Список картин Ренуара (1862—1881)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ниже перечислены картины французского живописца Пьера Огюста Ренуара, относящиеся к импрессионистскому периоду его творчества.

Картина Название Год создания Техника Размеры (см) Галерея
Портрет мадам Ренуар 1860 Холст, масло 45 × 38 Частная коллекция
Возвращение гребцов 1862 Холст, масло 50,8 × 61 Частная коллекция
Портрет Ромейн Лако 1864 Холст, масло 81,3 × 65 Кливлендский Художественный музей
Портрет Уильяма Сислея 1864 Холст, масло 81,5 × 65,5 Музей Орсэ
Портрет Альфреда Сислея 1864 Холст, масло 81 × 65 Собрание Фонда Эмиля Бюрле
Арум и оранжерейные растения 1864 Холст, масло 130 × 96 Музей Оскара Райнхарта
Поляна в лесу 1865 Холст, масло 57,2 × 82,6 Детройтский Институт искусств
Портрет мадемуазель Сико 1865 Холст, масло 116 × 89,5 Национальная галерея искусства
Пейзаж с двумя фигурами 1865-1866 Холст, масло 33 × 24,1 Частная коллекция
Весенний букет 1866 Холст, масло 104,8 × 80,3 Музей Фогга, Кембридж
Лиза за шитьем 1866 Холст, масло 55,9 × 45,7 Музей искусств Далласа
Дама в меховом пальто 1866 Холст, масло 65,2 × 54 Государственная галерея Штутгарта
Трактир матушки Антони 1866 Холст, масло 194 × 131 Национальный музей Швеции
В парке Сен-Клу 1866 Холст, масло 50 × 61 Частная коллекция
Жюль ле Кёр в лесу Фонтенбло 1866 Холст, масло 106 × 80 Художественный музей (Сан-Паулу)
Портрет мадам ле Кёр 1866 Холст, масло 116 × 89,5 Музей Орсэ
Портрет Клеманс Трео 1866 Холст, масло 61,1 × 45,6 Художественный музей (Базель)
Женщина у ограды 1866 Холст, масло 25 × 16,1 Национальная галерея искусства
Женщина в парке 1866 Холст, масло 26,1 × 16,1 Национальная галерея искусства
Женщина, стоящая у дерева 1866 Холст, масло 25,2 × 15,9 Национальная галерея искусства
Цветы в вазе Около 1866 Холст, масло 81,3 × 65,1 Национальная галерея искусства
Розы Около 1866 Холст, масло 74,9 × 55,4 Музей Фогга, Кембридж
Лиза в соломенной шляпке Около 1866 Холст, масло 47 × 38,4 Фонд Барнса
Диана 1867 Холст, масло 199,5 × 129,5 Национальная галерея искусства
Лиза с зонтиком 1867 Холст, масло 184 × 115,5 Музей Фолькванг
Фредерик Базиль 1867 Холст, масло 105 × 73,5 Музей Орсэ
Елисейские Поля во время Парижской ярмарки 1867 Холст, масло ? Частная коллекция
Мост Искусств 1867-1868 Холст, масло 60,9 × 100,3 Музей Нортона Саймона
Клоун в цирке 1868 Холст, масло 85 × 59 Музей Крёллер-Мюллер
Летом. Цыганка 1868 Холст, масло 85 × 59 Старая пинакотека
Портрет А.Сислея с женой 1868 Холст, масло 105 × 75 Музей Вальрафа-Рихарца
Мальчик с кошкой 1868 Холст, масло 123,5 × 66 Музей Орсэ
Женщина в саду 1868 Холст, масло 105,5 × 73,4 Художественный музей (Базель)
Фигуристы в Булонском лесу 1868 Холст, масло 72 × 90 Частная коллекция
Портрет мадам Дарра Около 1868 Холст, масло 48 × 40 Музей Орсэ
Баржи на Сене 1869 Холст, масло 47 × 64,5 Музей Орсэ
«Лягушатник» 1869 Холст, масло 66,5 × 81 Национальный музей Швеции
«Лягушатник» 1869 Холст, масло 65,1 × 92,1 Музей Оскара Райнхарта
«Лягушатник» (Купанье на Сене) 1869 Холст, масло 59 × 80 Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина
Портрет Леонара Ренуара, отца художника 1869 Холст, масло 62,2 × 47 Сент-Луисский музей искусств
Портрет мадам Шарпантье Около 1869 Холст, масло 46,5 × 49 Музей Орсэ
Цветы в глиняном горшке Около 1869 Картон, масло 64,8 × 54,3 Музей изящных искусств (Бостон)
Нимфа у источника 1869-1870 Холст, масло 66,7 × 122,9 Лондонская Национальная галерея
Обнаженная с грифоном (Лиза на берегу Сены) 1870 Холст, масло 184 × 115 Художественный музей (Сан-Паулу)
Мадам Клементина Валенси Стора («Алжирская женщина») 1870 Холст, масло 84,5 × 59,7 Музей изящных искусств, Сан-Франциско
Одалиска 1870 Холст, масло 69,2 × 122,6 Национальная галерея искусства
Прогулка 1870 Холст, масло 81,3 × 65 Музей Гетти
Голова собаки 1870 Холст, масло 21,9 × 20 Национальная галерея искусства
Портрет мадам Ренуар (Бланк) 1870 Холст, масло 81,3 × 64,8 Музей Фогга, Кембридж
Молодая женщина с вуалью Около 1870 Холст, масло 61,3 × 50,8 Музей Орсэ
Английские груши. Фруктовый сад в Лувесьене Около 1870 Холст, масло 66,5 × 81,5 Музей Орсэ
Дорога в Лувесьене Около 1870 Холст, масло 38,1 × 46,4 Метрополитен-музей
Рафа Мэтр (Мадам Мэтр) Около 1870—1871 Холст, масло 37,5 × 32,4 Музей искусств Колледжа Смита
Рафа Мэтр 1871 Холст, масло 130 × 83 Частная коллекция
Мойка лодок на Сене близ Парижа 1871 Холст, масло 46,4 × 55,9 Музей Современного искусства Морохаси
Женщина с попугаем 1871 Холст, масло 92,1 × 65,1 Музей Соломона Гуггенхайма
Мадам Бернье 1871 Холст, масло 78,1 × 62,2 Метрополитен-музей
Натюрморт с букетом и веером 1871 Холст, масло 73 × 59 Музей изящных искусств (Хьюстон)
Сена у Шату 1871 Холст, масло 45,7 × 55,9 Музей изящных искусств, Оттава
Клод Моне 1872 Холст, масло 65 × 50 Национальная галерея искусства
Читающий Клод Моне 1872 Холст, масло 61 × 50 Музей Мармоттан-Моне
Парижанки в алжирских костюмах (Гарем) 1872 Холст, масло 156 × 128,8 Национальный музей Западного искусства, Токио
Лиза в белой шали 1872 Холст, масло 55,9 × 45,7 Музей искусств Далласа
Новый мост 1872 Холст, масло 75,3 × 93,7 Национальная галерея искусства
Розы в вазе 1872 Холст, масло 66 × 41 Частная коллекция
Камилла Моне 1872 Холст, масло 61 × 50 Музей Мармоттан-Моне
Читающая мадам Моне Около 1872 Холст, масло 61,3 × 50,5 Институт искусств Кларков
Полуобнаженная в постели: роза Около 1872 Холст, масло 29,5 × 25 Музей Орсэ
Порыв ветра Около 1872 Холст, масло 52 × 82,5 Музей Фицуильяма
Перевернутый зонтик Около 1872 Холст, масло 65 × 54 Институт искусств Кларков
Обнаженная Около 1872 Холст, масло 37,5 × 25,4 Музей Нортона Саймона
Лувесьен Около 1872—1873 Холст, масло 38,7 × 46,4 Фонд Барнса
Портрет мадам Моне Около 1872—1874 Холст, масло 53 × 71,7 Национальный музей старинного искусства
Клод Моне, пишущий картину в своем саду в Аржантёе 1873 Холст, масло 50 × 62 Wadsworth Atheneum
Гребцы в Аржантёе 1873 Холст, масло 50 × 61 Частная коллекция
Читающая девушка 1873 Холст, масло 35,5 × 27,5 Частная коллекция
Пруд с утками 1873 Холст, масло 50,2 × 61 Музей искусств Далласа
Пруд с утками 1873 Холст, масло 50,8 × 62,2 Частная коллекция
Жнецы 1873 Холст, масло 60 × 74 Частная коллекция
Прогулка в Булонском лесу 1873 Холст, масло ? Гамбургский кунстхалле
Луг 1873 Холст, масло ? Частная коллекция
Вид Буживаля 1873 Холст, масло 49,5 × 57,2 Музей искусств, Милуоки
Сена в Аржантёе Около 1873 Холст, масло 46 × 65,5 Музей Орсэ
В ложе Около 1873 Холст, масло 27 × 22 Собрание Дюран-Рюэля
Две женщины на траве Около 1873 Холст, масло 59,7 × 73,5 Фонд Барнса
Мадам Моне и её сын 1874 Холст, масло 50,4 × 68 Национальная галерея искусства
Портрет Шарля ле Кёра 1874 Холст, масло 42,8 × 29,2 Музей Орсэ
Портрет мадам Хартман 1874 Холст, масло 183 × 123,7 Музей Орсэ
Танцовщица 1874 Холст, масло 142,5 × 94,5 Национальная галерея искусства
Женщина в кресле 1874 Холст, масло 61 × 55,5 Детройтский Институт искусств
Сад в Фонтеней 1874 Холст, масло 51 × 62 Музей Оскара Райнхарта
Ложа 1874 Холст, масло 80 × 63,5 Институт искусства Курто
Сена в Шату 1874 Холст, масло 50,8 × 63,5 Музей искусств Далласа
Парижанка 1874 Холст, масло 163,2 × 108,3 Национальный музей Кардиффа
Девушка, читающая в саду с собачкой на коленях 1874 Холст, масло 61 × 48,5 Музей искусств Ямагата
Рыболов с удочкой 1874 Холст, масло 54 × 64 Частная коллекция
Регата в Аржантёе 1874 Холст, масло 32,4 × 45,7 Национальная галерея искусства
Сена в Аржантёе 1874 Холст, масло 50 × 65 Портлендский музей искусств
Париж, набережная Малаке Около 1874 Холст, масло 38 × 46 Частная коллекция
Пейзаж между грозами 1874-1875 Холст, масло 24,4 × 32,6 Национальная галерея искусства
Гладиолусы в вазе Около 1874—1875 Холст, масло 73,6 × 60,4 Лондонская Национальная галерея
Женщина с зонтиком и ребёнок на залитом солнцем склоне холма 1874-1876 Холст, масло 47 × 56,2 Музей изящных искусств (Бостон)
Читка 1874-1876 Дерево, масло 9 × 7 Музей изящных искусств, Реймс
Девушка, читающая книгу 1874-1876 Холст, масло 46,5 × 38,5 Музей Орсэ
Портрет Клода Моне 1875 Холст, масло 84 × 60,5 Музей Орсэ
У камина 1875 Холст, масло 61,5 × 50,6 Государственная галерея Штутгарта
Собирание цветов 1875 Холст, масло 54,3 × 65,2 Национальная галерея искусства
Женщина с зонтиком в саду 1875 Холст, масло 54,5 × 65 Музей Тиссена-Борнемисы
Грустная женщина 1875 Холст, масло ? Музей изящных искусств, Ричмонд
Большие бульвары 1875 Холст, масло 52,1 × 63,5 Филадельфийский музей искусств
Завтрак 1875 Холст, масло 49,2 × 60 Фонд Барнса
Яблоки 1875 Холст, масло 14,3 × 12,4 Фонд Барнса
Источник 1875 Холст, масло 131 × 77,5 Фонд Барнса
Девушка на скамейке 1875 Холст, масло 64 × 52 Частная коллекция
Портрет мадемуазель Легран 1875 Холст, масло 81,3 × 59,7 Филадельфийский музей искусств
Завтрак в ресторане Фурнез 1875 Холст, масло 55,1 × 65,9 Институт искусств (Чикаго)
Портрет месье Фурнез 1875 Холст, масло 55,9 × 47 Институт искусств Кларков
Портрет Альфонсины Фурнез 1875 Холст, масло 42 × 33 Художественный музей (Сан-Паулу)
Площадь Троицы 1875 Холст, масло 54,5 × 65 Частная коллекция
Площадь Троицы 1875 Холст, масло 50 × 62 Частная коллекция
Площадь Троицы 1875 Холст, масло 54 × 65,4 Частная коллекция
Площадь Сен-Жорж 1875 Холст, масло 65 × 54 Частная коллекция
Лодка 1875 Холст, масло 71 × 92 Лондонская Национальная галерея
Портрет мадам Шоке 1875 Холст, масло 75 × 60 Государственная галерея Штутгарта
Портрет Виктора Шоке Около 1875 Холст, масло 53 × 43,5 Музей Фогга, Кембридж
Автопортрет Около 1875 Холст, масло 39,1 × 31,7 Институт искусств Кларков
Влюбленные Около 1875 Холст, масло 175 × 130 Национальная галерея в Праге
Женщина с кошкой Около 1875 Холст, масло 56 × 46,4 Национальная галерея искусства
Снежный пейзаж Около 1875 Холст, масло 51 × 66 Музей Оранжери
Мост в Шату Около 1875 Холст, масло 51 × 65,2 Институт искусств Кларков
Официантка ресторана Дюваль Около 1875 Холст, масло 100,3 × 71,4 Метрополитен-музей
Бюст женщины Около 1875 Холст, масло 20 × 15 Фонд Барнса
Перед баней Около 1875 Холст, масло 82 × 66,5 Фонд Барнса
Семья Анрио Около 1875 Холст, масло 115,6 × 164,1 Фонд Барнса
Девушка, сидящая в саду Около 1875 Холст, дерево 10 × 8,5 Музей Орсэ
Мальчик с игрушечным солдатиком Около 1875 Холст, масло 35,4 × 27 Филадельфийский музей искусств
Женщина за пианино 1875-1876 Холст, масло 93,2 × 74,2 Институт искусств (Чикаго)
Прогулка 1875-1876 Холст, масло 170,2 × 108,3 Коллекция Фрика
Обнаженная, эффект солнца 1875-1876 Холст, масло 81 × 65 Музей Орсэ
Мадам Анрио в роли травести 1875-1877 Холст, масло 161,3 × 104,8 Музей искусств, Колумбус
Девушка в черном Около 1875—1877 Холст, масло 33,3 × 25,4 Музей Нортона Саймона
Букет сирени 1875-1880 Холст, масло 54 × 65,4 Музей Нортона Саймона
Портрет молодого человека и девушки 1875-1880 Холст, масло 32 × 46 Музей Оранжери
В доме Ренуара на улице Сен-Жорж 1876 Холст, масло 46 × 38,1 Музей Нортона Саймона
Портрет Альфреда Сислея 1876 Холст, масло 66,4 × 54,8 Институт искусств (Чикаго)
Автопортрет 1876 Холст, масло 73,3 × 57,3 Музей Фогга, Кембридж
Бал в Мулен де ла Галетт 1876 Холст, масло 131 ,5 × 176,5 Музей Орсэ
В саду (Под деревьями в Мулен де ла Галетт) 1876 Холст, масло 81 × 65 Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина
Качели 1876 Холст, масло 92 × 73 Музей Орсэ
Женщина с розой в волосах 1876 Холст, масло 35 × 27 Музей Вальрафа-Рихарца
Девушка, расчесывающая волосы 1876 Холст, масло 55,5 × 46 Национальная галерея искусства
Обнажённая 1876 Холст, масло 92 × 73 Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина
Девочка с лейкой 1876 Холст, масло 100 × 73 Национальная галерея искусства
Портрет Жанны Дюран-Рюэль 1876 Холст, масло 114 × 74 Фонд Барнса
Девочка с прыгалками 1876 Холст, масло 107,3 × 71 Фонд Барнса
Портрет молодой женщины 1876 Холст, масло 60,5 × 40,4 Новая пинакотека
Портрет мадам Доде 1876 Холст, масло 46,2 × 38 Музей Орсэ
Портрет мадемуазель Жоржетты Шарпантье 1876 Холст, масло 97,8 × 70,8 Бриджстоуновский музей искусств
Нини в саду 1876 Холст, масло 61,9 × 50,8 Метрополитен-музей
Сад на улице Корто на Монмартре 1876 Холст, масло 152 × 97 Музей искусств, Питтсбург
Портрет Виктора Шоке 1876 Холст, масло 46 × 36 Музей Оскара Райнхарта
Первый шаг 1876 Холст, масло 111 × 80,5 Частная коллекция
Сена в Шампросей 1876 Холст, масло 54,6 × 66 Музей Орсэ
Мужчина на лестнице 1876 Холст, масло 167,5 × 65,3 Государственный Эрмитаж
Женщина на лестнице 1876 Холст, масло 167,5 × 65,3 Государственный Эрмитаж
Голова женщины Около 1876 Холст, масло 38,5 × 36 Государственный Эрмитаж
Дама в черном Около 1876 Холст, масло 65,5 × 55,5 Государственный Эрмитаж
Инженю Около 1876 Холст, масло 55 × 46 Институт искусств Кларков
Портрет мадам Анрио Около 1876 Холст, масло 65,8 × 49,5 Национальная галерея искусства
Тропинка в высокой траве 1876-1877 Холст, масло 60 × 74 Музей Орсэ
В студии (Жорж Ривьер и Маргарита Легран) 1876-1877 Холст, масло 34,6 × 25,4 Музей искусств Далласа
Портрет мадам Шарпантье 1876-1877 Холст, масло 46 × 38 Музей Орсэ
Первый выезд 1876-1877 Холст, масло 65 × 49,5 Лондонская Национальная галерея
Букет перед зеркалом 1876-1877 Холст, масло 93 × 72 Частная коллекция
Девушка Около 1876—1877 Холст, масло 66 × 55,5 Институт изящных искусств, Бирмингем
Голова ребенка Около 1876—1878 Бумага, пастель 34,3 × 30,5 Думбартон-Окс
Каноэ 1877 Холст, масло 73 × 92,4 Частная коллекция
Портрет мадам Анрио 1877 Холст, масло 71,1 × 43,2 Музей искусств университета Оклахомы
Женщина, поддерживающая юбку 1877 Холст, масло 69 × 23 Частная коллекция
Модистка 1877 Бумага, пастель 53,3 × 41,3 Метрополитен-музей
Портрет Жоржа Ривьера 1877 Масло, цемент 36,8 × 29,3 Национальная галерея искусства
Портрет Эжена Мурера 1877 Холст, масло 47 × 39,4 Метрополитен-музей
Портрет Мари Мурер 1877 Холст, масло 67,6 × 57,1 Национальная галерея искусства
Портрет Мари Мурер 1877 Холст, масло 61 × 50,5 Фонд Барнса
Портрет Жанны Самари 1877 Холст, масло 46 × 44 Комеди Франсэз
Портрет Жанны Самари 1877 Холст, масло 56 × 47 Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина
Портрет графини Пурталес 1877 Холст, масло 95 × 72 Художественный музей (Сан-Паулу)
Выход из консерватории 1877 Холст, масло 187,5 × 117,5 Фонд Барнса
Женский портрет 1877 Бумага, пастель 65 × 48,8 Государственный Эрмитаж
Прачка 1877-1879 Холст, масло 81,4 × 56,5 Институт искусств (Чикаго)
В кафе Около 1877 Холст, масло 39,3 × 34,3 Музей Крёллер-Мюллер
Молодые люди на улице Около 1877 Бумага, пастель 63,5 × 49 Ordrupgaard
Женщина, вяжущая крючком Около 1877 Холст, масло 41 × 32,5 Фонд Барнса
Девушка с розой Около 1877 Холст, масло 28,7 × 24,5 Фонд Барнса
У модистки 1878 Холст, масло 32,9 × 24,8 Музей Фогга, Кембридж
Откровенность 1878 Холст, масло 61,5 × 50,5 Музей Оскара Райнхарта
Портрет мадам Шарпантье с детьми 1878 Холст, масло 153,7 × 190,2 Метрополитен-музей
Портрет актрисы Жанны Самари 1878 Холст, масло 174 × 105 Государственный Эрмитаж
Портрет Жанны Самари 1878 Холст, масло 19 × 17,8 Национальная галерея искусства
Портрет Марго 1878 Холст, масло 46,5 × 38 Музей Орсэ
Разговор 1878 Холст, масло 45 × 38 Национальный музей Швеции
Розы 1878 Холст, масло 40 × 31,1 Музей искусств Оклахома
Чашка шоколада 1878 Холст, масло 44 × 55,7 Частная коллекция
Девушка 1878 Холст, масло ? Частная коллекция
Маленькая обнаженная в голубом 1878-1879 Холст, масло 46,3 × 38,1 Галерея Олбрайт-Нокс
Акробаты в цирке Фернандо (Франциска и Ангелина Вортенберг) 1879 Холст, масло 131,5 × 99,5 Институт искусств (Чикаго)
Портрет Альфонсины Фурнез 1879 Холст, масло 73 × 93 Музей Орсэ
Букет роз 1879 Холст, масло 83,1 × 65,7 Институт искусств Кларков
Гребцы в Шату 1879 Холст, масло 81,2 × 100,2 Национальная галерея искусства
Пшеничное поле 1879 Холст, масло 50,5 × 61 Музей Тиссена-Борнемисы
Завершение завтрака 1879 Холст, масло 100,5 × 81,3 Штеделевский художественный институт
Девушка за шитьем 1879 Холст, масло 61,5 × 50,3 Институт искусств (Чикаго)
Портрет Маргариты-Терезы Берар 1879 Холст, масло 41 × 32,4 Метрополитен-музей
Портрет Марты Берар 1879 Холст, масло 131 × 77 Художественный музей (Сан-Паулу)
Портрет Терезы Берар 1879 Холст, масло 56 × 47 Институт искусств Кларков
Сборщики мидий в Берневале 1879 Холст, масло 176,2 × 130,2 Фонд Барнса
Окрестности Берневаля 1879 Холст, масло 46 × 55,5 Фонд Барнса
Портрет Элизабет Мэтр 1879 Бумага, пастель ? Галерея Альбертина
Дорога в Варжемоне 1879 Холст, масло 80,6 ×100 Музей искусств, Толедо
Цыганенок 1879 Холст, масло 73 × 54 Частная коллекция
Портрет молодой брюнетки, сидящей со скрещенными руками 1879 Бумага, пастель 61 × 48 Музей Орсэ
Автопортрет 1879 Холст, масло 18,8 × 14,2 Музей Орсэ
Мечтательница 1879 Холст, масло 51,1 × 61,9 Сент-Луисский музей искусств
Розарий в Варжемоне 1879 Холст, масло 63,5 × 80 Частная коллекция
Волна 1879 Холст, масло 64,8 × 99,2 Институт искусств (Чикаго)
Сборщики винограда 1879 Холст, масло 54,2 × 65,4 Национальная галерея искусства
Портрет месье Шарпантье Около 1879 Холст, масло 32,5 × 25 Фонд Барнса
У озера 1879-1880 Холст, масло 47,5 × 56,3 Институт искусств (Чикаго)
Портрет Фернана Альфена в юности 1880 Холст, масло 46,2 × 38,2 Музей Орсэ
Берег Сены в Аржантёе 1880 Холст, масло 55 × 65,5 Частная коллекция
Женщина с белым жабо 1880 Холст, масло 46 × 37,7 Музей Орсэ
Вид побережья около Варжемона в Нормандии 1880 Холст, масло 50,5 × 62,2 Метрополитен-музей
Женщина в соломенной шляпке (Альфонсина Фурнез) 1880 Холст, масло 50,2 × 61 Частная коллекция
Девочка с соколом (Мадемуазель Флери в алжирском костюме) 1880 Холст, масло 126,5 × 78,2 Институт искусств Кларков
Спящая девушка с кошкой 1880 Холст, масло 120 × 94 Институт искусств Кларков
Театральная ложа (На концерте) 1880 Холст, масло 99,4 × 80,7 Институт искусств Кларков
В театре 1880 Холст, масло 41,5 × 32,5 Государственная галерея Штутгарта
Мадам Ренуар с собакой 1880 Холст, масло 32 × 41 Собрание Дюран-Рюэля
Сбор урожая в Берневале 1880 Холст, масло 50,8 × 61 Частная коллекция
Портрет Ирэн Каэн д’Анвер 1880 Холст, масло 65 × 54 Собрание Фонда Эмиля Бюрле
Купальщица на камне Около 1880 Холст, масло 92 × 73 Музей Мармоттан-Моне
Букет в упаковке Около 1880 Холст, масло 40 × 51 Музей Оранжери
В лесу Около 1880 Холст, масло 55,8 × 46,3 Национальный музей Западного искусства, Токио
Луг Около 1880 Холст, масло 54 × 65,6 Фонд Барнса
Портрет Жака Бергере Около 1880 Холст, масло 41 × 32,1 Музей изящных искусств (Бостон)
Обнаженная Около 1880 Холст, масло 80,5 × 65 Музей Родена
Обнаженная Около 1880 Холст, масло 32 × 40 Музей Ашмола
Цветы в вазе Около 1880 Холст, масло 64,1 × 53,3 Филадельфийский музей искусств
Площадь Клиши Около 1880 Холст, масло 65 × 54 Музей Фицуильяма
Завтрак гребцов 1880-1881 Холст, масло 130,2 × 175,6 Коллекция Филлипса
Девушки в чёрном 1880-1882 Холст, масло 81,3 × 65,2 Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина
Портрет Альбера Каэна д’Анвера 1881 Холст, масло 79,8 × 63,7 Музей Гетти
Розовое и голубое (Алиса и Элизабет Каэн д’Анвер) 1881 Холст, масло 119 × 74 Художественный музей (Сан-Паулу)
Белокурая купальщица 1881 Холст, масло 81,8 × 65,7 Институт искусств Кларков
Букет хризантем 1881 Холст, масло 66 × 55,6 Метрополитен-музей
Банановые поля 1881 Холст, масло 51 × 63 Музей Орсэ
Две сестры (На террасе) 1881 Холст, масло 100,5 × 81 Институт искусств (Чикаго)
Девушка с веером 1881 Холст, масло 65 × 50 Государственный Эрмитаж
Молодая мать 1881 Холст, масло 121,3 × 85,7 Фонд Барнса
Натюрморт с персиками 1881 Холст, масло 53,3 × 64,8 Метрополитен-музей
Натюрморт с персиками и виноградом 1881 Холст, масло 54 × 65,1 Метрополитен-музей
Натюрморт с фруктами 1881 Холст, масло 50,7 × 65,3 Институт искусств (Чикаго)
Натюрморт с фазаном и куропаткой 1881 Холст, масло 40,5 ×65 Собрание Фонда Эмиля Бюрле
Каштаны в цвету 1881 Холст, масло 71 × 89 Старая пинакотека
Цветы и кошки 1881 Холст, масло 92,7 × 73,7 Частная коллекция
Портрет Жанны Анрио 1881 Холст, масло 40 × 35 Частная коллекция
Алжирская девушка 1881 Холст, масло 50,8 × 40,6 Музей изящных искусств (Бостон)
Мечеть 1881 Холст, масло 73,5 × 92,5 Музей Орсэ
Алжирский пейзаж: Ущелье диких женщин 1881 Холст, масло 65 × 81,5 Музей Орсэ
Луковицы 1881 Холст, масло 39,1 × 60,6 Институт искусств Кларков
Дворец Дожей в Венеции 1881 Холст, масло 54,5 × 65 Институт искусств Кларков
Площадь святого Марка в Венеции 1881 Холст, масло 65,4 × 81,3 Институт искусств, Миннеаполис
Гранд-канал в Венеции 1881 Холст, масло 54 × 65,1 Музей изящных искусств (Бостон)
Вид Венеции, туман 1881 Холст, масло 45,4 × 60 Музей Кригера
Бухта Неаполя 1881 Холст, масло 59,7 × 81,3 Метрополитен-музей
Железнодорожный мост в Шату (Розовые каштаны) 1881 Холст, масло 54,5 × 65,5 Музей Орсэ
Портрет Альфреда Берара с собакой 1881 Холст, масло 65,2 × 51,1 Филадельфийский музей искусств
Сена в Шату 1881 Холст, масло 73,3 × 92,4 Музей изящных искусств (Бостон)
Гребцы (Алина Шариго и Ренуар) Около 1881 Холст, масло 45,1 × 58,4 Музей изящных искусств (Бостон)
Девушка с веером Около 1881 Холст, масло 65 × 54 Институт искусств Кларков
Хризантемы 1881-1882 Холст, масло 54,7 × 65,9 Институт искусств (Чикаго)
Персики 1881-1882 Холст, масло 38 × 47 Музей Оранжери
Зонтики 1881-1886 Холст, масло 180,3 × 114,9 Лондонская Национальная галерея


Источники

  • Francesca Castellani (trad. Marie-Christine Gamberini), Renoir : sa vie, son œuvre ["Renoir"], Paris, Gründ, 1996, 272 p. (ISBN 978-2-7000-2068-7)
  • Gilles Néret, Renoir, peintre du bonheur : 1841—1919, Köln, Taschen, 2001, 438 p. (ISBN 978-3-8228-5741-0)
  • Colin B. Bailey, John House, Christopher Riopelle et John Zarobell, Les Paysages de Renoir, 1865—1883, Milan, 5 Continents Editions srl, 2007, 295 p. (ISBN 978-88-7439-373-2).
  • Официальные сайты музеев мира.

Напишите отзыв о статье "Список картин Ренуара (1862—1881)"

Отрывок, характеризующий Список картин Ренуара (1862—1881)

– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]