Список генерал-губернаторов Филиппин

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск


Период испанского владычества (1565—1761)

Испанский губернатор Филиппин назначался вице-королём Новой Испании по рекомендации кортесов, и правил от имени короля Испании. В случае, когда должность оказывалась вакантной, Королевская аудиенсия Манилы назначала временного губернатора из числа своих членов, который управлял до тех пор, пока не прибывал официально назначенный губернатор.

Портрет Губернатор С По
1 Мигель Лопес де Легаспи 27 апреля 1565 20 августа 1572
2 Гвидо де Лавесарис 20 августа 1572 25 августа 1575
3 Франсиско де Санде 25 августа 1575 апрель 1580
4 Гонсало Ронкильо де Пеньялоса апрель 1580 10 марта 1583
5 Диего Ронкильо 10 марта 1583 16 мая 1584
6 Сантьяго де Вера 16 мая 1584 май 1590
7 Гомес Перес дас Мариньяс 1 июня 1590 25 октября 1593
8 Педро де Рохас октябрь 1593 3 декабря 1593
9 Луис Перес дас Мариньас 3 декабря 1593 14 июля 1596
10 Франсиско де Тельо де Гусман. 14 июля 1596 май 1602
11 Педро Браво де Акунья май 1602 24 июня 1606
12 Кристобаль Тельес де Альманса
(Королевская Аудиенсия)
24 июня 1606 15 июня 1608
13 Родриго де Виверо-и-Веласко 15 июня 1608 апрель 1609
14 Хуан де Сильва апрель 1609 19 апреля 1616
15 Андрес Алькарас
(Королевская Аудиенсия)
19 апреля 1616 3 июля 1618
16 Алонсо Фахардо де Энтенса 3 июля 1618 июль 1624
17 Херонимо де Сильва
(Королевская Аудиенсия)
июль 1624 июнь 1625
18 Фернандо де Сильва июль 1624 29 июня 1626
19 Хуан Ниньо де Табора 29 июня 1626 22 июля 1632
20 Лоренсо де Оласа
(Королевская Аудиенсия)
22 июля 1632 1633
21 Хуан Сересо де Саламанка 29 августа 1633 25 июня 1635
22 Себастьян Уртадо де Коркера 25 июня 1635 11 августа 1644
23 Диего Фахардо Чакон 11 августа 1644 25 июля 1653
24 Сабиниано Манрике де Лара 25 июля 1653 8 сентября 1663
25 Диего де Сальседо 8 сентября 1663 28 сентября 1668
26 Хуан Мануэль де ла Пенья Бонифас 28 сентября 1668 24 сентября 1669
27 Мануэль де Леон 24 сентября 1669 21 сентября 1677
28 Франсиско Колома
(Королевская Аудиенсия)
21 сентября 1677 21 сентября 1677
29 Франсиско Сотомайор-и-Мансилья
(Королевская Аудиенсия)
21 сентября 1677 28 сентября 1678
30 Хуан де Варгас-и-Уртадо 28 сентября 1678 24 августа 1684
31 Габриэль де Курусеалеги-и-Арриола 24 августа 1684 апрель 1689
32 Алонсо де Авила Фуэртес
(Королевская Аудиенсия)
апрель 1689 июль 1690
33 Фаусто Крусат-и-Гонгора 25 июля 1690 8 декабря 1701
34 Доминго Сабальбуру де Эчеварри 8 декабря 1701 25 августа 1709
35 Мартин де Урсуа, граф Лисаррага 25 августа 1709 4 февраля 1715
36 Хосе Торральба
(Королевская Аудиенсия)
4 февраля 1715 9 августа 1717
37 Фернандо Мануэль де Бустильо Бустаманте-и-Руэда 9 августа 1717 11 октября 1719
38 Архиепископ Франсиско де ла Куэста
(исполняющий обязанности)
11 октября 1719 6 августа 1721
39 Торибио Хосе Косио-и-Кампо 6 августа 1721 14 августа 1729
40 Фернандо Вальдес-и-Тамон 14 августа 1729 июля 1739
41 Гаспар де ла Торре июль 1739 21 сентября 1745
42 Архиепископ Хуан Аречедерра
(исполняющий обязанности)
21 сентября 1745 20 июля 1750
43 Франсиско Хосе де Овандо 20 июля 1750 26 июля 1754
44 Педро Мануэль де Арандия Сантистебан 26 июля 1754 1759
45 Мигель Лино де Эспелета июнь 1759 31 мая 1761

Период британской оккупации (1761—1764)

Во время Семилетней войны Манила и Кавите были оккупированы британскими войсками. В Маниле был назначен британский губернатор, однако испанцы продолжали сопротивление в сельской местности.

Портрет Губернатор С По
46 Архиепископ Мануэль Рохо дель Рио-и-Виейра
(исполняющий обязанности)
июль 1761 6 октября 1762
47 Симон де Анда-и-Саласар
(временный губернатор в Баколоре)
October 6, 1762 February 10, 1764
48 Доусон Дрейк 2 ноября 1762 31 мая 1764

Период испанского владычества (1764—1898)

Портрет Губернатор С По
49 Франсиско Хавьер де ла Торре 17 марта 1764 6 июля 1765
50 Хосе Антонио Раон и Гутьеррес 6 июля 1765 июль 1770
51 Симон де Анда-и-Саласар июль 1770 30 октября 1776
52 Педро де Саррио 30 октября 1776 июль 1778
53 Хосе Баско-и-Варгас июль 1778 22 сентября 1787
54 Педро де Саррио September 22, 1787 July 1, 1788
55 Феликс Беренгер де Маркина 1 июля 1788 1 сентября 1793
56 Рафаэль Мария де Агилар-и-Понсе де Леон 1 сентября 1793 7 августа 1806
57 Мариано Фернандес де Фольгерас 7 августа 1806 4 марта 1810
58 Мануэль Гонсалес де Агилар 4 марта 1810 4 сентября 1813
59 Хосе Гардоки Харавейтиа 4 сентября 1813 10 декабря 1816
60 Мариано Фернандес де Фольгерас 10 декабря 1816 30 октября 1822
61 Хуан Антонио Мартинес 30 октября 1822 14 октября 1825
62 Мариано Рикафорт Паласин-и-Абарка 14 октября 1825 23 декабря 1830
63 Паскуаль Энриле-и-Альседо 23 декабря 1830 1 марта 1835
64 Габриэль де Торрес 1 марта 1835 23 апреля 1835
65 Хоакин де Крамер 23 апреля 1835 9 сентября 1835
66 Педро Антонио Саласар Кастильо-и-Варона 9 сентября 1835 27 августа 1837
67 Андрес Гарсиа Камба 27 августа 1837 29 декабря 1838
68 Луис Лардисабаль 29 декабря 1838 14 февраля 1841
69 Марселино де Ораа Лекумберри 14 февраля 1841 17 июня 1843
70 Франсиско де Паула Алькала де ла Торре 17 июня 1843 16 июля 1844
71 Нарсисо Клавериа-и-Сальдуа 16 июля 1844 26 декабря 1849
72 Антонио Мария Бланко 26 декабря 1849 29 июля 1850
73 Хуан Антонио де Урбистондо 29 июля 1850 20 декабря 1853
74 Рамон Монтеро-и-Бландино 20 декабря 1853 2 февраля 1854
75 Мануэль Павиа-и-Ласи February 2, 1854 October 28, 1854
76 Рамон Монтеро-и-Бландино 28 октября 1854 20 ноября 1854
77 Мануэль Креспо-и-Себриан 20 ноября 1854 5 декабря 1856
78 Рамон Монтеро-и-Бландино 5 декабря 1856 9 марта 1857
79 Фернандо Норсагарай-и-Эскудеро 9 марта 1857 12 января 1860
80 Рамон Мария Солано-и-Льяндераль 12 января 1860 29 августа 1860
81 Хуан Эррера Давила 29 августа 1860 2 февраля 1861
82 Хосе Лемери-и-Ибаррола 2 февраля 1861 7 июля 1862
83 Сальвадор Вальдес 7 июля 1862 9 июля 1862
84 Рафаэль де Эчагуэ 9 июля 1862 24 марта 1865
85 Хоакин дель Солар-и-Ибаньес 24 марта 1865 25 апреля 1865
86 Хуан де Лара-и-Иригойен 25 апрель 1865 13 июля 1866
88 Хосе Лауреано де Санс-и-Поссе 13 июля 1866 21 сентября 1866
89 Хуан Антонио Осорио 21 сентября 1866 27 сентября 1866
90 Хоакин дель Солар-и-Ибаньес 27 сентября 1866 26 октября 1866
91 Хосе де ла Гандара-и-Наварро 26 октября 1866 7 июня 1869
92 Мануэль Мальдонадо 7 июня 1869 23 июня 1869
93 Карлос Мария де ла Торре-и-Нава Серрада 23 июня 1869 4 апреля 1871
94 Рафаэль де Искердо-и-Гутьеррес 4 апреля 1871 8 января 1873
95 Мануэль Маккроон 8 января 1873 24 января 1873
96 Хуан Аламинос-и-Вивар 24 января 1873 17 марта 1874
97 Мануэль Бланко Вальдеррама acting 17 марта 1874 18 июня 1874
98 Хосе Малькампо 18 июня 1874 28 февраля 1877
99 Доминго Морионес-и-Мурильо 28 февраля 1877 20 марта 1880
100 Рафаэль Родригес Ариас 20 марта 1880 15 апреля 1880
101 Фернандо Примо де Ривера, 1-й срок 15 апреля 1880 10 марта 1883
102 Эмилио Молинс 1-й срок, и. о. 10 марта 1883 7 апреля 1883
103 Хоакин Ховельяр-и-Солер 7 апреля 1883 1 апреля 1885
104 Эмилио Молинс 2-й срок, и. о. 1 апреля 1885 4 апреля 1885
105 Эмилио Терреро-и-Перинат 4 апреля 1885 1888
106 Антонио Мольто, и. о. 1888 1888
107 Федерико Лобатон, и. о. 1888 1888
108 Валериано Вейлер 1888 1891
109 Эулохио Деспухоль 1891 1893
110 Федерико Очандо, и. о. 1893 1893
111 Рамон Бланко-и-Эренас 1893 13 декабря 1896
112 Камило де Полавьеха, и. о. 13 декабря 1896 15 апреля 1897
113 Хосе де Лачамбре, и. о. 15 апреля 1897 23 апреля 1897
114 Фернандо Примо де Ривера, 2-й срок 23 апреля 1897 11 апреля 1898
115 Басилио Аугустин 11 апреля 1898 24 июля 1898
116 Фермин Хауденес, и. о. 24 июля 1898 13 августа 1898
117 Франсиско Риссо, и. о. 13 августа 1898 сентябрь 1898
118 Диего де лос Риос, и. о. сентябрь 1898 3 июня 1899

Военная администрация Соединённых Штатов (1898—1901)

После захвата Филиппин в ходе испано-американской войны власть на Филиппинах осуществляла американская военная администрация

Портрет Губернатор С По
1 Уэсли Мерритт 14 августа 1898 30 августа 1898
2 Элвелл Отис 29 августа 1899 5 мая 1900
3 Артур Макартур-младший 5 мая 1900 4 июля 1901
4 Эдна Чаффи 4 июля 1901 4 июля 1902

Гражданская администрация Соединённых Штатов (1901—1935)

С 4 июля 1901 года исполнительная власть на Филиппинах была передана президенту Филиппинской комиссии, носившему титул «гражданского губернатора»; он назначался президентом США и утверждался Сенатом США. В течение первого года некоторыми частями страны, где продолжалось сопротивление, продолжал управлять военный губернатор Чаффи, часто конфликтовавший с гражданским губернатором Тафтом. С 4 июля 1902 года гражданский губернатор стал единственной исполнительной властью на Филиппинах. Актом конгресса от 1905 года титул «гражданский губернатор» был изменён на «генерал-губернатор».

С 1901 по 1935 году Филиппины находились в ведении американского Бюро по островным делам. После того, как в 1935 году было образовано Содружество Филиппин, титул губернатора был изменён на «Высший комиссар по Филиппинам».

Портрет Губернатор С По
1 Уильям Говард Тафт 4 июля 1901 1 февраля 1904
2 Люк Эдвард Райт 1 февраля 1904 3 ноября 1905
3 Генри Клей Айд 3 ноября 1905 19 сентября 1906
4 Джеймс Фрэнсис Смит 20 сентября 1906 11 ноября 1909
5 Уильям Кэмерон Форбс 11 ноября 1909 1 сентября 1913
- Ньютон Уайтинг Джильберт
исполняющий обязанности
1 сентября 1913 6 октября 1913
6 Фрэнсис Бёртон Харрисон 6 октября 1913 5 марта 1921
- Чарльз Йеатер
исполняющий обязанности
5 марта 1921 14 октября 1921
7 Леонард Вуд 14 октября 1921 7 августа 1927
- Юджин Аллен Джилмор
исполняющий обязанности
7 августа 1927 27 декабря 1927
8 Генри Льюис Стимсон 27 декабря 1927 23 февраля 1929
- Юджин Аллен Джилмор
исполняющий обязанности
23 февраля 1929 8 июля 1929
9 Дуайт Филли Дэвис 8 июля 1929 9 января 1932
- Джордж Чарльз Батт
исполняющий обязанности
9 января 1932 29 февраля 1932
10 Теодор Рузвельт-младший 29 февраля 1932 15 июля 1933
11 Фрэнк Мерфи 15 июля 1933 14 ноября 1935

Период японской оккупации (1942—1945)

В декабре 1941 года на Филиппины вторглись японские войска. В 1942 году японские оккупационные власти ввели пост военного губернатора Филиппин

Портрет Губернатор С По
1 Масахару Хомма 3 января 1942 8 июня 1942
2 Сидзуити Танака 8 июня 1942 28 мая 1943
3 Сигэнори Курода 28 мая 1943 26 сентября 1944
4 Томоюки Ямасита 26 сентября 1944 6 октября 1945

Напишите отзыв о статье "Список генерал-губернаторов Филиппин"

Ссылки

  • [www.zamboanga.com/html/Spanish_governors_of_the_philippines.htm Губернаторы Филиппин во время испанского владычества]
  • [www.worldstatesmen.org/Philippines.htm Правители Филиппин на сайте worldstatesmen.org]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Список генерал-губернаторов Филиппин

– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.