Список артефактов Средиземья

В легендариуме Джона Р. Р. Толкина описывается значительное количество артефактов — предметов искусственного происхождения, сотворённых мастерами из числа Валар, Детей Илуватара (эльфов, гномов и людей), а также Врагами (Мелькор и Саурон).

Ниже приведён список наиболее известных из артефактов Средиземья вместе с краткой аннотацией по некоторым из них.

Артефакты сверхъестественного происхождения

Великие Светильники

Великие Светильники (англ. Two Lamps) — гигантские сосуды, созданные после прихода Валар в Арду и располагавшиеся на северной и южной оконечностях изначально плоского мира Арды.

Светильники были созданы тремя творцами из числа Валар — выкованы Аулэ, благословлены Вардой и приведены в действие Манвэ. Первый светильник — Иллуин (англ. Illuin) — был установлен на крайнем севере, второй — Ормал (англ. Ormal) — на крайнем юге Арды. На пересечении потоков света с севера и юга (то есть в области «экватора») Валар сотворили великий остров Альмарен, ставший их первой обителью в материальном мире.

Со дня сотворения Светильников ведёт своё начало вторая доисторическая эпоха Средиземья — Эпоха Светильников.

После строительства крепости Утумно Мелькор обрушил горы-столпы Хелкар и Рингил, на которых стояли Светильники. Вследствие этого произошёл катаклизм, в результате которого остров Альмарен погиб, а Валар были вынуждены переселиться в Аман.

На месте падения Иллуина позднее образовалось море Хелкар с заливом Куивиэнен. В ранних рукописях Толкина также упоминается море Рингил на юге, возможно, образовавшееся после сокрушения Ормала.

Драгоценности и украшения

Аркенстон

Аркенстон (англ. Arkenstone) — в книге «Хоббит» легендарный камень, откопанный гномами в глубинах Эребора. Самая большая ценность сокровищницы Эребора, называемый также «Сердцем Горы». Являет собой ограненный круглый алмаз (бриллиант) размером с голову ребёнка, излучающий неясное сияние.

Толкин, по-видимому, позаимствовал название камня от староанглийского слова earcanstān (также существуют написания eorcanstān, eorcnanstān и т. д.) или древнескандинавского jarknasteinn, означающего «драгоценный камень».

Также следует отметить сходство между описанием Сильмариллов и Аркенстона, что, в свою очередь, может означать принадлежность последнего к оным.

Железная корона

Железная корона (англ. Iron Crown) — один из атрибутов главного антагониста книги «Сильмариллион» — Мелькора (Моргота), Владыки Тьмы. Металлическая корона, в которую были вправлены похищенные из Валинора светоносные Сильмариллы.

Один из Сильмариллов был похищен из Железной Короны Береном.

После падения Мелькора Корона была разбита и превращена в железный ошейник, соединённый с цепью Ангаинор, которыми и был скован Мелькор.

Наугламир

Наугламир (англ. Nauglamír, в переводе с синдарина — «ожерелье гномов») — знаменитое произведение ювелирного искусства гномов Средиземья.

Создано для Финрода Фелагунда гномами Синих Гор в одно время с постройкой Нарготронда. Вынесено из руин Нарготронда Хурином и отдано им королю Тинголу, велевшему вставить в ожерелье принадлежащий ему Сильмарилл.

Гномьи мастера, которым была поручена работа, по её завершении заявили претензии на драгоценность. В вспыхнувшей ссоре Тингол был убит, как и большая часть гномов. Результатом стала война гномов Ногрода против Дориата, в ходе которой был разграблен Менегрот. Наугламир достался королю гномов Ногрода.

Остатки уходящей из Дориата армии гномов были разбиты зелёными эльфами под командованием Берена и энтами у горы Долмед. Король Ногрода был убит, но перед смертью он проклял Наугламир и все остальные сокровища Дориата.

Впоследствии Наугламир носила Лютиэн, затем её сын Диор. Диор был убит в битве с сыновьями Феанора, предъявившими права на Сильмарилл. Эльвинг, дочь Диора, бежала из Менегрота в Гавани Сириона, захватив с собой Наугламир. Эльвинг вышла замуж за Эарендила, который с помощью Сильмарилла смог добраться до Валинора.

Нимфелос

Нимфелос (англ. Nimphelos, в переводе с синдарина — «белоснежная») — драгоценная жемчужина, описанная в «Сильмариллионе».

Вероятнее всего, добыта эльфами народа Кирдана в море Белегаэр, а затем передана ими в дар королю Дориата. В свою очередь, была отдана Тинголом гномам Белегоста в качестве вознаграждения за постройку Менегрота. Согласно Толкину, жемчужина была размером с голубиное яйцо.

Королевские регалии дома Элендила

Звезда Дунэдайн

Звезда Дунэдайн (англ. Star of the Dúnedain) — серебряная брошь в виде многолучевой звезды, носимая Следопытами Севера, происходящими из Арнора. Упоминается во «Властелине Колец».

Следопыты Дунэдайн, пришедшие к Арагорну в Дунхарроу, носили звёзды на своей одежде в качестве застёжки для плащей на левом плече. Они служили непременным атрибутом их одеяния и были единственным украшением, которое Следопыты носили в своих странствиях. Звезда также использовалась как почётная награда; после событий Войны Кольца Арагорн подарил такую звезду Сэмуайзу Гэмджи, в то время мэру Мичел Делвинга.

Звезда Элендила

Вместе со Скипетром Аннуминаса Звезда Элендила (англ. Star of Elendil) была главным символом королевского дома Арнора. Камень основы был выполнен из эльфийского кристалла эльфами-Нолдор и вставлен в оправу из мифрила для ношения, по обычаям Нуменора, на челе вместо короны. Так, Звезду Элендила носила Сильмариэн, которая впоследствии передала её по наследству своим потомкам, Владыкам Андуниэ, вплоть до последнего из них — Элендила. Элендил и его сын Исилдур носили Звезду как знак королевского достоинства в Северном Королевстве, однако Звезда была утеряна в Андуине, когда Исилдур был убит орками на Ирисных Полях. Точная её копия была изготовлена эльфами в Ривенделле для сына Исилдура, Валандила; эта вторая Звезда впоследствии носилась тридцатью девятью королями и предводителями Дунэдайн Арнора, вплоть до и включая Арагорна.

Звезду Элендила также называли Элендилмиром (англ. Elendilmir), «драгоценным камнем Элендила», Звездой Севера и Звездой Северного Королевства.

Первоначальная Звезда была найдена агентами Сарумана, искавшими Кольцо Всевластья, и позднее извлечена королём Элессаром из сокровищ Сарумана в Изенгарде после Войны Кольца. Элессар очень почитал оба Элендилмира: первый — за его древнее происхождение, второй — как наследие его тридцати девяти предшественников. Вторую Звезду король носил, проводя время в восстановленном Северном Королевстве.

Кольцо Барахира

Кольцо, подаренное Барахиру эльфийским владыкой Финродом Фелагундом в награду за спасение его жизни в Дагор Браголлах. Служило символом вечной дружбы между Финродом и Домом Беора. Руку Барахира вместе с кольцом отрубили и унесли орки, убившие его, но впоследствии её вернул Берен, сын Барахира, отомстив за убийство отца. Берен положил руку в могилу Барахира вместе с его телом, а кольцо оставил себе и впоследствии носил.

— Ты можешь предать меня смерти, но я не приму от тебя прозвища низкорождённого, или шпиона, или раба. Кольцо Фелагунда, которое он дал Барахиру, моему отцу, свидетельствует, что мой род не заслужил такого прозвища от любого из эльфов, будь даже он король!
Слова его звучали гордо, и все взгляды обратились на кольцо, в нём сверкнули зелёные камни, творение нолдор в Валиноре. Это кольцо формой было подобно двум змеям с изумрудными глазами, и головы их встречались под короной из золотых цветов, которую одна поддерживала, а другая пожирала. То был знак Финарфина и его рода.

— Толкин Дж. Р. Р. О Берене и Лютиэн // Сильмариллион / Пер. с англ. З. А. Бобырь.

Позже Берен использовал кольцо как свой знак, когда он искал помощи Финрода в деле добычи Сильмарилла из Ангбанда.

Кольцо перешло по прямой линии от Берена Диору, затем дочери Диора Эльвинг и её сыну Элросу, который принёс его в Нуменор во Вторую Эпоху. Оно стало наследственным сокровищем королей Нуменора, пока король Тар-Элендил не отдал его своей старшей дочери Сильмариэн, которой не было позволено наследовать трон после него. В свою очередь, она отдала кольцо своему сыну Валандилу, первому из владык Андуниэ. Так оно передавалось по наследству владыкам Андуниэ вплоть до последнего из них, Амандила, отца Элендила, и таким образом пережило катастрофу при падении Нуменора.

В Третью Эпоху кольцо снова передавалось по прямой линии от Элендила Исилдуру, от Исилдура — королям Арнора, а затем — королям Артэдайна. Последний король Артэдайна, Арведуи, отдал кольцо народу лоссот из Форохела в благодарность за помощь, полученную от них. Позднее оно было выкуплено у снежных людей дунаданами Севера и сохранялось в Ривенделле.

Кольцо Барахира было передано Элрондом Арагорну, сыну Араторна, когда ему было сообщено его настоящее имя и происхождение, — вместе с обломками Нарсила. В 2980 году Третьей Эпохи, в Лотлориэне, Арагорн отдал кольцо Арвен Ундомиэль в знак обручения с ней.

Ничего не сказано о судьбе кольца в Четвёртую Эпоху, но, скорее всего, оно продолжало передаваться по наследству королями Арнора и Гондора, потомками Арагорна и Арвен, или же ушло в могилу на Керин Амрот вместе с Арвен.

Кольцо было одним из старейших артефактов Средиземья (если не самым старым), ибо было изготовлено Финродом в Валиноре ещё до исхода нолдор.

В экранизации Питера Джексона «Властелин Колец», в фильме «Две крепости» это кольцо замечательно просматривается на руке Арагорна, когда он в знак приветствия протягивает руку Гриме Червеусту (которую Грима не принял).

Корона Гондора

Корона Гондора (англ. Crown of Gondor) — главный знак королевского достоинства Гондора. Также называлась Крылатой Короной, Серебряной или Белой Короной и Короной Элендила.

Во «Властелине Колец» Толкин описывал корону так:

Формой она была похожа на шлемы Стражей Цитадели, только гораздо выше, была вся белая, а крылья по её сторонам были сделаны из жемчуга и серебра в виде крыльев морской птицы, поскольку то был символ королей, пришедших из-за моря. Семь адамантов были вставлены в обруч, а на верхушке её был единственный камень, сияние которого устремлялось вверх, как огонь.

— Толкин Дж. Р. Р., "Властелин Колец", том III "Возвращение короля", книга VI, глава 5 "Король и правитель"

В письме Толкин описывал корону как «очень высокую, как короны в Египте, но с прикрепленными крыльями, смотрящими не прямо назад, а слегка под углом». Он также сделал набросок короны, приведённый в книге.

Первой короной был шлем, который носил Исилдур в ходе Битвы в Дагорладе. Шлем его брата Анариона был разбит камнем, который убил его в ходе осады Барад-Дура.

Позже, в правление короля Атанатара II Алкарина (1149—1226 гг. Т. Э.), из серебра и драгоценных камней была изготовлена новая корона, которую носили все последующие короли Гондора. Традиционно корона передавалась отцом своему наследнику перед его смертью. Если наследник не присутствовал в тот момент, когда король умирал, корона устанавливалась на могилу короля, и его наследник должен был позже один прийти в Усыпальницу и забрать её.

В 2050 году Т. Э. Король-Чародей вызвал последнего короля Гондора, Эарнура, на поединок. Эарнур оставил корону на могиле своего отца, Эарнила II, ушёл в Минас Моргул и пропал там без вести. С этого времени в отсутствие короля Гондором правили Правители-Наместники. Корона же оставалась в Усыпальнице, а как знак своей власти наместники использовали белый жезл.

Перед коронацией Арагорна как короля Элессара наместник Фарамир пошел в усыпальницу и забрал корону из гробницы Эарнила. Она была помещена в ящик, сделанный из чёрного дерева лебетрона, скреплённого серебром, и перенесена к Большим Воротам Минас Тирита четырьмя Стражами Цитадели. Арагорн поднял корону и, цитируя Элендила в момент его прибытия в Средиземье, провозгласил на квенье:

Эт Эарелло Эндоренна утулиэн. Синомэ маруван ар Хилдиньяр тэнн Амбар-мэтта!
(«Из-за Великого Моря прибыл я в Средиземье. В этом месте я и мои наследники будем жить до скончания века!»)

— Толкин Дж. Р. Р. Властелин Колец: том III «Возвращение короля», книга VI, глава 5 «Король и правитель»

Затем, по просьбе Арагорна, Фродо Бэггинс принял корону и отнёс её Гэндальфу, который возложил её на голову Арагорна.

Будучи королём, Арагорн носил и корону Гондора, и Скипетр Аннуминаса, который являлся главным символом королевского достоинства в Арноре. Таким образом, оба королевства были вновь объединены под его властью. Перед своей смертью в 120 году Ч. Э. Арагорн передал корону и скипетр своему сыну и наследнику Эльдариону.

В фильме Питера Джексона «Властелин колец: Возвращение короля» показана корона (которую носил Вигго Мортенсен, исполнявший роль Арагорна), радикально отличающаяся от описанной Толкином: так, она представляла собой обруч, а не шлем, без каких-либо крыльев.

Скипетр Аннуминаса

Скипетр Аннуминаса (англ. Sceptre of Annúminas) — главный символ королевского достоинства в северном королевстве Арнор.

Изначально Скипетр был посохом Владык Андуниэ в Нуменоре и представлял собой серебряный жезл, созданный по образу скипетра Королей Нуменора (который был утрачен вместе с королём Ар-Фаразоном при падении Нуменора в 3319 году В. Э.). Однако Элендил, сын последнего Владыки Андуниэ, забрал посох своего отца с собой при бегстве в Средиземье, где он позже основал королевства Арнор и Гондор. В отличие от королей Гондора, носивших корону, короли Арнора носили только скипетр. Поскольку в течение нескольких столетий короли Арнора правили из города Аннуминас, скипетр получил название Скипетра Аннуминаса.

Когда Северное королевство было разделено в 861 году Т. Э., скипетр перешел к королям Артэдайна. После прекращения его существования в 1974 году Т. Э. скипетр, в числе прочих фамильных реликвий дома Исилдура, хранился в Ривенделле, в доме Элронда.

К концу Третьей Эпохи скипетру Аннуминаса было уже более пяти тысяч лет, и он являлся старейшим артефактом, сделанном людьми в Средиземье. В канун Середины Лета 3019 года Элронд принес скипетр в Минас Тирит и передал его Арагорну, королю Элессару, как символ его власти над Арнором, также как и над Гондором.

Элессар

Элессар (англ. Elessar, в переводе с квенья — «эльфийский камень», также известный как Эльфийский Берилл) — в легендариуме Толкина драгоценный зелёный камень (берилл), вручённый Галадриэль Арагорну в Лотлориэне как символ надежды на возрождение. Камень был помещён в серебряную оправу, изображавшую орла с распростёртыми крыльями.

Согласно текстам «Книги утраченных сказаний», существовало два камня, называвшихся Элессар. Первый был создан эльфийским мастером Энердилом из нолдор в Гондолине, который подарил его дочери короля Тургона, Идрили. Та, в свою очередь, передала этот камень в дар своему сыну, Эарендилу, а он унёс его на Запад.

Согласно другой легенде, второй Элессар был создан во Вторую эпоху после разрушения Белерианда и переселения последних нолдор Средиземья в Эриадор. Создателем его стал искуснейший мастер и король нолдор Келебримбор. Он наделил камень магической силой, после чего подарил Галадриэль. Пользуясь его мощью, она сделала леса Лотлориэна прекраснейшими в мире Средиземья, однако после того, как получила во владение кольцо Нэнья, передала Элессар своей дочери — Келебриан. От неё камень перешёл к её дочери — Арвен, а затем к Арагорну.

Магические устройства

Зеркало Галадриэль

Зеркало Владычицы Галадриэль — магическая чаша, находившаяся в Лориэне и показывавшая видения из прошлого, настоящего или будущего. «По моему слову Зеркало может открыть многое. Одним оно покажет их затаённые желания, другим — совершенно неожиданные вещи. Если предоставить Зеркалу свободу, даже я не буду знать, что оно покажет», — сказала Владычица Галадриэль, обращаясь к хоббитам из Братства Кольца, предлагая им заглянуть в будущее. Но видения не всегда происходят на самом деле: если смотрящий обладает непреклонной волей, они могут вовсе не произойти.

Зеркало Галадриэль находилось в саду, на южном склоне Карас Галадон. Там на невысоком каменном постаменте стояла большая чаша, а рядом — серебряный кувшин. Само зеркало представляло собой эту чашу, наполненную водой. Именно в это зеркало посмотрел Сэм и увидел, что произошло с Широм, пока хоббиты из Братства Кольца отсутствовали дома.

Фиал Галадриэль

Фиал Галадриэль (англ. Phial of Galadriel) — хрустальный сосуд, содержащий в себе свет Эарендила, отражённый в воде фонтана, наполняющего Зеркало Галадриэль. Фиал был прощальным даром Галадриэль Фродо, когда он покинул Лориэн. Он обладал способностью сиять в темных местах и придавать силу и мужество, а его свет вселял надежду и храбрость. С помощью фиала Фродо мог преодолевать свою тягу к Кольцу, а Сэм использовал фиал, чтобы напугать и ослепить Шелоб. Также фиал помог разрушить чары врат крепости Кирит Унгол. После Войны Кольца Фродо унёс фиал с собой на Запад.

Оружие

Англахэл (Гуртанг)

Англахэл (синд. Anglachel) — один из двух мечей, выкованных Эолом Тёмным Эльфом из сплава метеоритного железа с созданным самим Эолом искусственным металлом галворном, который отличался чёрным цветом. Впоследствии меч носил Турин Турамбар, который перековал его и назвал Гуртангом. По легенде, у меча была собственная воля, также он разговаривал с Турином перед тем, как тот использовал его для самоубийства.

Название «Англахэл» содержит синдаринские корни «анг» («железо»), возможно, «ллах» («скачущий огонь») и, возможно, «эль» («звезда»). Комментаторы собрали эти корни в вероятные переводы этого названия («Железная горящая звезда» или «Железо горящей звезды»), но сам Толкин не привел точного перевода.

«Гуртанг» переводится в Списке имен и географических названий «Сильмариллиона» как «железо смерти» (от синдаринских корней «гурт» («смерть») и «анг» («железо»)).

Ангрист

В переводе с синдарина — «рубящий железо». Кинжал, выкованный великим кузнецом Телхаром из Ногрода, принадлежал Куруфину. Берен, забравший его у Куруфина, использовал Ангрист для того, чтобы вырезать Сильмарилл из железной короны Моргота. При попытке вырезать ещё один камень клинок сломался, и обломок оцарапал щёку спящего Моргота.

В более ранней версии истории Берена в «Книге утраченных сказаний» он использовал обычный домашний нож; мотив вовлечения Куруфина в дела Берена появился позже.

Ангуирэл

Меч, выкованный Эолом Тёмным Эльфом, близнец Англахэла, переданного Тинголу в Дориате, согласно тексту «Сильмариллиона». Ангуирэл находился у Эола, пока не был украден его сыном Маэглином при бегстве в Гондолин вместе со своей матерью Аредэль. Синдаринская этимология названия неясна.

Аэглос

Копьё, носимое Гил-Галадом (согласно «Сильмариллиону» и «Неоконченным сказаниям»). В переводе с синдарина — «снежная вершина». В некоторых переводах название передаётся как Аиглос. Судьба копья после гибели Гил-Галада неясна.

Гламдринг

Гламдринг из кинотрилогии «Властелин Колец»

Гламдринг в представлении художника

Гламдри́нг (синд. Glamdring) — эльфийский меч, неоднократно упоминаемый в литературных произведениях Дж. Р. Р. Толкина. Согласно легендариуму Толкина, принадлежал королю Гондолина Тургону.

Первое упоминание об этом мече встречается в повести Дж. Р. Р. Толкина «Хоббит, или Туда и обратно», где волшебник Гэндальф нашёл его в пещере трёх окаменевших троллей. Гламдринг в переводе с синдарина означает «Молотящий врагов». Гоблины называли его просто «Колотун», но уточнено, что корень glam означает не «враг» («враги), а «орк» («орки»). В Третью Эпоху Гэндальф стал последним и единственным владельцем этого меча.

На клинок нанесены эльфийские руны, однако нигде в книге они не озвучены. В «Хоббите» он описан как меч с эфесом, украшенным драгоценными камнями, и обладающий красивыми ножнами. В «Неоконченных сказаниях» о прибытии Туора в Гондолин говорится, что «меч Туора был белым и с золотом, в ножнах из слоновой кости», — несмотря на то, что тут Гламдринг не упоминается по названию, разумно предположить, что речь идёт о нём, так как писал это Толкин уже после «Хоббита» и «Властелина колец».

В фильмах Питера Джексона на меч были нанесены эльфийские руны языка синдарин. В повести «Хоббит» отмечается тот факт, что даже Гэндальф не смог распознать эти руны, и только Элронд в Ривенделле помог ему в этом.

Как и все мечи эльфийской работы, Гламдринг светится синим или белым огнём, если орки находятся рядом (так же, как и Жало Бильбо Бэггинса и Оркрист Торина Дубощита, которые тоже были выкованы в Гондолине). Однако в кинотрилогии Питера Джексона в присутствии орков светится только Жало — это заметно во время сцены боя в Мории, а также в эпизоде после поединка Сэма с Шелоб у Кирит-Унгола).

Драконий шлем Дор-ломина

Драконий шлем Дор-ломина (англ. Dragon-helm of Dor-lómin), также известен как Шлем Хадора (англ. Helm of Hador) — шлем, которым владели и пользовались люди-правители Дома Хадора (в частности, сам Хадор, Хурин и Турин Турамбар). Был изготовлен великим кузнецом гномов Ногрода, Телхаром, для короля гномов Азагхала (однако для Азагхала он оказался велик), который, в свою очередь, подарил его Маэдросу, сыну Феанора, а тот — Фингону. Фингон же подарил его Хадору, владыке Дор-ломина, после чего он и получил своё название.

Вид шлема был великолепен: он был отделан золотом по серой стали, а на верхушке шлема располагалась статуэтка дракона Глаурунга Обманщика. У шлема также имелось забрало «как и у большинства гномьих шлемов». Вид шлема вселял страх в сердца врагов носящего его.

Шлем был передан Турину Турамбару его отцом, Хурином, где-то между 463 и 473 гг. П. Э., который, в свою очередь, тоже получил его от своего отца, и так далее. Поскольку шлем являлся реликвией Дома Хадора (и сам Хадор также носил его), иногда его называли «Шлемом Хадора». Однако, Хурин был менее крупным человеком, чем его предшественники и не испытывал удобства, нося шлем. Также он говорил, что предпочитает смотреть на врага собственными глазами.

Турин, однако, был крупнее своего отца и к тому же смог раскрыть магические свойства древнего шлема. Он имел способность защищать своего обладателя от любых ран, больших или малых: «Сила была в нём, которая охраняла любого, кто носил его, от смерти или раны, меч, коснувшийся его, ломался, а дротик, попавший в него, отлетал в сторону».

Окончательная судьба шлема неизвестна. Предполагают, что он был похоронен вместе с Турином (хотя достоверно это относится только к сломанному мечу Турина Гуртангу).

Жало

Жа́ло (англ. Sting, другие варианты перевода — Терн, Шершень) — короткий меч (кинжал), прототипом которого послужил древнегреческий меч ксифос, найденный хоббитом Бильбо в пещере троллей во время его путешествия к Одинокой горе, описанного в повести «Хоббит, или Туда и обратно».

Согласно канонам мира Дж. Р. Р. Толкина большинство эльфийских мечей и кинжалов, в случае приближения орков и гоблинов начинает светиться голубым светом. Таким свойством обладал и Жало. На мече были выгравированы охранные руны на синдарине, которые гласят: «Маэгнас — моё имя. Я отрава паука».

По замыслу автора меч был сделан эльфами Гондолина в Первую Эпоху для войн с Морготом, а точнее, вероятно, для сражений с пауками, потомками Унголианты, которые тогда ещё были весьма многочисленны, и выступали на стороне сил Тьмы, но попал в злые руки после разрушения Гондолина. История меча во время Второй и Третьей Эпох неизвестна, но, вероятно, меч переходил из рук в руки, пока не попал в сокровищницу (пещеру) троллей в восточном Эриадоре. Этот меч вместе с Гламдрингом и Оркристом (тоже выкованными в Гондолине) обнаружили в пещере троллей Гэндальф с Бильбо и гномами весной 2941 года Третьей Эпохи.

В «Хоббите» Бильбо назвал свой меч Жалом после битвы с пауками в Лихолесье в которой он с лёгкостью расправлялся с пауками, благодаря волшебным свойствам Жала — и толстую шкуру паука, и прочные нити паутины он разрубал с одного удара и не лип к ним. Во «Властелине колец», осенью 3018 года Третьей Эпохи в Ривенделле Бильбо подарил его вместе с мифриловой кольчугой своему племяннику Фродо Бэггинсу.

Когда весной 3019 г. Т. Э. Голлум привёл к Шелоб Фродо и Сэма, направлявшихся к вулкану Ородруин, чтобы уничтожить Кольцо Всевластья. Шелоб ужалила и уже готова была утащить Фродо в своё логово, но его выручил Сэм, ранивший паучиху Жалом.

Оркрист

Оркрист (англ. Orcrist) — меч из легендариума Джона Р. Р. Толкина.

Первое упоминание об этом мече встречается в произведении Дж. Толкина «Хоббит, или Туда и обратно», в соответствии с которым волшебник Гэндальф нашёл его в пещере трёх окаменевших троллей. В переводе с синдарина Оркрист означает «Сокрушитель гоблинов» (сами гоблины называли его «Кусач»). Впоследствии гном Торин Дубощит стал его владельцем.

Как и все мечи, выкованные эльфами, Оркрист светится синим или белым огнём, если орки находятся рядом, как и Жало Бильбо Бэггинса и Гламдринг Гэндальфа, которые тоже были изготовлены эльфами из погибшего города Гондолина.

После гибели Торина в Битве Пяти Воинств меч хранился на его могиле в глубине Одинокой Горы. Согласно легендам гномов, при приближении врагов Оркрист начинал светиться, поэтому на цитадель гномов нельзя было напасть, застав гномов врасплох.

Рингил

Рингил (англ. Ringil, в переводе с синдарина — «холодная звезда» или «холодная искра») — меч короля нолдор Финголфина, упоминается в «Сильмариллионе» и «Балладах Белерианда». Его удар ощущался как сильнейший холод, а лезвие сверкало бледным огнём, как лёд. Именно этим клинком король Финголфин нанёс Морготу семь болезненных и неисцелимых ран в поединке у врат Ангбанда.

Сооружения и реликвии

Камень Эреха

Также назывался Чёрным Камнем. Был принесён в Средиземье из Нуменора Исилдуром и установлен на вершине холма Эрех. Во «Властелине Колец» описывается так:

На вершине холма чернел большой камень, наполовину вросший в землю. Странным и нездешним выглядел он. Многие верили, что когда-то он упал с неба, но те, кто не забыл предания Западного Края, говорили, что его принёс и установил здесь славный Исилдур

— Толкин Дж. Р. Р. Том 3 «Возвращение короля», книга 5, глава 2 «Выбор Арагорна» // Властелин Колец / Пер. с англ. Н. Григорьевой и В. Грушецкого.

На вершине холма стоял чёрный камень, круглый, как шар, и высотой в рост человека, хотя половина его была погружена в землю. Он казался неземным, как будто упал с неба, во что и верили некоторые; но те, кто ещё помнил сказания запада, говорили, что камень принесен из руин Нуменора и установлен здесь Исилдуром

— Толкин Дж. Р. Р. Т.3 «Возвращение Государя» (книга 5, глава 2 «Шествие Серой дружины» // [www.vlastelinkolec.ru/books/Index16-2.htm Властелин Колец] / Пер. с англ. В.С. Муравьева и А.А. Кистяковского.

На этом камне местные племена поклялись в верности Исилдуру, но предали его и стали Мёртвыми из Дунхарга.

Кресла Зрения и Слуха

Кресло Зрения (англ. Seat of Seeing) — каменный трон, построенный на вершине Амон Хен для наблюдения за приграничными областями Гондора. Стоял на четырёх вырезанных из камня колоннах в середине плоского круга, выложенного каменными плитами. Добраться до Кресла Зрения можно было с помощью лестницы.

Двадцать пятого февраля 3019 года Т. Э., убегая от Боромира, который попытался завладеть Кольцом Всевластья, Фродо Бэггинс добрался до вершины Амон Хен. Он залез в Кресло Зрения, внезапно получив возможность видеть на сотни миль от себя во всех направлениях. По-видимому, такие возможности были обусловлены Кольцом (которое Фродо не снимал во время бегства); когда Арагорн через несколько минут сел в это же кресло, его зрение не было усилено аналогичным образом.

Двойник Кресла Зрения, Кресло Слуха (англ. Seat of Hearing), было построено на вершине Амон Лау на противоположном берегу Андуина.

Столпы Аргоната

Монумент, состоящий из двух огромной величины статуй, высеченных в скалах и изображающих Исилдура и Анариона, стоящих по обе стороны реки Андуин на северных подходах к Нен Хитоэль.

Фигуры были изготовлены примерно в 1240 году Третьей Эпохи по приказу короля Ромендакила II, чтобы обозначить северную границу Гондора, хотя ко времени прохода Аргоната Братством Кольца 25 февраля 3019 года Третьей Эпохи Гондор сильно уменьшился в размерах.

Каждая из фигур представала собой статую, увенчанную короной и шлемом, с боевым топором в правой руке. Левая рука была поднята в жесте, выражающем вызов врагам Гондора.

Также известны как Ворота Королей и Столпы Королей.

Умбарская колонна

Монумент, воздвигнутый дунэдайн, приплывшими в Средиземье после падения Нуменора в Умбаре, в память о высадке там сил Ар-Фаразона и победе над Сауроном. Он был воздвигнут на высочайшем холме, господствовавшем над гаванью, и представлял собой высокую белую колонну, увенчанную хрустальным шаром, собиравшим лучи Солнца и Луны и сиявшим, как яркая звезда. Свет, исходящий из шара, в ясную погоду был виден даже на побережье Гондора и далеко в море. Однако после второго возвышения Саурона и подпадения Умбара под влияние его слуг, этот памятник унижению Саурона был уничтожен.

Еда и питьё

Крам

Крам (англ. Cram) — напоминающий печенье хлебец, выпекавшийся людьми Эсгарота и Дейла, которым они снабдили гномов Торина для похода к Одинокой Горе. Описан в «Хоббите», упоминается во «Властелине Колец». Будучи очень питательным, крам использовался для поддержания физической формы и питания в длительных путешествиях. Он был не таким приятным с виду и менее вкусным, чем похожий эльфийский хлеб лембас; Толкин описывал его в юмористическом тоне, как средство «для упражнения челюстей», нежели как приятную на вкус еду. Как и в случае с лембас, вероятно, что Толкин позаимствовал идею крама от галет — твёрдых сухарей, которые использовались в длительных морских путешествиях и военных походах как основной вид пищи. Этот хлеб представлял собой смесь муки, воды и соли, которые смешивались и запекались до твёрдого состояния и сохранялись месяцами при условии хранения в сухости.

Лембас

Лембас (синд. Lembas), в русском переводе также путлиб — эльфийские питательные хлебцы, описываемые в произведениях Джона Р. Р. Толкина. Продукт упоминается в книгах Толкина «Сильмариллион» и «Властелин колец». Хорошая пища для путешественников, так как не черствеет и не теряет своих вкусовых качеств. Хлеб имеет коричневатый цвет снаружи и цвет сливок внутри. В книгах, рецепт приготовления хлебцев строго охраняется эльфами. Хлебцы имеют свой прообраз и несут сакральный смысл. Считается, что «тёмные», отрицательные персонажи (например, Голлум или орки) есть лембас не смогут. В «Неоконченных преданиях» в снаряжение нуменорских воинов входили питательные хлебцы и фляга с жидкостью, по описанию Толкина, хуже лембаса и мирувора, но достаточно чтобы нуменорец добрался от Ирисной низины до Лориэна, Мории или Великого Зеленолесья.

Медовая лепёшка

Медовая лепёшка (англ. Honey-cake) — дважды испечённая лепёшка, секретом приготовления которой владели оборотень Беорн и его потомки, Беорнинги. Описана в «Хоббите», упоминается во «Властелине Колец». Аналогично краму и лембас, лепёшки долгое время поддерживают человека свежим и сытым. Они более вкусны, нежели крам, но вследствие большого содержания мёда вызывают жажду.

Мирувор

Мирувор (англ. Miruvor, вариант перевода — здравур) — описанная во «Властелине Колец» тёплая благоухающая настойка эльфов. Придаёт пьющему её новые силы и бодрость. Мирувор использовался эльфами во время их празднеств. Рецепт изготовления мирувора не раскрывался эльфами, но считалось, что он делался из мёда неувядающих цветов, росших в садах Йаванны. Элронд передал флягу с мирувором Гэндальфу перед выходом Братства Кольца в поход. Во время снежной бури на Карадрасе Гэндальф дал каждому из членов Братства по глотку настойки для преодоления навалившейся на них усталости и холода. Ещё по глотку они выпили во время привала, а третий глоток — после того, как вошли в подземелья Мории. На тот момент ценная жидкость уже практически закончилась.

Мирувор также упоминается в песне-плаче Галадриэль, которую она пела, когда Братство покидало Лориэн:

Йени вэ линтэ йулдар аваниэр ми оромарди лиссэ-мируворэва Андунэ пелла…
(Долгие годы прошли, как быстрые глотки сладкого мёда (мирувора) в высоких чертогах на крайнем Западе…)

— Толкин Дж. Р. Р., "Властелин Колец", том I "Братство Кольца", книга II, глава 8 "Прощание с Лориэном"

Точный перевод слова «мирувор», или «мируворэ», неизвестен, но Толкин сравнивал этот напиток с нектаром олимпийских богов, поэтому в качестве возможного этимологического значения приводил словосочетание «победитель смерти».

Напиток энтов

Напиток энтов (англ. Ent-draught) — во «Властелине Колец» (том II «Две крепости») необычайно освежающее и ободряющее питье энтов, сделанное из вод горных родников на Метедрасе. Эти родники являлись истоком реки Энтова Купель, и вода их обладала особенными свойствами.

Когда Мериадок Брендибак и Перегрин Тук выпили из Энтовой Купели воды и помыли в ней ноги, они почувствовали себя бодрыми, а раны их зажили. Когда Древобород принес Мерри и Пиппина в свой дом, он дал каждому из них чашу напитка энтов, налитого из каменного кувшина. Хоббиты обнаружили, что это та же вода, что они пили из Энтовой Купели, но гораздо более ободряющая. Они почувствовали, как сила напитка проходит сквозь них, а их волосы начали расти и курчавиться. Напиток обладал вкусом или запахом, напоминающим легкий лесной ветерок. На следующее утро Древобород дал хоббитам напиток энтов из другого кувшина. Этот, в отличие от первого, был более насыщающим и имел землистый, более насыщенный вкус. Напиток обладал такой жизненной силой, что хоббиты действительно увеличились в росте после того, как выпили его. Их точный рост не зафиксирован, но подразумевается, что они превзошли Бандобраса Тука, рост которого был самым высоким, письменно зафиксированным у хоббитов, и составлял 4 фута 5 дюймов (135 см).

В фильме Питера Джексона «Властелин колец: Две крепости» сцена, в которой Мерри и Пиппин пьют напиток энтов, включена только в расширенную версию. В этом эпизоде Пиппин вырастает выше Мерри, к большому сожалению последнего. Далее следует возглас Мерри: «Мир снова стал нормальным!», который он издает после того, как видит, что Пиппин уменьшился до своего привычного размера.

Орочье питьё

Орочье питьё (англ. Orc «vitality drink») — во «Властелине Колец» (том II «Две крепости») жидкость неизвестного происхождения, которой Углук, предводитель отряда урук-хай Сарумана, напоил пленных и ослабевших Мерри и Пиппина. Она придала им силы в ходе их путешествия в Изенгард. Питьё обжигало при употреблении вовнутрь, оно создало у Мерри «горячее яростное жжение» изнутри. Напиток также снял или притупил его телесную боль, позволив хоббиту встать. Несмотря на ободряющее свойство, напиток практически не насыщал пьющего.

В расширенной версии киноадаптации «Двух крепостей» Питера Джексона орк с силой вливает что-то в глотку Мерри, когда Пиппин просит воды.

Прочие

Ангаинор

Ангаинор (англ. Angainor) — цепь, использовавшаяся для сковывания Мелькора (позже ставшего известным как Моргот) в Чертогах Мандоса.

Она была выкована Вала Аулэ и сдерживала Мелькора в течение трёх веков. В конце Первой Эпохи Мелькор был снова скован Ангаинором, а его Железная Корона была переделана в ошейник.

Прочих сведений об этой цепи в «Сильмариллионе» немного. Толкин более полно описывает её при первом упоминании в «Книге утраченных сказаний» (которые были частично включены в более поздние концепции). Там её название звучит как Ангаино (англ. Angaino):

И вот, Аулэ собрал шесть металлов: медь, серебро, олово, свинец, железо и золото, и взяв понемногу от каждого сотворил своим волшебством седьмой, который он назвал тилкал (англ. Tilkal), и были у него и свойства всех шести, и многие свои собственные. Цвет его был светло-зелёный или красный в зависимости от света, и нельзя его было разрушить, и только Аулэ мог ковать его. И сковал он могучую цепь, сделав её из всех семи металлов, сплавленных чарами в вещество величайшей твёрдости, и блеска, и гладкости…

— Tolkien, J. R. R. (1984), Christopher Tolkien, ed., The Book of Lost Tales, Part One, Boston: Houghton Mifflin, "The Chaining of Melko", ISBN 0-395-35439-0

Далее в этой же книге говорится, что после того, как Тулкас и Аулэ пленили Мэлко (как тогда Толкин называл Мелькора),

… сразу же был он обмотан тридцать раз цепью Ангаино.

Валарома

Валарома (кв. Valaróma, в переводе с квенья — «могучий рог» или «рог Валар») — рог Вала Оромэ.

… Звук его подобен восходу солнца, поднимающегося из багрянца, или яркой молнии, разрезающей облака.

— Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Сильмариллион. - Валаквента (любое издание).

Когда юные эльдар слышали звуки Валаромы, они знали, что Оромэ защищает их, преследуя слуг Моргота.

Вингилотэ

Вингилотэ (кв. Vingilótë) — корабль, на котором Эарендил и Эльвинг приплыли в Аман, для того чтобы от имени людей и эльфов Средиземья просить милости и помощи Валар. Название на квенья означает «Пенный цветок», на синдарине звучит как Вингилот (синд. Vingilot).

Направляемый светом Сильмарилла, Эарендил провёл Вингилотэ через Сумрачные Моря в Благословенный Край — Аман, став первым смертным, которому удалось это сделать. Однако ему не было позволено вернуться в Средиземье, кроме как для того, чтобы присоединиться к войску Валар в ходе Войны Гнева против Моргота.

После Войны Гнева Эарендил с Сильмариллом на челе направил Вингилотэ в небо, откуда камень вечно сияет в облике утренней звезды (эквивалентной Венере).

Галворн

Галворн (англ. Galvorn) — металл угольно-черного цвета (возможно, сплав), созданный Эолом Темным Эльфом после того, как он стал великим мастером работы с металлами, изучив это искусство у гномов Ногрода и Белегоста. Этот уникальный металл был таким же прочным, как сталь гномов, невероятно ковким и устойчивым к повреждениям металлическим оружием. Из галворна была выкована броня Эола (которую он постоянно надевал, покидая свой лесной дом), а также знаменитый чёрный меч Турина Турамбара Гуртанг и его близнец Ангуирэл.

Эол открыл все свои секреты своему сыну Маэглину, который позже вместе со своей матерью сбежал в Гондолин. Таким образом, существует возможность того, что эльфийские кузнецы Гондолина также научились делать броню из галворна. В истории «О Туоре и его приходе в Гондолин», включенной в «Неоконченные сказания», Туор видит Стражей Города в броне из странного чёрного металла. Этим металлом мог быть галворн.

Гронд

Гронд — огромный таран, выкованный в Мордоре Сауроном у Барад-Дура в Т. Э. и предназначавшийся для пробивания любых ворот и преград во время Осады Минас Тирита. В момент, когда все тараны Сауронова воинства ломались о ворота нижнего яруса Белого Города, только Гронд сумел пробить их.

В книге описывается так: «...Осадные машины ползли по полю, и между ними покачивался на толстых цепях громадный таран, больше сотни футов длиной. Долго ковали его в тёмных кузнях Мордора; страховидная оконечина из воронёной стали являла собой подобие волчьей морды с ощеренной пастью, и на ней были начертаны колдовские разрывные письмена. Именовался он Гронд, в память о древнем Молоте Преисподней».

Итильдин

Итильдин (англ. Ithildin, в переводе с синдарина — «лунно-звёздный (свет)») — сплав на основе мифрила, созданный эльфами-Нолдор в Эрегионе. Использовался для украшения ворот, дверей и коридоров. Итильдин становился видимым только в свете Луны или звёзд. Западные Врата Мории были украшены изображениями и рунами из итильдина.

Считается, что «лунные руны» на карте Трора, описанные в «Хоббите», были также выполнены итильдином.

Книга Мазарбул

Книга Мазарбул (англ. Book of Mazarbul) — летопись неудачной экспедиции Балина для реставрации Морийского королевства гномов, которая закончилась разгромом его отряда орками. В переводе с кхуздула Мазарбул означает «записи, летопись»; соответственно, и зал, где хранилась книга, назывался так же. Книга описана в «Братстве Кольца».

Книга Мазарбул охватывает пять лет. Её писали разные гномы, используя руны Мории и Дейла, а также эльфийские буквы. Последняя запись была внесена в книгу незадолго до финальной атаки орков, полностью уничтожившей остатки отряда Балина: «Они идут». Когда Братство пришло в Зал Мазарбул в Мории много лет спустя, Гэндальф обнаружил сильно пострадавшую книгу Мазарбул. Он отдал её Гимли, который, в свою очередь, передал её Даину.

Для публикации «Братства Кольца» Толкин в реальности создал несколько страниц из книги (те, которые Гэндальф читает вслух), но их включение в публикацию посчитали непрактичным. Однако в некоторые более поздние издания они все-таки были включены.

Рог Гондора

Рог Гондора (англ. Horn of Gondor) — фамильная реликвия Наместников Гондора, также назывался Великим Рогом.

Рог был изготовлен Ворондилом Охотником в Третьей Эпохе. Ворондил охотился на быков у моря Рун и впоследствии сделал рог из рога одного из быков, убитого им (Толкин называл этих зверей «быками Оромэ»). В дальнейшем он передавался по наследству в линии Наместников Гондора.

В ходе Войны Кольца Боромир, сын Дэнетора, обладал Рогом Гондора, как и все прочие старшие сыновья действующих Наместников в течение веков. Боромир заявлял, что если рог услышат в пределах границ Гондора, то его владельцу придут на выручку.

Когда Боромир был убит в финале книги «Братства Кольца», Рог Гондора был разрублен надвое орками. Арагорн возложил обломки рога на погребальную ладью Боромира. Позже обломки рога были прибиты волнами Андуина к берегу, где они были обнаружены его братом, Фарамиром. Таким образом Дэнетор и узнал о смерти сына.

Светильники Феанора

Светильники Феанора (англ. Fëanorian lamps) — магические светильники, дававшие голубое свечение от пламени, заключенного в белый кристалл. Их свет не мог быть потушен ветром или водой.

Эти светильники были сделаны в Валиноре и использовались нолдор, а названы были в честь их изобретателя, Феанора. Несмотря на то, что нолдор в Средиземье прославились в том числе и этими светильниками, секрет их изготовления был утерян. Гелмир из Дома Финарфина нёс с собой такой светильник, когда он встретил Туора. В этой же истории светильники упоминаются ещё раз, в тот момент, когда Туор и Воронвэ видят Элеммакила и его стражей в Гондолине.

Другой момент, когда такой светильник появляется в легендариуме, — это история Нарн-и-Хин Хурин (Повесть о детях Хурина) в более ранних произведениях Толкина, где Гвиндор из Нарготронда, эльф, совершивший побег из Ангбанда, обладал таким светильником. Также такой светильник помог Белегу узнать Гвиндора в лесу Таур-ну-Фуин. Этот момент был проиллюстрирован самим Толкином. Когда Белег Куталион был убит, именно свет такого светильника открыл Турину, что он убил своего друга. Однако в опубликованной версии «Сильмариллиона» светильники Феанора не упоминаются.

Другими объектами, также имевшими способность излучать неотражённый свет, были Сильмариллы, Аркенстон и фиал Галадриэль.

Эльфийские плащи

Плащи, подаренные Братству Кольца Галадриэль и Келеборном. Они выглядели серыми или зелёными, меняя цвет в зависимости от освещения. Служили для маскировки тех, кто их носил. Толкин утверждал, что серые эльфийские плащи впервые начали делать ещё в Белерианде эльфы Митрима.

Литература

• Письма: Carpenter, Humphrey, ed. (1981), The Letters of J. R. R. Tolkien, Boston: Houghton Mifflin, ISBN 0-395-31555-7
• Фостер: Foster, Robert (1971), The Complete Guide to Middle-earth, New York: Del Rey, ISBN 0-345-32436-6

Отрывок, характеризующий Список артефактов Средиземья

– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.