc.mail.ru/article/1900444416 Спиритуализм. «Российский Энциклопедический словарь»]
• [www.britannica.com/EBchecked/topic/560501/spiritualism/274868/History#tab=active~checked%2Citems~checked&title=spiritualism%20%3A%3A%20History%20--%20Britannica%20Online%20Encyclopedia Encyclopedia Britannica. Spiritualism]
• [transcommunication.org/ Интернет-библиотека: книги о спиритуализме и спиритизме]
• [www.lilydaleassembly.com/ Lily Dale Assembly]
• [www.cassadaga.org/ Cassadaga Spiritualist Camp]
• [www.nsac.org/ Национальная ассоциация спиритуалистских церквей]
• Dr. Raphael Polyakov — [raphael.eu.pn/nh/spirits.htm Consciousness After Death and Realm of Spirits] (англ.)

Отрывок, характеризующий Спиритуализм (религия)

Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.