Список захороненных в Петропавловском соборе
Поделись знанием:
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.
Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.
На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Список захороненных в Петропавловском соборе (не включая Великокняжескую усыпальницу; см. в статье о ней список захоронений).
Содержание
Характеристика
Во времена Петра I место погребения лиц, принадлежавших к царской фамилии, не было окончательно определено. Царских родственников хоронили в Благовещенской усыпальнице. В недостроенном Петропавловском соборе в 1715 году похоронили двухлетнюю дочь Петра I и Екатерины Наталью, а под колокольней — супругу царевича Алексея Петровича принцессу Шарлотту Христину Софию Брауншвейг-Вольфенбюттельскую (1694—1715)[1]. Там же в 1718 году предали земле останки самого царевича[1]. В 1716 году у входа в собор похоронена Марфа Матвеевна, вдова царя Фёдора Алексеевича.
После смерти Петра I гроб с его телом был помещён во временной часовне внутри строившегося собора[1]. Погребение состоялось лишь 29 мая 1731 года. В дальнейшем в усыпальнице были похоронены все императоры и императрицы до Александра III включительно, за исключением умершего в Москве и похороненного в Архангельском соборе Петра II и убитого в Шлиссельбурге в 1764 Ивана VI, место захоронения последнего не известно до сих пор.
В 1831 году император Николай I повелел похоронить в соборе своего брата Константина Павловича. С этого времени в соборе стали погребать близких родственников императоров. После постройки в 1908 году рядом с собором Великокняжеской усыпальницы некоторые из этих захоронений были перенесены туда.
В 1865 году все надгробия были заменены однотипными беломраморными саркофагами с бронзовыми позолоченными крестами (архитекторы А. А. Пуаро, А. Л. Гун). Императорские саркофаги украшены двуглавыми орлами. Два саркофага изготовлены на Петергофской гранильной фабрике. В 1887—1906 году по заказу Александра III были изготовлены саркофаги для родителей императора: саркофаг Александра II из зелёной яшмы и саркофаг императрицы Марии Александровны из розового орлеца.
17 июля 1998 года в Екатерининском приделе, в юго-западной части собора, преданы земле останки, по заключению Государственной комиссии принадлежащие императору Николаю II, императрице Александре Фёдоровне, великим княжнам Татьяне, Ольге и Анастасии, убитых в Екатеринбурге в 1918 году, а также 4 членов их свиты. Мария Николаевна и Алексей Николаевич остаются непогребенными.
28 сентября 2006 года в храме перезахоронили мать Николая II, императрицу Марию Фёдоровну, которая скончалась в Дании в 1928 году.
Алфавитный список
А
-
Александр I Павлович (1777—1825), император - Александр II Николаевич (1818—1881), император
- Александр III Александрович (1845—1894), император
- Александр Александрович (1869—1870), великий князь, сын Александра III
- Александра Александровна (1842—1849), великая княжна, дочь Александра II
-
Александра Георгиевна (1870—1891), великая княгиня, жена великого князя Павла Александровича. Перезахоронена в 1939 в Греции. Единственный в соборе памятник над пустой гробницей - Александра Михайловна (1831—1832), великая княжна, внучка Павла I
- Александра Фёдоровна (1798—1860), императрица, жена Николая I
- Александра Фёдоровна (1872—1918), императрица, жена Николая II[2]
- Алексей Михайлович (1875—1895), великий князь, внук Николая I
-
Алексей Николаевич (1904—1918) — цесаревич великий князь<s>[3]. Кенотаф, останки хранятся в Государственном архиве РФ вместе с останками его сестры Марии Николаевны. - Алексей Петрович (1690—1718), царевич и великий князь, сын Петра I
- Анастасия Николаевна (1901—1918), великая княжна, дочь Николая II[2]
- Анна Иоанновна (1693—1740), императрица
- Анна Михайловна (1834—1836), великая княжна, внучка Павла I
- Анна Петровна (1708—1728), великая княжна, дочь Петра I, мать Петра III
- Petropavlovsk Graves 01a.jpg
Надгробие Александра I
- RussianTzarsTumbs-p1030583.jpg
Надгробие Александра II
- RussianTzarsTumbs-p1030581a.jpg
Надгробие Александра III
- San Pietroburgo-Fortezza di Pietro e Paolo 13a.jpg
Надгробие Александры Георгиевны
- RussianTzarsTumbs-p1030592a.jpg
Надгробие Александры Федоровны, жены Николая I
- Grabraum Nikolaus II.JPG
Надгробный мемориал семьи Николая II
- RussianTzarsTumbs-p1030578a.jpg
Надгробие вел. кн. Алексея Михайловича
- RussianTzarsTumbs-p1030574.jpg
Капелла св. Екатерины с могилами царевича Алексея, его жены и тетки царевны Марии Алексеевны
- Anna of Russia's grave 01.JPG
Надгробие Анны Иоанновны
- San Pietroburgo-Fortezza di Pietro e Paolo 06a.jpg
Надгробие Анны Петровны
Б
- Боткин Е. С. (1865—1918), лейб-медик Николая II и царской семьи[2]
- Grabraum Nikolaus II.JPG
Надгробный мемориал семьи Николая II
Г
- Георгий Александрович (1871—1899), великий князь, сын Александра III.
Д
- Демидова А. С. (1878—1918), горничная («комнатная девушка») Николая II и царской семьи[2]
- Grabraum Nikolaus II.JPG
Надгробный мемориал семьи Николая II
Е
- Екатерина I Алексеевна (1684—1727), императрица
- Екатерина II Алексеевна (1729—1796), императрица
- Екатерина Михайловна (1827—1894), великая княжна, внучка Павла I
- Екатерина Петровна (1706—1708), великая княжна, дочь Петра I
- Елена Павловна (1806—1873), великая княгиня, жена великого князя Михаила Павловича
- Елизавета Петровна (1709—1761), императрица
- Елизавета Алексеевна (1779—1826), императрица, жена Александра I
- Peter und Paul Kathedrale Sankt Petersburg 2009 Touristenbilder 0043.JPG
Надгробие Екатерины I
- RussianTzarsTumbs-p1030589a.jpg
Надгробие Екатерины II
- Дети Петра Великого.JPG
Надгробие детей Петра I, умерших в детстве
- RussianTzarsTumbs-p1030588.jpg
Надгробие императрицы Елизаветы Петровны
- RussianTzarsTumbs-p1030591a.jpg
Надгробие императрицы Елизаветы Алексеевны
К
- Константин Павлович (1779—1831), великий князь
- Петропавловский собор 021.jpg
Надгробие Константина Павловича
М
- Маргарита Петровна (1714—1715), великая княжна, дочь Петра I
- Мария Александровна (1824—1880), императрица, жена Александра II
- Мария Алексеевна (1660—1723), царевна, сестра Петра I
- Мария Михайловна (1825—1846), великая княжна, внучка Павла I
-
Мария Николаевна (1899—1918), великая княжна[3]. Кенотаф, останки хранятся в Государственном архиве РФ вместе с останками её брата цесаревича Алексея. - Мария Фёдоровна (1759—1828), императрица, жена Павла I
- Мария Фёдоровна (1847—1928), императрица, Александра III[4]
- Марфа Матвеевна (1664—1715), царица, вдова Фёдора Алексеевича
- Михаил Николаевич (1832—1909), великий князь, сын Николая I
- Михаил Павлович (1798—1849), великий князь, сын Павла I
- Дети Петра Великого.JPG
Надгробие детей Петра I, умерших в детстве
- CathStPierreStPaul-tombeau.jpg
Надгробие императрицы Марии Александровны
- RussianTzarsTumbs-p1030574.jpg
Капелла св. Екатерины с могилами царевича Алексея, его жены и тетки царевны Марии Алексеевны
- Grabraum Nikolaus II.JPG
Надгробный мемориал семьи Николая II
- RussianTzarsTumbs-p1030590a.jpg
Надгробие императрицы Марии Фёдоровны (жены Павла I)
- Peter und Paul Kathedrale Sankt Petersburg 2009 Touristenbilder 0047.JPG
Надгробие императрицы Марии Фёдоровны (жены Александра III)
- RussianTzarsTumbs-p1030578b.jpg
Надгробие вел. кн. Михаила Николаевича
Н
- Наталия Петровна (старшая) (1713—1715), великая княжна, дочь Петра I
- Наталья Петровна (младшая) (1718—1725), великая княжна, дочь Петра I
- Николай Александрович (1843—1865), цесаревич великий князь, сын Александра II
- Николай I Павлович(1796—1855), император
- Николай II Александрович (1868—1918), император[2]
- Николай Николаевич Старший (1831—1891), великий князь
- Дети Петра Великого.JPG
Надгробие детей Петра I, умерших в детстве
- Peter und Paul Kathedrale Sankt Petersburg 2009 Touristenbilder 0054.JPG
Надгробия Николая I и супруги Александры Федоровны
- Grabraum Nikolaus II.JPG
Надгробный мемориал семьи Николая II
О
- Ольга Николаевна (1895—1918), великая княжна, дочь Николая II[2]
- Ольга Фёдоровна (1839—1891), великая княгиня, жена великого князя Михаила Николаевича.
- Grabraum Nikolaus II.JPG
Надгробный мемориал семьи Николая II
- RussianTzarsTumbs-p1030578с.jpg
Надгробие вел. кн. Ольги Федоровны
П
- Павел I Петрович (1754—1801), император
- Павел Петрович (1717—1717), великий князь, сын Петра I.
- Пётр I Алексеевич (1672—1725), император
- Пётр III Фёдорович (1728—1762), император
- RussianTzarsTumbs-p1030590b.jpg
Надгробие Павла I
- Дети Петра Великого.JPG
Надгробие детей Петра I, умерших в детстве
- Надгробие на могиле императора Петра I Великого в Петропавловском соборе.jpg
Надгробие Петра I
- RussianTzarsTumbs-p1030589b.jpg
Надгробие Петра III
Т
- Татьяна Николаевна (1897—1918), великая княжна, дочь Николая II[2]
- Трупп А. Е. (1856—1918), камер-лакей Николая II и царской семьи[2]
- Grabraum Nikolaus II.JPG
Надгробный мемориал семьи Николая II
Х
- Харитонов И. М. (1870—1918), повар Николая II и царской семьи[2]
- Grabraum Nikolaus II.JPG
Надгробный мемориал семьи Николая II
Ш
- Шарлотта Кристина София Брауншвейг-Вольфенбюттельская (1694—1715), принцесса, жена царевича Алексея
- RussianTzarsTumbs-p1030574.jpg
Капелла св. Екатерины с могилами царевича Алексея, его жены и тетки царевны Марии Алексеевны
Хронологический список
По дате смерти.
- Екатерина Петровна (1706—1708), великая княжна
- Наталия Петровна (старшая) (1713—1715), великая княжна
- Маргарита Петровна (1714—1715), великая княжна
- Марфа Матвеевна (1664—1715), царица
- Шарлотта Кристина София Брауншвейг-Вольфенбюттельская (1694—1715), принцесса
- Павел Петрович (1717—1717), великий князь
- Алексей Петрович (1690—1718), царевич и великий князь
- Мария Алексеевна (1660—1723), царевна
- Пётр I Алексеевич (1672—1725), император
- Наталья Петровна (младшая) (1718—1725), великая княжна
- Екатерина I Алексеевна (1684—1727), императрица
- Анна Петровна (1708—1728), великая княжна
- Анна Иоанновна (1693—1740), императрица
- Елизавета Петровна (1709—1761), императрица
- Пётр III Фёдорович (1728—1762), император
- Екатерина II Алексеевна (1729—1796), императрица
- Павел I Петрович (1754—1801), император
- Александр I Павлович (1777—1825), император
- Елизавета Алексеевна (1779—1826), императрица
- Мария Фёдоровна (1759—1828), императрица
- Константин Павлович (1779—1831), великий князь
- Александра Михайловна (1831—1832), великая княжна
- Анна Михайловна (1834—1836), великая княжна
- Мария Михайловна (1825—1846), великая княжна
- Александра Александровна (1842—1849), великая княжна
- Михаил Павлович (1798—1849), великий князь
- Николай I Павлович(1796—1855), император
- Александра Фёдоровна (1798—1860), императрица
- Николай Александрович (1843—1865), цесаревич великий князь
- Александр Александрович (1869—1870), великий князь
- Елена Павловна (1806—1873), великая княгиня
- Мария Александровна (1824—1880), императрица
- Александр II Николаевич (1818—1881), император
- Ольга Фёдоровна (1839—1891), великая княгиня
- Николай Николаевич Старший (1831—1891), великий князь
-
Александра Георгиевна (1870—1891), великая княгиня. Перезахоронена. Единственный в соборе памятник над пустой гробницей - Екатерина Михайловна (1827—1894), великая княжна
- Александр III Александрович (1845—1894), император
- Алексей Михайлович (1875—1895), великий князь
- Георгий Александрович (1871—1899), великий князь
- Михаил Николаевич (1832—1909), великий князь
- Николай II Александрович (1868—1918), император[2]
- Александра Фёдоровна (1872—1918), императрица[2]
- Ольга Николаевна (1895—1918), великая княжна[2]
- Татьяна Николаевна (1897—1918), великая княжна[2]
-
Мария Николаевна (1899—1918), великая княжна[3]. Кенотаф, останки хранятся в Государственном архиве РФ вместе с останками её брата цесаревича Алексея. - Анастасия Николаевна (1901—1918), великая княжна[2]
-
Алексей Николаевич (1904—1918) — цесаревич великий князь<s>[3]. Кенотаф, останки хранятся в Государственном архиве РФ вместе с останками его сестры Марии Николаевны. - Боткин Е. С. (1865—1918), лейб-медик Николая II и царской семьи[2]
- Трупп А. Е. (1856—1918), камер-лакей Николая II и царской семьи[2]
- Демидова А. С. (1878—1918), горничная («комнатная девушка») Николая II и царской семьи[2]
- Харитонов И. М. (1870—1918), повар Николая II и царской семьи[2]
- Мария Фёдоровна (1847—1928), императрица[4]
Перезахоронения
Список похороненных в Петропавловском соборе, чьи останки были впоследствии перенесены
Прах Александры Георгиевны в 1939 году был перенесён в Грецию (королевское кладбище Татой), надгробие над пустой гробницей осталось в соборе. Захоронения остальных перечисленных в этом списке членов императорского дома после постройки в 1908 году рядом с Петропавловским собором Великокняжеской усыпальницы были перенесены в неё из собора.
- Александра Максимилиановна Лейхтенбергская (1840—1843), княжна Романовская, дочь Марии Николаевны
- Александра Николаевна (1825—1844), великая княжна
- Мария Николаевна (1819—1876), великая княжна
- Сергей Максимилианович, герцог Лейхтенбергский (1849—1877)
- Александр Владимирович (1875—1877), великий князь, сын Владимира Александровича
- Вячеслав Константинович (1862—1879), великий князь
- Александра Георгиевна (1870—1891), великая княгиня
- Константин Николаевич (1827—1892), великий князь
- Наталия Константиновна (р. и ум. 1905), княжна императорской крови, дочь Константина Константиновича
Напишите отзыв о статье "Список захороненных в Петропавловском соборе"
Примечания
Библиография
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: Титов, 2003 Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Список захороненных в Петропавловском соборе
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.
Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.
На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
