Список депутатов Верховного Совета СССР 9-го созыва
Поделись знанием:
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.
– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.
С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.
Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
(перенаправлено с «Список депутатов Верховного Совета СССР 9 созыва»)
Верховный совет СССР 9 созыва был избран 16 июня 1974, заседал с 1974 по 1979;
А
- Абашидзе, Григол Григорьевич
- Аббасов Фарзали Гатам оглы
- Абдукаримов Исатай Абдукаримович
- Абдуллаев Гасан Мамед Багир оглы
- Абдуллоев Гафор
- Аблабекова Максат
- Аболтинь Павел Теодорович
- Абрасимов, Пётр Андреевич
- Авакян Зарик Ивановна
- Авдюкевич Лонгин Иванович
- Аверкин Виктор Кириллович
- Авраменко, Степан Степанович
- Агаев Ахмед Сахиб оглы
- Аглуллин Рауф Абдуллович
- Адыгешаов Аслан Агурбиевич
- Азаров Алексей Иванович
- Азимова Халима
- Азимханов Азам
- Айрапетян Гаяне Мкртичевна
- Айтбаев Базылбек
- Айтматов, Чингиз Торекулович
- Айтпасов Дмитрий Васильевич
- Акбаров Обиджон
- Акименко Вера Васильевна
- Акматжанов Нематжан
- Акматов Таштанбек
- Акмен Анна Яновна
- Акназаров Зекерия Шарафутдинович
- Акопян Арцруни Суренович
- Акрамова Халима
- Аксёнов, Александр Никифорович
- Аксёнов, Николай Фёдорович
- Акулинцев, Василий Кузьмич
- Акчурин Леонтий Николаевич
- Акыева Гурбанбиби
- Алакаев Хамзат
- Албаева Валентина Максимовна
- Александрина Антонина Михайловна
- Александрова Галина Филипповна
- Александров-Агентов Андрей Михайлович
- Алексеева Вера Андреевна
- Алексеева Римма Николаевна
- Алексеевский Евгений Евгеньевич
- Алиев Гейдар Али Рза оглы
- Алиев Энвер
- Алтаева Александра Филипповна
- Алтайбаева Улбала
- Алтунин Александр Терентьевич
- Алуев Иван Фролович
- Алыбаев Арипбай Алыбаевич
- Альжанов Тлеубай Муканович
- Амантаева Майра Тургановна
- Амбарцумян Виктор Амазаспович
- Аммосова Матрена Ивановна
- Амосов Николай Михайлович
- Андреев Александр Никитович
- Андриевский Михаил Константинович
- Андропов Юрий Владимирович
- Анисимов Павел Петрович
- Анисова Тамара Алексеевна
- Аннамухаммедова Гызылгул
- Аннаниязов Базар
- Аннаоразов Пода
- Антипин Михаил Николаевич
- Антонов Алексей Константинович
- Антонов Николай Афанасьевич
- Антонов Олег Константинович
- Антонов Сергей Фёдорович
- Антонова Валентина Семёновна
- Анчабадзе Зураб Вианорович
- Апряткин Семён Семёнович
- Апчева Ольга Гурьевна
- Аракелян Артем Мамиконович
- Аракелян Мнацакан Хачатурович
- Арбатов Георгий Аркадьевич
- Арбузов Борис Александрович
- Ардин Владимир Иванович
- Аржинт Клавдия Ивановна
- Арзуманян Григорий Агафонович
- Арзымаматова Асылкан
- Аристов Борис Иванович
- Артоболевский Иван Иванович
- Арутюнян Нагуш Хачатурович
- Арутюнян Тамара Зедоевна
- Архипов Иван Васильевич
- Асанбаев Карачал
- Асанкулов Джумабек
- Асатиани Владимир Алексеевич
- Асимов Мухамед Сайфитдинович
- Аскаров Асанбай Аскарулы
- Астанков Алексей Фёдорович
- Асхадуллин Галимулла Асхадуллович
- Атаев Байры
- Атаев Гельды
- Атановский Леонид Николаевич
- Атаходжаев Акбар Касымович
- Атаян Светлана Артемовна
- Аттоев Салих Харунович
- Аугис Альгимантас Ромальдович
- Ауельбеков Еркин Нуржанович
- Аушкап Эрик Янович
- Афанасьев Виктор Иванович
- Афанасьев Сергей Александрович
- Ахмедов Кудратилла Ахмедович
- Ахмедов Мухамметдурды
- Ахмедов Новруз Абдулали оглы
- Ахмедов Сабир Атакиши оглы
- Ахуба Елена Кирилловна
- Ахундова Тамилла Юсиф кызы
- Ахунов Гарифзян Ахунзянович
- Ахунова Инобат Нурахуновна
- Ачкасова Валентина Фёдоровна
- Ашимбаев Туткабай
- Ашимов Байкен Ашимович
- Ашуров Мирсаид
- Ашутайтене Анеле-Уршуле Юозовна
- Аюшеев Очир Бадмаевич
Б
- Бабаев, Чары
- Бабаева, Латифа Муслим кызы
- Бабакулиева, Амангуль
- Бабич Виктор Константинович
- Багандова, Сузун
- Багиров, Аббас Мамедович
- Багиров Кямран Мамед оглы
- Багиров, Октай Алисатарович
- Баграмян Иван Христофорович
- Бадмаева, Цыбикжап Аюшиевна
- Баженов, Аполос Афанасьевич
- Байбаков Николай Константинович
- Байков, Александр Алексеевич
- Байрамкулова Зухра Абдурахмановна
- Байрамов, Гаджи Ага Байрам Али оглы
- Бакаева, Фазила
- Бакшинскис, Антанас Домович
- Баландин Анатолий Никифорович
- Баландин Юрий Николаевич
- Банионис Донатас Юозович
- Банников Николай Васильевич
- Баракбаева, Минаш Манаповна
- Баранников, Алексей Степанович
- Барашков Александр Васильевич
- Барбакадзе, Юза Шаликоевич
- Баркаускас Антанас Стасевич
- Баркова, Людмила Дмитриевна
- Басаев, Александр Давидович
- Басанин, Борис Александрович
- Басов Николай Геннадиевич
- Батицкий Павел Фёдорович
- Батомункуева, Мыдыгма Жигмитовна
- Бахина, Марфа Леонтьевна
- Бахирев Вячеслав Васильевич
- Баширов Раджабдибир Гусейнович
- Беглякова, Людмила Владимировна
- Бездетко, Андрей Павлович
- Безносов Павел Александрович
- Безрук, Павел Фёдорович
- Безуглов, Анатолий Иванович
- Безуглова, Любовь Федотовна
- Бей, Иван Теофанович
- Бейбутов Рашид Маджид оглы
- Бекерене, Бируте Ионовна
- Бекниязова, Тлеубеке
- Бектурганов Хасан Шайахметович
- Белоножко, Степан Ефимович
- Белоусов, Николай Петрович
- Белуха Николай Андреевич
- Белых, Александра Павловна
- Беляева, Раиса Ивановна
- Беляк Константин Никитович
- Беляков Ростислав Аполлосович
- Беман, Эльмар Карлович
- Береговой Георгий Тимофеевич
- Березин Анатолий Иванович
- Берзегов, Нух Асланчериевич
- Беспалов Иван Петрович
- Бестаев, Сослан Георгиевич
- Бесчастнов Алексей Дмитриевич
- Бешимова, Джумагуль
- Бещев Борис Павлович
- Биешу Мария Лукьяновна
- Бисултанов, Жамлайла
- Битаутас, Ионас Ионович
- Бите, Илга Карловна
- Благнене, Бронислава-Ангонита Методо
- Блохина Ирина Николаевна
- Бобылёв, Александр Иванович
- Богатырёв, Владимир Петрович
- Богатырёва, Людмила Семёновна
- Богдана, Аусма Эрнестовна
- Боголюбов Николай Николаевич
- Богомяков Геннадий Павлович
- Бодашевский, Михаил Степанович
- Бодюл Иван Иванович
- Божко, Мария Болеславовна
- Бойко, Михаил Лукьянович
- Бойков, Пётр Иванович
- Бойцов, Василий Васильевич
- Бондарев, Анатолий Александрович
- Бондаренко Иван Афанасьевич
- Бондарчук, Александр Алексеевич
- Борисевич Николай Александрович
- Борисенко Николай Михайлович
- Борисенков, Николай Васильевич
- Борисов, Александр Васильевич
- Борисов, Пётр Михайлович
- Боричевская, Станислава Васильевна
- Боровиков, Эдуард Николаевич
- Бородин Андрей Михайлович
- Бородин, Василий Егорович
- Бородин Леонид Александрович
- Бородин Павел Дмитриевич
- Борсук, Леонора Владимировна
- Ботвин Александр Платонович
- Ботиров, Алим
- Бочарников, Юрий Алексеевич
- Братченко Борис Фёдорович
- Брежнев, Леонид Ильич
- Бреславский, Борис Иванович
- Брехов Константин Иванович
- Бровка, Пётр Устинович
- Бронников, Юрий Петрович
- Бронникова, Валентина Алексеевна
- Брызга, Лидия Дмитриевна
- Буачидзе, Изольда Ушанговна
- Буга, Вера Петровна
- Бугаев Борис Павлович
- Будеркин, Пётр Васильевич
- Булгаков Александр Александрович
- Булова, Валентина Павловна
- Булыга, Анатолий Павлович
- Бунчук, Нина Афанасьевна
- Бурашников, Борис Филиппович
- Бурмистров, Фёдор Петрович
- Буров, Иван Михайлович
- Буруян, Любовь Васильевна
- Бутманене, Милда-Елена Аницетовна
- Бутома Борис Евстафьевич
- Бутримов, Анатолий Пантелеевич
В
- Вадер Артур Павлович
- Валиханов, Агзам Валиханович
- Валова, Анна Прокофьевна
- Варенников Валентин Иванович
- Васильев Николай Фёдорович
- Васильева, Валентина Алексеевна
- Васляев, Владимир Александрович
- Васягин Семён Петрович
- Ватченко Алексей Федосеевич
- Ващенко Григорий Иванович
- Вдовин, Валентин Степанович
- Вейпа, Валентина Станиславовна
- Векуа Илья Несторович
- Велик, Пётр Алексеевич
- Вердиева, Рахшанда Джафар кызы
- Вердиева, Сона Мухтар кызы
- Вереникина, Валентина Григорьевна
- Весёлов, Сёмен Михайлович
- Весёлова, Анна Ивановна
- Викторов Алексей Васильевич
- Викулова, Антонина Павловна
- Виноградова, Татьяна Александровна
- Вирсаладзе, Константин Спиридонович
- Виштак, Степанида Демидовна
- Власова, Любовь Ивановна
- Возная, Зинаида Петровна
- Вознесенский, Андрей Иванович
- Волкова, Людмила Петровна
- Воловченко Иван Платонович
- Волошин, Григорий Кузьмич
- Волошин, Иван Макарович
- Воробьев Георгий Иванович
- Ворожейкин, Николай Алексеевич
- Воронин, Иван Семёнович
- Воронин, Михаил Иванович
- Воронкова, Лидия Григорьевна
- Воронова, Клавдия Пантелеевна
- Воронцева Мария Константиновна
- Воропаев Михаил Гаврилович
- Воротников Виталий Иванович
- Восканян, Аркадий Хоренович
- Восс Август Эдуардович
- Всеволожский Михаил Николаевич
- Высоцкий, Александр Степанович
- Выучейский, Степан Николаевич
- Вялых, Валентина Васильевна
Г
- Гава, Мария Андреевна
- Гаврилов, Александр Григорьевич
- Гаврилова, Евгения Николаевна
- Гаврилович, Нина Ивановна
- Гавриш, Клавдия Георгиевна
- Гаджалиева, Миная Мамедали кызы
- Газарян, Сурен Михайлович
- Гаипов, Рузмет Гаипович
- Галаншин Константин Иванович
- Галдава, Вильгельм Константинович
- Галкин Дмитрий Прохорович
- Галкина, Нина Ивановна
- Галпакова, Тэч
- Галушка, Дмитрий Фёдорович
- Гамзатов, Расул Гамзатович
- Гапуров, Мухамедназар Гапурович
- Гарбузов Василий Фёдорович
- Гарибджанян, Людвиг Папикович
- Гасанова, Залхай Махмуд кызы
- Гасанова, Касира Наджафали кызы
- Гасанова Шамама Махмудалы кызы
- Гатауллин, Самат Самигуллович
- Гаффарова, Мухтарам
- Гватуа, Аргенти Шалвович
- Гвоздев, Виктор Александрович
- Геворкян, Гризельда Варосовна
- Гениевская, Тамара Карповна
- Георгадзе Михаил Порфирьевич
- Георгиев Александр Васильевич
- Герасимов Иван Александрович
- Геринг Яков Германович
- Гетьманец, Виталий Иванович
- Гилашвили Павел Георгиевич
- Гилите, Стасе-Матилда Андряус
- Гиталов Александр Васильевич
- Гладчук, Антонина Фёдоровна
- Глоба, Василий Андрианович
- Глушко Валентин Петрович
- Глушков, Виктор Михайлович
- Гнатюк Дмитрий Михайлович
- Говоров Владимир Леонидович
- Гогитидзе, Кетевана Ахмедовна
- Гогоберидзе, Мери Османовна
- Голдин Николай Васильевич
- Голдобенко, Анатолий Витальевич
- Голенева, Екатерина Михайловна
- Голиджашвили, Арсен Захарович
- Гончар Александр Терентьевич
- Гончаренко Борис Трофимович
- Гончаров Валентин Иванович
- Горбачёв, Михаил Сергеевич
- Горбаченко, Людмила Ильинична
- Городовиков Басан Бадьминович
- Горчаков Пётр Андреевич
- Горшков, Аким Васильевич
- Горшков Сергей Георгиевич
- Горя, Юлия Гавриловна
- Горячев Фёдор Степанович
- Гояев, Хаджимурат Исакович
- Гребенюк, Раиса Фёдоровна
- Греков Леонид Иванович
- Гречко, Андрей Антонович
- Грибков Анатолий Иванович
- Григорьев, Михаил Григорьевич
- Гридасов, Дмитрий Матвеевич
- Гриняшина, Валентина Васильевна
- Гришин, Виктор Васильевич
- Гришкявичус Пятрас Пятрович
- Гришманов Иван Александрович
- Гройсман, Любовь Израйлевна
- Громов, Юрий Иванович
- Громыко, Андрей Андреевич
- Гросул Яким Сергеевич
- Грушецкий Иван Самойлович
- Гудков Александр Фёдорович
- Гуженко, Тимофей Борисович
- Гузенко Парфентий Васильевич
- Гурьев, Николай Платонович
- Гусакова, Антонина Семёновна
- Гусейнов, Аслан Агагусейн оглы
- Гусейнов, Исрафил Сами оглы
- Гусейнова, Зулейха Исмаил кызы
- Гусёнков, Пётр Васильевич
- Густов Иван Степанович
- Гутова, Надежда Фёдоровна
- Гуторов, Валентин Владимирович
- Гуторов, Пётр Михайлович
- Гюльмисарян, Отари Григорьевич
Д
- Давидонис, Бронюс Казевич
- Давидчик, Александра Леонтьевна
- Давлетова, Гулыпат Усмановна
- Давляткадамов Хушкадам
- Давтян, Нерик Нерсесовна
- Давыдова, Зоя Александровна
- Дагелашвили, Тамаоа Александровна
- Дадашев, Сулейман Меджид оглы
- Дадашева, Туту Ханум Гаджи Баба кызы
- Данбаев, Куаныш
- Данилов, Степан Степанович
- Даурбекова, Зина Тагировна
- Дашко Николай Григорьевич
- Дворникова, Тамара Васильевна
- Дворянинова, Клавдия Платоновна
- Дегтярёв Владимир Иванович
- Дедолко, Владимир Андреевич
- Дементьев Пётр Васильевич
- Демиденко Василий Петрович
- Демидов, Николай Владимирович
- Демильханова, Мария Зеяудиновна
- Демичев, Пётр Нилович
- Демчук, Раиса Егоровна
- Денисов Николай Семёнович
- Дергунова, Анна Андреевна
- Деревянных, Аэлита Ивановна
- Джавахишвили Гиви Димитриевич
- Джавахишвили, Нина Александровна
- Джигкаева, Зинаида Дмитриевна
- Джумаев, Акмурад
- Джуманиязов, Суванберди Абдуллаевич
- Джунусалиев, Малабай
- Дзапшипа, Галина Ладиковна
- Дзгоев, Еруслан Еламурзаевич
- Дзидаханов, Солтан Константинович
- Дзоценидзе, Георгий Самсонович
- Дикусаров Владимир Григорьевич
- Дмитриева, Галина Никифоровна
- Добрик, Виктор Фёдорович
- Довбыга, Виктор Иннокентьевич
- Довгаль, Татьяна Андреевна
- Довженко Анна Денисовна
- Додобаева, Махфират
- Доенин Василий Николаевич
- Долгих Владимир Иванович
- Доненбаева Камшат Байгазиновна
- Другов, Геннадий Иванович
- Дрыгин Анатолий Семёнович
- Дубинец, Просковья Фёдоровна
- Дубинина, Валентина Наумовна
- Дубровская, Марьянна Эдвардовна
- Дудин, Юрий Иванович
- Дудник, Тамара Семёновна
- Дуйшеев Арстанбек Дуйшеевич
- Дулганова, Жанна Борисовна
- Думбра, Героним Иванович
- Дурдыева, Аннагозель
- Дутка, Софья Васильевна
- Дымшиц, Вениамин Эммануилович
Е
- Евграфов, Леонтий Васильевич
- Евдокименко, Георгий Степанович
- Евдокимова, Людмила Дмитриевна
- Евтушевская, Валентина Александровна
- Евтушенко, Иван Васильевич
- Егизбаев Косай Алекулович
- Егоров Анатолий Григорьевич
- Егоров, Георгий Михайлович
- Егорова, Зоя Михайловна
- Егошина, Валентина Ивановна
- Ежевский Александр Александрович
- Екабсоне, Скайдрите Петровна
- Елистратова, Раиса Александровна
- Елькина, Мария Сидоровна
- Елютин Вячеслав Петрович
- Емельянова, Лидия Васильевна
- Епишев Алексей Алексеевич
- Еремей, Григорий Исидорович
- Ермаков, Иван Михайлович
- Ермаш Филипп Тимофеевич
- Ермин, Лев Борисович
- Ермошкин, Василий Дмитриевич
- Ерпилов Пётр Иванович
- Ефименко Георгий Григорьевич
- Ефимов Александр Николаевич
- Ештокин Афанасий Фёдорович
Ж
- Жаксыбеков Совет Шпекбаевич
- Жандаров, Виктор Яковлевич
- Жигалин Владимир Фёдорович
- Жолаушин, Шаяхмет Курманович
- Жуков, Анатолий Борисович
- Жуков Георгий Александрович
- Жунушов, Казымбек
- Жуня, Анна Язеповна
- Журавлёв, Борис Александрович
- Журавлёва, Евгения Александровна
З
- Заболотный, Василий Макарович
- Загидова, Василя Алы кызы
- Заидов, Миргияс Аббасович
- Зайченко, Георгий Васильевич
- Зайченко, Николай Михайлович
- Закуева, Патимат Сулеймановна
- Замараева, Зинаида Васильевна
- Замятин Леонид Митрофанович
- Заостровский, Фёдор Петрович
- Заппарова, Роза Закировна
- Заргарян, Сулейман Арташесович
- Захаравичюте, Алдона Болесловна
- Захаров, Альберт Михайлович
- Захарова, Евгения Евгеньевна
- Зверев Сергей Алексеевич
- Зеленина, Раиса Ильинична
- Зеленковский Иван Фёдорович
- Зиманас, Генрикас Ошерович
- Зимянин Михаил Васильевич
- Зиненко, Иван Лаврентьевич
- Зитманис, Август Карлович
- Злобин Николай Анатольевич
- Золотухин Григорий Сергеевич
- Зольнова, Мария Митрофановна
- Зубенко, Александра Иосифовна
- Зубкова, Антонина Николаевна
- Зубов, Виктор Мокеевич
- Зуев, Владимир Евсеевич
- Зуева, Зинаида Васильевна
- Зуйкина, Ирина Александровна
- Зулаева, Мария Доржиевна
И
- Ибрагимов Али Измаилович
- Ибрагимов Исмаил Али оглы
- Ибрагимов Мирзаолим Ибрагимович
- Ибрагимова, Одинамо Сониевна
- Ибрагимова, Рагиля Адигезал кызы
- Ибраимов Султан Ибраимович
- Иваниадзе, Важа Калистратович
- Иванникова Мария Сергеевна
- Иванов, Борис Петрович
- Иванов, Виктор Афанасьевич
- Иванов Иван Иванович
- Иванов, Семён Семёнович
- Иванов, Юрий Михайлович
- Иванова, Тамара Михайловна
- Ивановский, Евгений Филиппович
- Ивашутин, Пётр Иванович
- Иващук, Дмитрий Иванович
- Ивлева, Анна Дмитриевна
- Игнатов Вадим Николаевич
- Игнатова, Людмила Алексеевна
- Игнатьев, Борис Сергеевич
- Икметова, Набира
- Ильина, Евдокия Ивановна
- Ильницкий, Юрий Васильевич
- Ильяшенко, Кирилл Фёдорович
- Имеева, Анастасия Парамоновна
- Имралиев, Сардар Мамед оглы
- Инаури, Алексей Николаевич
- Иноземцев, Николай Николаевич
- Ионайтис, Пётрас Пятрович
- Исаев, Василий Яковлевич
- Исаев, Серафим Иванович
- Искакова, Оразбике Джуматаевна
- Искандарова, Ханифа Сиражевна
- Исмаилова, Наиба Исмаил кызы
- Исмаилова, Нахида Мамедия кызы
- Истамгалин, Сафа Галиуллович
- Ишков Александр Акимович
- Ишлинский Александр Юльевич
- Ищенко, Александр Иванович
- Ищенко, Николай Михайлович
К
- Кабалевский Дмитрий Борисович
- Кабалоев Билар Емазаевич
- Кабутов, Шобудин
- Каваляускайте, Алдона Антановна
- Кавун Василий Михайлович
- Кадагидзе, Григорий Ильич
- Кадирбаева, Фатима
- Кадыров, Владимир Николаевич
- Казак, Венедикт Алексеевич
- Казаков Василий Иванович
- Казанец Иван Павлович
- Кайк, Рупперт Рудольфович
- Кайрис, Ксаверас Костович
- Каклдыкова, Татьяна Александровна
- Калашников, Алексей Максимович
- Калашников Михаил Тимофеевич
- Калейс, Албертс Микелевич
- Каликин, Николай Борисович
- Калинина Ида Павловна
- Кальченко Никифор Тимофеевич
- Калюжная, Мария Павловна
- Камалов Каллибек
- Камалова, Айим
- Каменский, Александр Фёдорович
- Кан, Анатолий
- Кандакова, Александра Семёновна
- Кандаракова, Анна Макаровна
- Кандрёнков Андрей Андреевич
- Каниковский, Виктор Иванович
- Капитонов Иван Васильевич
- Капланян, Грачя Никитович
- Караваев Георгий Аркадьевич
- Караев Кара Абульфаз оглы
- Каражаев, Дзастемир Мухаевич
- Каракеев, Курман-Гали
- Карапетян, Гегецик Артушовна
- Карапетян, Земфира Апетовна
- Карганян, Ася Мирдатовна
- Карлов Владимир Алексеевич
- Каррыев Чары Союнович
- Картаузов, Леонид Михайлович
- Картофяну, Георгий Георгиевич
- Касатонов Владимир Афанасьевич
- Касимова, Минажат
- Касумов, Имран Ашум оглы
- Касымова, Адолат Тимуровна
- Касьяненко, Фёдор Дмитриевич
- Катушев Константин Фёдорович
- Качин Дмитрий Иванович
- Качулина, Раиса Семёновна
- Кашапова, Рузеля Кашаповна
- Каява, Тийу Херманновна
- Кеворков Борис Саркисович
- Келдыш Мстислав Всеволодович
- Керексибесова, Анна Михайловна
- Керешов, Хасанби Хатуевич
- Керимов, Али Габиб оглы
- Керимов, Мансыр Паша оглы
- Керимова Сурая Абаскулу кызы
- Киивит, Арно Петрович
- Кикнадзе, Шалва Давидович
- Киракосян, Максим Осмакович
- Киргизбаева, Тухтахон Базаровна
- Кириленко Андрей Павлович
- Кириллин Владимир Алексеевич
- Кириченко Николай Карпович
- Киселёв, Тихон Яковлевич
- Киселёв, Яков Павлович
- Киселёва, Галина Ивановна
- Киселёва, Зоя Александровна
- Киселёва, Маина Тимофеевна
- Киселёва, Нинель Степановна
- Киселёва, Тамара Ивановна
- Клаусон Вальтер Иванович
- Клепиков Михаил Иванович
- Клёцков Леонид Герасимович
- Клименко Иван Ефимович
- Климов Александр Петрович
- Клочкова, Валентина Алексеевна
- Клычев Аннамухамед
- Клычев Иззат Назарович
- Клюев Владимир Григорьевич
- Ключникова, Валентина Александровна
- Князев Филипп Кириллович
- Кобаидзе, Арсен Алексеевич
- Кобахидзе, Манана Калистратовна
- Кобахия, Валериан Османович
- Коберидзе, Изольда Шалвовна
- Кобыльчак, Михаил Митрофанович
- Ковалёв, Пётр Куприянович
- Ковалёва, Зоя Николаевна
- Ковалевская, Раиса Алексеевна
- Коваленко Александр Власович
- Ковина, Людмила Александровна
- Коерков, Иннокентий Иннокентьевич
- Кожантаев Джамшит Джунусович
- Кожевников Вадим Михайлович
- Кожевников Евгений Фёдорович
- Кожина, Валентина Кузьминична
- Кожухар, Алексей Васильевич
- Кожухарь, Евгения Фёдоровна
- Кожухивская, Юлия Ивановна
- Козаченко, Василий Павлович
- Козлов Николай Тимофеевич
- Козлов Сергей Васильевич
- Козуб, Надежда Григорьевна
- Козырь Павел Пантелеевич
- Кокарев Александр Акимович
- Коколашвили, Мириан Ираклиевич
- Колдунов Александр Иванович
- Колесников, Борис Иванович
- Колесов, Орест Андреевич
- Коломазов, Борис Иванович
- Колпакова Ирина Александровна
- Комаров, Евгений Александрович
- Комаров, Лев Николаевич
- Конгаржап, Хулер-оол Иргитович
- Кондратюк, Мария Яковлевна
- Коннов Вениамин Фёдорович
- Коновалов Николай Семёнович
- Кононенко, Вера Константиновна
- Кононова, Валентина Павловна
- Коноплёв Борис Всеволодович
- Конотоп Василий Иванович
- Константинов Анатолий Устинович
- Константинов, Владимир Леонидович
- Контанистова, Людмила Николаевна
- Кооп, Арнольд Викторович
- Копелев, Владимир Ефимович
- Корж Николай Афанасьевич
- Коровина, Екатерина Алексеевна
- Коровякова, Лидия Ивановна
- Королёва, Елизавета Николаевна
- Коротков, Евгений Иванович
- Корытков Николай Гаврилович
- Кос, Анатолий Осипович (Кос-Анатольский)
- Коспанов, Шапет Коспанович
- Костандов Леонид Аркадьевич
- Костенко, Павел Фёдорович
- Костерина, Алевтина Александровна
- Костоусов Анатолий Иванович
- Косыгин Алексей Николаевич
- Котов, Фёдор Яковлевич
- Кохонов, Филипп Лаврентьевич
- Кочерыгин, Николай Васильевич
- Кочетов, Андрей Алексеевич
- Кочинян Антон Ервандович
- Кравченко, Николай Михайлович
- Кракан, Елена Васильевна
- Красиловская, Неля Фёдоровна
- Красильников, Виталий Сергеевич
- Крахмалёв Михаил Константинович
- Криулин Глеб Александрович
- Кролль, Александр Карлович
- Кружаев, Александр Никитович
- Круминьш, Вольдемар Кристапович
- Крупнова, Валентина Ивановна
- Кручина Николай Ефимович
- Крылов, Алексей Иванович
- Крылов, Гурий Петрович
- Крюков, Василий Яковлевич
- Куанышева, Жанылган
- Кудрявцев, Владимир Леонтьевич
- Кудрявцев, Леонид Дмитриевич
- Кузнецов Василий Васильевич
- Кузнецов, Василий Дмитриевич
- Кузнецов, Лев Николаевич
- Кузнецов, Семён Иванович
- Кузьмичёва, Евдокия Яковлевна
- Кулаков Фёдор Давыдович
- Кулакова, Людмила Михайловна
- Кулатов, Турабай
- Кулдавлетова, Рамзия Хуснулловна
- Кулиджанов Лев Александрович
- Кулиев Кайсын Шуваевич
- Кулиева, Захра Таир кызы
- Кулиева, Зейнаб Ахмед кызы
- Куликов Виктор Георгиевич
- Куликов, Герман Алексеевич
- Куликов Яков Павлович
- Куличенко Леонид Сергеевич
- Кумукова, Кельдихан Азаматовна
- Кунаев Аскар Минлиахмедович
- Кунаев Динмухамед Ахмедович
- Кунгурова, Нина Ефимовна
- Куракин Евгений Фёдорович
- Курбанов, Хемра
- Курбанова, Кутбия
- Курбатов, Иван Степанович
- Курбатов, Михаил Николаевич
- Курбоналиева, Джахонгуль
- Курило, Валентина Антоновна
- Куркоткин Семён Константинович
- Кусаинов Сакан
- Кутахов Павел Степанович
- Куцевол Василий Степанович
- Кэбин Иван Густавович
- Кяйс, Оскар Аугустович
Л
- Лаврентьев Михаил Алексеевич
- Лавская, Надежда Сергеевна
- Лагушкина, Фаина Ивановна
- Лазебный, Николай Семёнович
- Лазу, Иван Тимофеевич
- Лапин Сергей Георгиевич
- Лаптев, Ананий Степанович
- Латкин, Владимир Егорович
- Латышев, Иван Тарасович
- Лащенко, Пётр Николаевич
- Лебедев Виктор Дмитриевич
- Лебедев, Константин Васильевич
- Лебедева, Наталья Павловна
- Лебедева, Раиса Андреевна
- Лебедева, Римма Фёдоровна
- Леготин, Авинир Владимирович
- Леин Вольдемар Петрович
- Лендюк, Устинья Владимировна
- Ленцман, Леонид Николаевич
- Леонов Павел Артёмович
- Леонтьева, Клавдия Егоровна
- Лепешкин, Владимир Александрович
- Лесечко Михаил Авксентьевич
- Либек, Екатерина Михайловна
- Ливенцов Василий Андреевич
- Лигачёв, Егор Кузьмич
- Лиеберг Эндель Аугустович
- Лийв, Валерий Рихардович
- Лине Велта Мартыновна
- Линцен, Людмила Васильевна
- Липатов, Леонид Петрович
- Лисовой, Тимофей Григорьевич
- Литвиненко, Алексей Афанасьевич
- Литвинов Иван Иванович
- Литовцев, Дмитрий Иванович
- Личук, Юстын Тодорович
- Лобанов, Павел Павлович
- Лобанок, Владимир Елисеевич
- Ломакин Виктор Павлович
- Ломако Пётр Фадеевич
- Ломоносов Владимир Григорьевич
- Лосев, Константин Семёнович
- Лоссманн, Хельбе Петровна
- Лощенков Фёдор Иванович
- Лукавенко, Тамара Ивановна
- Лунгу, Семён Мефодьевич
- Лунёв, Эдуард Фёдорович
- Лутак Иван Кондратьевич
- Лушневский, Казимир Иванович
- Лыкова Лидия Павловна
- Лысенко, Иван Егорович
- Лысенко, Иван Петрович
- Лысова, Галина Фёдоровна
- Любин, Николай Васильевич
- Любченко Любовь Андреевна
- Лямкина, Валентина Дмитриевна
- Ляшенко, Анна Ивановна
- Ляшко, Александр Павлович
- Ляшко, Татьяна Кузьминична
- Лященко Николай Григорьевич
М
- Мазуре, Текла Брониславовна
- Мазуров Кирилл Трофимович
- Майоров Александр Михайлович
- Майоров, Артур Петрович
- Макаркина, Людмила Степановна
- Макаров Александр Максимович
- Макаронак, Владимир Александрович
- Макатова, Майинат Агаризаевна
- Макеев Виктор Петрович
- Максимова, Надежда Тимофеевна
- Макунене, Бируте Александровна
- Макушева, Саимат Галиевна
- Малай, Нина Петровна
- Малакмадзе, Этери Рефиковна
- Малик, Екатерина Александровна
- Малмейстер Александр Кристапович
- Мальбахов Тимбора Кубатиевич
- Маматов, Зулпукар
- Мамедов, Аскер Каграман оглы
- Мамедова, Матана Сафар кызы
- Мамунц Самвел Ваниевич
- Манго, Майе Мейнхард-Вольдемаровна
- Манюшис Иосиф Антонович
- Манякин Сергей Иосифович
- Марина, Нина Евдокимовна
- Марисов Валерий Константинович
- Марков Аркадий Терентьевич
- Марков Георгий Мокеевич
- Марков, Сергей Кузьмич
- Маркова, Людмила Васильевна
- Марочкин, Александр Васильевич
- Мартинайтис, Марионас Алексович
- Мартиросян, Герасим Арамаисович
- Мартынов Николай Васильевич
- Марченко, Любовь Андреевна
- Марченко, Надежда Ивановна
- Марютина, Валентина Петровна
- Масленников Николай Иванович
- Маслов, Николай Алексеевич
- Матафонов Михаил Иванович
- Маткаримов, Мадамин Маткаримович
- Матросова, Зинаида Семёновна
- Матулис Юозас Юозович
- Матусевич, Мария Несторовна
- Матчанов Назар Маткаримович
- Махарадзе, Гиули Ахмедовна
- Махмудов, Эргаш
- Мацкевич, Анна Григорьевна
- Мацкявичюс, Казимерас Юозович
- Мацота, Семён Васильевич
- Мацуков, Евгений Митрофанович
- Машеров Пётр Миронович
- Маширапова, Тургун
- Медведева, Валентина Ефимовна
- Медников, Иван Семёнович
- Медунов Сергей Фёдорович
- Меквевришвили, Михаил Ильич
- Мельников Леонид Георгиевич
- Мельников Павел Васильевич
- Мельянцев, Леонид Петрович
- Мендуме Михаил Клаевич
- Меренищев Николай Владимирович
- Месяц Валентин Карпович
- Метревели, Владимир Сергеевич
- Меунаргия, Валерьян Германович
- Мешева, Раиса Зубаниловна
- Мешков Фёдор Степанович
- Мийдла, Мильви Савельевна
- Микитюк, Николай Иванович
- Микулич Владимир Андреевич
- Милованов Алексей Пантелеймонович
- Минчит-оол, Уйнук Сатовна
- Мирзомурадов, Мирзошариф
- Мирзохимматова, Сайтханим
- Мирзоян, Кнарик Айказовна
- Миронова, Октябрина Владимировна
- Миронович Евгений Фёдорович
- Мирошникова, Анна Яковлевна
- Миррахматов, Шокирбай
- Митенькова, Светлана Ивановна
- Митрин, Евгений Тимофеевич
- Михайлин Владимир Васильевич
- Михалков Сергей Владимирович
- Мицкевич Владимир Фёдорович
- Мишагин, Геннадий Константинович
- Модогоев Андрей Урупхеевич
- Мозговой Иван Алексеевич
- Моисеева, Валентина Николаевна
- Моммаева, Огулсона
- Монгуш, Алдын-Кыс Санаа-Байыровна
- Моргун Фёдор Трофимович
- Морозов Иван Павлович
- Морозов Николай Ефимович
- Мосашвили, Теймураз Ильич
- Москаленко, Екатерина Петровна
- Москаленко Кирилл Семёнович
- Москалу, Нина Андреевна
- Мосунов, Павел Григорьевич
- Моторико Михаил Георгиевич
- Мохов, Анатолий Васильевич
- Моцак, Григорий Иванович
- Мочалин Фёдор Иванович
- Мошникова, Нина Михайловна
- Мукашев Саламат Мукашевич
- Мукобенова, Дудяан Доржиевна
- Муравлёва, Лидия Петровна
- Муравленко Виктор Иванович
- Мурадов, Нуритдин Мурадович
- Мурадов, Худик
- Мурадян Мурад Оганесович
- Мурзина, Антонина Петровна
- Мурина, Надежда Петровна
- Муртазаев, Каюм
- Мусагалиев Яуда
- Мусаханов Мирзамахмуд Мирзарахманович
- Мусиенко, Иван Данилович
- Мусин Рашид Мусинович
- Мустафаев, Ахмед Султан оглы
- Мухамедов, Ибрагим Файзиевич
- Мухамедова, Огульнабат Курбановна
- Мшвидобадзе, Борис Константинович
- Мындряну, Степан Богослович
- Мясоедова, Вера Валентиновна
Н
- Набиев Рахмон Набиевич
- Набиев, Руслан Мирзоевич
- Набиуллина, Разиля Карамовна
- Набоков, Виктор Данилович
- Назаров, Евгений Васильевич
- Найловец, Татьяна Фёдоровна
- Нарбаев, Сапарбай
- Насриддинова Ядгар Садыковна
- Науменко Юрий Андреевич
- Незбаева, Чакира
- Непорожний Пётр Степанович
- Нерсесян, Мкртич Гегамович
- Нестеренко, Галина Александровна
- Нестерова, Галина Тимофеевна
- Нетёсов, Николай Фёдорович
- Нигматуллнна, Ульмасбика Бадретдиновна
- Нийн, Линда Александровна
- Никитенко, Виктор Васильевич
- Николаева-Терешкова Валентина Владимировна
- Николаишвили, Светлана Лаврентьевна
- Никонов Виктор Петрович
- Никончук, Валентина Григорьевна
- Ниязбеков Сабир Билялович
- Новгородова Екатерина Иннокентьевна
- Новгородцев Павел Андреевич
- Новиков, Владимир Николаевич
- Новиков, Владимир Фёдорович
- Новиков Игнатий Трофимович
- Новикова, Тамара Николаевна
- Новицкая, Надежда Ивановна
- Новичков, Виктор Емельянович
- Новожилов Генрих Васильевич
- Новожилов, Иван Георгиевич
- Новожилов, Павел Иванович
- Новосёлов, Ефим Степанович
- Новосёлова, Нина Александровна
- Новрузова, Гюлушан Гариб кызы
- Нодия, Циала Арсеньевна
- Ноор, Хенн Артурович
- Норкина, Александра Михайловна
- Носиров, Кассир Сафарович
- Нугманов, Камиль (Яшен)
- Нурджанова, Огулхан
- Нуржанов, Акматбек
- Нуриев Зия Нуриевич
- Нуров, Косим
О
- Обертун, Евдокия Григорьевна
- Овчар, Евгений Лукьянович
- Оганян, Сурен Хоренович
- Огарков, Николай Васильевич
- Одилов, Ахмаджан
- Одилова, Рахбар
- Одинаева, Гульнамо Исломовна
- Одинцова, Зоя Дмитриевна
- Озерова, Татьяна Владимировна
- Оксененко, Мария Максимовна
- Окунев Василий Васильевич
- Олефиренко, Надежда Фёдоровна
- Олешко, Анна Сергеевна
- Омбоева, Октябрина Матвеевна
- Оморова, Кенжекан
- Оразмухамедов Ораз Назарович
- Оразов, Куванч
- Орлов, Владимир Александрович
- Орлов Владимир Павлович
- Орлова, Галина Сергеевна
- Оруджев, Сабит Атаевич
- Орькина, Клара Егоровна
- Осётров Тимофей Николаевич
- Отс, Георгий Каарелович
- Отс, Фернанда Хейнриховна
- Отсман, Эльмина Петровна
- Офтич, Фёдор Константинович
- Очиров, Александр Борисович
П
- Павлов Георгий Сергеевич
- Павлов Григорий Петрович
- Павлова, Мария Павловна
- Павлова, Татьяна Максимовна
- Павловский Иван Григорьевич
- Падурарь, Наталья Петровна
- Палазов, Афанасий Кириллович
- Пальчикова, Раиса Петровна
- Панасенко Тарас Иванович
- Панин, Фёдор Иванович
- Панфилов Михаил Панфилович
- Папаскуа, Маквала Партеновна
- Папоян, Женя Ашотовна
- Папутин Виктор Семёнович
- Пардаева, Тулган
- Пармакли, Савелий Михайлович
- Пархоменко, Иван Александрович
- Паскарь Пётр Андреевич
- Пастухов Борис Николаевич
- Патоличев, Николай Семёнович
- Патон, Борис Евгеньевич
- Пашов Михаил Васильевич
- Пелевина, Нина Алексеевна
- Пельше Арвид Янович
- Перадзе, Заурий Владимирович
- Первышин Эрлен Кирикович
- Переляйнен Хильма Андреевна
- Перехоткина, Регина. Владимировна
- Перкун Анатолий Сафронович
- Петрашкевич, Людвиг Антонович
- Петренко, Александра Тимофеевна
- Петриашвили, Назо Абрамовна
- Петрик, Павел Петрович
- Петров Василий Иванович
- Петровский Борис Васильевич
- Петросян, Роза Тархановна
- Пивоваров, Николай Буинович
- Пилкаускас, Казис Клемас
- Пильщикова, Надежда Андреевна
- Пилюгин Николай Алексеевич
- Пименов, Пётр Тимофеевич
- Писарева, Валентина Яковлевна
- Питра Юрий Юрьевич
- Плахина Антонида Семёновна
- Плешаков Пётр Степанович
- Погорелец Иван Ефимович
- Погребняк, Пётр Леонтиевич
- Подгаев Григорий Ефимович
- Подгорный Николай Викторович
- Подгурский, Леонид Владимирович
- Поддубная, Людмила Фёдоровна
- Пожидаев, Иван Ильич
- Поздняков, Александр Николаевич
- Покрышкин Александр Иванович
- Полатайло Екатерина Алексеевна
- Полозов Николай Никифорович
- Полюхович, Зинаида Ивановна
- Полющенко, Василий Николаевич
- Поляков, Виктор Николаевич
- Поляков Иван Евтеевич
- Полянский Дмитрий Степанович
- Помогаев, Иван Яковлевич
- Пономарёв Борис Николаевич
- Пономарёв Михаил Александрович
- Попов Борис Вениаминович
- Попова Нина Васильевна
- Порохня, Евдокия Максимовна
- Посохин, Михаил Васильевич
- Постников, Василий Дмитриевич
- Прах, Иван Михайлович
- Преснякова, Светлана Алексеевна
- Придворный, Владимир Фёдорович
- Приезжев Николай Семёнович
- Прокопьев Илья Павлович
- Прокофьев Михаил Алексеевич
- Промыслов Владимир Фёдорович
- Пронина, Мария Фёдоровна
- Протозанов, Александр Константинович
- Прохоров Василий Ильич
- Псурцев Николай Демьянович
- Птицын, Владимир Николаевич
- Пузака, Валентина Эдуардовна
- Пухова Зоя Павловна
Р
- Рагозин, Аркадий Павлович
- Раджабов, Дудар Алиевич
- Разумовский, Георгий Петрович
- Ракаускас, Казимерас Альфонсович
- Раковец, Степан Семёнович
- Ралько, Владимир Антонович
- Рамазанов, Аманулла Габдулхаевич
- Раратюк, Галина Павловна
- Расманис, Арманд Янович
- Расторгуева, Нина Павловна
- Расулов Джабар Расулович
- Ратников, Виктор Иванович
- Рафиков, Сагид Рауфович
- Рахимов, Бекташ Рахимович
- Рахимов, Каратай
- Рахмонова, Сайли
- Рашидов, Шараф Рашидович
- Рашидова, Розия
- Ребане Карл Карлович
- Ревако, Нина Борисовна
- Резников Вадим Федотович
- Репина, Анна Владимировна
- Репрынцев, Василий Константинович
- Римбениек, Рута Артуровна
- Родионов Николай Николаевич
- Розенко Пётр Акимович
- Розефелд, Август Петрович
- Романенко, Александр Григорьевич
- Романов, Григорий Васильевич
- Романова, Галина Ивановна
- Рубен Виталий Петрович
- Рубэн Юрий Янович
- Руденко Роман Андреевич
- Руденкова, Евгения Степановна
- Рудзите, Ингрида Арвидовна
- Руднев Константин Николаевич
- Русаков Константин Викторович
- Рыбаков Алексей Миронович
- Рыбакова, Лидия Афанасьевна
- Рыженкова, Юлия Алексеевна
- Рыжков, Николай Иванович
- Рыков Василий Назарович
- Рыкун, Сергей Васильевич
- Рычин, Евгений Сергеевич
- Рябиков Василий Михайлович
- Рябинина, Лидия Васильевна
- Рябов Яков Петрович
- Ряскина, Екатерина Ивановна
С
- Сабанеев Станислав Николаевич
- Сабкалова, Таисия Васильевна
- Савинкин Николай Иванович
- Сагитов, Минсаяф Булатович
- Садриддинов, Талбак
- Садыков Абид
- Сайкин, Семён Фёдорович
- Сакалаускас Витаутас Владович
- Салаватов, Нурутдин Алиевич
- Салахов, Раис Салахович
- Салманов Григорий Иванович
- Салхауов, Смагзум Абсеитович
- Сальникова Нина Петровна
- Саматов, Абдугафур
- Саматова, Мавджуда Саидовна
- Самолётова Зоя Петровна
- Самсонова, Клара Парфеньевна
- Самчик, Галина Ульяновна
- Санакоев, Феликс Сергеевич
- Санжаров, Шарап
- Санжиев, Жамбал Биликтуевич
- Сапарова, Огулнабад
- Саралидзе, Зураб Георгиевич
- Сафаров, Назрулло Худойдодович
- Сафарова, Зивар Али кызы
- Сафина, Нина Семёновна
- Сафонова, Анна Фёдоровна
- Сафронова, Мария Васильевна
- Сахань, Вера Михайловна
- Сванидзе, Евтихий Викторович
- Свеклистенкова, Галина Михайловна
- Свердленко, Зинаида Афанасьевна
- Свешников, Мефодий Наумович
- Своеволина, Ирина Васильевна
- Седип, Алдын-оол Иргитович
- Седова, Валентина Александровна
- Селенене, Елеонора Степоновна
- Семенникова, Надежда Ивановна
- Семёнов Василий Иванович
- Семёнов Иван Михайлович
- Семёнов, Михаил Степанович
- Семёнова, Нина Григорьевна
- Семёнова, Татьяна Кирилловна
- Сенькин Иван Ильич
- Сербий, Лидия Спиридоновна
- Сербин Иван Дмитриевич
- Серикова, Галина Анатольевна
- Сивак Владимир Яковлевич
- Сиволап Анна Николаевна
- Сидоренко Александр Васильевич
- Сидорик, Тимофей Николаевич
- Сидоров, Виктор Алексеевич
- Сидоров, Юрий Климентьевич
- Сизов, Геннадий Фёдорович
- Сикорский, Владимир Иосифович
- Сикорскис, Юозас-Антанас Стасевич
- Силлам, Эха Александровна
- Сильченко Николай Кузьмич
- Синицын Иван Флегонтович
- Синявская, Валентина Александровна
- Сиротина, Елена Васильевна
- Сироткин, Анатолий Петрович
- Сироткина, Лидия Емельяновна
- Сисин Михаил Федорович
- Ситников, Михаил Лупанович
- Скачков Семён Андреевич
- Сквознякова, Ирина Андреевна
- Скляренко, Лидия Андреевна
- Скляров, Виктор Тимофеевич
- Скочилов Анатолий Андрианович
- Скрынник, Анна Степановна
- Скурко Евгений Иванович (Максим Танк)
- Скучка, Ирина Михайловна
- Славский Ефим Павлович
- Слепцов, Прокопий Петрович
- Слободяник, Нина Петровна
- Смирнов, Алексей Алексеевич
- Смирнов Геннадий Николаевич
- Смирнов Лев Николаевич
- Смирнов Леонид Васильевич
- Смирнов Николай Иванович
- Смирнова, Нина Евстафьевна
- Смиртюков Михаил Сергеевич
- Смолина, Маргарита Ивановна
- Смолянинов, Василий Иванович
- Соич Олег Владиславович
- Сокол, Владимир Харитонович
- Соколов, Иван Захарович
- Соколов Сергей Леонидович
- Соколов Тихон Иванович
- Соколова, Валентина Михайловна
- Соколова, Надежда Алексеевна
- Солдатов Лев Леонидович
- Соловьёв, Павел Александрович
- Сологуб Виталий Алексеевич
- Солоденко, Людмила Никитична
- Солодовникова, Нина Фёдоровна
- Соломенцев Михаил Сергеевич
- Сооалусте, Томас Иоханнесович
- Сорокина, Надежда Александровна
- Сосков, Иван Кузьмич
- Сотникова, Любовь Семёновна
- Сотниченко, Виктор Александрович
- Соян, Алдын-оол Соянович
- Спиридонов, Ануфрий Павлович
- Спирина, Екатерина Фёдоровна
- Средин, Геннадий Васильевич
- Стасюнайте, Бируте Юозо
- Стельмах, Михаил Афанасьевич
- Стенько, Григорий Терентьевич
- Степанов, Владимир Евгеньевич
- Столяр, Пётр Ефремович
- Страутманис, Пётр Якубович
- Стрелов, Виктор Александрович
- Стрельченко, Иван Иванович
- Стрельчук, Александр Яковлевич
- Строеньев, Михаил Анатольевич
- Струев Александр Иванович
- Стукалин Борис Иванович
- Сулайманова, Рысбу
- Сулейманов, Алекпер Багирович
- Сулейманов, Фатих Каюмович
- Сулейманова, Камар Ханум Мирзаага кызы
- Султанов, Хатмулла Асылгареевич
- Сурганов Фёдор Анисимович
- Сурков Алексей Александрович
- Суслов Михаил Андреевич
- Сухочев, Иван Константинович
- Сущанская, Светлана Алексеевна
- Суюмбаев Ахматбек Суттубаевич
- Сысоева, Тамара Михайловна
- Сысолова, Надежда Петровна
Т
- Табеев, Фикрят Ахметжанович
- Таиров, Сеит Меметович
- Талыбов, Вагиф Зехралы оглы
- Таранов, Иван Тихонович
- Тарасов Александр Михайлович
- Тарасов Алексей Петрович
- Тарасов Николай Никифорович
- Таратута Василий Николаевич
- Тарджуманян, Генрик Вартанович
- Тартышев Никифор Никифорович
- Тарчоков, Камбулат Кицуевич
- Тасымбетов, Ильяс Байхатович
- Татарашвили, Шота Михайлович
- Татарчук Николай Фёдорович
- Татосян, Кима Амбарцумовна
- Ташпулатова, Диляра
- Тванба, Виктор Киаминович
- Телепов, Михаил Семёнович
- Темирбаев, Мойдун
- Тенищев, Иван Иванович
- Теребилов Владимир Иванович
- Терехов Константин Павлович
- Теринь, Рита Хермановна
- Тимаков, Владимир Дмитриевич
- Тимашов, Алексей Егорович
- Тимофеев, Владимир Давыдович
- Тимофеев Николай Владимирович
- Тимошина, Мария Тихоновна
- Тимчак, Нина Петровна
- Титаренко Алексей Антонович
- Титов Виталий Николаевич
- Титов, Михаил Севостьянович
- Титяков, Михаил Андреевич
- Тихонов Николай Александрович
- Тихонов, Николай Семёнович
- Тишков, Юрий Андреевич
- Тищенко, Алексей Никонович
- Ткачук, Григорий Иванович
- Токарев Александр Максимович
- Толкунов Лев Николаевич
- Толубко Владимир Фёдорович
- Тоом, Пильви Иоанновна
- Торккели, Лео Топиасович
- Трапезников Сергей Павлович
- Третьяк Иван Моисеевич
- Трифонов, Пётр Васильевич
- Трифонова, Анна Дмитриевна
- Трунов Михаил Петрович
- Туганбаева, Нуржамал Алимусаевна
- Туйтебаева, Нурмаш
- Тумаев, Владимир Фёдорович
- Туполев Алексей Андреевич
- Тургалиева, Канзия Жумагалиевна
- Турдиматова, Хамрахон
- Турдубаева, Бурулбу
- Туркулец, Виктор Михайлович
- Турсун-Заде Мирза
- Турсунов, Хурсанд
- Тхайцухов, Юрий Хаджиметович
- Тхапсаев, Владимир Васильевич
- Тхилайшвили, Александр Дурсунович
- Тынель, Лина Григорьевна
- Тынувере, Яан Антонович
- Тынурист, Эдгар Густавович
- Тюмина, Вера Степановна
- Тяжельников Евгений Михайлович
У
- Убушаева, Клавдия Сангаджиевна
- Увачан Василий Николаевич
- Удальцов Иван Иванович
- Ульмасова, Хурмат
- Умалатов, Алипаша Джалалович
- Умалатова, Перибика Нуровна
- Уманец, Николай Васильевич
- Умаханов Магомед-Салам Ильясович
- Умхаджаева, Малика Салаудиновна
- Уртаева, Роза Григорьевна
- Усин, Владимир Александрович
- Усманов Гумер Исмагилович
- Устинов, Дмитрий Фёдорович
- Усубалиев Турдакун Усубалиевич
- Уткин Владимир Фёдорович
- Уханов, Алексей Александрович
- Ушаков, Николай Фадеевич
Ф
- Фадеева, Елена Алексеевна
- Фаныгин, Анатолий Петрович
- Федин Константин Александрович
- Федирко Павел Стефанович
- Фёдоров, Алексей Фёдорович
- Фёдоров Виктор Степанович
- Фёдоров, Григорий Михайлович
- Фёдоров, Евгений Константинович
- Фёдорова, Нина Павловна
- Федорчук Виталий Васильевич
- Федосеев Пётр Николаевич
- Федотова, Надежда Васильевна
- Феоктистов Виктор Николаевич
- Ферин, Михаил Алексеевич
- Фефелова, Светлана Игнатьевна
- Филиппов, Николай Леонтьевич
- Филиппова, Евдокия Васильевна
- Фирсова, Валентина Александровна
- Флорентьев Леонид Яковлевич
- Форманюк, Александра Михайловна
- Фролов Василий Семёнович
- Фролов, Виктор Павлович
- Фуфачёв, Александр Иванович
Х
- Хабейшвили, Солико Евтихиевич
- Хаджиева, Султанпашша
- Хайдаров, Аюб
- Хайдуров, Виктор Алексеевич
- Халилов Курбан Али оглы
- Халилова, Кузигуль
- Харадзе Евгений Кириллович
- Харазов, Валерий Иннокентьевич
- Харитон, Юлий Борисович
- Хинт Адольф Александрович (Ааду Хинт)
- Хисамутдинов Ахмеджан
- Хитров Степан Дмитриевич
- Хлгатян, Напалион Арменакович
- Ховрин Николай Иванович
- Ходжаев Асадилла Ашрапович
- Ходжибоева, Халима
- Ходжиев, Рифъат
- Ходжимуратов, Акбар
- Ходос Пётр Михайлович
- Хожелепесова, Амангул
- Хоистич, Николай Фёдорович
- Холов Махмадула
- Хомуло, Михаил Григорьевич
- Хохлов, Рем Викторович
- Храмов, Пётр Викторович
- Хренников, Тихон Николаевич
- Христораднов Юрий Николаевич
- Худайбергенов, Мадьяр
- Худайбердыев, Нармахонмади Джураевич
- Худайназаров, Атамурат
- Хударганов, Юсуп
- Худаярова, Товуз Вели кызы
- Хуламханова, Елизавета Ибрагимовна
- Хутыз, Гошнаго Исмаиловна
- Хучуа, Нодари Парменович
Ц
- Цвигун Семён Кузьмич
- Цецегов,Сергей Степанович
- Циба, Анатолий Астамурович
- Циекур, Янис Петрович
- Цинаридзе, Нуну Ахмедовна
- Цирулев, Владимир Павлович
- Цискаришвили, Михаил Апполонович
- Цуканов Георгий Эммануилович
- Цыбулько Владимир Михайлович
- Цыренов, Бадма Цыренович
ч
- Чазов, Евгений Иванович
- Чаковский Александр Борисович
- Чарыев, Балта Чарыевич
- Чебан, Иван Константинович
- Чебодаева, Ульяна Никитична
- Чебриков Виктор Михайлович
- Чекулаев, Александр Иванович
- Челомей, Владимир Николаевич
- Чепулёнис, Адольфас Винцович
- Черкунова, Лидия Кузьминична
- Черненко, Константин Устинович
- Чернов, Юрий Николаевич
- Чернова, Елена Григорьевна
- Чёрный Алексей Клементьевич
- Чёрный, Василий Ильич
- Чернышёв, Георгий Дмитриевич
- Черняев, Герман Маркелович
- Черский, Николай Васильевич
- Чиаурели Софья Михайловна
- Чивикова, Наталья Евгеньевна
- Чиксте, Артур Эдуардович
- Чикунова, Зоя Андреевна
- Чинчлей, Елизавета Васильевна
- Чиряев Гавриил Иосифович
- Чолокян, Карзуи Саркисовна
- Чуев, Алексей Васильевич
- Чуева, Ольга Павловна
- Чуйков Василий Иванович
- Чуркин Альберт Никитович
- Чурюмов Сергей Кугультинович
- Чхеидзе, Реваз Давидович
ш
- Шабашов, Сергей Михайлович
- Шаблявичюте, Пальмира Казевна
- Шайдуров Сергей Афанасьевич
- Шайханова, Улжалгас
- Шакиров Мидхат Закирович
- Шакура, Андрей Трофимович
- Шамота, Николай Захарович
- Шамсудинов Фахредин Шамсудинович
- Шапиро, Лев Борисович
- Шаталов, Владимир Александрович
- Шатохин, Анатолий Васильевич
- Шауро Василий Филимонович
- Шашин Валентин Дмитриевич
- Шеварднадзе Эдуард Амвросиевич
- Шевченко Василий Тарасович
- Шевчук, Клавдия Анатольевна
- Шевчук, Ольга Васильевна
- Шелешга, Александр Николаевич
- Шералиева, Артык
- Шерет, Тихон Тимофеевич
- Шешуков, Виссарион Ильич
- Шибаев Алексей Иванович
- Шибалов Александр Никонорович
- Шилейкис, Пятрас Петрович
- Шило, Ксения Артемовна
- Шипачева, Валентина Александровна
- Широбоков, Виктор Александрович
- Ширшин, Григорий Чоодуевич
- Ширшов, Николай Васильевич
- Шитиков Алексей Павлович
- Шитов Александр Иванович
- Школьная, Людмила Афанасьевна
- Школьников Алексей Михайлович
- Шкурей, Наталья Ильевна
- Шкуропад, Лидия Алексеевна
- Шматков, Юрий Сергеевич
- Шнайдер, Фридрих Фридрихович
- Шовхиев, Бабашер
- Шойбекова, Кулайхан Сагиевна
- Шокин Александр Иванович
- Шокурова, Галина Ивановна
- Шолохов Михаил Александрович
- Шостакович Дмитрий Дмитриевич
- Шох, Иван Дмитриевич
- Штанько, Валентина Григорьевна
- Шумаков, Илья Яковлевич
- Шуманская, Александра Ивановна
- Шумаускас Мотеюс Юозович
- Шустовская, Нина Петровна
щ
- Щекутёва, Екатерина Андреевна
- Щёлоков, Николай Анисимович
- Щербаков, Виктор Васильевич
- Щербина Борис Евдокимович
- Щербина, Любовь Николаевна
- Щербицкий Владимир Васильевич
- Щеулов, Василий Петрович
Э
- Эминов, Мир Гамза Мир Гасан оглы
- Эрман, Имант Янович
- Эрматова, Таджихан
- Эсмурзиев, Шарпудин Хамидович
- Эшонкулова, Мухтарам Ибадуллаевна
Ю
Я
- Яковлев, Александр Сергеевич
- Яковлева, Екатерина Владимировна
- Якубова, Мария Николаевна
- Якубовский, Иван Игнатьевич
- Якубовский Фуад Борисович
- Ямщикова, Антонина Николаевна
- Яновская, Татьяна Михайловна
- Яранцев, Василий Андреевич
- Ярвесаар, Антс Иоханович
- Ярковой, Иван Мефодиевич
- Яснов Михаил Алексеевич
- Ясюкявичене, Саломея Юозовна
- Яуимуктан, Ян Янович
Напишите отзыв о статье "Список депутатов Верховного Совета СССР 9-го созыва"
Ссылки
- [www.knowbysight.info/1_SSSR/10250.asp Информация на knowbysight.info]
|
Отрывок, характеризующий Список депутатов Верховного Совета СССР 9-го созыва
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.
– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.
С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.
Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.