Список графских родов Российской империи
Поделись знанием:
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».
В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.
В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.
Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.
Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.
На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.
В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.
На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
К числу более чем 300 графских родов (включая угасшие) Российского царства и Российской империи относятся:
- возведённые в графское Российского царства и в графское Российской империи достоинства (к началу XX века — не менее 120),
- возведённые в графское Царства Польского достоинство российскими императорами,
- возведённые в графское Великого Княжества Финляндского достоинство российскими императорами (всего 13 родов),
- возведённые иностранными монархами и признанные в графском достоинстве в Российской империи (к началу XX века — не менее 150).
Некоторые роды, получившие титул от иностранных монархов, а также все польские роды, получившие титул от римских пап, не получили признание от российской власти.
После 1917 г. одна из ветвей дома Романовых продолжила практику пожалования графских титулов[1]. Эти пожалования в список не включены и отражены в статье Пожалования титулов и орденов Российской империи после 1917 года.
В список также не включены некоторые фамилии, упоминаемые в неофициальных генеалогических изданиях в числе графских родов Российской Империи, но для которых нет сведений, что они были признаны в графском достоинстве в Российской Империи или получили право на пользование графским титулом в Российской Империи:
- Графы Анквиц[2] (КГЛ)
- Графы Карницкие[3] (КГЛ)
- Графы Катаржи[4] (Италия)
- Графы Меллин [5] (СРИ) (+)
- Графы Рагузинские [6] (Босния)
- Графы Фредро[7] (Австр.) (+)
- Графы Яблоновские[8] (КГЛ)
Содержание
- 1 Список сокращений
- 2 Алфавитный список графских родов
- 3 Роды, возведённые в графское Российской империи достоинство (в порядке пожалования на 1917 г.)
- 3.1 В царствование Петра I
- 3.2 В царствование Екатерины I
- 3.3 В царствование Петра II
- 3.4 В царствование Анны Иоанновны
- 3.5 В царствование Иоанна VI
- 3.6 В царствование Елизаветы Петровны
- 3.7 В Царствование Петра III
- 3.8 В царствование Екатерины II
- 3.9 В царствование Павла I
- 3.10 В царствование Александра I
- 3.11 В царствование Николая I
- 3.12 В царствование Александра II
- 3.13 В царствование Александра III
- 3.14 В царствование Николая II
- 4 Роды, возведённые в графское Царства Польского достоинство (в порядке пожалования) (с 1815 года)
- 5 Роды, возведённые в графское Великого Княжества Финляндского достоинство (в порядке пожалования) (с 1809 года)
- 6 См. также
- 7 Примечания
- 8 Источники
Список сокращений
- Австр. — Австрия
- ВКФ — Великое Княжество Финляндское
- КГЛ — Королевство Галиция и Лодомерия
- Прус. — Пруссия
- СРИ — Священная Римская империя
- РИ — Российская Империя
- ЦП — Царство Польское
Алфавитный список графских родов
А
- Графы Адлерберг (РИ)
- Графы Александровичи (КГЛ) (ЦП)
- Графы Алефельд-Лаурвиген (Дания)
- Графы Алопеус (ЦП)
- Графы Аминовы (ВКФ)
- Графы Анреп-Эльмпт (СРИ/РИ)
- Графы Апраксины (2 ветви) (РИ)
- Графы Аракчеевы (РИ)
- Графы Армфельт (ВКФ)
Б
- Графы де-Бальмен (Ирландия?)
- Графы Барановы (РИ)
- Графы Баранцовы (РИ)
- Графы Барклай-де-Толли (РИ)
- Графы Бахметевы (РИ)
- Графы Безбородко (СРИ)
- Графы Безбородко (РИ)
- Графы Белёвские (РИ)
- Графы Белёвские-Жуковские (РИ)
- Графы Белинские (ЦП)
- Графы Бенкендорфы (2 ветви) (РИ)
- Графы Беннигсены (РИ)
- Графы Берг (ВКФ)
- Графы Бестужевы-Рюмины (СРИ) (+)
- Графы Бестужевы-Рюмины (РИ)
- Графы фон Бироны (СРИ) (+)
- Графы Блудовы (РИ)
- Графы Бнинские (ЦП)
- Графы Бобринские (РИ)
- Графы Бобровские (КГЛ) (+)
- Графы Богарне (3 ветви) (РИ)
- Графы Борковские-Дунины (ЦП)
- Графы Борх (СРИ)
- Графы Браницкие (СРИ)
- Графы Брасовы (РИ)
- Графы Бреверн-де-Лагарди (Швеция)
- Графы Бржостовские (Прус.) (ЦП)
- Графы Броуны (СРИ) (+)
- Графы Брунновы (РИ)
- Графы Брюммер (Бриммер) (СРИ) (+)
- Графы Брюсы (2 ветви) (РИ)
- Графы Буксгевдены (Прус.) (РИ)
- Графы Бутлеры (СРИ) (ЦП)
- Графы Бутурлины (РИ)
- Графы Быстржановские (ЦП)
В
- Графы Валевские (ЦП)
- Графы Валуевы (РИ)
- Графы Васильевы (2 ветви) (РИ)
- Графы Васильевы-Шиловские (РИ)
- Графы Васильчиковы (РИ)
- Графы фон Вейсбах (СРИ) (+?)
- Графы Велепольские, маркизы Гонзага-Мышковские (КГЛ) (СРИ)
- Графы Вельгорские (Виельгорские) (КГЛ) (СРИ) (+)
- Графы Витгенштейн
- Графы Владиславичи (2 ветви) (Венеция)
- Графы Витте (РИ)
- Графы Водзицкие (2 ветви) (КГЛ) (ЦП)
- Графы Волловичи (Прус.)
- Графы (фон) Волькенштейн (СРИ) (+?)
- Графы Воронцовы (2 ветви) (СРИ)
- Графы Воронцовы (РИ)
- Графы Воронцовы-Дашковы (РИ)
- Графы Вронченко (РИ)
- Графы Вязмитиновы (РИ)
Г
- Графы Галиани-Свечины (Неаполь) (+)
- Графы Гауке (2 ветви) (ЦП)
- Графы де Геер (ВКФ)
- Графы Гейден (СРИ)
- Графы Гендриковы (РИ)
- Графы Гижицкие (ЦП)
- Графы Гогенфельзены (Бавария) (+)
- Графы Голенищевы-Кутузовы (2 ветви) (РИ)
- Графы Головины (СРИ)
- Графы Головкины (СРИ)
- Графы Головкины (РИ)
- Графы Головкины-Хвощинские (РИ)
- Графиня Голубцова (РИ)
- Графы Горн (Швеция)
- Графы Граббе (РИ)
- Графы Граббе-Никитины (РИ)
- Графы Грабовские (Прус.) (ЦП)
- Граф Гродзицкий (ЦП)
- Графы Грохольские (Венгрия)
- Графы Гудовичи (2 ветви) (РИ)
- Графы Гуровские (Прус.) (ЦП)
- Графы Гурьевы (РИ)
- Граф Гуссаржевский (ЦП)
- Графы Гутаковские (ЦП)
- Графы Гуттен-Чапские (Прус.)
Д
- Графы Девиер (РИ)
- Графы Деляновы (РИ)
- Графы Демблинские (Франция)
- Графы Денисовы (РИ)
- Графы Дзедушицкие (КГЛ) (ЦП)
- Граф Дзержбицкий (ЦП)
- Графиня Дзялынская (ЦП)
- Графы Дибич (затем Дибич-Забалканские) (РИ)
- Графы Дмитриевы-Мамоновы (СРИ) (+)
- Графы Дмитриевы-Мамоновы (РИ)
- Графы Доливо-Добровольские-Евдокимовы (РИ)
- Графы Домбские (ЦП)
- Графы Доррер (Святой Престол)[9]
- Графы Дунтен (СРИ) (+)
- Графы Дунтен, бароны Дальвигк-Шауенбург-Лихтефельс (СРИ/РИ)
Е
- Графы Евдокимовы (РИ)
- Графы Езерские (КГЛ) (ЦП)
- Графы Ефимовские (РИ)
З
- Графы Забелло (ЦП)
- Графы Заводовские (Завадовские) (СРИ) (+)
- Графы Заводовские (Завадовские) (РИ)
- Графы Закревские (ВКФ)
- Графы Залуские (ЦП)
- Графы Замойские (СРИ) (ЦП)
- Графы Збоинские (Прус.) (ЦП)
- Графы Зотовы (2 ветви) (РИ)
- Графы Зубовы (СРИ)
И
- Графы Ивелич (Венеция)
- Графы Игельштром (Игельстром) (СРИ)
- Графы Игнатьевы (РИ)
- Графы Илинские (КГЛ) (+)
- Графы Илинские-Кашовские (КГЛ/РИ)
- Графы Искандер (РИ) [10]
К
- Графы Каменские (РИ)
- Графы Канкрины (РИ)
- Графы Капниссий (Венеция) [11]
- Графы Капнисты (Венеция), (Италия)
- Графы Карловы (Мекленбург-Стрелиц) — затем герцоги Мекленбургские графы Карловы
- Графы Карновичи (Шлезвиг-Гольштейн)[12]
- Графы Кассини (Италия)
- Графы Каховские (РИ)
- Графы Квилецкие (Прус.) (ЦП)
- Графы Кейзерлинги (Прус.) (СРИ) (+)
- Графы фон Келлер (Прус.)
- Графы Кенигсфельс (Франция)
- Графы Киселёвы (3 ветви) (РИ)
- Графы Кицинские (КГЛ) (ЦП) (+)
- Графы Клейнмихели (РИ)
- Графы Коковцовы (РИ)
- Графы Комаровские (СРИ)
- Графы Коморовские (Венгрия) (КГЛ) (ЦП)
- Графы Коновницыны (РИ)
- Графы Корвин-Коссаковские
- Графы фон Корф (РИ)
- Графы (фон) Коскуль (СРИ)
- Графы Коссаковские (РИ)
- Графы Коховские (РИ)
- Графы (фон) Коцебу (РИ)
- Графы Коцебу-Пиллар-фон-Пильхау (РИ)
- Графы Кочубей (РИ)
- Графы Красинские (Франция (Первая империя)) (ЦП)
- Графы Красицкие (СРИ) (КГЛ)
- Графы Крейц (СРИ)
- Графы Крейц (ВКФ)
- Графы Кречетниковы (РИ)
- Графы Кронгельм (ав Хакунге) (ВКФ)
- Графы Кросновские (ЦП)
- Графы Круковецкие (КГЛ) (ЦП)
- Графы Курута (РИ)
- Графы Кутайсовы (РИ)
- Графы Кушелёвы (РИ)
- Графы Кушелёвы-Безбородко (РИ) (ВКФ)
Л
- Графы Лаваль (Франция)
- Графы де-Лагарди (Швеция)
- Графы (де) Ламберт (РИ)
- Графы Ламбсдорф (Ламсдорф) (РИ)
- Графы Ламсдорф-Галаган (РИ)
- Графы (де) Ланжерон (РИ)
- Графы Ланские (РИ)
- Графы Ласси (СРИ)
- Графы Левашовы (РИ)
- Графы Лёвенвольде (РИ)
- Графы Ледоховские (Ледуховские) (КГЛ) (ЦП)
- Графы Лесток (СРИ) (+)
- Графы (фон) Ливен (РИ)
- Графы (фон) Лидерс (РИ)
- Графы Лидерс-Веймарн (РИ)
- Графы (фон) Литке (РИ)
- Графы Литта (РИ)
- Графы Лорис-Меликовы (РИ)
- Графы Лось (КГЛ)
- Графы Лубенские (Прус.) (ЦП)
- Графы Любенецкие (КГЛ) (ЦП)
- Графы Лянцкоронские (ЦП)
- Графы Лятальский (ЦП)
М
- Графы Маврос (Австр.) (+?)
- Графы Малаховские (КГЛ) (ЦП) (+)
- Графы Маннергейм (ВКФ)
- Графы Мануцци (Пфальц)
- Графы Матвеевы (СРИ)
- Графы Матюшкины (СРИ) (+)
- Графы Матюшкины-Виельгорские (СРИ/РИ)
- Графы фон-Медемы (СРИ)
- Графы Мельжинские (ЦП)
- Графы (фон) Менгден (фон Альтенвога) (СРИ)
- Графы Менцинские (ЦП)
- Графы Меншиковы (СРИ) (+)
- Граф Мерошевский (ЦП)
- Графы Микорские (Прус.) (ЦП)
- Графы Милорадовичи (2 ветви) (РИ)
- Графы Милютины (РИ)
- Графы фон Миних (СРИ) (РИ) (+)
- Графы Миончинские (СРИ) (+)
- Графы Мишо-де-Боретур (Сардиния)
- Графы Мнишехи (КГЛ) (+)
- Графы Мордвиновы (РИ)
- Графы Морковы (СРИ) (+?)
- Графы Морские (ЦП)
- Графы Мостовские (СРИ) (ЦП) (+)
- Графы Мощенские (Прус.) (ЦП)
- Графы Муравьёвы (РИ)
- Графы Муравьёвы-Амурские (2 ветви) (РИ)
- Графы Мусины-Пушкины (СРИ) (+)
- Графы Мусины-Пушкины (2 ветви) (РИ)
- Графы Мусины-Пушкины-Брюсы (РИ)
Н
- Графы Нессельроде (СРИ) (+)
- Графы Никитины (РИ)
- Графы Нирод (Нирот) (Швеция)
- Графы Новосильцевы (РИ)
- Графы Ностицы (Саксония)
О
- Граф Онигский (ЦП)
- Графы Ожаровские (ЦП)
- Графы Олсуфьевы (РИ)
- Графы Опперман (РИ)
- Графы Орловские (Италия)
- Графы Орловы I (5 ветвей) (РИ)
- Графы Орловы II — затем князья Орловы (РИ)
- Графы Орловы-Давыдовы (РИ)
- Графы Орловы-Денисовы (РИ)
- Графы Орловы-Денисовы-Никитины (РИ)
- Графы Орловы-Чесменские (РИ)
- Графы О'Рурк (Ирландия)
- Графы Оссолинские (Прус.)
- Графы фон-дер-Остен-Сакены (4 ветви) (РИ)
- Графы Остерманы (РИ)
- Графы Остерман-Толстые (РИ)
- Графы (Равита-)Островские (Прус.) (ЦП)
- Графы Остророг (КГЛ) (ЦП)
- Графы Остророг-Вольские (КГЛ)
П
- Графы (фон дер) Пален (РИ)
- Графы Панины (РИ)
- Графы Парыс (ЦП)
- Графы Паскевичи-Эриванские (РИ)
- Графы Пацы (ЦП)
- Графы Пащенко-Розвадовские (КГЛ)
- Графы Перовские (3 ветви) (РИ)
- Графы Перовские-Петрово-Соловово (РИ)
- Графы Платер и Платер-Зиберг (СРИ)
- Графы Платовы (РИ)
- Графы Подгоричани (Венеция)
- Графы Подгоричани-Петровичи (Венеция)
- Графы Полетыло (КГЛ) (ЦП)
- Графы Потёмкины (2 ветви) (РИ)
- Графы Потоцкие (КГЛ) (+)
- Графы Потоцкие (5 ветвей) (ЦП)
- Графы Потулицкие (Польша)
- Графы Поццо ди Борго (РИ)
- Графы Пржездзецкие (2 ветви) (РИ)
- Графиня Пржерембская (ЦП)
- Графы Протасовы (2 ветви) (РИ)
- Графы Протасовы-Бахметьевы (РИ)
- Графы Путятины (РИ)
Р
- Графы Равита-Островские (Прус.)
- Графы Разумовские (СРИ) (+)
- Графы Разумовские (2 ветви) (РИ)
- Графы Раймонд-Моден (Франция)
- Графы Ребиндеры (ВКФ) и (СРИ)
- Графы Рейтерны (РИ)
- Графы Рейтерны, бароны Нолькен (РИ)
- Графы де Рец-Шанкло (Франция)
- Графы Ржевусские (Польша)
- Графы Рибопьер (РИ)
- Графы Ридигер (2 ветви) (РИ)
- Графы Ридигер-Беляевы (РИ)
- Графы де Ридуэт-де-Сансе (Франция)
- Графы Розвадовские (КГЛ)
- Графы Роникер (2 ветви) (СРИ)
- Графы Ростовцевы (РИ)
- Графы Ростопчины (РИ)
- Графы Румянцовы (РИ)
- Графы Румянцовы-Задунайские (РИ)
- Графы Руссоцкие (ЦП)
С
- Графы Салтыковы (3 ветви) (РИ)
- Графы Самойловы (СРИ) (+)
- Графы Санти (Сардиния) (+)
- Графы Сераковские (КГЛ) (ЦП)
- Графы Середа (РИ)
- Графы Сиверсы (СРИ)
- Графы Сиверсы (РИ)
- Графы Симоничи (Венеция)
- Графы Скавронские (РИ)
- Графы Скарбек (ЦП)
- Графы Соллогубы (Польша)
- Графы Сольские (РИ)
- Графы Сперанские (РИ)
- Графы Спренгпортен (ВКФ)
- Графы Стадницкие (КГЛ) (+)
- Графы Стадницкие (РИ)
- Графы Стадницкие (ЦП)
- Графы Старженские (КГЛ) (ЦП)
- Графы Стевен-Штейнгель (ВКФ)
- Графы Стенбок (Швеция)
- Графы Стенбок-Фермор (СРИ)
- Графы Строгоновы (СРИ) (+)
- Графы Строгоновы (2 ветви) (РИ)
- Графы Суворовы (СРИ)
- Графы Суворовы-Рымникские (РИ)
- Графы Сумароковы (РИ) (+)
- Графы Сумароковы-Эльстон (РИ)
- Графы Суходольские (КГЛ) (ЦП) (+)
- Графы Сухтелен (ВКФ)
Т
- Графы Талевичи (Италия)
- Графы Тарло (ЦП)
- Графы Тарновские
- Графы Татищевы (2 ветви) (РИ)
- Графы Тизенгаузен (СРИ)
- Графы Толстые (3 ветви) (РИ)
- Графы Толстые-Знаменские(РИ)
- Графы (фон) Толь (РИ)
- Графы Тормасовы (РИ)
- Графы Тотлебены (РИ)
- Графы де Тулуз-Лотрек (Франция)
- Графы Тышкевичи (Польша)
У
- Графы Уваровы (РИ)
- Графы Улановичи (ЦП)
- Графы Унгерн-Штернберг (СРИ)
- Графы Уруские (Австрия) (+)
- Графы Ушаковы (РИ)
Ф
- Графы Ферзен (РИ)
- Графы Фермор (СРИ)
- Графы Фредериксы (РИ)
Х
- Графы Хвостовы (Сардиния)
- Графы Ходкевич (ЦП)
- Графы Холоневские (КГЛ)
- Графы Хрептовичи-Бутенёвы (Польша)
Ц
- Графы (фон дер) Цёге-фон-Мантейфель (СРИ) (+)
- Графы Цукато (Венеция)
Ч
- Графы Чапские (ЦП)
- Графы Чацкие (СРИ)
- Графы Чернышёвы (2 ветви) (РИ)
- Графы Чернышёвы-Безобразовы (РИ)
- Графы Чернышёвы-Кругликовы (РИ)
Ш
- Графы де Шамборан (Шамборант) (Франция)
- Граф Шембек (ЦП)
- Графы Шереметевы (РИ)
- Графы Штакельберги (Стакельберг) (СРИ) (+)
- Графы Штейнгель (ВКФ)
- Графы де Шуазель-Гуфье (Франция)
- Графы Шуваловы (РИ)
- Граф Шулдарский (ЦП)
- Графы фон дер Шуленбург (СРИ)
Э
- Графы Эльмпт (СРИ) (+)
- Графы (фон) Эссен (РИ)
- Графы Эссен-Стенбок-Фермор (РИ)
Я
- Графы Ягужинские (РИ)
Роды, возведённые в графское Российской империи достоинство (в порядке пожалования на 1917 г.)
В царствование Петра I
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| март — май 1706 | Шереметев | Борис Петрович Шереметев (1652—1719), генерал-фельдмаршал |
Первый род, возведённый в графское достоинство российскими монархами. Род существующий |
| 15 июля 1709 | Головкин | Гавриил Иванович Головкин (1660—1734), государственный канцлер, граф Римской империи |
Угас 21 января 1846. Фамилия (без титула) была передана 06 апреля 1846 (по другим данным 20 июля 1845) роду князей Салтыковых (светлейшей княгине Наталье Юрьевне Салтыковой (1781(1782, 1787)–1860), как единственной дочери, разрешено присоединить к своей фамилии фамилию её отца графа Ю.А. Головкина и именоваться светлейшей княгиней Салтыковой-Головкиной. 17 (или 10) декабря 1862 её сыну светлейшему князю Алексею Александровичу Салтыкову (1826–1874) разрешено именоваться светлейшим князем Салтыковым-Головкиным. Род угас с его смертью), а 26 сентября 1875 – роду князей Голицыных (внучатому племяннику предыдущего и праправнуку графа Ю.А. Головкина князю Евгению Юрьевичу Голицыну (1845-1887) разрешено, как наследнику майората графов Головкиных, присоединить фамилию графа Ю.А. Головкина и именоваться впредь князем Голицыным-Головкиным. Угас с его смертью в 1887 г.). В 1895 г. фамилия и титул были переданы в род Хвощинских |
| 16 февраля 1710 | Мусин-Пушкин I | Иван Алексеевич Мусин-Пушкин (1661—1729), боярин |
Угас 05 апреля 1836 |
| 23 февраля 1710 | Апраксин I (1-я ветвь) | Пётр Матвеевич Апраксин (1659—1728), боярин |
Угас 29 сентября 1789 |
| 23 февраля 1710 | Апраксин I (2-я ветвь) | Фёдор Матвеевич Апраксин (1661—1728), генерал-адмирал, тайный советник |
Брат предыдущего (одновременно с ним). Угас с его смертью 10 ноября 1728 |
| 08 июля 1710 | Зотов I | Никита Моисеевич Зотов (ок. 1644—1718), Ближней канцелярии генерал-президент, тайный советник |
Сыновьям и внукам Н.М. Зотова было воспрещено именоваться графами, и лишь правнуки его снова получили право на этот титул |
| 18 февраля 1721 | Брюс (Bruce) I | Яков Вилимович Брюс (1670—1735), генерал-фельдмаршал |
Угас с его смертью 19 апреля 1735. Титул передан его племяннику того же рода 29 марта 1740 |
| 07 февраля 1722 | Апраксин II | Андрей Матвеевич Апраксин (1663—1731), действительный статский советник |
Брат Ф.М. Апраксина |
| 07 мая 1724 | Толстой I | Пётр Андреевич Толстой (1645—1729), действительный тайный советник |
П. А. Толстой и сыновья его 22 мая 1727 лишёны титула, который возвращён внукам П. А. Толстого 30 мая 1760 |
В царствование Екатерины I
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 24 октября 1726 | Девиер (De Vieira) | Антон Мануилович (Антонио-Эммануэль) Девиер (1673—1745), генерал-майор, санкт-петербургский генерал-полицмейстер | Лишён титула 22 мая 1727, титул вновь возвращён 14 февраля 1743 |
| 24 октября 1726 | Лёвенвольде (von Löwenwolde) (1-я ветвь) | Барон Карл-Густав фон Лёвенвольде (до 1688—1735), бригадир |
Угас с его смертью 30 апреля 1735 |
| 24 октября 1726 | Лёвенвольде (von Löwenwolde) (2-я ветвь) | Барон Фридрих-Казимир фон Левенвольде (1692—1769) | Брат предыдущего (одновременно с ним). В 1735 г. перешёл на австрийскую службу. Угас с его смертью 8 апреля 1769. |
| 24 октября 1726 | Лёвенвольде (von Löwenwolde) (3-я ветвь) | Барон Рейнгольд-Густав фон Левевольде (1693—1758), действительный камергер | Брат предыдущего (одновременно с ним). Лишён титула 17 января 1742. Умер без потомства 22 июля 1758 |
| 05 января 1727 | Скавронский (1-я ветвь) | Карл Самуилович Скавронский (ум. ок.1728) | Угас 23 ноября 1793 (в женском поколении 14 марта 1875) |
| 05 января 1727 | Скавронский (2-я ветвь) | Фёдор (Фридрих) Самуилович Скавронский (ум. ок.1729) | Брат предыдущего (одновременно с ним). Угас с его смертью ок. 1729 года |
В царствование Петра II
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 24 февраля 1728 | Миних (von Münnich) | Христофор Антонович (Бурхард-Христофор) фон Миних (1683—1767), генерал-аншеф | 24 января (4 февраля) 1741 получил титул графа Римской империи. 14 января 1742 лишён российского титула, вновь получил его в 1761 г. от Петра III. Угас 29 сентября 1870 (или в 1902) |
В царствование Анны Иоанновны
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| март 1730 | Салтыков I | Василий Фёдорович Салтыков (1672—1730), смоленский генерал-губернатор, действительный тайный советник | Угас с его смертью 05 октября 1730 |
| 28 апреля 1730 | Остерман (Ostermann) | Барон Андрей Иванович (Генрих-Иоганн-Фридрих) Остерман (1686—1747), вице-канцлер | 14 января 1742 лишён титула, который был возвращен его сыновьям в 1762 г. Угас 18 апреля 1811. Титул передан 27 октября 1796 роду Толстых, а затем 21 мая 1863 роду князей Голицыных |
| 19 января 1731 | Ягужинский (Jaguszinski) | Павел Иванович Ягужинский (1683—1736), обер-шталмейстер |
Угас 10 февраля 1806 |
| 28 января 1733 | Салтыков II | Семён Андреевич Салтыков (1672—1742), обер-гофмейстер, генерал-адъютант, генерал-аншеф |
Угас 24 октября 1942 |
| 14 ноября 1739 [13] | Ласси (Лесси) (de Lacy) | Пётр Петрович (Пирс (Питер) Эдмонд) де Ласси (1678–1751), генерал-фельдмаршал, лифляндский генерал-губернатор | С 13 (24) августа 1740 граф Римской империи. Угас 18 января 1820 |
| 29 марта 1740 | Брюс (Bruce) II | Александр Романович Брюс (1704—1760), генерал-майор |
А.Р. Брюсу передано пожалованное его дяде графу Я.В. Брюсу графское достоинство. Угас 30 ноября 1791 (в женском поколении в 1821 г.). Титул передан в 1796 г. графу Мусину-Пушкину |
В царствование Иоанна VI
Возведение в графское достоинство не осуществлялось.
В царствование Елизаветы Петровны
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 25 апреля 1742 | Ефимовский (1-я ветвь) | Андрей Михайлович Ефимовский (1717—1767) | Возможно, род существует |
| 25 апреля 1742 | Ефимовский (2-я ветвь) | Иван Михайлович Ефимовский (?—1748) | Брат предыдущего (одновременно с ним). Возможно, род существует |
| 25 апреля 1742 | Гендриков (1-я ветвь) | Андрей Симонович Гендриков (1715—1748) | Угас с его смертью в 1748 г. |
| 25 апреля 1742 | Гендриков (2-я ветвь) | Иван Симонович Гендриков (1719—1778), камергер, лейб-гвардии поручик |
Брат предыдущего (одновременно с ним). Угас 02 февраля 1936 |
| 25 апреля 1742 | Чернышёв I | Григорий Петрович Чернышёв (1672—1745), генерал-аншеф |
Единственный сын графа Григория Ивановича Чернышёва (30 января 1762 - 02 января 1831) декабрист граф Захар Григорьевич Чернышёв (14 декабря 1796 - май 1862) был лишён графского титула в 1826 г.; титул был возвращён ему 26 августа 1856 и угас с его беспотомственной смертью (в женском колене 25 февраля 1888). Титул ещё до этого (14 января 1832) был передан роду Кругликовых, а затем в 1908 г. — роду Безобразовых |
| 25 апреля 1742 | Бестужев-Рюмин | Пётр Михайлович Бестужев-Рюмин (1664—1743), тайный советник |
Его сын Алексей Петрович (1693—1766) был лишён титула 27 февраля 1758; титул возвращён в 1762. Угас в 1768 |
| 16 апреля 1744 | Разумовский (1-я ветвь) | Алексей Григорьевич Разумовский (1709—1771), обер-егермейстер, действительный камергер, лейб-компании поручик, граф Римской империи |
Титул угас с его смертью 06 июня 1771 |
| 16 апреля 1744 | Разумовский (2-я ветвь) | Кирилл Григорьевич Разумовский (1728—1803), камер-юнкер |
Брат предыдущего (одновременно с ним). Род угас в России 18 июля 1835, однако всё ещё существует австрийская его ветвь (непризнанная в Российской империи), носящая титул графов Razumovsky von Wigstein. См. также кн. Разумовский |
| 15 июля 1744 | Ушаков | Андрей Иванович Ушаков (1672—1747), генерал-аншеф, сенатор |
Угас с его смертью 10 марта 1747 |
| 15 июля 1744 | Румянцев | Александр Иванович Румянцев (1680—1749), генерал-аншеф |
Его сыну 10 июля 1775 повелено именоваться графом Румянцевым-Задунайским. Угас 24 января 1838 |
| 05 сентября 1746 | Шувалов (1-я ветвь) | Александр Иванович Шувалов (1710—1771), действительный камергер, лейб-компании поручик |
Угас с его смертью в 1771 г. (в женском колене в 1821 г.) |
| 05 сентября 1746 | Шувалов (2-я ветвь) | Пётр Иванович Шувалов (1711—1762), действительный камергер, лейб-компании поручик, сенатор |
Брат предыдущего (одновременно с ним). Род существующий. В 1888 г. одному из представителей рода графу Михаилу Андреевичу Шувалову как наследнику майоратного имения в роде князей Воронцовых разрешено присоединить к своей фамилии титул, герб и фамилию учредителя сего имения, с наименованием Светлейший князь Воронцов граф Шувалов (род его угас с его смертью 23 декабря 1903). |
| 17 февраля 1760 | Бутурлин | Александр Борисович Бутурлин (1694—1767), генерал-фельдмаршал, лейб-гвардии Преображенского полка подполковник, генерал-адъютант, действительный камергер |
Род угас |
В Царствование Петра III
Возведение в графское достоинство не осуществлялось.
В царствование Екатерины II
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 22 сентября 1762 | Орлов I (1-я ветвь) | Иван Григорьевич Орлов (1733—1791), камергер |
Угас с его смертью 14 ноября 1791 |
| 22 сентября 1762 | Орлов I (2-я ветвь) | Григорий Григорьевич Орлов (1734—1783), генерал-поручик |
Брат предыдущего (одновременно с ним). Позже, 10 (21) июля 1763, возведён в княжеское Римской империи достоинство с титулом светлости (разрешение на принятие означенного титула и пользование им в России последовало только 4 октября 1772). Угас с его смертью 13 апреля 1783 |
| 22 сентября 1762 | Орлов I (3-я ветвь) | Алексей Григорьевич Орлов (1737—1807), генерал-майор, гвардии майор |
Брат предыдущего (одновременно с ним). С 1770 г. именовался графом Орловым-Чесменским. Угас с его смертью 24 декабря 1807 (в женском поколении 05 октября 1848) |
| 22 сентября 1762 | Орлов I (4-я ветвь) | Фёдор Григорьевич Орлов (1741—1796), камер-юнкер |
Брат предыдущего (одновременно с ним). Угас с его смертью 17 мая 1796 |
| 22 сентября 1762 | Орлов I (5-я ветвь) | Владимир Григорьевич Орлов (1743—1831), камер-юнкер |
Брат предыдущего (одновременно с ним). Угас с его смертью 28 февраля 1831 (в женском поколении в 1849 году). Титул передан в 1856 г. роду Давыдовых |
| 22 сентября 1767 | Панин (1-я ветвь) | Никита Иванович Панин (1718—1783), действительный тайный советник |
Угас с его смертью 31 марта 1783 |
| 22 сентября 1767 | Панин (2-я ветвь) | Пётр Иванович Панин (1721—1789), генерал-аншеф |
Брат предыдущего (одновременно с ним). Угас 12 апреля 1874 (в женском поколении 13 июня 1956) |
| 10 июля 1775 | Потёмкин I | Григорий Александрович Потёмкин (1739—1791), генерал-аншеф, новороссийской губернии генерал-губернатор, генерал-адъютант, действительный камергер, лейб-гвардии Преображенского полка подполковник |
Позже, 16 (27) февраля 1776, возведён в княжеское Римской империи достоинство с титулом светлости (разрешение на принятие означенного титула и пользование им в России последовало 20 марта 1776). Угас с его смертью 05 октября 1791 |
| 10 июля 1775 | Румянцев-Задунайский | Граф Пётр Александрович Румянцев (1725—1796), генерал-фельдмаршал |
Графу П.А. Румянцеву повелено присоединить к фамилии его проименование Задунайский и именоваться графом Румянцевым-Задунайским. Дети его носили только родовой титул граф Румянцевых, и т.о. титул угас с его смертью 08 декабря 1796 |
| 06 октября 1789 | Суворов-Рымникский | Александр Васильевич Суворов (1730—1800), генерал-аншеф, граф Римской империи |
Возведён в графское Российской империи достоинство с наименованием граф Суворов-Рымникский. 23 июня 1799, возведён в достоинство князя, королевского родственника и гранда королевства Сардинского. Позже, 8 августа 1799 года возведён в княжеское Российской империи достоинство с титулом князя Италийского и повелением именоваться впредь князем Италийским графом Суворовым-Рымникским. Род угас в 1893 (в женском поколении в 1927 г.) |
| 30 октября 1790 | Салтыков III | Николай Иванович Салтыков (1736—1816), генерал-аншеф |
Позже, 30 августа 1814 возведён в княжеское Российской империи достоинство. Род существующий |
| 06 мая 1793 | Кречетников | Михаил Никитич Кречетников (1729—1793), главнокомандующий в новоприсоединённых от Польши областях, генрал-аншеф |
Угас с его смертью 09 мая 1793 (скончался, не узнав о пожалованном ему титуле) |
| 01 января 1795 | Потёмкин II | Павел Сергеевич Потёмкин (1743—1796), кавказский генерал-губернатор, генерал-аншеф |
Угас 25 февраля 1858 |
| 01 января 1795 | Ферзен (Fersen) | Барон Иван Евстафьевич (Ганс-Генрих) Ферзен (1743—1800), генерал-поручик | Предположительно, угас в 1921 г. |
| 27 октября 1796 | Остерман-Толстой | Александр Иванович Толстой (1770/72–1857), подполковник |
А.И. Толстому разрешено принять титул и фамилию его двоюродных дедов, графов Фёдора и Ивана Андреевичей Остерманов, и именоваться впредь графом Остерманом-Толстым с тем, чтобы этот титул переходил только к старшему в его роде. Угас с его смертью 11 февраля 1857. Фамилия, титул и герб графов Остерман переданы 21 мая 1863 в род его внучатого племянника и прапраправнука графа А.И. Остермана князя Мстислава Валериановича Голицына(1847–1902), наследовавшего заповедное имение Остерман, с дозволением именоваться князем Голицыным графом Остерман (этот род угас в 1969 г. (в женском колене в 1998 г.)) |
В царствование Павла I
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 12 ноября 1796 | Бобринский | Алексей Григорьевич Бобринский (1752—1813), бригадир |
Род существующий |
| 18 ноября 1796 | Мусин-Пушкин-Брюс | Граф Василий Валентинович Мусин-Пушкин (1775—1836), тайный советник | Графу В. В. Мусину-Пушкину разрешено присоединить к своей фамилии фамилию его тестя графа Я. А. Брюса и именоваться потомственно графом Мусиным-Пушкиным-Брюсом. Род угас с его смертью 05 апреля 1836 г. |
| 05 апреля 1797 | Воронцов (1-я ветвь) | Александр Романович Воронцов (1741—1805), граф Римской империи |
Угас с его смертью 02 декабря 1805 г. |
| 05 апреля 1797 | Воронцов (2-я ветвь) | Семён Романович Воронцов (1744—1832), граф Римской империи |
Брат предыдущего (одновременно с ним). Позже род возведён в княжеское достоинство. Угас 06 мая 1882. В 1888 г. титул и фамилия князей Воронцовых передан роду графов Шуваловых |
| 05 апреля 1797 | Воронцов (3-я ветвь) | Артемий Иванович Воронцов (1748—1813), граф Римской империи |
Двоюродный брат предыдущего (одновременно с ним). Угас с его смертью в 1813 г. (в женском поколении в 1866 г.) |
| 05 апреля 1797 | Воронцов (4-я ветвь) | Иван Илларионович Воронцов (1790—1854), граф Римской империи |
Племянник предыдущего (одновременно с ним). 04 августа 1807 ему разрешено именоваться графом Воронцовым-Дашковым. Род существующий |
| 05 апреля 1797 | Безбородко (1-я ветвь) | Александр Андреевич Безбородко (1746 или 1747—1799), действительный тайный советник 1-го касса, граф Римской империи |
В тот же день он был возведён в княжеское Российской империи достоинство. Угас с его смертью 06 апреля 1799 |
| 05 апреля 1797 | Безбородко (2-я ветвь) | Илья Андреевич Безбородко (1756—1815), граф Римской империи |
Брат предыдущего (одновременно с ним). Угас с его смертью 03 июня 1815. Титул передан 06 апреля 1816 графам Кушелёвым |
| 05 апреля 1797 | Дмитриев-Мамонов I | Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов (1758—1803), граф Римской империи |
Угас 11 июня 1863 |
| 05 апреля 1797 | Завадовский (1-я ветвь) | Пётр Васильевич Завадовский (1739—1812), граф Римской империи |
Угас 27 октября 1856 (в женском поколении 05 января 1884) |
| 05 апреля 1797 | Завадовский (2-я ветвь) | Иван Яковлевич Завадовский [14] (1785—1804), граф Римской империи |
Племянник предыдущего (одновременно с ним). Угас с его смертью 04 октября 1804 |
| 05 апреля 1797 | Завадовский (3-я ветвь) | Илья Васильевич Завадовский (до 1787—пс 1819), граф Римской империи |
Дядя предыдущего (одновременно с ним). Угас с его смертью после 1819 г. Его титул наследовала его единственная дочь, узаконенная в 1824 г. |
| 05 апреля 1797 | Буксгевден (von Buxhoeveden) | Фёдор Фёдорович (Фридрих-Вильгельм) фон Буксгевден (1750—1811), генерал-лейтенант, граф Прусского королевства | |
| 05 апреля 1797 | Каменский | Михаил Федотович Каменский (1738—1809), генерал от инфантерии |
Род существующий |
| 05 апреля 1797 | Каховский | Михаил Васильевич Каховский (1734—1800) | Угас 26 января 1844 |
| 05 апреля 1797 | Гудович I | Иван Васильевич Гудович (1741—1820), генерал от инфантерии |
Угас в 1869 г. |
| 05 апреля 1797 | Мусин-Пушкин II | Алексей Иванович Мусин-Пушкин (1744—1817), тайный советник |
|
| 09 июня 1797 | Остен-Сакен (von der Osten gennant Sacken) I | Барон Карл Иванович (Карл-Магнус) фон дер Остен-Сакен (1733—1808), действительный тайный советник | Угас с его смертью 24 января 1808. Ещё до этого (12 июня 1801) титул передан его племянникам того же рода |
| 08 апреля 1798 | Сиверс (von Sievers) (1-я ветвь) | Яков Ефимович (Якоб-Иоганн) фон Сиверс (1731—1808), действительный тайный советник | Угас с его смертью 23 июля 1808 (в женском поколении в 1865 г.) |
| 08 апреля 1798 | Сиверс (von Sievers) (2-я ветвь) | Карл Ефимович (Карл-Эбергард) фон Сиверс (1745—1821), надворный советник | Брат предыдущего (одновременно с ним) |
| 08 апреля 1798 | Сиверс (von Sievers) (3-я ветвь) | Пётр Ефимович (Петер-Христиан) фон Сиверс, надворный советник | Брат предыдущего (одновременно с ним) |
| 21 апреля 1798 | Строганов I | Барон Александр Сергеевич Строганов (1733—1811), обер-камергер, сенатор, действительный тайный советник, граф Римской империи | Угас 10 июня (10 августа?) 1817 (в женском поколении 12 февраля 1882). Титул и майорат передан в другую ветвь рода Строгановых |
| 17 октября 1798 | Литта (de Litta Visconti Arese) | Юлий Помпеевич (Джулио-Ренато) Литта (1763—1839), вице-адмирал галерного флота, бальи |
Угас с его смертью 26 января (05 февраля?) 1839 |
| 22 февраля 1799 | Ливен (von Lieven) | Баронесса Шарлотта Карловна (Шарлотта-Маргарита) фон Ливен (1743—1828), статс-дама | С нисходящим потомством. Позже, 22 августа 1826, она была пожалована княжеским титулом. Род существующий |
| 22 февраля 1799 | Пален (von der Pahlen) | Барон Пётр Алексеевич (Петер-Людвиг) фон дер Пален (1745—1826), генерал от кавалерии | Род существующий |
| 22 февраля 1799 | Кушелёв | Григорий Григорьевич Кушелёв (1754—1833), адмирал |
Позже, 06 апреля 1816, одному из его сыновей было разрешено принять титул графа Безбородко. Старшая ветвь рода (графы Кушелёвы-Безбородко) Угасла 13 мая 1870, а младшая (графы Кушелёвы) угасла 03 февраля 1855 |
| 22 февраля 1799 | Ростопчин | Фёдор Васильевич Ростопчин (1763—1826), действительный тайный советник |
Возможно, род угас в 1974 г. |
| 04 апреля 1799 | Денисов | Фёдор Петрович Денисов (1729 или 1738—1803 или 1811), генерал от кавалерии | Угас с его смертью 01 марта 1803. Титул ещё до этого (26 апреля 1801) передан роду Орловых |
| 04 апреля 1799 | Кочубей | Виктор Павлович Кочубей (1768—1834), вице-канцлер, действительный тайный советник |
Позже он был пожалован княжеским титулом. Род угас 20 ноября 1953 (по другим данным - после 1956 г.) |
| 05 мая 1799 | Аракчеев | Барон Алексей Андреевич Аракчеев (1769—1834), генерал-лейтенант |
Угас с его смертью 21 апреля 1834 |
| 05 мая 1799 | Кутайсов | Барон Иван Павлович Кутайсов (1759—1834), егермейстер |
|
| 29 мая 1799 | Ланжерон (de Langeron) | Александр Фёдорович (Александр-Луи) де Ланжерон (1763—1831), генерал-лейтенант, граф Французского королевства | Из рода Андро (Andrault), получившего графский титул в августе 1656 г. Носил титулы 2-го маркиза де ла Косте, 4-го графа де Ланжерон, 9-го барона де ла Ферте, барона де Сасси, 3-го барона де Куньи, сеньора du Mont, de Bazolle de l'Isle de Mars и d'Alligny. Угас с его смертью 04 июля 1831 |
В царствование Александра I
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 26 апреля 1801 | Орлов-Денисов | Василий Васильевич Орлов (1775—1843), полковник |
В.В. Орлову разрешено принять фамилию и титул его деда графа Ф. П. Денисова и именоваться потомственно графом Орловым-Денисовым. Позже в 1852 году одному из представителей рода было разрешено принять титул графа Никитина. Род, предположительно, угас в 1963 году |
| 12 июня 1801 | Остен-Сакен (von der Osten gennant Sacken) II | Барон Иоганн-Густав (1770—1842), коллежский советник, и барон Карл-Густав (1787—1855) фон дер Остен-Сакен | Угас 28 мая 1895 |
| 15 сентября 1801 | Васильев I | Барон Алексей Иванович Васильев (1742—1807), государственный казначей, действительный тайный советник | Угас с его смертью 15 августа 1807 (в женском поколении в 1860 году). Титул передан 18 августа 1807 передан его племяннику того же рода |
| 15 сентября 1801 | Татищев I | Николай Алексеевич Татищев (1739—1823), генерал от инфантерии |
|
| 15 сентября 1801 | Протасова (1-я ветвь) | Варвара Алексеевна Протасова (урожд. Бахметева) (1770—1847), вдова действительного тайного советника | С нисходящим потомством. Угас 16 января 1855. Титул передан в 1856 году роду Бахметевых |
| 15 сентября 1801 | Протасова (2-я ветвь) | Анна Степановна Протасова (1745—1826), камер-фрейлина |
Угас с её смертью 12 апреля 1826 году. |
| 17 сентября 1801 | Протасовы (3-я ветвь) | Сёстры Варвара, Вера (1780 — 02 октября 1814) и Анна Петровны Протасовы, а также Степан Александрович (1793—1809) и его сестра Анна Александровна Протасовы | Племянники и племянницы предыдущей. Угас в 1852 году. |
| 21 июня 1802 | Зотов II | Николай Иванович Зотов (1782—1849), гвардии прапорщик |
Угас с его смертью в 1849 году. |
| 12 июля 1804 | Зотов III | Александр Иванович Зотов (1759—1815), коллежский асессор |
|
| 18 августа 1807 | Васильев II | Владимир Фёдорович Васильев (1782—1859), ротмистр Кавалергардского полка |
Угас 22 октября 1895 года. Титул ещё до этого (01 апреля 1879) передан роду Шиловских |
| 12 декабря 1809 | Гудовичи II | Братья генерал-майор Михаил (ум. 1818), генерал-лейтенанты Василий (род. 1753) и Николай и действительный статский советник Пётр (1759—1821) Васильевичи Гудовичи |
Братья генерал-фельдмаршала графа И.В. Гудовича. Угас 20 октября 1984 года. |
| 29 октября 1811 | Голенищев-Кутузов I | Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов (1745—1813), главнокомандующий армией против турок, генерал от инфантерии | Позже, 29 июля 1812 года, возведён в княжеское Российской империи достоинство титулом светлости. Угас с его смертью 16 апреля 1813 года (в женском поколении в 1854 году). Фамилия (без титула) 7 мая 1859 года передана в род Толстых (Голенищевы-Кутузовы-Толстые). |
| 29 октября 1812 | Платовы | Матвей Иванович Платов (1751—1818), атаман войска Донского, генерал от кавалерии |
Угас в 1889 году. |
| 01 мая 1813 | Милорадович I | Михаил Андреевич Милорадович (1771—1825), генерал от инфантерии |
Угас с его смертью 15 декабря 1825 года. 19 марта 1873 года титул был передан его двоюродному правнуку того же рода. |
| 29 декабря 1813 | Барклай де Толли (Barclay de Tolly) | Михаил Богданович (Михаил-Андреас) Барклай-де-Толли (1761—1818), генерал от инфантерии | Позже он был пожалован княжеским титулом. Род угас 17 октября 1871 года. Фамилия и княжеский титул передан роду Веймарн 08 декабря 1859 года. |
| 29 декабря 1813 | Беннигсен (von Bennigsen) | Барон Леонтий Леонтьевич (Левин-Август-Теофил-Готлиб) фон Беннигсен (1745—1826), генерал от кавалерии | |
| 06 апреля 1816 | Кушелёв-Безбородко | Граф Александр Григорьевич Кушелёв (1800—1855), коллежский асессор |
Дозволено принять фамилию его деда, по матери, действительного тайного советника графа Ильи Андреевича Безбородко и именоваться впредь, потомственно, графом Кушелёвым-Безбородко. 30 апреля (12 мая) 1849 получил графское Великого княжества Финляндского достоинство. Род угас 01 мая 1870 года. |
| 30 августа 1816 | Тормасов | Александр Петрович Тормасов (1752—1819), генерал от кавалерии | Угас 31 марта 1839 года. |
| 01 июля 1817 | Ламсдорф (Ламздорф, Ламбсдорф) (von Lambsdorff) | Матвей Иванович (Густав-Маттиас) фон Ламсдорф (1745—1828), генерал от инфантерии | Одному из представителей рода (графу К. Н. фон Ламздорфу) 01 сентября 1894 разрешено именоваться графом Ламздорф-Галаганом с тем, чтобы в нисходящем его потомстве фамилия Галагана переходила всегда к одному только старшему в роде. |
| (не ранее 11 февраля) 1818 | Строганов II | Барон Сергей Григорьевич Строганов (1794—1882) | Наследовал графский титул и майорат своего троюродного дяди и тестя графа П. А. Строганова. 22 августа 1826 его отец барон Григорий Александрович Строганов был возведён с потомством в графское достоинство. Угас 18 апреля 1923 года (в женском поколении 12 июля 1944 года). |
| 19 августа 1818 | Вязмитинов | Сергей Кузьмич Вязмитинов (1744—1819), санкт-петербургский военный генерал-губернатор, генерал от инфантерии |
Угас с его смертью 15 сентября 1819 года. |
| 12 октября 1819 | Гурьев | Дмитрий Александрович Гурьев (1751—1825), министр финансов, действительный тайный советник |
По некоторым данным, угас |
| 12 декабря 1819 | Коновницын | Пётр Петрович Коновницын (1764—1822), член Государственного совета, генерал-адъютант, генерал от инфантерии |
|
| 08 апреля 1821 | Остен-Сакен (von der Osten gennant Sacken) III | Барон Фабиан Вильгельмович (Фабиан-Готлиб) фон дер Остен-Сакен (1752—1837), главнокомандующий 1-й армией, генерал от инфантерии |
Позже, 8 ноября 1832 года, возведён в княжеское Российской империи достоинство. Угас с его смертью 07 апреля 1837 года. |
| 12 декабря 1823 | Бахметев | Алексей Николаевич Бахметев (1744—1841), генерал от инфантерии |
Сыну родоначальника (штабс-ротмистру Кавалергардского полка графу Николаю Алексеевичу) 28 октября 1858 года повелено принять титул и фамилию умершего родственника его, генерал-адъютанта, генерал-лейтенанта, графа Н. А. Протасова и именоваться впредь, потомственно, графом Протасовым-Бахметевым. |
В царствование Николая I
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 25 декабря 1825 | Орлов II | Алексей Фёдорович Орлов (1787—1861), генерал-адъютант, командир лейб-гвардии Конного полка, генерал-майор |
Незаконный сын графа Ф. Г. Орлова, получивший в своё время (27 апреля 1796) дворянские права и фамилию своего отца, но без графского титула. Позже он был пожалован княжеским титулом. Род угас 30 мая 1961 (в женском поколении 16 сентября 1989) |
| 22 августа 1826 | Татищев II | Александр Иванович Татищев (1763—1833), военный министр, генерал от инфантерии |
Угас с его смертью 17 июня 1833 |
| 22 августа 1826 | Чернышёв II | Александр Иванович Чёрнышёв (1785—1857), товарищ начальника Главного штаба, генерал-адъютант, генерал-лейтенант |
Позже он был пожалован княжеским титулом. Род угас 27 января 1892 (1891?) |
| 22 августа 1826 | Курута | Дмитрий Дмитриевич Курута (1770—1833), Свиты Его Величества по квартирмейстерской части генерал-лейтенант, директор 2-го кадетского корпуса, шеф Дворянского полка |
Угас с его смертью 13 марта 1833. |
| 22 августа 1826 | Поццо ди Борго (Pozzo di Borgo) | Карл Осипович (Карло-Андреа) Поццо ди Борго (1768—1842), посол в Париже, генерал-адъютант, генерал-лейтенант, граф Французского королевства | Возведён в графское Королевства Франция достоинство 15 января 1816, а в 1818 г. — в пэры Франции. Угас с его смертью 15 февраля 1842. Ещё до этого (17 сентября 1827) графское достоинство К.О. Поццо ди Борго, в случае неоставления им потомства, распространено на того из фамилии Поццо-ди-Борго, кого он определит своим наследником. В 1842 г. титул перешёл к его племяннику Карло Поццо-ди-Борго |
| 22 августа 1826 | Строганов III | Барон Григорий Александрович Строганов (1770—1857), действительный тайный советник |
Его старший сын барон С. Г. Строганов ещё в 1818 г. наследовал графский титул и майорат его троюродного дяди и тестя графа П.А. Строганова. Угас 18 апреля 1923 (в женском поколении 12 июля 1944) |
| 25 июня 1827 | Дибич (von Diebitsch) | Барон Иван Иванович (Иоганн) фон Дибич (1785—1831), начальник Главного штаба, генерал-лейтенант |
30 июля 1829 получил наименование Забалканский (граф Дибич-Забалканский). Угас с его смертью 29 мая 1831 |
| 15 марта 1828 | Паскевич-Эриванский | Иван Фёдорович Паскевич (1782—1856), генерал-адъютант, генерал инфантерии |
Возведён, с нисходящим его потомством, в графское Российской империи достоинство, с наименованием граф Паскевич-Эриванский. Позже, 4 сентября 1831, возведён, с нисходящим его потомством, в княжеское Российской империи достоинство, с титулом светлости, и повелено ему именоваться светлейшим князем Варшавским графом Паскевичем-Эриванским. Род угас 16 июня 1903 |
| 9 июня 1829 | Толь (von Tohl) | Барон Карл Фёдорович фон Толь (1777—1842), начальник штаба 2-й армии, генерал-адъютант, генерал от инфантерии |
Угас |
| 1 июля 1829 | Опперман (Oppermann) | Карл Иванович Опперман (1765—1831), инженер-генерал |
Угас в XIX в. (предположительно со смертью Л. К. Оппермана 29 марта 1870) |
| 22 сентября 1829 | Канкрин (von Cankrin) | Егор Францевич (Георг-Людвиг) Канкрин (1774—1845), министр финансов, член Государственного совета, генерал от инфантерии |
Возможно, род угас 17 августа 1961 |
| 6 декабря 1831 | Васильчиков | Илларион Васильевич Васильчиков (1776—1847), член Государственного совета, генерал-адъютант, генерал от кавалерии |
Позже, 1 января 1839, возведён, с нисходящим его потомством, в княжеское Российской империи достоинство. Род существующий |
| 14 января 1832 | Чернышёв-Кругликов | Иван Гаврилович Кругликов (1782—1847), действительный статский советник |
И. Г. Кругликову дозволено принять герб, титул и фамилию его тестя, действительного тайного советника, графа Григория Ивановича Чернышёва и именоваться впредь, потомственно, графом Чернышёвым-Кругликовым. Род угас в 1907 г. (в женском колене в 1930 г.) |
| 8 ноября 1832 | Голенищев-Кутузов II | Павел Васильевич Голенищев-Кутузов (1772—1843), член Государственного совета, генерал-адъютант, генерал от кавалерии |
Угас 12 ноября 1950 |
| 8 ноября 1832 | Бенкендорф (von Benckendorff) I | Александр Христофорович (Константин-Александр-Карл) Бенкендорф (1783—1844), шеф жандармов, генерал-адъютант, генерал от кавалерии | Угас с его смертью 11 сентября 1844. Ещё до этого (15 ноября 1832) графское достоинство распространено на его родного племянника того же рода |
| 15 ноября 1832 | Бенкендорф (von Benckendorff) II | Константин Константинович (Константин-Александр-Карл-Вильгельм-Христофор-Максимилиан) Бенкендорф (1816—1858) | Род существующий [baronet65.livejournal.com/40603.html] |
| 1 июля 1833 | Эссен (von Essen) | Пётр Кириллович (Петер) Эссен (1772—1844), санкт-петербургский военный генерал-губернатор, член Государственного совета, генрал от инфантерии |
Угас с его смертью 23 сентября 1844 (в женском поколении 23 ноября 1868). Титул ещё до этого (29 июля 1835) передан в род графов Стенбок-Фермор |
| 1 июля 1833 | Левашов | Василий Васильевич Левашов (1783—1848), киевский военный губернатор, генерал-губернатор подольский и волынский, генрал-адъютант, генерал-лейтенант |
Угас 26 мая 1898. Титул ещё до этого, 17 апреля 1895 г., передан роду князей Вяземских (князю Владимиру Леонидовичу Вяземскому (1889—1960) дозволено к его титулу и фамилии присоединить титул и фамилию его деда графа Владимира Васильевича Левашова (1834—1898) и именоваться князем Вяземским графом Левашовым; род существующий) |
| 1833 | Голубцова | Екатерина Ивановна Голубцова (1801—1840) | Пожалован ей в связи с браком в 1833 г. с князем Христианом-Фридрихом-Людвигом-Карлом фон Гогенлоэ-Кирхбергом (1788—1859). Умерла без потомства 29 марта 1840 |
| 25 июня 1834 | Мордвинов | Николай Семёнович Мордвинов (1754—1845), председатель департамента гражданских и духовных дел Государственного совета, адмирал |
Угас 13 февраля 1950 |
| 1 июля 1835 | Новосильцев | Николай Николаевич Новосильцев (1761—1838), председатель Государственного совета и Комитета министров, действительный тайный советник |
Угас с его смертью 8 апреля 1838 |
| 29 июля 1835 | Эссен-Стенбок-Фермор (Essen-Stenbock-Fermor) | Граф Яков Иванович (Карл-Якоб-Понтус) Стенбок-Фермор (1806—1866), штабс-ротмистр лейб-гвардии Конного полка | Графу Я. И. Стенбок-Фермор позволено присоединить к своей фамилии фамилию его тестя, генерала от инфантерии графа П. К. фон Эссен и именоваться впредь, потомственно, графом Эссен-Стенбок-Фермор |
| 28 мая 1836 | Ламберт (de Lambert) | Братья генерал-адъютант, генерал от кавалерии граф Карл Осипович (1773—1843) и тайный советник граф Яков Осипович (1778—1849) де Ламберт, графы Французского королевства | Из рода маркизов де Сен-Брис (de Saint-Bris) графов де Ламберт (с февраля 1644 г.). По одним данным, угас 19 ноября 1879, по другим - в 1944 г. |
| 1 января 1839 | Сперанский | Михаил Михайлович Сперанский (1772—1839), председатель департамента законов Государственного совета, действительный тайный советник |
Угас с его смертью 11 февраля 1839. Титул был передан 19 мая 1872 роду князей Кантакузен (князю Михаилу Родионовичу Кантакузину (1848—1894) разрешено присоединить к своей фамилии и титулу титул и фамилию его прадеда графа М. М. Сперанского и именоваться впредь князем Кантакузиным графом Сперанским. Род существующий) |
| 26 марта 1839 | Киселёв I | Павел Дмитриевич Киселёв (1788—1872), министр государственных имуществ, генерал-адъютант, генерал от инфантерии |
Угас с его смертью 14 ноября 1872. Ещё до этого (3 июня 1865) его брату, тайному советнику Николаю Дмитревичу (1800—1869), дозволено после смерти графа П. Д. Киселёва принять его герб и его графский титул, однако он умер ранее брата 26 ноября 1869. Поэтому 19 апреля 1873 герб и графский титул дозволено принять их племяннику, титулярному советнику Павлу Сергеевичу Киселёву, с тем, чтобы этот титул и герб переходили только к старшему в роде его потомков |
| 26 марта 1839 | Клейнмихель (Kleinmichel) | Пётр Андреевич Клейнмихель (1793—1869), дежурный генерал Главного штаба, генерал-адъютант, генерал-лейтенант |
Угас 14 мая 1982 |
| 18 апреля 1842 | Блудов | Дмитрий Николаевич Блудов (1785—1864), статс-секретарь, председатель департаентов законов Государственного совета, действительный тайный советник |
Угас 30 марта 1886 (в женском поколении 9 апреля 1891). По другим данным, существовал и в 1902 г. |
| 19 марта 1843 | Коссаковский (Kossakowski herbu Ślepowron) | Станислав Иосифович (Станислав-Феликс-Фортунат) Коссаковский (1795—1872), член комиссии прошений царства Польского, действительный статский советник |
|
| 24 декабря 1843 | Пршедзецкий (Prźezdiecki herbu Roh III) I | Константин Михайлович Пршездецкий (1782—1856), подольский губернский предводитель дворянства, тайный советник |
Пожалован личным графом. Угас с его смертью 1 июня 1856 |
| 1 июля 1846 | Уваров | Сергей Семёнович Уваров (1786—1855), министр народного просвещения, действительный тайный советник |
|
| 1 июля 1846 | Баранова (von Baranoff) | Юлия Фёдоровна (Доротея-Елена-Юлиана) Баранова (урожд. Адлерберг) (1789—1864), воспитательница государынь великих княжон, статс-дама | С нисходящим потомством. Род существующий |
| 1 июля 1847 | Адлерберг (Adlerberg) | Владимир Фёдорович (Эдуард-Вальдемар-Фридрих) Адлерберг (1791—1884), главноначальствующий над почтовым департаментом, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, брат предыдущей | Угас 21 ноября 1990 |
| 19 сентября 1847 | Никитин | Алексей Петрович Никитин (1777—1858), инспектор резервной кавалерии, генерал от кавалрии |
Угас с его смертью 27 февраля 1858 (в женском поколении в 1898 году). Титул ещё до этого (29 апреля 1852) передан роду графов Орловых-Денисовых, а затем в 1901 роду графов Граббе |
| 3 октября 1847 | Ридигер (von Rüdiger) I | Фёдор Васильевич (Фридрих-Александр) Ридигер (1783—1856), командир 3-го пехотного корпуса, генерал-адъютант, генерал от кавалерии |
Угас с его смертью 11 июня 1856. Титул передан 26 июня 1856 его племяннику того же рода |
| 3 апреля 1849 | Вронченко | Фёдор Павлович Вронченко (1780—1852), министр финансов, действительный тайный советник |
Угас с его смертью 6 апреля 1852. |
| 3 апреля 1849 | Перовский I | Лев Алексеевич Перовский (1792—1856), министр внутренних дел, член Государственного совета, действительный тайный советник |
Угас с его смертью 9 ноября 1856. Титул передан 20 ноября 1856 его родному брату, флигель-адъютанту, полковнику Кавалергардского полка Борису Алексеевичу Перовскому |
| 29 апреля 1852 | Орлов-Денисов-Никитин | Граф Алексей Фёдорович Орлов-Денисов (1841—1907), Свиты Его Величества генерал-майор | Графу А. Ф. Орлову-Денисову, второму сыну Свиты Его Величества генерал-майора графа Ф. В. Орлова-Денисова, дозволено присоединить фамилию деда его, по матери, генерала от кавалерии графа А. П. Никитина и именоваться впредь, потомственно, графом Орловым-Денисовым-Никитиным. Род угас |
| 26 августа 1852 | Муравьёв-Амурский I | Николай Николаевич Муравьёв (1809—1881), генерал-губернатор Восточной Сибири, генерал-лейтенант, генерал от инфантерии |
Н. Н. Муравьёв возведён, с нисходящим его потомством, в графское Российской империи достоинство, с наименованием графом Муравьёвым-Амурским. Угас с его смертью 18 ноября 1881. |
В царствование Александра II
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 10 апреля 1855 | Остен-Сакен (von der Osten gennant Sacken) IV | Барон Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен (1790—1881), командир 4-го армейского корпуса, генерал-адъютант, генерал от кавалерии |
|
| 17 апреля 1855 | Перовский II | Василий Алексеевич Перовский (1795—1857), командир Оренбургского корпуса, оренбургский и самарский генерал-губернатор, член Государственного и Адмиралтейств советов, генерал-адъютант, генерал от кавалерии |
Угас с его смертью 08 декабря 1857 |
| 6 декабря 1855 | Путятин | Евфимий Васильевич Путятин (1804—1883), генерал-адъютант, вице-адмирал |
Угас 10 марта 1909 |
| 20 марта 1856 | Орлов-Давыдов | Владимир Петрович Давыдов (1809—1882), камергер, действительный статский советник |
В. П. Давыдову дозволено принять титул и фамилию его деда, по матери, генерал-поручика графа В. Г. Орлова и именоваться впредь, потомственно, графом Орловым-Давыдовым. Угас в XX веке (существует в женском поколении) |
| 26 июня 1856 | Ридигер (von Rüdiger) II | Фёдор Германович (Иоганн-Фридрих) Ридигер (ум. 1904), штабс-капитан лейб-гвардии Конно-гренадерского полка |
Ф.Г. Ридигеру дозволено принять, потомственно, титул и герб его дяди, генерал-адъютант графа Ф. В. Ридигера. Угас с его смертью 17 сентября 1904 года. Титул в том же году передан роду Беляевых |
| 26 августа 1856 | Олсуфьев | Василий Дмитриевич Олсуфьев (1796—1858), обер-егермейстер |
|
| 26 августа 1856 | Закревский | Арсений Андреевич Закревский (1783—1865), граф Великого княжества Финляндского | Угас с его смертью 11 января 1865 году (в женском поколении в 1884 году) |
| 26 августа 1856 | Сумароков | Сергей Павлович Сумароков (1793—1875), генерал-адъютант, генерал от артиллерии |
Угас с его смертью 28 февраля 1875 (в женском поколении в 1902 году). Титул ещё до этого (8 сентября 1856) передан роду Эльстон |
| 26 августа 1856 | Рибопьер (de Ribaupierre) | Александр Иванович Рибопьер (1781—1865), обер-камергер |
Угас 04 июня 1916 году |
| 28 октября 1856 | Протасов-Бахметев | Николай Алексеевич Бахметев (1834—1907), штабс-ротмистр Кавалергардского полка |
Н. А. Бахметеву повелено принять титул и фамилию умершего родственника его, двоюродного дяди, генрал-адъютана, генерал-лейтенанта графа Н. А. Протасова и именоваться впредь, потомственно, графом Протасовым-Бахметевым. Род угасший |
| 8 сентября 1856 | Сумароков-Эльстон | Феликс Николаевич Эльстон (1820—1877), флигель-адъютант, полковник | Ф. Н. Эльстону повелено присоединить к фамилии своей фамилию и титул тестя его, генрал-адъютана графа С.П. Сумарокова и именоваться впредь, потомственно, графом Сумароковым-Эльстон. Позже, 11 июня 1885 года, одному из его сыновей, гвардии поручику графу Ф. Ф. Сумарокову-Эльстон дозволено принять титул и фамилию тестя его, гофмейстера князя Н. Б. Юсупова, и именоваться князем Юсуповым графом Сумароковым-Эльстон с тем, чтобы княжеский титул и фамилия Юсуповых переходили только к старшему в роде из его потомков. Угас 27 сентября 1967 (в женском поколении 30 августа 1983) |
| 20 ноября 1856 | Перовский III | Борис Алексеевич Перовский (1815—1881), флигель-адъютант, полковник Кавалергардского полка |
Б. А. Перовскому разрешено принять титул его родного брата Л. А. Перовского. Угас 21 ноября 1887 (в женском поколении в 1890 году). Титул (13 июня 1907) передан роду Петрово-Соловово |
| 17 апреля 1859 | Евдокимов | Николай Иванович Евдокимов (1804—1873), генерал-лейтенант |
Угас с его смертью 22 мая 1873. Титул ещё до этого (16 июня 1862) передан роду Доливо-Добровольских |
| 23 апреля 1861 | Ростовцева | Вера Николаевна Ростовцева (урожд. Эмина) (1807—1888) | Вдова генерал-адъютанта Якова Ивановича Ростовцева (1804-1860). С нисходящим потомством |
| 23 апреля 1861 | Ланской | Сергей Степанович Ланской (1787—1862), член Государственного совета, действительный тайный советник |
|
| 27 мая 1862 | Лидерс (von Lüders) | Александр Николаевич Лидерс (1790—1874), исправляющий должность наместника царства Польского, генерал-адъютант, генерал от инфантерии |
Угас с его смертью 1 февраля 1874 года (в женском поколении в 1895 году). Титул ещё ранее этого (30 сентября 1863) передан роду Веймарн |
| 16 июня 1862 | Доливо-Добровольский-Евдокимов | Виктор Яковлевич Доливо-Добровольский, начальник штаба войска Дагестанской области, полковник |
В. Я. Доливо-Добровольскому дозволено принять фамилию и титул родственника жены его, своего свойственника (мужа тётки его жены), генерал-адъютанта графа Н. И. Евдокимова и именоваться впредь, потомственно, графом Доливо-Добровольским-Евдокимовым |
| 30 сентября 1863 | Лидерс-Веймарн (von Lüders-Weymarn) | Александр Александрович Веймарн (1827—1888), полковник |
А. А. Веймарну, женатому на дочери генерал-адъютанта графа А. Н. Лидерса, Надежде, разрешено присоединить к своей фамилии и гербу титул, фамилию и герб своего тестя и именоваться впредь, потомственно, графом Лидерс-Веймарн |
| 17 апреля 1865 | Муравьёв | Михаил Николаевич Муравьёв (1796—1866), член Государственного совета, виленский, ковенский и гродненский генерал-губернатор, генерал от инфантерии |
Известен как граф Муравьёв-Виленский, хотя вопреки распространённому мнению, официально наименование Виленский не получил |
| 16 апреля 1866 | Толстой II | Иван Матвеевич Толстой (1806—1867), министр почт и телеграфов, член Государственного совета, обер-гофмейстер |
|
| 28 октября 1866 | Граббе (Grabbe) | Павел Христофорович Граббе (1789—1875), наказной атаман войска Донского, генерал-адъютант, генерал от кавалерии |
Позже в 1901 году одному из представителей рода было разрешено присоединить к своей фамилии титул графа Никитина. Род существующий |
| 28 октября 1866 | Литке (von Lütke) | Фёдор Петрович (Фридрих-Бенжамин) Литке (1797—1882), член Государственного совета, генерал-адъютант, адмирал | |
| 9 января 1869 | Богарне (Beauharnais) I | Дарья Константиновна Опочинина (1844-1870) | Первая морганатическая супруга Е.М. Романовского из рода де Богарне. С нисходящим потомством. Род угас со смертью её единственной дочери 05 ноября 1937 |
| 12 февраля 1871 | Толстой III | Александр Александрович Дмитриев (1869–1939) | А. А. Дмитриеву, усыновлённому внуку графа Фёдора Петровича Толстого (от его четвёртой дочери Ольги и Александра Аполлоновича Дмитриева), разрешено принять фамилию и титул его деда и именоваться, потомственно, графом Толстым. Род угас 23 июля 2009 (существует в женском поколении) |
| 18 марта 1871 | Бруннов (von Brunnow) | Барон Филипп Иванович (Эрнест-Филипп) Бруннов (1797—1875), полномочный посол при великобританском дворе, действительный тайный советник | Угас с его смертью 11 апреля 1875. |
| 1 января 1872 | Корф (von Korff) | Барон Модест Андреевич Корф (1800—1876), статс-секретарь, член Государственного совета, дейтвительный статский советник |
Род угасший |
| 19 марта 1873 | Милорадович II | Григорий Александрович Милорадович (1839—1905), флигель-адъютант, полковник Кавалергардского полка |
Г.А. Милорадовичу разрешено было носить графский титул «в увековечение памяти о заслугах» его двоюродного деда графа М. А. Милорадовича с тем, чтобы титул переходил лишь к старшему в роде. Угас 02 января 1953 |
| 19 апреля 1873 | Киселёв II | Павел Сергеевич Киселёв (1831—1906), титулярный советник |
П. С. Киселёву дозволено, за бездетной смертью дядей его, Павла и Николая Дмитриевичей Киселёвых, принять герб и графский титул их с тем, чтобы титул и герб переходили только к старшему в роде его потомков. Угас с его смертью 20 июня 1906 года |
| 29 июня 1874 | Коцебу (von Kotzebue) | Павел Евстафьевич Коцебу (1801—1884), варшавский генерал-губернатор, командующий войсками Варшавского военного округа, генерал-адъютант, генерал от инфантерии |
Угас с его смертью 19 апреля 1884 (в женском поколении 19 июля 1943). Титул ещё ране этого (12 января 1878) передан роду баронов Пилар фон Пильхау |
| 12 декабря 1877 | Игнатьев | Павел Николаевич Игнатьев (1797—1879), председатель Комитета министров, генерал-адъютант, генерал от инфантерии |
Род существующий |
| 12 января 1878 | Коцебу-Пиллар фон Пильхау (von Kotzebue-Pilar von Pilchau) | Баронесса Александра Павловна (Александра-Матильда) Пиллар фон Пильхау (урожд. Коцебу) (1849—1943) и муж её, гвардии штабс-ротмистр барон Фёдор Карлович (Теодор) Пиллар фон Пильхау (1848—1911) | Дочери графа П. Е. Коцебу, Александре Павловне, вместе с мужем её, бароном Фёдором Пиллар фон Пильхау, дозволено присоединить к своей фамилии титул и фамилию графа Коцебу и именоваться впредь графом и графиней Коцебу-Пиллар фон Пильхау, с тем, чтобы в потомстве сих лиц фамилия графа Коцебу переходила лишь к потомкам их, рождённым от настоящего брака, а из числа последних - только к старшему в роде |
| 20 марта 1878 | Толстой-Знаменский | Граф Дмитрий Николаевич Толстой (1806–1884), тайный советник |
Графу Д. Н. Толстому дозволено присоединить к своей фамилии название заповедного имения его (с 14 октября 1858), села Знаменское, Данковского уезда Рязанской губернии, и именоваться впредь, с нисходящим потомством, графом Толстым-Знаменским. Угас с его смертью 14 марта 1884. |
| 17 апреля 1878 | Лорис-Меликов | Михаил Тариелович Лорис-Меликов (1825—1888), командующий действующим корпусом кавказской армии, генерал-адъютант, генерал от кавалерии |
Род существующий [ricolor.org/history/cu/lit/puch/potomki/1/] |
| 3 (09) июля 1878 | Богарне (Beauharnais) II | Зинаида Дмитриевна Скобелева(1856-1899) | Вторая морганатическая супруга Е. М. Романовского из рода де Богарне. С нисходящим потомством. Позже она была пожалован титулом герцогини Лейхтенбергской. Угас с её смертью 04 июня 1899 |
| 20 августа 1878 | Милютин | Дмитрий Алексеевич Милютин (1816—1912), военный министр, генерал-адъютант, генерал от инфантерии |
Угас с его смертью 25 января 1912 (в женском поколении в 1938 г.) |
| 30 января 1879 | Богарне (Beauharnais) III | Надежда Сергеевна Акинфова (урожд. Анненкова)(1840-1891) | Морганатическая супруга Н. М. Романовского из рода де Богарне. С нисходящим потомством. Позже она была пожалован титулом герцогини Лейхтенбергской. Род существующий (в лице герцогов Лейхтенбергских) |
| 1 апреля 1879 | Васильев-Шиловский | Владимир Степанович Шиловский, дворянин | 28 февраля 1878 В. С. Шиловскому разрешено было принять герб, титул и фамилию после смерти его тестя графа Алексея Владимировича Васильева (1808-1895). 1 апреля 1879 года ему разрешено принять фамилию и титул графа Васильева при жизни его тестя именоваться графом Васильевым-Шиловским. Род угасший |
| 5 октября 1879 | Тотлебен (von Totleben) | Эдуард Иванович Тотлебен (1818—1884), командующий войсками Одесского военного округа, член Государственного совета, генерал-адъютант, инженер-генерал |
Угас в 1945 году (в женском поколении в 1957 году) |
| 19 февраля 1880 | Валуев | Пётр Александрович Валуев (1814—1890), статс-секретарь, председатель Комитетов министров и кавказского и комиссии прошений, действительный тайный советник |
Угас в 1893 году (по другим данным, в 1903 году [r-g-d.org/V/valuev.htm]) |
| 19 февраля 1881 | Баранцов | Александр Алексеевич Баранцов (1810—1882), товарищ генерал-фельдцейхмейстера, начальник Главного артиллерийского управления, генерал-адъютант, генерал от артиллерии |
Угас не ранее 1921 года |
В царствование Александра III
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 16 июня 1882 | Муравьёв-Амурский II | Валериан Валерианович Муравьёв (1861—1922 [www8.informatik.uni-erlangen.de/cgi-bin/stoyan/l1/LANG=engl/INDEX=I494151]), дворянин, унтер-офицер лейб-гвардии Преображенского полка |
Разрешено принять титул и фамилию графа Муравьёва-Амурского. Угас в 1930 г. |
| 23 ноября 1883 | Делянов | Иван Давыдович Делянов (1818—1897), статс-секретарь, министр народного просвещения, сенатор, почётный опекун, действительный тайный советник |
Угас с его смертью 29 декабря 1897 |
| 21 марта 1884 | Белёвский | Барон Алексей Седжиано (1871—1932) | Одновременно с присвоением отчества Алексеевич. Позже, 9 января 1913, получил разрешение присоединить фамилию своего деда по женской линии и именоваться графом Белёвским-Жуковским с передачей титула только старшему в роде. Угас 27 ноября 1953 (существует в женском поколении) |
| 20 января 1890 | Рейтерн (von Reutern) I | Михаил Христофорович Рейтерн (1820—1890), статс-секретарь, член Государственного совета, действительный тайный советник |
Угас с его смертью 11 августа 1890. Титул передан роду барона Нолькен 05 декабря 1890. |
| 05 декабря 1890 | Рейтерн (von Reutern) II | Барон Владимир Густавович (Евстафьевич) Нолькен (1851—1917), камер-юнкер | Племяннику действительного тайного советника графа М.Х. Рейтерна, барону В. Г. Нолькен предоставлено присоединить к своей фамилии, титулу и гербу фамилию, титул и герб дяди его, графа Рейтерн, и именоваться впредь графом Рейтерн бароном Нолькен с тем, чтобы графский титул и фамилия Рейтерн переходили лишь только к старшему в роде из его потомков |
| 04 июня 1894 | Стадницкий (Stadnicki herbu Szreniawa) | Станислав-Пётр-Томаш-Антони Стадницкий | Вероятно, угас в XX в. |
| 01 сентября 1894 | Ламздорф-Галаган | Граф Константин Николаевич Ламздорф (1841—1900), генерал-лейтенант | Графу К. Н. Ламздорфу разрешено присоединить к настоящей его фамилии и гербу фамилию и герб деда по материнской линии его жены Екатерины Павловны урожд. графини Комаровской и именоваться впредь графом Ламздорф-Галаганом с тем, чтобы в нисходящем его потомстве фамилия Галагана переходила всегда в одному только старшему в роде. Род существующий [www.gorod.cn.ua/print/news_10352.html] |
В царствование Николая II
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 29 мая 1895 | Головкин-Хвощинский | Юрий Николаевич Хвощинский (1877 — нач. 1920-х?) | Племяннику князя Евгения Юрьевича Голицына-Головкина Ю.Н. Хвощинскому предоставлено, как наследнику майората графов Головкиных, присоединить к своей фамилии фамилию, титул и герб графов Головкиных и именоваться графом Головкиным-Хвощинским. Род угас с его смертью в начале 1920-х годов |
| 04 января 1901 | Граббе-Никитин | Граф Александр Николаевич Граббе (1864—1947), подъесаул |
Графу А. Н. Граббе дозволено присоединить к своей фамилии фамилию и герб своего прадеда по материнской линии, графа А. П. Никитина, и именоваться графом Граббе-Никитиным. Род, предположительно, угас в 1999 г. |
| 01 января 1902 | Сольский | Дмитрий Мартынович Сольский (1833—1910), статс-секретарь, председатель департамента государственной экономии Государственного совета, действительный тайный советник |
Угас с его смертью 29 октября 1910 |
| 07 октября 1904 | Ридигер-Беляев | Александр Алексеевич Беляев (1867—1939), штабс-ротмистр |
А. А. Беляеву, с потомством, дозволено принять фамилию, герб и титул его покойного тестя, графа Фёдора Германовича (Иоганна-Фридриха) Ридигера (1821-1904), вместе с присвоенными сей фамилии гербом и титулом, и именоваться графами Ридигер-Беляевымы. Угас с его смертью в 1939 г. (в женском колене не ранее 1960 г.) |
| 18 сентября 1905 | Витте (Witte) | Сергей Юльевич Витте (1849—1915), статс-секретарь, председатель Комитета министров, действительный тайный советник |
Угас с его смертью 28 февраля 1915 |
| 13 июня 1907 | Перовский-Петрово-Соловово | Михаил Михайлович Петрово-Соловово, в звании камергера, коллежский советник |
М. М. Петрово-Соловову дозволено присоединить к своей фамилии и гербу фамилию, герб и титул его деда, графа Б.А. Перовского, и именоваться впредь графом Перовским-Петрово-Соловово |
| 10 декабря 1908 | Чернышёв-Безобразов | Александр Фёдорович Безобразов (1859—1911), в звании камергера |
А. Ф. Безобразову, через брак с графиней Софьей Николаевной Чернышёвой-Кругликовой (1864-1930) наследовавшему Чернышёвский майорат с имением, и жене его, Софье Безобразовой, принять титул, фамилию и герб графов Чернышевых и именоваться впредь графами Чернышёвыми-Безобразовыми. Род существующий |
| 1913 [15] | Дмитриев-Мамонов II | Александр Ипполитович Дмитриев-Мамонов (1847—1915) | Именным Высочайшим Указом 1913 года действительному статскому советнику А.И. Дмитриеву-Мамонову дозволено потомственно пользоваться графским Российской Империи титулом с правом передачи его старшему в роде. Угас в 1992 г. |
| 09 января 1913 | Белёвский-Жуковский | Граф Алексей Алексеевич Белёвский (1871—1932), в должности шталмейстера, отставной ротмистр |
Дозволено присоединить фамилию своего деда по женской линии и именоваться графом Белёвским-Жуковским с передачей титула только старшему в роде. Угас 27 ноября 1953 (существует в женском поколении) |
| 21 января 1913 | Пржездзецкие (Przezdziecki) II (1-я ветвь) | Юзеф-Александр Пржездецкий (1872—1956) | Правнук личного графа К.М. Пршездецкого. Титул, видимо, угас с его смертью 30 октября 1956 |
| 21 января 1913 | Пржездзецкие (Przezdziecki) II (2-я ветвь) | Ян-Александр-Станислав Пржездецкий (1877—1944) | Брат предыдущего (одновременно с ним). Угас 30 марта 1945 (существует в женском поколении) |
| 21 января 1913 | Пржездзецкие (Przezdziecki) II (3-я ветвь) | Штефан-Юзеф-Леон Пржездецкий (1879—1932) | Брат предыдущего (одновременно с ним). Угас с его смертью 03 декабря 1932 |
| 21 января 1913 | Пржездзецкие (Przezdziecki) II (4-я ветвь) | Константин-Габриель-Казимир Пржездецкий (1879—1966) | Брат-близнец предыдущего (одновременн с ним). Угас с его смертью 21 апреля 1966 (существует в женском поколении) |
| 21 января 1913 | Пржездзецкие (Przezdziecki) II (5-я ветвь) | Райнольд-Францишек-Феликс Пржездецкий (1884—1955) | Брат предыдущего (одновременно с ним). Угас с его смертью 12 мая 1955 |
| 21 февраля 1913 | Фредерикс (Freedericksz) | Барон Владимир Борисович (Адольф-Андреас-Вольдемар) Фредерикс (1838—1927), министр Императорского дора и уделов, генерал-адъютант, генерал от кавалерии | Угас с его смертью 01 июля 1927 (в женском поколении 29 декабря 1950) |
| 29 января 1914 | Коковцов | Владимир Николаевич Коковцов (1853—1943), статс-секретарь, председатель Совета министров и министр финансов, член Государственного совета, сенатор, действительный тайный советник |
Угас с его смертью 29 января 1943 |
| 26 марта 1915 | Брасова | Наталья Сергеевна Вульферт (1880—1952) | Морганатическая супруга Великого Князя Михаила Александровича, владельца имения Брасово. С нисходящим потомством. Затем — светлейшие князья Романовские-Брасовы. Угас 21 июля 1931 (в женском поколении с её смертью 26 февраля 1952) |
| февраль 1917 | Искандер | Александр Николаевич Искандер (1887 —1957) | Затем — светлейшие князья Романовские-Искандер. Род угас в мужском колене 06 февраля 1992 (по женской линии 24 июля 1999)[16] |
Роды, возведённые в графское Царства Польского достоинство (в порядке пожалования) (с 1815 года)
В царствование Александра I
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 5/17 октября 1820 | Алопеус (Alopeus) | Францишек Давид (Давид Максимович) Алопеус (1768-1831) | Угас 20 апреля 1862 г. |
| 11/23 августа 1825 | Белинский (Bielinski) | Пётр Белинский | Угас 27 февраля 1897 г. |
В царствование Николая I
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 12/24 мая 1829 | Гауке (Haucke) I | Мориц (Маврикий Фёдорович) (фон) Гауке (1775-1830) | Возможно, угас. |
| 27 ноября /9 декабря 1830 | Гауке II | Йозеф (Иосиф Фёдорович) (фон) Гауке (ум.1837) | |
| 1/13 января 1833 | Валевский (Walewski) | Александр Юзеф (Александр-Иосиф Иосифович) Валевский (1810-1868) и его племянники Николай-Иосиф-Даниил (Николай Юзеф) и Конрад Викентьевичи Валевские | |
| 16 июля 1838 | Ожаровский (Ozarowski) | Братья Адам (1776-1855) и Франц (1783-после 1838) Петровичи Ожаровские и дети умершего их брата Каетана Петровича Ожаровского | Угас в XX в. |
| 16 июля 1838 | Потоцкий (Potocki) I | Францишек Станислав (Франц Викентьевич) Потоцкий (1778-1853) | Угас 16 января 1853 с его смертью. |
| 12/24 января 1843 | Потоцкий II | Александр Станислав Потоцкий (1776-1845) и его дети Августин (р.1811) и Станислав (ум.1887) | Угас в 1934 г. |
| 12/24 января 1843 | Потоцкая (Potocka) I | Мария Казимировна Потоцкая (урожд. Горская), вдова графа Станислава Иосифовича | Угас в XIX в. с её смертью |
| 26 марта /7 апреля 1846 | Скарбек (Skarbek) | Фредерик Флориан (Фридрих Касперович) Скарбек (1792-1866) |
В царствование Александра II
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 13/25 октября 1859 | Потоцкий III | Мориц (Маврикий Александрович) Потоцкий (1812-1879) | Угас 16 мая 1949 г. |
В царствование Александра III
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 17 ноября 1893 | Потоцкая II | Сёстры Роза Мария (1848-1937) и София Мария (1851-1927) Потоцкие | Угас 21 августа 1937 г. со смертью Розы Марии |
В царствование Николая II
Возведение в графское достоинство не осуществлялось.
Роды, возведённые в графское Великого Княжества Финляндского достоинство (в порядке пожалования) (с 1809 года)
В правление Александра I
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 20/31 декабря 1809 | Крейц (Creutz) | граф Карл-Густав Крейц | 14/26.01.1818 (1)[17]. Шведское графское достоинство пожаловано 31.12.1719 года барону Юхану Крейцу (1651—1726). В матрикул Рыцарского Дома ВКФ внесён род его потомка К.-Г. Крейца. Род существующий. |
| 20/31 декабря 1809 | Кронгиельм (Кронгиельм ав Хакунге) (Cronhjelm af Hakunge) | графы Карл-Густав и Соломон-Август-Поликарп Кронгиельмы | 5/17.09.1818 (2). Шведское графское достоинство пожаловано 31.12.1719 года Саломону Кронгиельм ав Хакунге (1666—1724). В матрикул Рыцарского Дома ВКФ внесены роды его потомков К.-Г. Кронгиельма и С.-А.-П. Кронгиельма. Угас 4 апреля 1982 года (в женском поколении 22.03.1993). |
| 1809 | Спренгпортен (Sprengtporten) | барон Егор Максимович (Георг-Магнус) Спренгпортен (1741—1819) | Род не был внесён в матрикул Рыцарского Дома. Угас 19 сентября 1819 года со смертью родоначальника. |
| 7/19 июля 1809 | Де Геер (de Geer till Tervik) | барон Роберт-Вильгельм де Геер (1750—1820) | 17/29.01.1818 (по другим данным - 07/19.07.1817) (3). Угас 18 октября 1855 года со смертью сына родоначальника. |
| 6/18 сентября 1812 | Армфельт (Armfelt) | барон Густав-Мориц Армфельт (1757—1814) | 5/17.09.1818 (4). Род существующий. |
| 6/18 сентября 1812 | Штейнгель (Steinheil) | барон Фаддей или Фабиан Фёдорович (Фабиан-Готтхард) фон Штейнгель (1762—1831) | 22.01/03.02.1825 (7). Угас 7 марта 1831 года со смертью родоначальника. Однако ещё 13/25 августа 1825 года его зятю А.Х. Стевену разрешено было принять герб, фамилию и титул тестя (графа Штейнгеля) и именоваться потомственно графом Стевен-Штейнгелем. |
| 31 августа/12 сентября 1819 | Аминов (Aminoff) | барон Иоганн-Фридрих Аминов (1756—1842) | 25.08/06.09.1821 (по другим данным - 25.10/06.11.1821) (5). Графский титул — в порядке первородства. Род угас. |
| 22 января/3 февраля 1822 | Сухтелен (van Suchtelen) | барон Пётр Корнильевич (Иоганн-Пётр) Сухтелен (1751—1836) | 26.02/10.03.1824 (6). Угас в 1863 году. |
| 26 декабря 1823/7 января 1824 | Маннергейм (Mannerheim) | барон Карл-Эрих Маннергейм (1759—1837) и его старший сын Карл-Густав (1797—1854) | 26.11/08.12.1825 (8). Графский титул — в порядке первородства. Род существующий. |
| 13/25 августа 1825 | Стевен-Штейнгель (Штевен-Штейнгель) (Steven-Steinheil) | Александр Христианович Стевен (1783—1842) | 22.01/03.02.1825 (7). В 1825 году генерал-майору и гельсингфорскому коменданту А.Х. Стевену разрешено принять герб, фамилию и титул тестя (графа ВКФ Ф.Ф. Штейнгеля) и именоваться потомственно графом Стевен-Штейнгелем. Род его был внесён в матрикул под тем же номером. Угас 23.02.1971 года (в женском поколении 29.07.1993). |
В правление Николая I
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 22 августа/3 сентября 1826 | Ребиндер (Rehbinder) | барон Роберт Иванович (Роберт-Генрих) Ребиндер (1777—1841) | Род не был внесён в матрикул Рыцарского Дома. Угас 26 февраля/8 марта 1841 года со смертью родоначальника. |
| 2/14 августа 1830 | Закревский (Zakrewsky) | Арсений Андреевич Закревский (1783/86—1865) | 27.11/09.12.1831 (9). В 1856 году получил титул графа Российской империи (см. выше). Угас 11/23 января 1865 года со смертью родоначальника (в женском поколении в 1884 году со смертью дочери родоначальника). |
| 30 апреля / 12 мая 1849 | Кушелёв-Безбородко (Kuscheleff-Besborodko) | граф Александр Григорьевич Кушелёв-Безбородко (1800—1855) | 14/26.04.1851 (10). Угас 1/13 мая 1870 года со смертью сына родоначальника. |
В правление Александра II
| Дата | Фамилия | Кто жалован | Примечания |
|---|---|---|---|
| 26 августа/7 сентября 1856 | фон Берг (von Berg) | Фёдор Фёдорович (Фридрих-Вильгельм-Ремберт) фон Берг (1793—1874) | 26.09/08.10.1857 (11). 6/18 сентября 1856 года графское достоинство распространено на племянников фон Берга, им усыновлённых — Фридриха-Георга-Магнуса (16.02.1845-22.03.1938), Александра-Ремберта-Иоахима и Георга-Эриха-Ремберта Бергов с нисходящим их потомством. Род Ф.Ф. Берга угас с его бездетной смертью 06/18 января 1874 года, а род его племянников существует. |
В правление Александра III и Николая II
Возведение в графское достоинство не осуществлялось.
 |
Даты в этой статье приведены по юлианскому календарю. |
См. также
- Список княжеских родов России
- Список родов маркизов Российской империи
- Список баронских родов России
Напишите отзыв о статье "Список графских родов Российской империи"
Примечания
- ↑ Графы Арнал, графы Вуичи, графиня Двинская, графы Домперские, графы фон Лобштейн и графы Толстые-Милославские.
- ↑ Упоминаются: Долгоруков том I, с. 17 и том III, с.73; Петров , с.175; [rusgenealog.ru/index.php?id=gen_table&table_id=graf_in|Соловьёв].
- ↑ Упоминаются: Долгоруков, том III, с. 140; Петров, с.175.
- ↑ Титул пожалован в Италии Ивану Егоровичу Катаржи (молд. Catargiu) (род. 1839 или 1840 ум. 10.12.1896), род которого был внесён в 6-ю часть Родословной книги Бессарабской губернии. Род существовавший на 03.02.1958 ([chisinaul.blogspot.com/2009/08/personalitati-chisinauene-istorice.html]).
- ↑ Упоминаются: Долгоруков, том I , с. 16 и том III, с. 181; Петров, с.175; [rusgenealog.ru/index.php?id=gen_table&table_id=graf_in|Соловьёва].
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/130156/Владиславич], [www.verav.ru/common/message.php?table=news&num=10328], [h.ua/story/294354/], [www.rusdiplomats.narod.ru/raguzinskiy-sl.html].
- ↑ Упоминаются: Долгоруков, том I, с.17 и том III, с. 284; Петров, с. 176; [rusgenealog.ru/index.php?id=gen_table&table_id=graf_in|Соловьёва].
- ↑ Упоминаются: Долгоруков, том I, с. 17;[rusgenealog.ru/index.php?id=gen_table&table_id=graf_in]; [goldarms.narod.ru/galizia.htm Список гербов дворянских фамилий королевства Галиции и Лодомерии. Граф Яблоновский].
- ↑ Старинный бретонский род d'Horrer, получивший титул потомственных графов от римского папы. После Июльской революции 1830 г. эмигрировали в Россию, и были приняты на русскую службу с сохранением графского титула. При этом, римский папа условием сохранения Доррерами графского титула после перехода на русскую службу поставил приверженность латинству. Однако граф Владимир Филиппович Доррер (1862— 16.08.1909; общественный и политический деятель, лидер фракции правых III Государственной Думы, член Главного Совета Союза Русского Народа, один из руководителей право-монархического движения в Курске) крещён был по православному обряду, в связи с чем возникла опасность лишения графского титула. Специальным указом императора Александра III за православным христианином В. Ф. Доррером был сохранён его графский титул [hrono.ru/biograf/bio_d/dorrer_vf.html].
- ↑ [geroldia.ru/?lang=rus&id=23], [regiment.ru/bio/I/32.htm#]
- ↑ Списки титулованным родам и лицам Российской Империи. - СПб., 1892. - С.139-140.
- ↑ Титул пожалован Петром III ещё до восшествия на Всероссийский престол Степану Ефимовичу Карновичу (28.03.1707 - 18.04.1788) (Модзалевскiй В.Л. Малороссйскiй Родословникъ. Т. 2. - К., 1910. - С. 308). Ни он, ни его потомки этим титулом не пользовались.
- ↑ Бантыш-Каменский, Д. Н. 12-й генерал-фельдмаршал граф Ласси // [militera.lib.ru/bio/bantysh-kamensky/14.html Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. В 4-х частях. Репринтное воспроизведение издания 1840 года. Часть 1–2]. — М.: Культура, 1991. — 620 с. — ISBN 5-7158-0002-1.
- ↑ Иногда (в частности, у Долгорукова и Петрова) указывается, что права графа Российской Империи получил его отец Яков Васильевич, но тот умер 04 августа 1794 г.
- ↑ [ru.rodovid.org/wk/%D0%97%D0%B0%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C:334890]. По другим данным, в 1912 году.
- ↑ По P. Broek’у род существует в Бразилии (Пчелов Е. В. Генеалогия Романовых. 1613—2001. — М.: Экслибрис-Пресс,2001. — С. 127—129. — ISBN 5-88161-102-0)
- ↑ Здесь и далее указывается дата внесения рода в матрикул Рыцарского Дома ВКФ и номер по списку графских родов этого матрикула.
Источники
- [www.genealogia.ru/projects/nr/graf_rus.htm Список графских родов Российской империи на сайте genealogia.ru]
| ||||||||||||||||||||
|
|
Это служебный список статей, созданный для координации работ по развитию темы. Его необходимо преобразовать в информационный список или глоссарий, в противном случае перенести в один из проектов. Данное предупреждение не устанавливается на информационные списки и глоссарии. |
Отрывок, характеризующий Список графских родов Российской империи
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».
В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.
В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.
Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.
Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.
На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.
В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.
На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
