Список графов де Пуатье
Поделись знанием:
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Граф де Пуатье (фр. comte de Poitiers) — титул правителя средневекового графства Пуатье во Франции (историческая область Пуату). В ранние периоды истории графства титул его правителя звучал как граф Пуату.
Содержание
Графство Пуату (Пуатье)
Первые упоминания о наличии поста графа в Пуатье относятся ещё к эпохе Меровингов, однако территория, на которую расспространялась компетенция этих графов не известна. В 778 году Карл Великий разделил Аквитанию на графства, из которых пять располагалось в границах исторической области Пуату. В IX веке графы Пуатье распространили свою власть на территорию всего Пуату, подчинив Сентонж и Онис, однако потеряли значительную часть владений в долине Луары, которые перешли под контроль графов Анжуйских. В середине X века к графам Пуатье перешёл престол герцогства Аквитания и сюзеренитет над всей юго-западной Францией от Луары до Пиренеев. Последняя представительница правящего дома де Пуатье — герцогиня Элеонора Аквитанская в 1152 году вышла замуж за графа Анжуйского, а позднее — английского короля Генриха II Плантагенета, в результате чего графство Пуатье вошло в состав «Анжуйской империи». Пуату, однако, сохраняло собственную систему управления и обычаи, а местная аристократия периодически поднимала восстания против центральной власти (мятежи 1173—1179, 1188 и 1194 годов). В первой половине XIII века графство было постепенно завоёвано королями Франции, а крупное восстание баронов Пуату во главе с домом Лузиньянов было разгромлено в 1142 году в сражении при Тайлебуре. В 1241 году графство было передано в апанаж брату французского короля Людовика IX Альфонсу, который вскоре объединил под своей властью земли от Пуату до Средиземного моря. После смерти Альфонса Пуату вернулось в состав домена королей Франции.
Графы де Пуатье
- Меровингские и каролингские графы
- Варин (Гверин)[d], первый известный граф Пуатье, VII век
- Гаттон (Атто), граф Пуатье с 735 года, соправитель брата, Гунальда I, герцога Аквитании
- Аббон, назначен графом Карлом Великим в 778 году, сохранял должность по крайней мере до 794 года (по другим сведениям, до 811 года[1])
- Рихвин, граф Пуатье (811—814/815), граф Нанта (831—841)[2]
- 815—828: Бернар I, граф Пуатье в 815—825.
- 828—839: Эменон де Пуатье, смещён в 839 году за участие восстание в восстании Пипина II, сын предыдущего;
- 840—844: Бернар II, брат графа Эменона де Пуатье, женат на Билишильде, дочери Роргона I, графа Мэна;
- 839—866: Рамнульф I де Пуатье, герцог Аквитании (c 852), женился на Билишильде, вдове Бернара I;.
- 878—890: Рамнульф II де Пуатье, герцог Аквитании (c 887), сын Рамнульфа I и Билишильды дю Мэн;
- 890—892: Эбль Манцер, герцог Аквитании (890—893, 927—932), побочный сын Рамнульфа II;
- 892—902: Адемар (ум. в 926), сын Эменона;
- : 893 : Роберт I
- 902—934 : Эбль Манцер (вторично)
- 934—963: Гильом I Патлатый, герцог Аквитании (с 962), сын предыдущего;
- 963—995: Гильом II Железнорукий, герцог Аквитании, сын предыдущего;
- 995—1030: Гильом III Великий, герцог Аквитании, сын предыдущего;
- 1030—1038: Гильом IV Толстый, герцог Аквитании, сын предыдущего;
- 1038—1039: Эд, герцог Аквитании, брат предыдущего;
- 1039—1058: Гильом V, герцог Аквитании, брат предыдущего;
- 1058—1086: Гильом VI, герцог Аквитании, брат предыдущего;
- 1086—1127: Гильом VII Трубадур, герцог Аквитании, сын предыдущего;
- 1127—1137: Гильом VIII Святой, герцог Аквитании, сын предыдущего;
- 1137—1204: Элеонора Аквитанская, герцогиня Аквитании, дочь предыдущего, замужем:
- 1137—1152: Людовик VII, король Франции (1137—1180), первый супруг Элеоноры, развелись в 1152 году;
- 1152—1189: Генрих II Плантагенет, король Англии (c 1154), герцог Нормандии (c 1150), граф Анжу и Мэна (c 1151), второй супруг Элеоноры.
- 1152—1189 : Генрих II Плантагенет, король Англии (с 1154), герцог Нормандии (c 1150), граф Анжу и Мэна (c 1151), второй супруг Элеоноры Аквитанской;
- 1169—1196, 1199 : Ричард I Львиное Сердце, король Англии (c 1189), герцог Аквитании (c 1169), сын Генриха II и Элеоноры Аквитанской;
- 1196—1198 : Оттон Брауншвейгский, император Священной Римской империи (1198—1218), племянник предыдущего;
- 1199—1216 : Иоанн Безземельный, король Англии и герцог Аквитании (c 1199), герцог Нормандии (1199—1204), брат Ричарда Львиное Сердце;
- 1216—1224 : Генрих III (ум. 1272), король Англии и герцог Аквитании (1216—1272), сын предыдущего, в 1224 году графство Пуатье было аннексировано Францией.
- 1241—1271 : Альфонс де Пуатье (1220—1271), граф Тулузы (c 1249), брат Людовика IX, короля Франции, после смерти Альфонса графство Пуатье вернулось в состав домена королей Франции;
- 1311—1316 : Филипп I Длинный (1291—1322), король Франции (Филипп V Длинный) и король Наварры (1316—1322), после вступления на французский престол графство Пуатье вернулось в состав королевского домена;
- 1344—1350 : Жан I Добрый (1319—1364), герцог Нормандский (1332—1350), король Франции (1350—1364);
- 1351—1354 : Людовик I Анжуйский (1339—1384), герцог Анжуйский с (1360), сын Иоанна II Доброго, короля Франции;
- 1354—1357 : Карл I Мудрый (1338—1380), дофин с 1349, герцог Нормандский (1355—1364), король Франции Карл V Мудрый (1364—1380);
- 1357—1360 : Жан II Беррийский (1340—1416), герцог Беррийский и Овернский (c 1360), сын Иоанна II Доброго, короля Франции;
- 1369—1416 : Жан II Беррийский (1340—1416), герцог Беррийский и Овернский (c 1360), сын Иоанна II Доброго, короля Франции;
- 1416—1417 : Жан III Туреньский (1398—1417), дофин (с 1415), герцог Туреньский (c 1407), герцог Беррийский (c 1416), сын Карла VI, короля Франции;
- 1417—1422 : Карл II (1403—1461), дофин, герцог Туреньский, герцог Беррийский (1417—1422), король Франции Карл VII Победитель (1422—1461), после вступления на французский престол графство Пуатье вернулось в состав королевского домена.
- 1547—1558 : Элеонора I Испанская (1498—1558), королева Франции (1530—1547), жена Франциска I;
- 1561—1587 : Мария I Шотландская (1542—1587), королева Шотландии (1542—1587);
- Титулярные графы Пуатье
- 1664—? : Фердинанд-Франциск де Ри (1652—?), граф Пуатье.
- 1654—1713 : Фредерик-Леонор де Пуатье (1654—1713), маркиз Пуатье.
- 1713—1715 : Фердинанд-Жозеф де Ри (1695—1715), граф Пуатье.
- Графы Пуатье (апанаж)
- 1778—1824 : Карл III Артуа (1757—1836), граф Пуатье.
Напишите отзыв о статье "Список графов де Пуатье"
Примечания
- ↑ Dillange M. Les Comtes de Poitou Ducs d’Aquitaine (778—1204) — La Crèche : Geste éditions, 1995. ISBN 2-910919-09-9; Cawlye C. Medieval lands. // [fmg.ac/Projects/MedLands/AQUITAINE.htm#_Toc167107966 Foundation for Medieval genealogy]
- ↑ Цит. по: Besly J. Histoire des comtes de Poitou et ducs d’Aquitaine. // Niort : Robin, 1840.
См. также
Ссылки и литература
- [fmg.ac/Projects/MedLands/AQUITAINE.htm#_Toc172271310 Генеалогия графов де Пуатье на сайте Фонда средневековой генеалогии] (англ.)
- Dillange M. Les Comtes de Poitou Ducs d'Aquitaine (778-1204). — La Crèche : Geste éditions, 1995. ISBN 2-910919-09-9
- Besly J. Histoire des comtes de Poitou et ducs d’Aquitaine. — Niort : Robin, 1840.
Отрывок, характеризующий Список графов де Пуатье
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
