Список войн и сражений Средиземья

В легендариуме Дж. Р. Р. Толкина описано множество войн и сражений, происходивших в землях Амана, Белерианда, Нуменора и Средиземья. Они описаны в таких книгах, как «Сильмариллион», «Хоббит», «Властелин колец», «Неоконченные сказания» и других произведениях, изданных посмертно под редакцией Кристофера Толкина. Ниже приведён список битв вымышленного мира Средиземья в хронологическом порядке.

Валианская Эпоха

Первая битва Валар и Мелькора

Первая битва произошла ещё до того, как Арда полностью обрела форму. На этих бесплодных землях Мелькор начал войну с Валар и, будучи сильнейшим из них, побеждал в ней до тех пор, пока не пришёл на помощь Валар непобедимо сильный и смелый дух — Тулкас. В глубине небес, где он обитал, прослышал он про битву, разыгравшуюся в Арде, и вздрогнула земля от раскатов его смеха, когда вышел он на битву с Мелькором. В бою его ярость не знала границ, и, не выдержав смеха и гнева воина, Мелькор отступил, скрывшись во внешнем мраке за Стенами Ночи. Там он долгое время и находился, вынашивая свои тёмные замыслы, и с тех пор возненавидел Тулкаса. В Арде же надолго воцарился мир.

Эпоха Светильников

Разрушение Светильников

Когда Валар вошли в Арду, то, приведя в порядок равнины, моря и горы, решили создать себе жилище и дать миру свет, ибо бушевавшее до этого пламя к тому времени ушло в глубины земли. И вот, Аулэ создал два гигантских светильника — Иллуин на севере и Ормал на юге, Варда наполнила их, а Манвэ — благословил. И наступил на земле нескончаемый день, и все семена, посеянные до этого Йаванной, пошли в рост. В центральной же области земли, в середине Великого Озера, они создали остров Альмарен, где и жили, любуясь юным миром.

Однажды Манвэ решил устроить великий пир, и Валар вместе с Майар отправились туда. К тому же, Аулэ и Тулкас устали от постоянных трудов, и им был необходим отдых.

Однако Мелькор даже во внешнем мраке узнал о празднике Валар, ибо были у него уже тогда тайные друзья и шпионы среди Майар, которых он совратил на свою сторону, и обуяла его великая зависть и ненависть ко всем творением Валар, которые он жаждал подчинить себе. Выбрав момент, когда Тулкас, взявший тогда в жёны Нэссу, уснул, он собрал всех преданных ему духов, перебрался через Стены Ночи и начал постройку своей крепости Утумно на севере мира. Валар же не заметили его из-за яркого света Иллуина.

Однако когда Валар увидели, что с севера начали исходить зло и ненависть, принеся в мир многочисленные бедствия, они поняли, что Мелькор вернулся, и начали искать его тайное убежище. Однако Мелькор решил нанести удар первым, и в 3450 году по валианскому летоисчислению уничтожил оба Великих Светильника, обрушив их колонны. Альмарен был уничтожен, очертания Средиземья и баланс вод и суши в нём оказались настолько нарушенными, что Валар отправились на западный континент Аман и основали там своё новое жилище — страну Валинор.

Мелькор же ускользнул и, хотя Тулкас пытался догнать его, скрылся в подземельях Утумно. Валар же пытались спасти из хаоса разрушения всё, что было можно, и не стали на этот раз пытаться победить Мелькора. Они также опасались и снова перестраивать Средиземье, ещё не зная, где находится место пробуждения детей Эру Илуватара, которым ещё предстояло прийти в назначенный срок, скрытый от Валар.

Эпоха Деревьев

Пленение Мелькора, разрушение Утумно

Переселившись в Валинор, Валар долго жили там в блаженстве, в то время как Мелькор в Утумно укреплял свою мощь и бодрствовал, собрав вокруг себя духов, верных ему, самыми страшными из которых были балроги, зловещим обликом подобные самому Мелькору. В Утумно также расплодились ужасные чудовища, позже долго тревожившие мир, а Мелькор распространил свою власть и на юг Средиземья. Недалеко от северо-западных берегов моря он построил себе ещё одну крепость и арсенал, чтобы защититься от возможного нападения Валар со стороны Амана, крепость эта называлась Ангбанд. Командовать им Мелькор поставил своего самого верного слугу — Майа Саурона.

Из всех Валар Йаванна и Оромэ чаще всего бывали в Средиземье. Они приносили остальным Валар тревожные вести, и однажды Йаванна, выступая на совете Валар, призвала их очистить мир от зла перед приходом в него старших Детей Илуватара — эльфов. Тулкас поддержал её, но Манвэ остудил его пыл, заметив, что время для битвы с Мелькором ещё не пришло.

Вскоре у Куивиэнен проснулись эльфы и долго жили там, там же нашёл их и Оромэ. Однако Мелькор распространял среди эльфов панические слухи о чёрном всаднике, похищающем неосторожных, и многие эльфы сторонились Оромэ. Кроме того, по легенде, сам Мелькор брал в плен заплутавших квенди, после чего обращал в своих рабов. А самым мерзким его деянием было то, что из зависти к эльфам и в насмешку над ними долгими пытками и мучениями он вывел из них отвратительную расу орков, в глубине души ненавидящих своего хозяина и боящихся его.

Желая оградить эльфов от мрака Мелькора Валар по совету Илуватара решили объявить войну Мелькору и вернуть себе власть над Ардой. Этому сразу обрадовался Тулкас, а Аулэ огорчился, предвидя многочисленные разрушения, которые принесёт война.

Армию Валар, вышедшую из Амана, Мелькор встретил на северо-западе Средиземья, и последовала недолгая схватка, закончившаяся победой Валар и обратившая весь тот край в руины. Мелькор же отступил в Утумно, и Валар начали его осаду. Осада продолжалась долго, и немало битв произошло в ходе неё, но эльфам об этом ничего неизвестно. В конце концов врата Утумно пали, залы обрушились, а Мелькор укрылся в самом дальнем подземелье. Тогда вперёд вышел Тулкас и вызвал Мелькора на поединок, в ходе которого он был повержен и пленён.

Тогда сковали Мелькора цепью Ангаинор, выкованной Аулэ, и с завязанными глазами привели на суд Валар в Маханаксар. И, хотя он и молил о прощении, ему присудили три века заключения в крепости Мандоса, и только после этого мог он снова просить о помиловании.

Несмотря на поражение Мелькора, его крепости не были окончательно разрушены: самые глубокие подземелья Валар не смогли обнаружить и уничтожить. В них оставалось ещё много чудовищных слуг Мелькора, другие же бежали во тьму и скитались там, ожидая своего времени. Не был найден также и Саурон.

Затмение Валинора

После того, как срок заключения Мелькора закончился, ему было даровано прощение и возможность жить в Валиноре под надзором. В то же самое время эльфы, старшие дети Илуватара, по большей части переселились в Валинор и жили там в блаженстве. Мелькор же ненавидел эльфов, помня, что именно из-за них претерпел огромные унижения, однако усердно имитировал своё полное исправление и раскаяние, помогая советами всем, кто в них нуждался. Видя это, Манвэ через некоторое время даровал ему полное прощение и свободу передвижения, ибо верил, что зло Мелькора излечено. Однако Ульмо и Тулкас не доверяли раскаянию Мелькора, несмотря на повиновение решению Манвэ.

В то время Феанор, величайший мастер эльфов-нолдор, сын короля Финвэ, создал три драгоценных кристалла — Сильмариллы, в которых горел смешанный свет Древ Валар. Мелькор же, узнав об этом, страстно возжелал обладания этими камнями и прикладывал все усилия, чтобы уничтожить Феанора и положить конец дружбе эльфов и Валар. В частности, он принялся распускать среди эльфов сплетни о том, что они на самом деле пленники Валар, которые завидуют их красоте и мастерству и удерживают в Валиноре, решив отдать обширные просторы Средиземья ещё не проснувшимся смертным людям. Долго пришлось работать Мелькору, однако со временем многие эльфы поверили этой лжи.

Также он решил поссорить между собой сыновей Финвэ, распуская слухи о том, что Финголфин задумал лишить Феанора главенства в Доме Финвэ и наследия престола нолдор, а Финголфину и Финарфину говоря, что надменный Феанор задумал прогнать их из Тириона, полностью повелевая безвольным отцом. В результате нолдор начали тайно делать оружие и доспехи, а на собрании, созванном Финвэ, между сыновьями Финвэ произошла ссора, во время которой Феанор обнажил свежевыкованный меч. Об этом узнали Валар, и Феанор предстал пред их судом, на котором вскрылась вся ложь Мелькора. Манвэ, опечалившись произошедшим, присудил Феанору двенадцать лет заключения в северной крепости Форменос, а Мелькора приказал взять под стражу, однако он, узнав о суде над Феанором и предвидя приговор Валар, к тому времени уже скрылся из Валмара. Вместе с Феанором в изгнание отправился и Финвэ, оставив правление Финголфину, Сильмариллы Феанор также взял с собой. Перед бегством Мелькор пришёл к Феанору в Форменос и пытался уговорить его бежать вместе с ним, однако Феанор не пустил его на порог и раскрыв его потаённую жажду Сильмарилов выгнал прочь. Оскорблённый Мелькор умчался из Валинора, подобно чёрной тени.

Валар ожидали, что Мелькор отправится на север, в сторону своих старых крепостей, и отправили погоню за ним, однако Мелькор добрался до южной пустыни Аватар, где встретился с чудовищным порождением тьмы, демоном-паучихой Унголиант, которую он уже давно подкупом привлёк на свою сторону. Мелькор уговорил её отправиться в Валинор, где обещал дать ей всё, что она пожелает, в обмен на исполнение всех его приказов.

В Валиноре был в то время праздник, и все Валар, Майар и эльфы собрались на Таникветиле для вознесения хвалы Эру Илуватару; и Мелькор знал об этом. На празднике Феанор, призванный из изгнания, и Финголфин помирились, однако в то же самое время Мелькор и Унголиант добрались до зелёного холма Эзеллохар, где росли Два Древа. И Мелькор ранил Древа своим копьём, а Унголиант высосала их сок своим чёрным клювом, и Древа погибли, а Валинор погрузился во тьму. После этого Унголиант окутала Мелькора своим мраком, и они умчались прочь. Манвэ же увидел облако тьмы, несущееся на север и понял, что причина произошедшего — Мелькор, и послал за ним в погоню Тулкаса и Оромэ, однако во тьме они не смогли найти его.

В это время огромная толпа собралась у холма Эзеллохар, и Йаванна сказала, что Древа можно было бы вернуть к жизни, только взяв их свет из сотворённых Феанором Сильмариллов. Феанор же с негодованием отказался, решив, что Валар такие же как Мелькор и пытаются хитростью украсть Сильмарилы. В это время прибыли гонцы из Форменоса и принесли печальную весть о том, что Мелькор приходил туда и, убив Финвэ, не побоявшегося противостоять ему, разрушил крепость и забрал все драгоценности нолдор, включая и Сильмариллы. Тогда в отчаянии Феанор проклял Мелькора и назвал его Морготом, Чёрным Врагом мира, и проклял тот час, когда пришёл по зову Валар на Таникветиль. Однако, если бы он и был в Форменосе, то был бы также убит, что и замышлял сделать Моргот.

Все эти события впоследствии привели к принесению Феанором и его сыновьями страшной клятвы, принесшой нолдор и прочим народам Средиземья неисчислимые беды и лишения, описанные в «Квента Сильмариллион».

Резня в Альквалондэ

Резня в Альквалондэ (англ. Kinslaying at Alqualondë) — первый и самый известный конфликт из числа Братоубийственных войн (англ. Kinslaying), впервые описанный в «Сильмариллионе». В повествовании о Резне рассказывается о битве между эльфами-нолдор, ведомых Феанором, и их сородичами, эльфами-тэлери.

Открыто выступив против воли Валар, Феанор побудил множество нолдор покинуть Валинор, чтобы уйти из рабства (что было на самом деле ложью, которую Моргот распустил среди нолдор, чтобы поссорить эльфов и Валар, и Феанор не был исключением) в свободные земли Средиземья, сразиться с Тёмным Владыкой Морготом, дабы отомстить за убийство Верховного короля нолдор Финвэ и вернуть украденные Морготом Сильмариллы, в которых были заключены судьбы Арды и благословенный свет Древ. Единственный представляющейся возможным путь в Средиземье, пролегал через море на кораблях (Хэлкараксэ считалось непреодолимым), которые нолдор строить не умели. Тогда Феанор привёл своё войско к стенам Альквалондэ и стал просить эльфов-мореплавателей — тэлери присоедениться к мятежу и уйти с ними, или же помочь в переправлении в Средиземье. Но тэлери и их король, Ольвэ, отказались покинуть берега Валинора, но так же отказали в любой помощи нолдор-бунтовщикам (перевозка нолдор в Средиземье, помощь в строительстве собственного флота, предоставление тэлери нолдор своих кораблей, во временное пользование) из-за своего послушания Валар.

Получив отказ, Феанор пришёл в ярость, так-как нолдор оказали помощь впервые прибывшим к берегам Валинора тэлери, в строительстве Альквалондэ, после же, не раз щедро одаряя друзей-тэлери множеством драгоценных камней (которыми те усеяли свои берега). Теперь же, тэлери отказали в ответной помощи давним друзьям. Нолдор под предводительством Феанора вошли в Альквалондэ и попытались украсть суда тэлери. Те, в свою очередь, защищая корабли от грабителей, сбросили многих закованных в доспехи нолдор в море. Тогда обнажились мечи и, в конечном итоге Резни, многие (возможно, сотни) эльфов с обеих сторон были убиты. Будучи слабо вооружёнными, тэлери всё же смогли какое-то время защищаться, отбрасывая нолдор Феанора, пока не подоспело второе войско нолдор под предводительством Фингона сына Финголфина, которые увидев как убивают их собратьев, и не разбираясь, кто прав, а кто виноват (а возможно, считая, что тэлери специально выступили против нолдор по приказу Валар, желавших удержать их от ухода в Средиземье), мгновенно вступило в схватку и опрокинуло слабое сопротивление мореходов. В итоге многие из тэлери были убиты, а их корабли захвачены . Посланцы тэлери прибыли с вестями о резне к Валар, но те не удерживали нолдор от ухода, и воспрепятствовали майа Оссэ из свиты Ульмо обрушить на них могущество морской стихии. Однако другая майа из свиты Ульмо, Уинен, оплакала погибших тэлери — в результате всегда спокойное море разразилось необычайной бурей, которая потопила вместе с захватчиками-нолдор, немало кораблей, что были для тэлери столь же драгоценны, как камни для нолдор, труд их душ, коего им никогда не содеять снова.

Однако вскоре гнев Валар всё же явил себя по настоящему, и на бунтовщиков-нолдор вообще, и Дом Феанора в частности, обрушилось Проклятие (Пророчество) Мандоса, сулившее им горе, беды, раздоры, предательства и гибель - либо от оружия, либо от угасания (усталости от мира). Некоторые, вняв пророчеству, повернули назад, но большинство нолдор продолжило путь.

Хотя тэлери простили вероломство нолдор к концу Первой Эпохи, они отказались принять участие в боевых действиях во время Войны Гнева, однако перевезли войска эльфов-ваниар и нолдор на западный берег Средиземья.

Тема захвата кораблей появляется в ранних сочинениях Толкина о Средиземье, опубликованных в «Неоконченных сказаниях». В ранней версии гномы-нолдоли похитили корабли солосимпи без каких-либо боевых действий. Когда же идея битвы была разработана, это место было сначала названо Копас Альквалунтен (англ. Kopas Alqalunten). В конечной версии легендариума Галадриэль вместе с воинами своей матери Эарвен, что была из тэлери, убивала родичей-нолдор из Дома Феанора.

Первая Эпоха

Гражданские и междоусобные войны

Разорение Дориата сыновьями Феанора

После вторичной смерти Берена и Лютиэн владыка лесных эльфов Оссирианда принёс Диору Элухилю в Дориат Наугламир с вправленным в него Сильмариллом. И когда Диор надел ожерелье, стал он казаться прекраснее всех детей Илуватара. Слух об этом быстро распространился по Белерианду, узнали об этом и сыновья Феанора. Прежде, когда ожерелье носила Лютиэн, никто не смел напасть на неё, теперь же они выдвинули Диору ультиматум с требованием вернуть камень им. Диор же ничего не ответил, и тогда Келегорм убедил братьев напасть на Дориат.

Сыновья Феанора внезапно появились в Менегроте, и разразилась вторая братоубийственная резня. Диор лично убил Келегорма , но и сам погиб, а вместе с ним его жена Нимлот, и многие другие эльфы, в том числе Куруфин и Карантир. Юных сыновей Диора, Элуреда и Элурина, слуги Келегорма бросили умирать в лесу, там они, вероятно, и сгинули. Впоследстии Маэдрос сожалел об этом и долго искал их в лесах Дориата, но поиски его были тщетными.

Эльвинг же, дочери Диора, удалось вместе с Наугламиром бежать к устьям Сириона, где она присоединилась к прочим беженцам из разрушенных Гондолина и Дориата. Там же она стала женой великого морехода Эарендила, сына Туора и Идрили.

Падение Гаваней Сириона

После падения Гондолина и разрушения Дориата многие беженцы оттуда из числа эльдар, а также оставшиеся в живых люди из Трёх домов эдайн жили у устий Сириона, где строили корабли и путешествовали на них на остров Балар и дальше, в Великое Море. В числе их была и Эльвинг, дочь Диора, жена Эарендила, которая владела Сильмариллом, добытым Береном и Лютиэн из Железной короны Моргота.

Однажды, в то время, когда Эарендил был в море, известия о том, что Эльвинг жива и по-прежнему владеет Сильмариллом, дошли до Маэдроса, сына Феанора, который по началу удержался, не желая нового братоубийства. Но со временем, осознание не исполненной клятвы стало мучать братьев, тогда они отправили к устьям Сириона послание, дружественное, но повелительное. Однако Эльвинг и весь народ Сириона с возмущением отказали им.

После этого сыновья Феанора напали на изгнанников Гондолина и Дориата. Битва была настолько жестокой, что многие эльфы из народов Маэдроса и Маглора отказались участвовать в ней, а некоторые перешли на сторону жителей Гаваней Сириона. На выручку поспешили корабли Кирдана и Гил-Галада, но было уже поздно: сыновья Феанора одержали победу и захватили в плен Элронда и Элроса, сыновей Эарендила и Эльвинг. Однако Сильмарилл добыть им не удалось: Эльвинг, одев Наугламир с Сильмариллом, бросилась в море. К счастью, она не погибла: Ульмо спас её, дав ей облик большой белой птицы, и она добралась до корабля Эарендила, Вингилота. Элронда и Элроса же воспитал Маглор, который пожалел и полюбил их.

Гражданская война в Бретиле

После смерти своей жены Морвен Хурин, обессиленный, старый и голодный, не разбирая дороги пошёл прочь от Камня Несчастных, где он оставил тело жены, будучи не в силах нести его, дошёл до Тейглинского брода и рухнул без чувств на Хауд-эн-Эллет. Там на следующее утро его обнаружил сторожевой отряд народа Бретиля под командой Мантора, который послал вождь людей Дома Халет, Харданг, который не любил людей Дома Хадора и хорошо помнил время негласного правления в племени Турина Турамбара.

Один из воинов отряда, Авранк, тут же предложил убить Хурина, помня, какая слава следует за ним. Однако Мантор пристыдил его и, когда Хурин пришёл в себя, предложил ему еду и помощь. Хурин же попросил отвести его к халаду. Мантор исполнил его просьбу, однако Авранк, в нарушение приказа Мантора, покинул отряд и первым рассказал всё Хардангу, который любил его. В результате, когда Хурин вместе с Мантором добрался до Дворца Вождей, ему был оказан весьма холодный приём: Харданг не предложил ему сесть и не дал еды, и только по просьбе Мантора распорядился дать ему табуретку, насмехаясь над Хурином. Однако оскорблённый Хурин внезапно вскочил и запустил табуреткой в Харданга, зацепив ему лоб, после чего высказал Хардангу всё, что думал, о его обращении с собой. Авранк же, только и ожидая этого, по приказу Харданга объявил Хурина пленником, обвинил его в покушении на халада и отвёл в пещерную тюрьму. Авранк даже призывал немедленно убить Хурина, и многие из людей Бретиля послушали его, однако Мантор и его семья, почитавшие Хурина и Дом Хадора, остались на его стороне. Так разделился в первый раз Дом Халет.

На следующий день в Кругу Собрания Мантор говорил в защиту Хурина, рассказывая людям Бретиля о предложении Авранка убить его, и о его горестях, и о том, что в тюрьме его хотели отравить, подмешав яд в пищу. Он также восхвалял смелость и заслуги Хурина в борьбе с Морготом и спрашивал своих соплеменников, чем этот старый человек мог так сразу разгневать их вождя. После этого встал сам Хурин и обвинил Харданга в потворствовании смерти его жены Морвен, а после этого спросил людей Бретиля, такого ли человека они хотели бы видеть своим вождём. И народ Халет закричал множеством голосов в ответ, и этот крик наполнил сердце Харданга страхом и удивлением, и, созвав своих слуг, он решил покинуть собрание и пошёл к выходу. Люди же восприняли это как знак согласия со всеми обвинениями в его адрес и закричали о том, что Харданга надо посадить в тюрьму, и стали угрожать ему оружием. Харданг испугался и побежал ко Дворцу Вождей, где ему удалось укрыться, но народ окружил Дворец и осадил там Харданга, Авранка и их сторонников. Когда Хурин и Мантор прибыли ко дворцу, гнев осаждавших перехлёстывал через край, однако Мантор пытался сдерживать народ и даже пообещал тем из осаждённых, кто выйдет из дворца без оружия, не задерживать их, если они согласятся предстать перед судом на следующий день (даже Хардангу и Авранку). Однако ответом ему была лишь стрела, просвистевшая мимо уха. Разгневанный народ попытался сломать двери дворца, и многие были убиты стрелами, пущенные из его окон.

Нападающие, доведённые до крайности, сложили у дверей дворца дрова и дали осаждённым время на выход без оружия до наступления темноты. В противном случае они грозились поджечь дворец. Это и было сделано после захода солнца, ибо никто так и не вышел к осаждающим. Дворец загорелся, однако Хардангу и Авранку удалось выбраться через маленькую заднюю дверь, выходившую на окружавшую дворец стену. Им удалось незамеченными перелезть через неё, но снаружи их заметили. Авранк сумел бежать под прикрытием темноты, Харданг же был менее удачлив и был тяжело ранен копьём в спину. Его притащили к Хурину и Мантору и там, перед лицом смерти, он сказал, что не знал о присутствии Морвен в Бретиле, и после этого умер. Мантор подтвердил слова Харданга, сказав, что после гибели Глаурунга люди Бретиля не ходили в те места, и вызвался дать Хурину людей для похорон тела Морвен.

На следующий день отряд людей Бретиля под водительством Мантора вместе с Хурином добрался до Камня Несчастных и похоронил под ним тело Морвен. Возвращаясь обратно на Амон Обел, они остановились передохнуть, и в это время кто-то пустил из леса стрелу, попавшую Мантору в бок. Люди попытались поймать стрелка и увидели Авранка, убегающего в лесную чащу. Они погнались за ним, но не смогли его поймать. До того, как вернулись преследователи Авранка, Мантор как последний из халадинов рода Халет попросил Хурина уйти из Бретиля до того, как эта земля погибнет окончательно, ибо тень от проклятия, наложенного на Хурина и его род Морготом, упала на Бретиль. После этого Хурин покинул отряд, а Мантор, отказавшись от того, чтобы его несли на Амон Обел, с криком выдернул стрелу из раны и умер. Так погиб последний из халадинов рода Халет, и с тех пор Бретиль управлялся менее родовитыми людьми.

После смерти Мантора гнев людей Бретиля утих, и они пригласили Авранка быть их вождём, поскольку никого более благородного уже не было в живых. Однако Авранк не пользовался таким уважением среди народа, как старые вожди, и народ Бретиля рассеялся по лесу и снова стал жить на своих хуторах, занимаясь каждый своими делами и не имея верховного вождя, а сила их с тех пор навсегда уменьшилась.

Битва на равнине Тумхалад

Битва на равнине Тумхалад
Дата	495 г. П.Э.
Место	Равнина Тумхалад, Нарготронд
Итог	Разгром армии Турина, гибель короля Ородрета, падение и разорение Нарготронда
Противники
Армия Нарготронда Армия Моргота
Командующие
Турин Турамбар Дракон Глаурунг
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
Вся армия, кроме Турина и нескольких воинов Неизвестно

Битва на равнине Тумхалад (англ. Battle of Tumhalad) — последняя битва эльфов королевства Нарготронд. Происходила на равние Тумхалад между реками Нарог и Гинглит (последний был притоком Нарога).

Турин Турамбар, сын Хурина, бывший (в отличие от большинства жителей Нарготронда) человеком и представлявший особенно важную цель злой воли Моргота, стал авторитетным командующим сил Нарготронда. Он уговорил его короля Ородрета оставить применявшуюся ранее тактику нападений из засады и сразиться с силами Моргота в открытом бою. Турин провёл несколько успешных наступательных кампаний, очистивших Средний и Западный Белерианд от отрядов орков и волков. Также он убедил короля построить огромный каменный мост через яростную и глубокую реку Нарог, которую было невозможно перейти вброд, и этот мост подходил прямо ко входу в крепость Нарготронда. Несмотря на то, что он позволял армии быстро выйти в поле, чтобы атаковать неприятеля, мост также и ставил под сомнение сильнейшую часть обороноспособности Нарготронда, поскольку атакующий враг мог использовать мост для нападения на ворота крепости, ранее бывшие неприступными, если переход через реку охранялся. Кроме того, вылазки Турина были, по большому счёту, лишь второстепенными победами, дав Морготу чёткое понимание того, где находился Нарготронд и некоторые мысли о силе и возможностях его армии.

В 495 г. П.Э. великая армия орков собралась под Эред Ветрин и в Проходе Сириона. Посыльные от Кирдана Корабела принесли в Нарготронд эти вести и предупреждение от Вала Ульмо о том, что эльфам Нарготронда не стоит сражаться в открытом бою, а напротив — оставаться в своей крепости. Турин отклонил эти предупреждения, а его предыдущие успехи заставили Ородрета продолжать поддержку тактики Турина.

Армия орков под водительством дракона Глаурунга выдвинулась на юг от Эйтель Иврин, грабя и сжигая область Талат Дирнен между реками Нарог и Тейглин. Турин и армия Нарготронда были вследствие этого оттянуты на север, и там встретили врага. Столкнувшись с многократно превосходящим их по численности неприятелем и не имея никакой защиты от дракона, армия Турина была вынуждена развернуть свой правый фланг и отойти на запад, перейдя через Нарог и открыв врагу Южную Дорогу в Нарготронд. В итоге на равнине Тумхалад произошло генеральное сражение. Турин и эльфы были заперты на узком поле между Гинглитом и Нарогом, где большинство воинов, включая короля Ородрета, были убиты. Только Турин выстоял при нападении Глаурунга, поскольку носил защитную маску, сделанную гномами. Ему и ещё нескольким другим воинам удалось бежать.

Глаурунг, вслед за своей полной победой на Тумхаладе, повёл армию орков в Нарготронд. Он прополз по каменному мосту, разбил ворота и разорил Нарготронд, убив большинство его жителей и изгнав остальных, уже обращённых в рабство. Затем Глаурунг объявил себя драконом-королём Нарготронда.

Падение Гондолина

Когда Хурин Талион, освобождённый из плена Морготом, тщетно взывал у Окружных гор к Тургону, требуя впустить его в Гондолин, слуги и шпионы Моргота определили, где примерно находится тайный город эльфов, однако точное расположение его всё ещё было тайной. Тургон же всё ещё верил в то, что город его сокрыт, и Моргот не знает о нём. Вскоре, однако, в Гондолин пришёл Туор, ведомый Ульмо, и предостерёг Тургона, говоря, что падение Гондолина близко и эльфам пора спасаться бегством и уходить вниз по течению Сириона, в сторону моря. Тургон не послушал Туора, однако, боясь предательства, приказал замуровать врата Гондолина. Однако мудрая и дальновидная Идриль, дочь Тургона, приказала подготовить тайный проход из города за пределы Эхориата.

Ещё с момента прихода Туора в Гондолин его сердце и сердце Идрили потянулись друг к другу, и вскоре он взял её в жёны. Маэглин же, также мечтавший обладать дочерью Тургона, возненавидел Туора. Однажды, когда Маэглин совершал очередную вылазку за Окружные горы, о которой не знал Тургон, он был взят в плен орками Моргота. Там он по собственной воле выдал место, где находился Гондолин, Тёмному Владыке. Моргот возрадовался и отпустил Маэглина с условием, что тот поможет ему в ходе штурма Сокрытого Города. Взамен он пообещал ему власть и обладание Идрилью.

Через несколько лет, когда рождённому в Гондолине сыну Туора и Идрили, Эарендилу, исполнилось семь, Моргот бросил на штурм Гондолина огромное войско, в котором были и орки, и волки, и балроги, и даже драконы, которые стали теперь многочисленны и ужасны. Армия Моргота перешла Криссаэгрим, самую опасную южную часть Эхориата, и взяла Гондолин в кольцо осады. Случилось это в ходе великого гондолинского праздненства, «Врат Лета», и город не был готов к нападению. Многие подвиги были совершены жителями Гондолина, однако войску Моргота всё же удалось ворваться в него. В ходе боя Эктелион, страж ворот Гондолина, вступил в схватку с Готмогом, повелителем балрогов, и убил его, но и сам пал, получив смертельные раны.

Туор пытался спасти Идриль, но её вместе с малолетним Эарендилом захватил Маэглин, помня об обещании Моргота. Туор, узнав об этом, разгневался и сразился с Маэглином на стенах Гондолина. Там он победил его и сбросил со стен вниз. Так исполнилось пророчество Эола, его отца, о том, что умрёт Маэглин одной смертью с ним. Король Гондолина, Тургон, погиб в развалинах своей башни.

Поняв, что город обречён, Туор и Идриль вывели остатки жителей Гондолина, оставшихся в живых, через тайный проход, построенный по приказу Идрили, но Моргот заблаговременно установил в горах наблюдательный пост, где кроме орков был и балрог, и орки напали на беглецов из засады. Никто бы из них не спасся, если бы не отважный Глорфиндел, победивший балрога, но и сам павший в бою, и Торондор и его орлы, которые ринулись на орков с высоты и убили их всех до единого. Беглецам удалось спастись, а Моргот не узнал, в каком направлении они бежали.

Пройдя через горы, жители Гондолина добрались до Нан-татрен, где немного отдохнули от своего опасного путешествия, однако так и не смогли исцелить свою печаль о гибели города. После этого они добрались до Устий Сириона, где присоединились к беглецам из разрушенного Дориата, уже жившим там, которыми управляла Эльвинг, дочь Диора Элухиля. Там же Верховным королём нолдор Средиземья был провозглашён Эрейнион Гил-Галад, сын Фингона (по другим источникам — сын Ородрета).

Вторая Эпоха

Война эльфов с Сауроном

Война эльфов с Сауроном
Дата	1693—1701 гг. В.Э.
Место	Эриадор
Итог	Победа объединённых войск эльфов и нуменорцев, уничтожение армий Саурона, отступление Саурона в Мордор и прекращение активной военной экспансии на примерно полторы тысячи лет
Противники
Войска эльфов Эрегиона, Линдона и Лориэна, партизанские отряды друэдайн и экспедиционный корпус Нуменора, гномы Мории и Синих Гор. Орочьи армии
Командующие
Гил-Галад, Элронд, Кирдан, Кирьятур Саурон
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
Почти вся армия Эрегиона (включая Келебримбора), о прочих потерях данных нет Практически все войска Саурона

Война эльфов с Сауроном велась во Вторую Эпоху. Она была одной из величайших войн Средиземья, иногда её ошибочно называют «Вторжением в Эриадор». Причиной войны стало создание Кольца Всевластья.

Началась война в 1693 г. В. Э., почти через сто лет после того, как Саурон обманул кузнецов-нолдор в Эрегионе и тайно выковал Кольцо Всевластья, чтобы править над другими Кольцами Власти. Когда Саурон надел Единое Кольцо, Келебримбор, владыка Эрегиона, понял, что эльфы были преданы, и восстал против влияния Тёмного Властелина. Разоблачённый Саурон тогда потребовал, чтобы все великие Кольца Эрегиона были отданы ему, поскольку все они были сделаны по его советам, кроме Трёх Колец эльфов. Келебримбор отказался и отправил Три Кольца Гил-Галаду и Галадриэль, в то время как Саурон собрал великое войско для вторжения в Эриадор.

Сообщения о вторжении были посланы на север, в Линдон, где правил Верховный король Гил-Галад, который начал собирать свои силы, готовясь к войне. Он также обратился за помощью к королю Нуменора Тар-Минастиру, который согласился прислать свои войска, однако задержался с их отправкой.

В 1695 г. В. Э. Саурон достиг Эрегиона несмотря на то, что его авангард был задержан в кровавых боях армией лориэнскими эльфами под командованием Келеборна. Тогда же Элронд с армией был послан в Эрегион Гил-Галадом, но войско Саурона было достаточно большим, чтобы держать его на расстоянии и теснить, одновременно концентрируясь на наступлении в Эрегионе, два года его обитатели тщетно боролись. В 1697 г. В. Э. Келебримбор попытался организовать последний рубеж обороны перед вратами Ост-ин-Эдиля, главной твердыни Эрегиона, где происходили основные работы нолдор, но был разбит в взят в плен. Под пыткой он открыл местонахождение Семи и Девяти Колец, но ничего не сказал о Трёх, после этого Саурон приказал казнить его. Совершенно ясно, что после этого Саурон захватил Девять Колец в Эрегионе, однако о том, кто передал Семь Колец гномам (Саурон или Келебримбор) можно судить с гораздо меньшей уверенностью.

После падения Ост-ин-Эдиля Элронд соединился с Келеборном и выжившими эльфами Эрегиона; их чуть было не разбили гнавшиеся за ними по пятам силы Саурона, однако силы эльфов неожиданно получили помощь от напавших на фланги Саурона гномов Дурина из Мории. После этого Саурон остановил своё наступление и после долгих боев все-таки отбросил силы гномов назад, однако сделать с ними он почти ничего не смог, ибо врата Казад-Дума были закрыты. После этого Саурон затаил глубокую ненависть к Мории и приказал оркам беспокоить гномов при любой возможности. Элронду же с оставшимся войском удалось бежать на север и основать Имладрис, а полчища Саурона не смогли сразу добить их, так как их заняли армии гномов Синих Гор, но вскоре они разбили гномов и создания Аулэ отступили. После этого армии Саурона наступали, не встречая практически никакого сопротивления, за исключением небольших отрядов эльфов, гномов и людей потомков аданов из племени Халет, которые с лёгкостью и быстро разбивались и уничтожались. К 1699 г. В. Э. почти весь Эриадор уже был под контролем Саурона. Имладрис и Казад-дум были осаждён, а Линдон и Синие Горы — отрезаны от Имладриса и Казад-Дума. Тёмный Властелин правильно заключил, что Три Кольца были у Гил-Галада в Линдоне, и послал основную армию(и отозвал им на помощь силы, полгода осаждающие Синие Горы) именно туда, несмотря на то, что она была несколько ослаблена, поскольку несколько крупных отрядов продолжали осаду Имладриса и Казад-дума, армия Саурона теснила защитников, но тем сначала удавалось не подпускать прихвостней Темного Властелина к Митлонду.

В следующем году огромная армия Нуменора, посланная Тар-Минастром, высадилась в Линдоне, в Тарбаде на реке Гватло и на юге у Пеларгира. Высадка в Линдоне произошла как раз вовремя, ибо обескровленные силы Гил-Галада и Кирдана уже только из последних сил удерживали Митлонд, а к Саурону подошло большое подкрепление; прибытие же нуменорцев переломило ситуацию, и силы Саурона были разгромлены и отброшены назад потомками аданов. Тёмный Властелин был впоследствии отброшен ещё дальше после разгрома его резервных сил при Брендивайне. Нуменорский адмирал Кирьятур высадился ещё южнее в Лонд Даэре и быстро повёл войска вверх по реке Гватло к Тарбаду, во второй раз обрушившись на авангард Саурона. В последовавшей битве при Гватло Саурон был полностью разгромлен и был вынужден бежать назад в Мордор, сопровождаемый только личной охраной. Армия же, осаждавшая Имладрис и поспешившая на помощь лже-Аннатару, была поймана между двумя армиями нуменорцев и уничтожена. Война таким образом закончилась в 1701 г. В. Э., однако Эрегиона больше не существовало, а большая часть Эриадора лежала в руинах.

С военной точки зрения, начиная войну, Саурон был на вершине своего могущества. Этот конфликт стал, вероятно, единственным моментом, когда Саурону удалось овладеть большей частью севера Средиземья. Однако сила эльфов была всё ещё достаточно велика, чтобы сопротивляться ему, а его войска не справлялись с превосходящей их мощью Нуменора. В то время как силы Тар-Минастира вскоре отплыли домой, большая часть армий эльфов сохранилась (кроме уничтоженной армии Келебримбора и убитых воинах Линдона) и осталась в Средиземье. Поскольку армии Саурона были уничтожены, в течение некоторого времени он был вынужден отсиживаться в Мордоре. Для воссоздания своей былой силы Сауроне решил не нападать на нуменорцев напрямую, а вместо этого атаковать их поселения в Средиземье после отбытия их армии, поскольку в то время на Нуменор уже упала тень.

Примерно через полторы тысячи лет Саурон осуществил свои планы мщения Нуменору, развратив их короля Ар-Фаразона, чем вызвал падение и полное уничтожение Нуменора. Однако небольшая группа нуменорцев (владыки Андуниэ) бежали от катастрофы и основали в Средиземье королевства Арнор и Гондор, причём последний находился в непосредственной близости от Мордора. В то же время власть Гил-Галада в отсутствие Саурона распространилась на восток, за Мглистые горы, вплоть до Великого Зеленолесья и даже до Мордора. В итоге Саурон решил атаковать первым, надеясь разгромить своих врагов до того, как они смогут объединиться, но его собственная сила ещё не была полностью восстановлена, к тому же он недооценил силу нуменорцев-изгнанников и эльфов. Его нападение на вновь основанное королевство Гондор привело к созданию Последнего союза эльфов и людей, который разгромил Тёмного Владыку.

Война Последнего Союза

Война Последнего Союза
Дата	3431—3441 гг. В.Э.
Место	Дагорлад, Мордор
Итог	Разгром армий Саурона, утрата Сауроном Кольца Всевластья и развоплощение, смерть Элендила и Гил-Галада
Противники
Объединённая армия эльфов Средиземья и дунэдайн-изгнанников,гномы Мории,отряды людей союзных дунэдайн Армии Саурона
Командующие
Гил-Галад, Элендил Саурон
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
Неизвестно, но достаточно много Практически все воины Саурона (при этом сам Саурон развоплотился)

Вернувшись в Средиземье после гибели Нуменора, Саурон решил покончить с королевствами нуменорцев-изгнанников — Арнором и Гондором. В 3429 г. Второй Эпохи Саурон нанёс удар по Гондору и взял штурмом Минас Итиль. Но Анарион сумел удержать Осгилиат, и продвижение Саурона было остановлено.

В ответ на эти действия Элендил, Верховный Король дунэдайн, а также его сыновья Исилдур и Анарион сформировали альянс с Гил-Галадом, последним Верховным королём нолдор в Средиземье, тем самым собрав большое войско.

В 3431 году В. Э. войска под руководством Гил-Галада и Элендила объединились у крепости Амон Сул и двинулись на Ривенделл. Там они задержались почти на три года для тщательной подготовки к походу на юг. В 3434 г. они перешли через Мглистые горы по Верхнему перевалу и перевалу Багровые Ворота, после чего к ним присоединилась армия гномов Мории. Затем был пересечён Андуин, и уже там к войскам Последнего Союза присоединились армии Лотлориэна и эльфов Лихолесья под командованием Амдира и Орофера. После этого объединённое войско направилось вниз по восточному берегу Андуина и, встретившись с войсками Гондора, вышло к равнине Дагорлад.

Битва при Дагорладе

Все сыновья Исилдура сражались в этой войне. Аратан и Кирион были посланы к Минас Итилю, чтобы предотвратить возможное бегство Саурона через горный перевал Кирит Унгол.

Битва при Дагорладе длилась несколько месяцев, но в итоге Последний Союз одержал победу, его силы вступили в пределы Мордора и начали осаду Барад-Дура.

Однако из-за отказа лесных эльфов Орофера подчиняться Гил-Галаду их потери были наиболее ощутимыми. Силы Амдира были отрезаны и загнаны в Мёртвые Топи, а Орофер погиб во главе своего войска, в безрассудной попытке в одиночку прорваться в Мордор. Треть оставшихся в живых воинов перешла под командование сына Орофера, Трандуила.

Впоследствии Мёртвые Топи поглотили многочисленные могилы людей, эльфов и орков.

Осада Барад-Дура

Осада Барад-Дура продолжалась семь лет. Союз понёс большие потери от метательных снарядов и огня, сбрасывавшихся с башни крепости, Саурон также посылал многочисленные рейды против осаждавших. Анарион был убит камнем, сброшенным с башни, и его шлем, предшественник короны Минас Анора, был уничтожен.

В конце концов Саурон сам вышел из крепости и вступил в битву с войсками Союза у Ородруина, сражаясь с командующими Гил-Галадом и Элендилом, рядом с которыми были только Элронд, Кирдан и Исилдур. Гил-Галад и Элендил были убиты, а меч Элендила Нарсил сломался под ним, когда Элендил упал. Однако Саурон был ранен, и сын Элендила Исилдур использовал обломок Нарсила у эфеса меча, чтобы отрубить палец с Кольцом Всевластья с руки Саурона.

Утратив силу Кольца, Саурон развоплотился и не смог вновь приобрести физическое тело в Средиземье в течение двух с половиной тысяч лет. После победы над Сауроном, смерти Гил-Галада и Элендила и невозместимых потерь, нанесённых эльфам, Последний союз распался.

Многие из эльдар оплакивали победу, которая досталась чересчур дорого, ибо Кольцо осталось у Исилдура, который позже погиб и потерял его на Ирисных Полях. Таким образом, несмотря на жертвы, принесённые эльфами и людьми, Кольцо не было уничтожено, и возможность раз и навсегда уничтожить Саурона — упущена.

Результатом войны стало первое ослабление Линдона и Арнора. С её окончанием окончилась Вторая Эпоха и началась Третья.

В фильме Питера Джексона «Властелин колец: Братство кольца» война детально не показана, присутствует только финальная «Битва у Ородруина», как её иногда называют. В числе расхождений с текстом книги особо примечательны следующие:

• Элронд, который в книге называет себя глашатаем и знаменосцем Гил-Галада, отдаёт приказы, т.е выполняет роль главнокомандующего эльфов;
• Неназванный Гил-Галад лишь на мгновение появляется в кадре, а его участие в схватке с Сауроном и смерть не показана вообще;
• Армия гномов Мории-союзников Гил-Галада и Элендила, в фильме даже не упомянута
• Саурон внезапно появляется и почти мгновенно убивает Элендила своей булавой, в книге Элендил и Гил-Галад довольно долго сражались с Сауроном и именно они повергли его а Исилдур лишь отрубил палец с кольцом у поверженного Саурона;
• Нарсил под ногой Саурона ломается на множество обломков, а не на два;
• Исилдур обрубает несколько пальцев на вытянутой руке Саурона, а не только один;
• После потери Кольца Саурон взрывается как фугас;
• Анарион и Кирдан не показаны в принципе (хотя Анарион ещё в книге гибнет при атаке Горгорота).

Третья Эпоха

Несчастье на Ирисных полях

Несчастье на Ирисных полях
Дата	2 год Т.Э.
Место	Великое Зеленолесье
Итог	Разгром отряда дунэдайн, смерть Исилдура, потеря Кольца Всевластья
Противники
Отряд дунэдайн (200 воинов) под командованием Исилдура (включая трёх его сыновей) Отряд орков (около 2000 орков)
Командующие
Исилдур† Неназванный предводитель орков
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
Все воины, кроме трёх случайно спасшихся, а также оруженосца Исилдура, Охтара Неизвестно

Несчастье на Ирисных полях, также известное как Битва на Ирисных полях, — короткое сражение, произошедшее в землях южнееВеликого Зеленолесья во 2 г. Т.Э.

После Войны Последнего Союза Исилдур остался в Гондоре на два года перед возвращением в Арнор, упорядочивая управление государством и поучая сына своего убитого брата, Менельдила, который стал королём после отъезда Исилдура из Гондора. К этому моменту большая часть его армии уже отправилась домой, однако около двух сотен воинов Исилдур оставил при себе. Они вышли из Гондора и отправились в Ривенделл, где Исилдур оставил своего младшего сына и жену, надеясь добраться туда за сорок дней.

С заходом солнца армия готовилась разбить лагерь и остановиться на ночлег, однако в этот момент на них напал большой отряд орков, выскочивших из-за деревьев. У орков было гораздо больше воинов, чем у Исилдура, и Исилдур отдал обломки меча Элендила, Нарсила, своему оруженосцу Охтару, которому он приказал прорываться в Ривенделл. Охтар ушёл от орков и добрался до долины Элронда несколькими месяцами позже.

Исилдур и его армия смогли легко отразить нападение орков, благодаря лучшей тактике и вооружению. Однако волнения не покидали его, в то время как армия подходила всё ближе к реке, хотя они ожидали от орков лишь отсылки разведчиков вслед за превосходящими силами Исилдура (как они обычно делали, потерпев поражение). Однако Кольцо Всевластья, находившееся у Исилдура, взывало ко всем слугам недавно падшего Саурона с призывами о спасении.

В результате орки снова атаковали меньше, чем в миле от места первого нападения, собрав все свои силы, и вскоре дунэдайн были окружены. Хотя лучники сумели застрелить многих орков, стрелков было всего 20, а солнце уже заходило. Орки продолжали атаковать под звуки труб, но дальнобойные стальные луки дунэдайн держали их на расстоянии. В какой-то момент орки отошли для перегруппировки, но вскоре атаковали вновь. В этот раз двое и больше орков нападали на одного нуменорца и сминали его. После этого жертву оттаскивали в сторону и убивали. Именно так Исилдур потерял двух сыновей.

Хотя за одного убитого из отряда Исилдура орки платили жизнями вплоть до пяти своих воинов, они могли пойти на такие жертвы. Исилдур и Элендур, его последний оставшийся в живых сын, собрали остатки дунэдайн. Элендур приказал отцу надеть Кольцо и, став невидимым, бежать, и тем самым предрешил собственную судьбу. Вскоре все оставшиеся дунэдайн были убиты, кроме двух неназванных воинов, которым удалось спастись(по одной из версий как минимум одного из них Охтар взял себе в помощь по приказу Исилдура), и Эстельмо, оруженосца Элендура, который получил удар дубиной по голове и затем был завален телами своих товарищей.

Исилдур же смог добраться до Андуина, где выбросил меч и снял кольчугу. Не снимая Кольца, он бросился в реку и поплыл на противоположный берег, однако в воде Кольцо соскользнуло с его пальца, и Исилдур был убит стрелой орка-лучника, нарочно поставленного на берегу Андуина, попавшей ему в горло. Кольцо ушло на дно Великой Реки, где и оставалось в течение следующих двух с половиной тысяч лет.

Трандуил, король эльфов Зеленолесья, поспешил к месту битвы после того как жители Ирисной низины подали ему весть о бое, надеясь спасти дунэдайн, сами же они отогнали орков, благо почти все крупные орки были убиты, однако кроме нескольких случайно спасшихся отряд нуменорцев был перебит и они лишь смогли их захоронить.

Братоубийственная война в Гондоре

Братоубийственная война в Гондоре
Дата	1432—1447 гг. Т.Э.
Место	Гондор
Итог	Победа Эльдакара, гибель узурпатора Кастамира, бегство сыновей Кастамира и оставшихся мятежников в Умбар и появление умбарских пиратов
Противники
Сторонники Эльдакара: войско северян Рованиона, сочувствующие Эльдакару дунэдайн Гондора Сторонники Кастамира
Командующие
Эльдакар Кастамир†
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
Неизвестно Неизвестно

Братоубийственная война (англ. Kin-strife) — разрушительная гражданская война в Гондоре.

Волнения, перешедшие в братоубийственную войну, начались, когда Валакар, сын короля Гондора Ромендакила II, женился на женщине из племени северян Рованиона, Видумави. Она родила ему сына Эльдакара, что привело к возмущению многих гондорцев нуменорской крови, которых разозлило смешение крови дунэдайн и Людей Тьмы. Особенно сильно было это возмущение в прибрежных провинциях, и оно всё увеличивалось с тем, как Валакар старел.

Когда в 1432 г. Т.Э. Эльдакар взошёл на трон после смерти отца, возмущение переросло в открытый мятеж, поскольку для многих гондорцев Эльдакар был полукровкой, недостойным царствовать. Главным мятежником был дальний родственник Эльдакара, Кастамир Узурпатор, адмирал флота Гондора, осадивший в 1437 г. Эльдакара в Осгилиате, а затем принудивший его уйти в изгнание. В ходе осады Осгилиат был сожжён, а великий Звёдный Купол — уничтожен; пропал и палантир, хранившийся в нём. Кастамир также убил сына и наследника Эльдакара, Орнендила. После всего этого Эльдакар бежал к своим родственникам в Рованион.

Через десять лет, в 1447 г. произошло восстание против жестокого правления Кастамира, и Эльдакар вернулся с огромным войском, состоявшим из людей Рованиона. К нему присоединились и многие из дунэдайн. В последовавшей Битве у бродов Эруи Эльдакар лично убил Кастамира, но его сыновья и выжившие мятежники бежали на юг. После годичной осады Эльдакару сдался Пеларгир, и мятежники бежали оттуда в Умбар. Эльдакар не мог преследовать их, поскольку флот находился под контролем сыновей Кастамира.

В ходе войны Гондор не только потерял на четыреста лет Умбар и приобрёл нового врага в умбарских пиратах, наследниках сыновей Кастамира, но и многих достойнейших граждан чистого нуменорского происхождения, убитых в сражениях. Всё это значительно ослабило страну.Дорого досталась победа верным сторонникам Эльдакара жителям Каленардона и Анориэна и северянам.Потери понесенные дунэдайн и северянами облегчили впоследствии успех вторжений орд истерлингов,окончательно добившие союзные Гондору северные племена и опустошившая Гондор за Белыми Горами и Друаданским лесом.

Братоубийственная война была, наряду с Великой Чумой, одной из главных причин, по которым крепости в Мордоре и вокруг него были заброшены, и первым шагом на пути медленного упадка Гондора. Другой причиной оставления гондорских владений в Мордоре была нарастающая угроза со стороны назгулов.

Битва в Лагере

Битва в Лагере
Дата	1945 г. Т.Э.
Место	Итилиэн
Итог	Победа Гондора, полный разгром Людей Повозок и их отказ от дальнейших нападений на Гондор
Противники
Армия Гондора Люди Повозок
Командующие
Эарнил Неназванный предводитель армии истерлингов
Силы сторон
50000 90000
Потери
10000 80000

О Битве в Лагере (англ. Battle of the Camp) повествуется в «Сильмариллионе», приложениях к «Властелину Колец» и «Неоконченных сказаниях». Название «Битва в Лагере» в основном применяется к финальной битве конфликта между Гондором и Людьми Повозок.

В 1945 г. Т.Э. народ Людей Повозок с востока Средиземья заключил союз с харадрим, и объединённое войско напало на Итилиэн. В то время как Люди Повозок атаковали Итилиэн с севера, армии харадрим перешли Порос и вторглись в него с юга.

Северное наступление Людей Повозок отражала армия под командованием самого короля Гондора, Ондогера, сражавшегося вместе с сыновьями Артамиром и Фарамиром. Истерлинги прошли сквозь войско Гондора, убив короля с сыновьями и обратив его армию в бегство. Победа была одержана, а Гондор, казалось, был уже беззащитен перед напором Людей Повозок, и они остановились в Северном Итилиэне, чтобы отпраздновать свою победу.

Однако их союзники на юге были гораздо менее успешны. Гондорский военачальник Эарнил привёл меньшую южную армию Гондора к победе над харадрим, разгромив их армию в Южном Итилиэне, к северу от Пороса. После победы Эарнил повернул на север.

Пирующие Люди Повозок внезапно обнаружили, что их успех исчез без следа, когда появился Эарнил с южной армией, усиленной бежавшими воинами из побеждённой северной армии Ондогера. Войско Эарнила обрушилось на неподготовленных к нападению Людей Повозок, загнав многих из них в болота Мёртвых Топей. После такого разгрома эта народность истерлингов, в течение длительного времени бывшая злейшими врагами Гондора, никогда более не пыталась нападать на него. Битва же была названа в честь места, где она происходила — Битва в Лагере.

Поскольку явного наследника престола после смерти Ондогера и его сыновей не было, Эарнил был выбран королём за его заслуги и доблесть, а также под влиянием наместника Пелендура. Не последнюю роль здесь сыграло его происхождение: Эарнил происходил по прямой линии от короля Телумехтара Умбардакила (хотя ветвь его и не была правящей).

Первоначальное нападение Людей Повозок описывается с большими подробностями в «Неоконченных сказаниях», главе «Кирион и Эорл». Там утверждается, что истерлинги дважды пытались напасть на Гондор. В обеих войнах союзником Гондора был Эотеод, хотя до заключения формального пакта Кириона и Эорла и переселения Эотеода в Каленардон оставалось ещё много лет.

Во время первого нападения был убит король Нармакил II, но его сын Калимехтар (отец Ондогера) собрал армии Гондора и контратаковал истерлингов через сорок лет при Дагорладе. Знаменитая кавалерия Эотеода в нужный момент атаковала Людей Повозок с фланга, что привело к их смятению и бегству. После этого Калимехтар отступил, поскольку его армия потеряла треть своей силы, но Эотеод пустился в погоню за Людьми Повозок и причинил им огромные потери, убивая бегущих в панике истерлингов. У Эотеода были свои счёты с Людьми Повозок, которые пленили и поработили многих из людей Эотеода перед вторжением в Гондор. Одновременно с военной операцией Калимехтара восстали и эти пленники из числа северян, но, поскольку восставшие представляли собой в основном юношей и стариков, охрана истрелингов причинила им тяжёлые потери.

Второе нападение было тем, где был убит Ондогер, а Эарнил уничтожил Людей Повозок в Битве в Лагере. Хотя Гондор и собрал армию, чтобы отразить вторжение, и разделил войско, чтобы иметь возможность вести боевые действия против армии харадрим на юге, Ондогер недооценил направление и внезапность первого удара Людей Повозок и был убит вместе с сыном Артамиром и большей частью своей охраны. Однако неожиданный успех Людей Повозок обернулся неудачей: племянник Ондогера Минохтар сумел собрать рассеявшихся воинов Гондора, предотвратив полное уничтожение его армии. Поскольку ситуация на некоторое время улучшилась, и к Гондору присоединились союзники из Эотеода, Минохтар приказал отправить в Минас Тирит реляцию, провозглашавшую королём второго сына Ондогера, Фарамира. Именно тогда вождь Эотеода и сказал, что Фарамир убит. Ему изначально было приказано оставаться в Минас Тирите в качестве регента, но он, замаскировавшись, отправился на битву, и был убит там; люди Эотеода нашли на его теле знаки достоинства наследника престола. На тринадцатый день битвы арьергард Гондора не смог остановить продвижение Людей Повозок в Итилиэн, а Минохтар был убит стрелой. Люди Гондора вынесли его тело с поля битвы и бежали, однако Люди Повозок встали лагерем, чтобы устроить пир в честь своей победы.

Битва при Форносте

Битва при Форносте
Дата	1975 Т.Э.
Место	Форност
Итог	Победа Гондора и союзников, полный разгром ангмарской армии
Противники
Армия Гондора, дунэдайн Арнора, эльфы Имладриса и Линдона, и (согласно хоббитским хроникам) отряд хоббитов-лучников из Шира Ангмар, холмовики Рудаура
Командующие
Эарнур,Кирдан Корабел, Глорфиндел, возможно также Аранарт Король-чародей Ангмара
Силы сторон
10000 гондорцев и северян Рованиона, 20000 эльфов, дунэдайн Арнора и хоббитов 80000 орков, 10000 холмовиков, волков и троллей и 10345 черных нуменорцев
Потери
10000 отряд хоббитов был уничтожен целиком 90000

Битва при Форносте произошла в 1975 году Третьей Эпохи между армией под командованием Эарнура, наследника престола Гондора, и армией Ангмара под командованием Короля-Чародея, предводителя назгулов.

Хотя битва и была успешной в плане полной победы над Ангмаром, но она произошла слишком поздно для Арнора (последнее княжество Арнора, Артэдайн, было захвачено годом ранее, в 1974 г. Т. Э., а последний король Арнора Арведуи утонул в ледяном заливе Форохел вместе с палантирами Амон-Сула и Аннуминаса при попытке спастись на эльфийском корабле).

По договору, заключённому с последним королём Арнора Арведуи, король Гондора Эарнил II выслал столько войска, сколько мог уделить без ущерба для своей обороноспособности. Поскольку он уже был стар, вместо него войско повёл его сын, принц Эарнур. Корабли Гондора заняли весь залив Линдон, заходя поочерёдно в гавань. По свидетельству очевидцев, собралась очень сильная армия (10000), каких не собиралось на Севере со дней Последнего союза, а это, как уже говорилось, была только небольшая часть войска Гондора однако была заполнена не только вся гавань Митлонда но и гавани Форлонда и Харлонда. Основу гондорской группировки составила конница союзных князей Рованиона. Битва происходила на равнине неподалеку от города Форност, старой столицы Артэдайна. Вместе с Гондором сражались люди Рованиона, эльфы Линдона и Имладриса, и остатки дунэдайн Арнора (их вел принц Аранарт, наследник князя Артэдайна), и, в соответствии с хоббитскими хрониками, группа лучников из Шира, которые не вернулись на родину и о которых молчат прочие летописи.

Ангмар вывел войска на запад, чтобы встретить соперника, и понимая это, кавалерия Гондора под предводительством Эарнура выдвинулась в засаду на север, в холмы близ озера Эвендим. Когда основная группа войск союзников встретила ангмарцев, и началась битва, эльфы и дунэдайн остановили ангмарцев и начали их теснить, а кавалерия Гондора атаковала тыл Ангмара. Отступающие ангмарцы были атакованы армией Имладриса во главе с Глорфинделом. Увидев полное поражение своих войск, Король-Чародей попробовал ускользнуть на восток. Эарнур попытался его преследовать, но конь не выдержал страха и повернул назад, а назгул попытался напасть на Эарнура с мерзким хохотом. Но тут в атаку устремился полководец нолдор Глорфиндел, но назгул в ужасе развоплотился и умчался на восток. Эарнур, совладав с конём, хотел было продолжить преследование назгула, но Глорфиндел остановил его, произнеся своё знаменитое предсказание, что «короля убьёт не рука мужа». После этой битвы войска эльфов и людей опустошили Ангмар и разрушили его столицу в Карн Думе, а от холмовиков Рудаура остались лишь руины их крепостей.

Битва при Форносте положила конец гегемонии Ангмара в Эриадоре и на севере Средиземья. Однако в действительности плодами победы на Севере мало кто смог пользоваться. Обескровленные междоусобными войнами и нашествиями из Ангмара остатки Арнора окончательно прекратили своё существование-принц Аранарт не принял трон полуисчезнувшего королевства, а те из жителей Арнора, кто выжил, стали следопытами Севера (в основном потомки нуменорской знати), либо забыл о своём прошлом (как жители Пригорья и некоторых других поселений) а хоббиты, хотя и долго ждали возвращения королей и хранящие их законы,понемногу позабыли о них. Несмотря на то, что орды Ангмара были полностью уничтожены,свирепые умертвия продолжали жить в Курганах и руинах многих крепостей, в том числе и Карн-Дума. Выжившие орки, варги и тролли укрылись в Мглистых горах и плато Эттенблат и во всё последующее тысячелетие нападали на следопытов и уцелевшие арнорские поселения, а следопыты и эльфы их безжалостно выслеживали и уничтожали, храня мир в землях Эриадора.

Битва на поле Келебранта

Битва на поле Келебранта
Дата	2510 г. Т.Э.
Место	Каленардон
Итог	Победа Гондора и Эотеода, полный разгром балхот
Противники
Гондор, Эотеод Балхот, отряд орков Мглистых гор
Командующие
Наместник Кирион, Эорл Юный Неназванный предводитель балхот
Силы сторон
неизвестно 90000 истерлингов
Потери
40000 89000

Битва на поле Келебранта (англ. Battle of the Field of Celebrant) — жестокое сражение, произошедшее на поле Келебранта, которое в итоге привело к созданию королевства Рохан.

В 2500 г. Т.Э. жестокая народность истерлингов, известная как балхот, начала открытую войну с ослабленным Гондором, и ко времени битвы уже захватила большинство его северных провинций. У Гондора не осталось союзников к востоку от Андуина, и он, не надеясь на удачу, послал три пары гонцов на север к Эотеоду, своим древним союзникам.

В 2510 г. балхот пересекли Андуин через неглубокие мели и вошли в Уолд на севере гондорской провинции Каленардон. Там им не было оказано сильного сопротивления, поскольку этот регион был малонаселён ещё со времён Чумы 1636 г., и к моменту, когда северная армия Гондора появилась на юге Каленардона, большая часть армии балхот уже вошла в него. Северная армия контратаковала, но была вытеснена на север за реку Светлиму на поле Келебранта и отрезана от подхода подкреплений армией балхот. Ко времени подхода южной армии северная армия уже была атакована отрядом орков, которые случайно или по злому умыслу спустились с гор; в результате дунэдайн оказались запертыми у реки в безнадёжном положении.

В это время внезапно появился Эотеод под командованием своего вождя Эорла Юного, чего не ожидала ни одна из сражающихся сторон. Эорл получил послание от последнего из посыльных, Борондира, который единственным из всех добрался до Эотеода живым, и поспешил на юг.

Эотеод также перешёл Андуин на Мелях и ударил на арьергард балхот. Истерлинги были полностью разгромлены, а гондорские армии — спасены. Далее Эотеод продолжил свою атаку уже в Северном Гондоре, разогнав и уничтожив всех балхот в Каленардоне.

После битвы наместник Гондора Кирион в благодарность даровал Эотеоду всю землю Каленардона для поселения. Эорл и Кирион поклялись друг другу в вечном союзе на холме Амон Анвар, а Эотеод основал в Каленардоне своё королевство Рохан.

Войны гномов и драконов

Войны гномов и драконов
Дата	2570—2589 гг. Т.Э.
Место	Эред Митрин
Итог	Победа драконов, бегство гномов из Серых гор
Противники
Гномы народа Дурина Драконы разных подвидов
Командующие
Наин II, Даин I неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
Неизвестно, но довольно большие (включая короля Даина I и его сына Фрора) Неизвестно

Войны гномов и драконов (англ. Wars of the Dwarves and Dragons) — серия конфликтов, происходивших в Серых горах в 2570—2589 гг. Т.Э.

Поражение Моргота в Войне Гнева привело к сокращению числа драконов до всего нескольких экземпляров, которые были гораздо слабее знаменитых огненных змеев Первой Эпохи и в основном скрывались на дальнем Севере Средиземья. Однако с прошествием тысячелетий драконы размножились и вновь обрели силу. В 2570 г. Т. Э. они начали войну с гномами Эред Митрин, разоряя и грабя их чертоги и шахты. Война продолжалась почти двадцать лет, и драконы постепенно вытесняли гномов из Серых гор, а в 2589 г. у ворот подземного города короля Даина I великий холодный дракон убил и самого короля, и его второго сына Фрора. С этой последней битвой война закончилась победой драконов.

С потерей короля большинство гномов Серых гор покинуло их под предводительством оставшихся в живых сыновей Даина — Грора (основавшего царство гномов в Железных холмах) и Трора (ставшего первым Королём-под-горой в Эреборе).

Битва при Зеленополье

Битва при Зеленополье
Дата	2747 г. Т.Э.
Место	Северная Четверть Шира
Итог	Победа хоббитов
Противники
Отряд хоббитов Отряд орков из горы Грам
Командующие
Бандобрас Тук Гольфимбул†
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
Неизвестно Неизвестно

Битва при Зеленополье произошла в 2747 г. Т.Э. в Северной Чети Шира. Навстречу отряду орков из Мглистых гор, возглавляемому предводителем по имени Гольфимбул, вышел Бандобрас Тук, по прозвищу «Бычий рёв», младший брат Тана Шира, с войском хоббитов. Гольфимбул был убит, а орки — побеждены. По легенде, Бандобрас Тук обезглавил короля орков одним ударом дубины, голова его покатилась по земле и попала в кроличью нору; именно так и была изобретена игра в гольф.

Битва при Зеленополье предшествовала Войне Кольца более, чем на 250 лет.

Война гномов и орков

Война гномов и орков
Дата	2793-2799 Т.Э.
Место	Мглистые горы
Итог	Победа гномов, отмщение за убийство и надругательство над телом Трора
Противники
Соединённое войско гномов народа Дурина и всех других кланов Орки Мглистых гор
Командующие
Даин II Железностоп Азог†
Силы сторон
11000 15000
Потери
5000 гномов 10000 орков

Война гномов и орков — великая война между двумя расами Средиземья, описанная в Приложении А к «Властелину колец» и «Народах Средиземья».

Война началась, когда престарелый изгнанник, король гномов Трор, наследник Дурина, в ходе своих странствий в одиночку пришёл в Морию и был убит Азогом, предводителем орков, в 2790 г. Т.Э. Азог не только убил его, но и выжег на отрубленной голове гнома своё имя, а после этого разрубил тело на куски и скормил воронам. Азог злорадствовал над участью гнома и не только не дал гномам забрать голову Трора, но и, издеваясь над ними, кинул им кошелёк с мелкими монетами, намекая на то, что если гномам нужны были богатства Мории, то они их получили.

С 2790 по 2793 г. Длиннобороды — народ Дурина в ответ на это оскорбление собирал свои силы, позвав на помощь гномов из всех других кланов. В 2793 г. соединённая армия гномов начала наступление, уничтожив по очереди все логова орков во Мглистых горах: от горы Гундабад на севере до Метедраса на юге.

Большая часть войны проходила под землёй, в огромных шахтах и туннелях Мглистых гор, где гномы умели сражаться лучше всего, и помощь других свободных народов Средиземья не требовалась. По легенде, война была ужасна, и обе стороны сражались в ней без всякой жалости. Постепенно гномы переломили ход войны в свою пользу, учитывая их доблесть, лучшее вооружение и великую ярость, кипевшую в них.

Война достигла высшей точки в 2799 г., когда гномы и орки сошлись в генеральном сражении, произошедшем у Восточных Врат Мории: Битве при Нандухирионе, или Азанулбизаре, как эту долину зовут гномы. Позже говорилось, что память об этой битве до сих пор заставляет «орков содрогаться, а гномов — плакать». Сначала счастье отвернулось от гномов, ибо орки располагались выше и имели больше воинов, также солнце не тревожило их, поскольку была зима. Перелом наступил только тогда, когда последний отряд свежих воинов прибыл с Железных Холмов под командованием Наина, сына Грора, чтобы помочь сражающимся из последних сил гномам. Азог был убит Даином Железностопом, сыном Наина, и его голова была водружена на пику с денежным мешочком, засунутым в рот. Войско орков понесло серьёзные потери: около десяти тысяч было убито, а остальные дрогнули и в панике бежали.

После битвы Траин II, сын Трора, захотел войти в Морию и вновь заселить её, но гномы, не относившиеся к народу Дурина, отказались, сказав, что они воздали почести памяти Дурина, сражаясь за его народ, и этого вполне достаточно. В то же время остатки народа Дурина не могли в одиночку сформировать достаточно большой отряд, чтобы повторно колонизировать Морию. Важным было также и то, что Даин, который единственный из всех заглянул за порог Мории, увидел, что балрог, проклятие Дурина, всё ещё там. Поскольку балрога гномы победить были не в состоянии (что они узнали ценой собственных жизней, когда он вытеснил их из Мории примерно за девятьсот лет до этого), Траин был вынужден отступить.

Война также обернулась огромными потерями для гномов, ибо почти половина из сражавшихся в ней были убиты или тяжело ранены. Наин, сын Грора, Фрерин, второй сын Траина II, и Фундин, сын Фарина и отец Балина, были одними из самых знаменитых её жертв. Траин II сам потерял глаз, а его старший сын Торин заслужив прозвище «Дубощит» из-за того, что после ранения он использовал дубовый сук для защиты от наседавших орков.

После битвы гномы сняли с убитых соплеменников броню и оружие и, не имея достаточно времени и ресурсов для погребения их всех в могилах, сожгли их на дровяных кострах. Война же обернулась почти пирровой победой, ибо, отомстив за Трора, гномы заплатили за это гигантскую цену; кроме этого они по-прежнему не могли жить ни в Мории (из-за балрога), ни в Эреборе (из-за Смауга). Хотя народ Дурина перегруппировался позднее в Синих горах и смог частично восстановить былое богатство, прошло целых сто пятьдесят лет, пока сын Траина, Торин, не возглавил поход, в результате которого был отвоёван Эребор, а ещё через 70 лет Гэндальф окончательно уничтожил балрога, расчистив путь для повторной колонизации Мории.

В ходе войны множество орков бежали на юг через Рохан, пытаясь найти убежище в Белых горах за ним, что беспокоило рохиррим в течение жизни двух поколений. Другим результатом войны было практически полное исчезновение угрозы Эриадору и Пустошам от орков Мглистых гор: гоблины Высокого Перевала недалеко от Ривенделла были одними из немногих орков, оставшихся в живых.

Сто пятьдесят лет спустя орки Севера так и не оправились от войны, кроме того их численность ещё больше уменьшилась в результате Битвы Пяти Воинств, когда Больг, сын Азога, пытался отомстить за отца, но сам был убит Беорном в образе медведя.

Война Кольца

Первая битва при Изенских бродах

Первая битва при Изенских бродах
Дата	3018 г. Т.Э.
Место	Рохан
Итог	Рохиррим удержали броды, однако понесли серьёзные потери и потеряли своего предводителя - Теодреда
Противники
Рохиррим Урук-хай Изенгарда
Командующие
Теодред Неназванный предводитель урук-хай
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
Неизвестно, но очень большие (включая наследного принца Теодреда) Неизвестно

Теодред, сын Теодена, короля Рохана, прибыл по указанию своих разведчиков на сбор войск к Изенгарду. Он разместил войска по обе стороны бродов через Изен и ушёл далее, оставив три отряда всадников для охраны восточной стороны бродов. Ранним утром следующего дня Теодред перешёл на западную сторону бродов с войском, в основном состоящим из лучников и кавалерии. В его планы входило внезапное нападение на урук-хай с целью захвата бродов и последующее их удержание, к несчастью, он не смог получить помощи ни от одной роханской армии из-за многочисленных задержек.

Однако, Саруман обманул разведчиков Рохана, это армия уже выдвигалась к бродам для нападения на них. В двадцати милях к северу от бродов Теодред увидел авангард урук-хай и быстро врезался в их ряды. Затем он атаковал главные силы орков, которые были готовы к этому нападению и были размещены позади траншей, утыканных остроконечными кольями. Из Изенгарда прибыли подкрепления и атаковали кавалерию с фланга, чуть не окружив её. Теодред поспешно приказал отступать, но от урук-хай было не так просто уйти. Гримбольду, который командовал арьергардом рохиррим, пришлось много раз отбиваться от наседающих орков.

Восточное войско Сарумана было гораздо меньшим, но более опасным. В него входили конные дунландцы, наездники на варгах, полуорки и берсерки урук-хай. Сторожевой отряд рохиррим на восточном берегу бродов был вынужден отступить, а нападающие перешли брод для атаки на Теодреда с обеих сторон. Теодред и его люди в это время, спешившись, находились на островке, прикрывая отход Гримбольда. В то же время силы Гримбольда были атакованы с запада, а Гримбольд, посмотрев на восток, увидел, что силы Теодреда оттесняются с островка на холмы. Гримбольд с несколькими всадниками поспешили к позициям Теодреда. Теодред же прорывался через ряды урук-хай. К тому времени, как Гримбольд добрался до него, Теодред пал, сражённый огромным орком. Гримбольд убил орка, а затем понял, что ему придётся защищать тело Теодреда от урук-хай. Он сам был бы наверняка убит, если бы не Эльфхельм.

Эльфхельм вёл четыре отряда к Хельмовой Пади, когда ему сообщили, что замечены наездники на варгах. Он на полной скорости помчался к бродам и, видя сложившуюся ситуацию, приказал своим людям атаковать. Вскоре отряд Эльфхельма уже удерживал западную сторону бродов. После этого они ударили по островку, и эта внезапная атака вынудила большинство урук-хай отступить к Изенгарду. Когда воины Эльфхельма добрались до островка, они обнаружили там Гримбольда, защищающего тело Теодреда от двух крупных орков. Эльфхельм поспешил к нему на помощь и убил одного из орков, а Гримбольд — другого.

Когда они подняли тело Теодреда, они обнаружили, что он ещё жив. Однако прожил он ровно столько, чтобы сказать: «Оставьте меня здесь — охранять броды до прихода Эомера».

Нападение врага закончилось к наступлению темноты. Рохиррим удержали броды, но понесли серьёзные потери и потеряли вождя.

Вторая битва при Изенских бродах

Вторая битва при Изенских бродах
Дата	3018 г. Т.Э.
Место	Рохан
Итог	Сдача бродов, отступление рохиррим к Хельмовой Пади
Противники
Рохиррим Урук-хай Изенгарда
Командующие
Эркенбранд, Гримбольд Неназванный предводитель урук-хай†
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
Неизвестно, но достаточно большие Неизвестно

Командование войсками у бродов перешло к Эркенбранду из Вестфолда. Однако пока он не прибыл из Хельмовой Пади, войсками командовал Гримбольд. Эльфхельм не хотел защищать броды, говоря, что они имеют небольшое оборонное значение, но Гримбольд не желал полностью оставлять их, в том числе и из-за традиций Вестфолда. Позже оба командира пришли к компромиссу.

Гримбольд решил разместить у бродов своих пехотинцев, а людей Эльфхельма перевести на восточный берег реки, откуда он ожидал нападения.

Саруман послал к бродам небольшое войско, которое, однако, всё равно превосходило числом рохиррим. Нападающие вынудили Гримбольда отступить по бродам с большими потерями. Гримбольд же удерживал восточный берег бродов и ожидал, когда Эльфхельм придёт ему на помощь; более чем половина сил Сарумана было брошено на позиции Гримбольда.

Некоторые всадники на варгах и следовавшая за ними пехота прорвались через промежуток между двумя армиями рохиррим и попытались окружить Эльфхельма. Хотя Эльфхельм и осознавал, что Гримбольд в опасности, ему пришлось отступить на восток. Гримбольд всё ещё удерживал свою позицию, когда увидел факелы, движущиеся с севера и от Изенгарда: на рохиррим двигался авангард подкреплений Сарумана. Ещё до того, как Гримбольд осознал это, орки перешли броды. Не имея больше возможности удерживать их, он отступил к своему лагерю и создал вокруг него стену из щитов.

Несмотря на окружение рохиррим, силы Изенгарда не смогли прорвать оборону. Однако Гримбольд понимал, что он не сможет вечно обороняться. Без каких-либо признаков войск Эльфхельма и отсутствием помощи от Эркенбранда он решил попытаться прорваться через окружение. Для этого он приказал всем всадникам, для которых имелись лошади, сесть на них, и выпустил их из-за стены на её восточной стороне через специально сделанный разрыв. Они разделились на две группы и одновременно атаковали в северном и южном направлении. В образовавшейся сумятице оставшиеся рохиррим быстро отступили в темноте в пешем строю.

Разрушение Изенгарда

Разрушение Изенгарда
Дата	2 марта 3019 г. Т.Э.
Место	Изенгард
Итог	Победа энтов, разрушение всей военной машинерии Сарумана, изоляция Сарумана в башне Ортханк
Противники
Энты, хуорны Урук-хай Изенгарда
Командующие
Древобород Саруман
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
Убит только энт Буковень, ранено или обожжено практически всё войско энтов Все орки Изенгарда

Разрушение Изенгарда (англ. Destruction of Isengard) — важная битва Войны Кольца, в ходе которой были уничтожены производственные предприятия Сарумана по обеспечению армии.

После трёхдневного собрания энтов армия энтов и хуорнов выдвинулась в сторону башни-крепости Ортханк в Изенгарде. Они прибыли в Изенгард и начали атаку 2 марта 3019 г. Т.Э.; выбранное время нападения оказалось очень удачным, поскольку именно тогда Саруман выводил войска из Изенгарда для финальной атаки на Рохан. В результате очень немногие смогли защищать Изенгард, помимо самого Сарумана.

Когда армия Изенгарда ушла в Рохан, энты начали нападение на стены. Их попытались остановить с помощью стрел, но это только ещё более разозлило нападающих, и в считанные минуты ворота и большая часть южной стены были разрушены. Как позже Мерри и Пиппин рассказывали своим друзьям, энты были такими сильными, что их удары гнули железо как оловянную фольгу, и крепкие скалы они рвали на части, как хлебную корку. Изенгард также окружило кольцо хуорнов, которые убивали всех спасавшихся бегством орков.

Когда ворота и стены были полностью разрушены, молодой энт по имени Брегалад, или «Скородум» на вестроне, увидел Сарумана и бросился на него с криком «Древоубийца!», поскольку его народ и весь лес Фангорн сильно пострадали от бесцеременной вырубки деревьев на дрова для плавильных печей Сарумана. За ним последовали другие энты, но самому Саруману с трудом удалось бежать в башню Ортханка. Будучи внутри, он открыл желоба и клапаны по всему Изенгарду и поджёг многих энтов, вошедших в его крепость. Один из них, Буковень, к несчастью попал под огненный обстрел и сгорел, чем привёл в ярость остальную армию энтов. Хоббиты Мериадок Брендибак и Перегрин Тук, который присутствовали при битве и позже рассказали о ней Арагорну, Леголасу и Гимли, вспоминали о гневе энтов и рассказывали, что их яростного рёва было достаточно для того, чтобы дробить камни. Энты уничтожили все здания и машины на равнине, но ничего не смогли сделать с самой башней.

В этот момент энты провели совещание и придумали новый план атаки. Выкопав траншеи и уничтожив дамбу Сарумана, энты и хуорны изменили течение реки Изен, заставив её затопить «чашу» Изенгарда, покрыв водой всё, кроме самой башни, и заполнив все туннели и ямы, в которых находились военные машины. Этим закончилось разрушение Изенгарда, несмотря на то, что Саруман был в неприкосновенности внутри Ортханка.

Полное поражение Сарумана в Битве при Хорнбурге и разрушение его крепости сделало невозможным дальшейшее причинение магом вреда Западу путём войны, хотя он всё ещё обладал силой своего голоса, способного убеждать и приказывать, с помощью которого он мог нанести (и наносил) дальнейший ущерб. Если бы энты не уничтожили Изенгард, то Саруман, несмотря на поражение своей основной армии, мог бы выдержать осаду с небольшими оставшимися силами за обычно неприступными стенами Изенгарда, и выжидал бы, пока не смог бы возобновить свою мощь.

Позже Толкин замечал, что разрушение Изенгарда энтами базировалось на его недовольстве «Макбетом»: когда было провозглашено: «Бирнамский лес, приди же в Дунсинан!», он был совершенно разочарован, увидев лишь людей, ходящих по сцене с листьями на шляпах. Соответственно, он решил, что когда он будет писать эту же сцену для себя, то сделает это подобающим образом.

Осада Лориэна

Осада Лориэна
Дата	3019 г. Т.Э.
Место	Лотлориэн
Итог	Победа эльфов, разрушение Дол Гулдура
Противники
Галадрим Лотлориэна Армия орков Дол Гулдура
Командующие
Келеборн, Галадриэль Неназванный предводитель орков†
Силы сторон
около 4000 около 30000
Потери
Неизвестно Практически всё войско

Осада Лориэна (англ. Siege of Lórien) — никогда не названная таким образом в тексте «Властелина Колец» битва между орками Дол Гулдура и Мордора и эльфами-галадрим Лотлориэна под командованием Галадриэль и Келеборна. Битва была одной из крупнейших в Войне Кольца, и победа эльфов позволила Келеборну возглавить нападение на Дол Гулдур, где Галадриэль наконец положила конец зловещему влиянию Саурона в Лихолесье.

Неизвестно, как армия орков пересекла Андуин, хотя Северный брод кажется наиболее вероятным местом для этого. Силы Дол Гулдура, подкреплённые орками из Мордора, трижды атаковали Лориэн, как минимум в одном случае из трёх поддерживаемые орками Мории, атаковавшими с запада. Хотя эта битва и не описана Толкином подробно, можно предположить, что прекрасные леса на границах Лотлориэна серьёзно пострадали от огня, но отвага эльфов не дала врагу проникнуть слишком глубоко в их лесное королевство. Трижды враг атаковал, и трижды нападения были отбиты.

Смелость эльфов, защищавших Лориэн, была велика, хотя основная причина, по которой Лориэн не удалось завоевать, заключалась в тайной силе, защищавшей эту землю от вреда и создававшей мощную защиту от всякого зла. Такой силой была Галадриэль и её Адамантовое Кольцо, Ненья. Толкин отмечал, что единственный случай, в котором мог бы быть завоёван Лориэн, предоставился бы, если бы Саурон лично возглавил нападение на него.

Силы Дол Гулдура были разгромлены и бежали на юг, в сторону леса Фангорн. Древобород и войско энтов, уже до этого разрушивше Изенгард, вышли навстречу оркам, чтобы не дать им прорваться в Рохан. После встречи с энтами остатки обезумевших орков пытались бежать на восток, но были либо убиты энтами, либо утонули в Андуине.

После битвы Келеборн и Галадриэль возглавили переправу галадрим через Андуин во множестве небольших эльфийских лодок. Перебравшись на другой берег, они вошли в Лихолесье и атаковали Дол Гулдур. Затем пришла Галадриэль и обрушила его стены, и очистила подземелья, копируя действия Лютиэн на Тол Сирион, тем самым завершив власть зла в Лихолесье. Когда вести о победе короля Элессара на юге достигли лесных эльфов, Трандуил (недавно разгромивший армию орков в Битве в Лихолесье) встретился с Келеборном 6 апреля 3019 г.

Затем Лихолесье было разделено между Трандуилом (который взял себе север), беорнингами (которые поселились в центре леса, «Узких местах») и Келеборном, который присоединил южную половину леса к своим владениям, назвав её «Восточным Лориэном». Несмотря на победы эльфов, их присутствие в Средиземье продолжало сокращаться, и Галадриэль ушла за море в конце Третьей Эпохи.

Битва в Лихолесье

Битва в Лихолесье
Дата	3019 г. Т.Э.
Место	Лихолесье
Итог	Победа эльфов, разрушение Дол Гулдура
Противники
Лесные эльфы Армия орков Дол Гулдура
Командующие
Трандуил, Келеборн Неназванный предводитель орков†
Силы сторон
около 12000 около 40000
Потери
3000 убитых эльфов 39000 убитых орков

Битва в Лихолесье (англ. Battle of Mirkwood), также известная как Битва под деревьями (англ. Battle Under the Trees) — вооружённый конфликт, произошедший в ходе Войны Кольца в конце Третьей Эпохи.

Битва в Лихолесье представляла собой продолжительную серию вооружённых столкновений Войны Кольца. Орки Дол Гулдура пытались захватить Лихолесье и разгромить эльфов, однако им был оказан отпор. Главной целью Саурона на северном театре военных действий было нападение на Лотлориэн, и большинство сил Дол Гулдура было направлено именно туда. Оставшиеся силы Дол Гулдур использовал против королевства Трандуила, пытаясь обезопасить свой фланг. План Саурона также включал присоединение его союзников-истерлингов к атаке на Трандуила, чтобы разбить его, а затем сконцентрировать все силы Дол Гулдура на Лотлориэне. Однако истерлинги были отвлечены на осаду гномов Эребора и так и не смогли присоединиться к оркам в Лихолесье. Некоторую помощь Трандуилу, вероятно, оказали беорнинги — сидя в Кресле Зрения на Амон Хен, Фродо с помощью Кольца Всевластья мог наблюдать сражения эльфов, людей и тварей из Дол Гулдура под покровом Лихолесья и пожары в землях беорнингов. В лесах разгорелась жестокая битва, за которой последовало «великое огненное разрушение», поскольку в ходе битвы лес был подожжён. Король Трандуил привёл своих эльфов к победе и разбил орков, а затем с помощью Галадриэль подошёл к Дол Гулдуру и (после падения Саурона) уничтожил эту зловещую крепость.

Битва за Осгилиат

Битва за Осгилиат
Дата	3019 г. Т.Э.
Место	Осгилиат
Итог	Прорыв сил Саурона на западный берег Андуина, отступление войск Гондора в Минас Тирит, тяжёлое ранение Фарамира
Противники
Гондорский гарнизон Осгилиата Моргульская армия Мордора
Командующие
Фарамир Король-Колдун Ангмара
Силы сторон
около 1500 передовой отряд - около 20000, вся армия -около 80000
Потери
1000 20000

Битва за Осгилиат (англ. Battle of Osgiliath) — сражение между армиями Мордора и Гондора, непосредственно предшествовавшее осаде Минас Тирита и битве на Пеленнорских полях.

В последние годы перед битвой Саурон восстановил всю свою военную мощь и был готов напасть на Средиземье. В первую очередь он планировал атаковать своего самого сильного врага — Гондор. Однако для уничтожения столицы Гондора, Минас Тирита, Саурону вначале требовалось захватить Осгилиат, бывшую столицу страны, стратегически расположенную на Великой Реке Андуине. В Осгилиате располагались мосты через Андуин (город был расположен сразу на двух берегах реки), единственное место, где большая армия могла перейти через него на многие мили вверх и вниз по течению (переходы также существовали у Каир Андроса и в Пеларгире, но Осгилиат был ближе всего к Мордору). После захвата Осгилиата Саурон мог свободно отправить свою армию на другой берег Андуина к основной цели своей стратегии войны — Минас Тириту.

Битва за контроль над руинами Осгилиата, собственно, велась с переменным успехом в течение более чем столетия после захвата Итилиэна Мордором. Минас Тирит был окружен Раммас Эхор (англ. Rammas Echor), укреплённой стеной, охватывавшей кольцом Пеленнорские поля, две ветви которой встречались в Осгилиате, где были построены и обеспечены войсками Форты Стенных Проходов (англ. Causeway Forts), хотя сам Осгилиат и оставался в руинах. Эта внешняя стена также начала разрушаться, не обеспечиваемая необходимым ремонтом, с усилением упадка Гондора.

Новое наступление Мордора для захвата Осгилиата началось в июне 3018 г. Т.Э. Восточная часть города вскоре пала под ударами орков, однако они были выбиты из западной части города Боромиром, которому удалось уничтожить последний целый мост в Осгилиате, соединявший два берега реки. Это временно приостановило наступление сил Саурона, однако он продолжал удерживать восточную половину Осгилиата, а Гондор — западную. Эта передышка была вызвана, видимо, тем, что само нападение было скорее прощупыванием обороны Гондора, чем полномасштабной атакой. Во время перерыва в боевых действиях Боромир покинул Гондор для того, чтобы просить в Ривенделле разъяснений относительно сна о Проклятии Исилдура, который увидел он вместе с братом; в Гондор он более не вернулся.

В это время Фарамир, брат Боромира, руководил несколькими атаками Следопытов глубоко в оккупированном Мордором Итилиэне, нападая на армии врага, движущиеся к Чёрным Воротам; Фродо Бэггинс и Сэмуайз Гэмджи видели одно из таких нападений на группу харадрим.

Когда из Мордора был дан Великий Сигнал, и на него поступил ответ из Минас Моргула, началась собственно Война Кольца (хотя сражения в Изенгарде происходили до этого, и Саурон ранее вёл часть боевых действий на северных фронтах). Таким образом, Битва за Осгилиат стала первой битвой на юге.

Перед нападением Мордора правитель Дэнетор приказал Фарамиру возглавить войско Минас Тирита и вывести его в Осгилиат для усиления его гарнизона. Гэндальф также постоянно перемещался между Минас Тиритом и Осгилиатом, помогая Фарамиру и сопровождая раненых. Однако, Мордор хорошо подготовился. За многие месяцы до битвы орки в Восточном Осгилиате тайно строили огромное количество лодок и плотов, и теперь, усиленные подкреплениями, они тучей ринулись через Андуин на гондорские позиции на западном берегу реки.

После долгих и тяжёлых боёв войска под командованием Фарамира были вынуждены отступить, изначально они отошли до Фортов Стенных Проходов на Раммас Эхор, где они задержали врага ценой тяжёлых потерь. Орки прорвались через стену, и воинам пришлось отступить в Минас Тирит. Сам Фарамир был тяжело ранен при отступлении: отравленная стрела пронзила его, когда он бился с конным предводителем харадрим. Ещё более серьёзный урон был причинён Чёрным дыханием назгула, но князь Дол Амрота Имрахиль возглавил атаку кавалерии, посланной Дэнетором для спасения арьергарда, и временно обратил врага в бегство. В то же время орки как могли починили несколько разрушенных мостов. После этого прибыли основные объединённые силы Мордора: они включали в себя армию, которую Фродо видел выходящей из Минас Моргула, однако это была «всего лишь одна и не самая большая армия из тех, что послал Мордор». Гораздо большее войско, собравшееся у Мораннона, присоединилось в Осгилиате, и объединённые силы вошли на западный берег Андуина. Ещё больше воиск также перешло через броды у Каир Андроса, которые были недавно захвачены, но они пришли к Минас Тириту гораздо позже.

Теперь, когда Осгилиат полностью был в руках Мордора, гигантская армия Саурона подошла к Минас Тириту и окружила его, начав осаду Гондора, что привело через некоторое время к битве на Пеленнорских полях.

Битва при Байуотере

Битва при Байуотере
Дата	3019 г. Т.Э.
Место	Байуотер, Шир
Итог	Победа хоббитов, конец власти Сарумана («Шарки») и его приспешников
Противники
Хоббиты Бандиты, приспешники Сарумана
Командующие
Мериадок Брендибак, Перегрин Тук Косоглазый оркоподобный бандит†, Шарки†, Грима Гнилоуст†
Силы сторон
Все способные держать оружие хоббиты из Приречья и окрестных посёлков Около 200 бандитов
Потери
19 убитых Около 70 убитых

Битва при Байуотере описана в главе 8 книги VI «Властелина Колец» — «Очищение Шира».

Битва при Байуотере была сражением между хоббитами и отрядом бандитов, подчинявшихся «Шарки» (магу Саруману). Битва считается последней битвой Войны Кольца. Народ Шира был поднят Мериадоком Брендибаком и Перегрином Туком, соответственно, рыцарями Рохана и Гондора. Мерри убил главаря бандитов, косоглазого оркоподобного убийцу.

Битва произошла 3 ноября 1419 года по календарю Шира (3019 г. Т.Э.) и была последним военным конфликтом Войны Кольца. Она стала второй битвой, произошедшей в пределах Шира с момента его основания за более чем 1400 лет до этого; первой стала Битва при Зеленополье, которая произошла в 1147 г. по календарю Шира (2747 г. Т. Э.).

Бандиты были посланы Шарки для подавления восстания хоббитов, поднявшегося в Байуотере. Однако разведчики хоббитов предупредили своих товарищей заранее, после чего хоббиты разработали план по окружению и пленению бандитов, когда те прибудут на место. Из повозок и телег был созданы импровизированные мобильные баррикады, и после того, как бандиты достигли центра города, дорога была заблокирована впереди и позади них. Бандиты попытались прорваться наружу сквозь ряды хоббитов, и некоторым это удалось. После этого они были окружены, и с ними началась схватка, которая продолжалась до полной победы хоббитов.

Ширских хоббитов возглавляли Мерри и Пиппин. Смелость и навыки, которые они приобрели в ходе путешествия с Братством и последующего участия в Войне Кольца, придали им уверенности в своих возможностях и позволили собрать ширский народ и выступить против захватчиков. Формально Пиппин всё ещё был рыцарем Гондора, поскольку король Элессар не освободил его от службы, а всего лишь предоставил бессрочный отпуск, и при отбытии Пиппина на родину Арагорн напомнил ему, что его восстановленный трон также распространяет свою власть и на северные земли, которые включают и Шир. Соответственно, Пиппин считал, что сражается с бандитами при поддержке власти короля. Сэмуайз Гэмджи также сражался в этой битве, а Фродо Бэггинс присутствовал там, но не сражался: в ходе битвы он следил, чтобы добровольно сложивших оружие бандитов не убивали.

На следующий день Фродо и трое его товарищей, возглавляя хоббитов Шира, вошли в Хоббитон. Там Фродо встретился с Саруманом и приказал ему убираться из Шира. После этого Грима Червеуст убил мага, перерезав ему горло, на пороге Бэг Энда. До того, как Фродо смог вмешаться, хоббиты застрелили Гриму тремя стрелами.

См. также

• Битвы Белерианда
• Дагор Дагорат

Литература

Битва при Дагорладе

• Королёв К. Энциклопедия «Толкин и его мир». — Москва: Локид-Пресс, 2005. — С. 67. — 494 с. — 7100 экз. — ISBN 5-98601-018-3.

Битва при Форносте

• Королёв К. Энциклопедия «Толкин и его мир». — Москва: Локид-Пресс, 2005. — С. 68. — 494 с. — 7100 экз. — ISBN 5-98601-018-3.
• J. E. A. Tyler. [books.google.com/books?id=GNGJvGi849UC&pg=PA45&dq=Battle+of+Fornost&ei=E1ABTtufFsToUMOc8Ts&cd=3#v=onepage&q=%22Battle%20of%20Fornost%22&f=false The complete Tolkien companion]. — Macmillan, 2004. — 713 с. — ISBN 9780312315450.
• Robert Foster. [books.google.com/books?id=bCp-aS5XzYMC&pg=PA64&dq=Battle+of+Fornost&ei=IiIBTsccxMVQqZrVOw&cd=1#v=snippet&q=%22Battle%20of%20Fornost%22&f=false The complete guide to Middle-earth: from the Hobbit through the Lord of the rings and beyond]. — Random House Digital, Inc., 2001. — 568 с. — ISBN 9780345449764.

Отрывок, характеризующий Список войн и сражений Средиземья

И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.