Список лётчиков-перебежчиков периода холодной войны
Поделись знанием:
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.
– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.
Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.
Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.
На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
(перенаправлено с «Список лётчиков-перебежчиков из стран советского блока»)
Из стран социалистического блока и стран НАТО во времена холодной войны на Запад и Восток бежало некоторое число военных лётчиков. Лётчики бежали и из других, так называемых неприсоединившихся стран. Эти инциденты, хотя и были редкими, тем не менее являлись большой удачей для разведывательных служб стран НАТО, так как они давали доступ к функционирующим и неповреждённым советским или иным не западным самолётам. Бывали и обратные случаи — бегства военных с Запада в страны Востока, никаких военных самолетов при этом советской стороне не поступало, так как бегства были в основном по идеологическим и политическим убеждениям. Почти во всех случаях, западные перебежчики, оказавшись в социалистических странах, запрашивали политическое убежище и гражданство страны пребывания. Основной причиной бегства военных лётчиков (как и представителей других профессий) как в прошлом, так и в настоящем, является отсутствие политической свободы как то свобода слова и печати, свободы собраний, политические репрессии (например, COINTELPRO) и террор против инакомыслящих, расизм, ксенофобия, отсутствие легальных возможностей для выезда граждан из страны во враждебные на данный момент страны, а также использование отдельными лицами той или иной страны напряжённых отношений своей страны с той или иной враждебной страной в своих целях.
И те, и другие случаи приведены ниже.
Подавляющее число успешных перебежчиков из авторитарных и западных стран составляли выходцы из тех профессиональных групп, которые по роду своей деятельности имели техническую возможность покинуть страну, либо имели связь с разведкой других стран. Наряду с дипломатами, моряками, рыбаками, спортсменами, пограничниками, военнослужащими зарубежных контингентов, разведчиками и т. д. бежали и лётчики; в частности, — военные лётчики.
Содержание
Советский Союз и страны Варшавского договора
Венгрия
- 15 января 1956 года венгерский лётчик перелетел на самолёте МиГ-15 в Австрию. При приземлении потерпел крушение[1].
- 7 апреля 1970 года венгерский лётчик на самолёте МиГ-15 перелетел в Италию. Позднее самолёт был возвращён Венгрии[1].
- 9 июля 1981 года два венгерских самолёта МиГ-21 перелетели в Австрию[1].
Польша
В период между 1949 и 1956 годами четверо лётчиков польских МиГов и одного Ил-2М3 бежали из коммунистической Польши в Данию и Швецию.
- В 1949 году лейтенант Аркадиуш Коробчиньский (Arkadiusz Korobczyński) из военно-морской авиации в городе Wicko перелетел на своём штурмовике Ил-2М3 (под № 3) на остров Готланд в Швеции.
- 5 марта 1953 года польский лётчик лейтенант Францишек Ярецки (Franciszek Jarecki) из 28-й истребительной эскадрилии перелетел на советском истребителе МиГ-15-бис (бортовой № 346) с польского военного аэродрома Слупск в аэропорт Рённе (Rønne) на острове Борнхольм. Западные авиационные специалисты исследовали самолёт, и через несколько дней морским транспортом вернули самолёт Польской Народной Республике. Ярецки переехал в США, где передал много важной информации о современных советских самолётах и воздушной тактике.
- 20 мая 1953 года лейтенант Здзислав Язвиньски (Zdzisław Jazwiński) из 28-й истребительной эскадрильи с аэродрома Слупск бежал на МиГ-15бис в аэропорт Рённе на острове Борнхольм.
- 7 ноября 1955 года лейтенант Козуховски (Kozuchowski) из 31-й истребительной эскадрильи в Ласке перелетел на Lim-2 (МиГ-15бис польского производства, бортовой № 1919) и аварийно приземлился в провинции Халланд в Швеции.
- 25 сентября 1956 года Зигмунт Госциняк (Zygmunt Gościniak) из Зегже-Поморске (Zegrze Pomorskie) бежал на Миг-15бис (бортовой № 1327). Самолёт приземлился в аэропорту Ронне на острове Борнхольм.
- 1 апреля 1982 года польский лётчик на самолёте Ан-2 перелетел из Польши в Австрию.
- В июне 1982 года лётчик польского Як-12 перелетел в Австрию.
- 19 октября 1982 года лётчик Ан-2 перелетел из Польши в Швецию. Самолёт был позднее возвращён Польше.
- 8 февраля 1983 года лётчик Ан-2 перелетел из Польши в Швецию. Самолёт был позднее возвращён Польше.
- 23 марта 1983 года лётчик Ан-2 перелетел из Польши на аэродром Эверод (Everod) в городе Кристианстад (Kristianstad) в Швеции. Самолёт был позднее возвращён Польше.
Румыния
- 24 июня 1953 года румынский лётчик перелетел на Як-23 в Югославию.
- 26 сентября 1987 года курсант лётной академии угнал L-39 в Турцию.
ГДР
- 7 марта 1969 года пилот ВВС ГДР капитан Герхард Шарнецки перелетел из Котбуса на остров Борнхольм на учебно-тренировочном самолёте Як-18А.
СССР
Советские лётчики бежали из СССР и в послевоенный (после 2-й мировой войны) период, что становилось поводом для громких международных скандалов. Были случаи, когда для бегства использовались самые передовые в техническом отношении истребители того времени.
- В 1948 году из Грозненского лётного училища в Турцию угнан учебно-тренировочный самолет Як-11
- 9 октября 1948 года лётчики Пётр Пирогов и Анатолий Барсов перелетели на самолете Ту-2 ВВС СССР с авиабазы Коломыя в Австрию (произвели посадку в районе города Линц)[2]. Американские оккупационные власти в Германии предоставили им политическое убежище. Спустя год Анатолий Барсов вернулся в СССР, где через полгода был расстрелян.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2788 дней]
- 10 ноября 1948 года авиационный механик Владимир Барашков в звании лейтенанта совершил побег с одного из дальневосточных аэродромов на японский остров Рисири на самолете Ли-2 ВВС СССР[2][3].
- В 1956 году лётчик истребителя МиГ перелетел, как сообщалось в западной прессе, на Запад[4][нет в источнике]К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан).
- В 1961 году советский лётчик, разочаровавшийся в советском строе, на истребителе-перехватчике Су-9 перелетел в иранский город Абадан. Вплоть до настоящего времени имеется очень мало информации об этом инциденте. Самолёт в течение 24 часов был разобран, а с лётчиком были проведены беседы офицерами Отдела иностранных технологий (Foreign Technology Division (FTD)) Министерства обороны США (DoD). Самолёт переправлен в США. Вскоре в США отправился и лётчик.
- 15 мая 1967 года лётчик Василий Епатко перелетел на самолёте МиГ-17 с советской авиабазы, расположенной в ГДР, на территорию Западной Германии. При приземлении катапультировался в округе Dillingen примерно в 30 км к северо-западу от города Аугсбург (Augsburg). Епатко было предоставлено политическое убежище в США[1][нет в источнике]К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан).
- 27 мая 1973 год авиатехник лейтенант Евгений Вронский произвёл взлёт на боевом самолёте Су-7БМ № 52 с авиабазы Гросенхайн. Имея минимальные навыки пилотирования, полученные на тренажёре, Вронский весь полёт совершал на форсажном режиме работы двигателя и шасси после взлёта не убирал. После пересечения границы ФРГ, в 11:47 Вронский катапультировался. Самолёт упал на лесной массив у города Брауншвейг. Обломки самолёта возвращены советской стороне, а лейтенанту Вронскому предоставлено политическое убежище[2].
- 1973 год лётчик-инструктор Армавирского училища Сафронов перелетел в Иран.
- 6 сентября 1976 года старший лейтенант Виктор Беленко бежал на самолёте МиГ-25 на японский остров Хоккайдо. После исследования самолёта специалистами Отдела Иностранных технологий Воздушных сил США, МиГ-25 был передан Японии, которая вернула самолёт в разобранном состоянии Советскому Союзу.
- 26 сентября 1976 года лейтенант Зосимов Валентин Иванович на самолёте Ан-2 перелетел в Иран на аэродром Ахар (не далеко от Тебриза). Самолет и летчик возвращены в октябре 1976 года[2]. Впоследствии Зосимов был осужден на 10 лет заключения[5].
- 20 мая 1989 года капитан Александр Зуев бежал на своём МиГ-29 в Трабзон, Турция. В своей автобиографии «Fulcrum: A Top Gun Pilot’s Escape from the Soviet Empire» (ISBN 0-446-51648-1) Зуев писал, что СССР быстро договорились с турецким правительством, и самолёт был возвращён СССР. Согласно словам самого Зуева, первыми словами, которые он произнёс, вылезая из кабины самолёта после успешного побега, были «Я — американец!» Это он сказал охраннику аэропорта, приблизившемуся к самолёту, для того, чтобы одним из первых было оповещено Посольство США в Турции. Погиб в авиакатастрофе 10 июня 2001 года, разбившись на советском учебно-тренировочном самолёте Як-52 в 160 км севернее Сиэтла.
Чехословакия
Соединённые Штаты и страны Североатлантического договора
США
- В марте 1962 г. военнослужащий Армии США сержант Б. Дж. Кизи улетел на Кубу на самолёте «Пайпер Команч»[6].
- В июле 1963 г. военнослужащий лётно-подъёмного состава ВВС США Роберто Рамос Микелена улетел на Кубу на учебно-тренировочном самолёте «Бичкрафт Ментор»[7].
- 21 мая 1967 года участник Войны во Вьетнаме, кавалер Бронзовой звезды майор Ричард Харвуд Пирс, который имел допуск к работе с секретными материалами, улетел на Кубу на «Сессне 150», и получил там политическое убежище[8]. В 1979 году он вернулся в США[9].
Ещё пятеро лётчиков и военнослужащих различных служб Военно-воздушных сил США, не имея возможности угнать самолёт, сбежали в Советский Союз, ГДР и на Кубу, используя другой транспорт:
- В феврале 1959 г. военнослужащий ВВС США Либеро Риккьярделли, взяв отпуск, уехал в Москву, став у себя на родине в США невозвращенцем.
- 1 августа 1960 г. военнослужащий лётно-подъёмного состава ВВС США Серафин Санчес покинул без разрешения свою военно-воздушную базу Шоу в Южной Калифорнии, чтобы по его собственным словам: «Защитить свою Родину, Кубу, от американской агрессии».
- В 1968 г. ВВС США штаб-сержант Дж. У. Райт покинул без разрешения свою военную часть и неустановленным путём сбежал в СССР, где попросил политическое убежище, а в 1969 г. появился на экранах телевизоров, с заявлением о том, что сбежал в Советский Союз из-за американской агрессии во Вьетнаме.
- Сотрудник бюро специальных расследований ВВС США техник 1 класса, Роберт Гленн Томсон был завербован советской разведкой в июне 1957 г., и проходя службу в Западном Берлине, передал сотни секретных технических документов и снимков новейшей техники, к которым имел допуск. Тем не менее, американская контрразведка вычислила Томсона, но улететь или сбежать другим путём ему не удалось — он был схвачен в июле 1963 г. и получил 30-летний срок тюремного заключения, которое отбывал в Льюисбурге, Пенсильвания. В 1978 г. между СССР и США был осуществлён обмен захваченными шпионами (в обмен на Томпсона, Советский Союз выдал израильского лётчика, сбитого в Мозамбике, и американского шпиона, захваченного «Штази»), после чего Томпсон оказался в СССР.
- Сотрудник разведывательной службы ВВС США Джеффри Кэрни был завербован «Штази» в начале 1980-х, передал большое количество секретных документов. В 1984 г. он был переведён обратно в США, на авиабазу Гудфеллоу в Техасе, где проводилось обучение молодых пилотов, и его доступ к важной секретной информации стал невозможен, в связи с чем в 1985 г. он сбежал в ГДР, через Мексику.
Великобритания
- Лётчик Королевских ВВС Великобритании, флаинг-офицер Энтони Райт, был завербован советской разведкой, и передавал важные секретные сведения и техническую документацию. После того, как он был вычислен британской контрразведкой, ему пришлось спешно бежать в Советский Союз в 1956 г.
ФРГ
- 1 апреля 1971 года лётчик-курсант ВВС ФРГ капрал Ханс-Дитер Рейнкенсмейер улетел на «Сессне 172» в Восточную Германию и попросил там политического убежища[10].
Греция
- 11 сентября 1970 г. пилот самолёта греческих ВВС C-47 с целью побега перелетел в советское воздушное пространство в районе Севастополя. Пилот советского Су-15, направленный встретить воздушного гостя, осуществил в воздухе манёвр, сигнализирующий грекам «следуй за мной». C-47 последовал за Су-15 и приземлился на авиабазе Бельбек. Как вскоре выяснилось, греческий пилот, капитан Михалис Маниатакис угнал самолет с авиабазы Ханья на острове Крит, чтобы бежать из контролируемой хунтой Греции. Маниатакис получил политическое убежище в СССР, впоследствии вернулся в Грецию.
- 11 ноября 1973 года лейтенант греческих ВВС Димитриос Зелиос (Dimitrios Zelios) приземлился в аэропорту итальянского города Бриндиси (Brindisi) и попросил политического убежища.
Голландия
- 7 марта 1964 года молодой авиатехник авиаслужбы ВМФ Голландии Тео ван Эйк (Theo van Eijck) угнал двухмоторный патрульный самолёт «Грумман Трекер» с авиабазы ВВС Великобритании Хал Фар на Мальте и полетел в Ливию. Он пытался бежать в Египет, но ему не хватило топлива, чтобы долететь до Александрии. После полёта он совершил успешную посадку на короткой взлётной полосе вблизи ливийского города Бенгази. Ливийскими властями пилоту было предоставлено политическое убежище, но спустя год он согласился вернуться в Нидерланды и провёл один год в тюрьме. Самолёт также был возвращён Голландии.[11]
Южная Корея
- В сентябре 1949 года южнокорейский пилот 1-й лейтенант Пак Ёнчжу перелетел на своём Stinson L-5 в Северную Корею.
- 3 декабря 1952 года лётчик южнокорейской армии 2-й лейтенант Ку Ёнам перелетел в Северную Корею и приземлил свой L-19 на аэродроме Пхеньяна.
- В октябре 1953 года южнокорейский пилот-инструктор капитан Ким Сунбэ перелетел на истребителе P-51 Mustang в Северную Корею.
- 20 января 1954 года южнокорейский пилот 2-й лейтенант Чхые Мэчхон перелетел на лёгком разведывательном самолёте L-19 в Северную Корею.
Социалистические страны
Афганистан
- 24 ноября 1960 года лётчик афганских королевских ВВС Абдус Самад Фазли (Abdus Samad Fazli) перелетел на самолёте Piper Cub через границу в Пакистан.[12]
- 26 апреля 1981 года лётчик Ми-8 перелетел из Афганистана в аэропорт Кветта в Пакистане.
- В ноябре 1983 года афганский лётчик перелетел на Су-7 в Пакистан.
- В июле 1989 года афганский лётчик угнал самолёт Су-22 в Пакистан.
- В 1985 и 1987 гг. во времена Афганской войны в Пакистан перелетели два вертолёта, принадлежащих СССР. Не имеется данных — были ли лётчики этих вертолётов афганскими или советскими военнослужащими[13].
В декабре 2004 года министерство обороны Афганистана сообщило о попытках добиться возвращения пяти бомбардировщиков, восьми истребителей, двух транспортных самолетов, такого же количества учебных самолетов, а также девяти вертолетов которые оказались за границей в результате бегства афганских военнослужащих-лётчиков. 19 воздушных судов, по имеющимся данным, находятся в Пакистане, семь в Узбекистане. После этого пакистанские представители подтвердили, что на различных авиабазах в стране до сих пор находятся шесть афганских вертолетов, восемь истребителей МиГ-21 и четыре истребителя-бомбардировщика Су-22, пилоты которых в 1983—1989 годах стали перебежчиками.[14]
Куба
Кубинские лётчики-перебежчики:
- В 1968 году кубинский лётчик бежал на своём МиГ-17 на военно-воздушную базу Хомстед (Homestead Air Force Base) в Майами.
- 5 октября 1969 года Эдуардо Хименес (Eduardo Jimenez) перелетел на самолёте МиГ-17 с Кубы в Соединённые Штаты. Самолёт был позднее возвращён на Кубу.
- 28 мая 1987 года кубинский бригадный генерал Рафаэль дель Пино Диас (Rafael Del Pino Diaz), ветеран Плайя-Хирон и войны в Анголе, бежал в США на Сессне 402 авиакомпании Аэрокарибиан (Aero Caribbean) со своей третьей женой и своими двумя маленькими детьми: дочерью и сыном Рамсесом. Рафаэль дель Пино Диас во время прежней своей службы в кубинской армии являлся пилотом МиГ-23. Он остаётся самым высокопоставленным кубинским военным беглецом.
- 20 марта 1991 года майор Орестес Лоренсо Перес (Orestes Lorenzo Perez) перелетел на своём МиГ-23БН на военно-морскую базу США в Ки-Уэст во Флориде во время тренировочных занятий. 19 декабря 1992 г. Орестес вернулся на Кубу на арендованном двухмоторном самолёте Сессна 310 постройки 1961 года. Приземлившись на мосту прибрежной автодороги к востоку от Гаваны в северной провинции Матансас (Matanzas) в назначенное время, он забрал свою жену Викторию и двух сыновей возрастом 11 и 6 лет, которые уже ждали его, проинформированные посредством ранее тайно доставленной ей записки, и благополучно вернулся в Майами.
- 20 сентября 1993 года кубинский лётчик перелетел на своём МиГ-21МФ чешской постройки в Ки-Уэст, Флорида.
- 19 сентября 2000 года гражданский 36-летний пилот Ан-2 Анхель Ленин Иглесиас вылетел из аэропорта кубинского города Пинар-дель-Рио со своей женой Мерседес Мартинес Паредес и двумя детьми — 7-летним Давидом и 13-летним Эриком. Другие пассажиры и второй пилот тоже были родственниками Иглесиаса. Всего на борту самолета находилось 10 человек, включая двух пилотов. Самолёт вылетел по обычному маршруту, но уже через несколько минут кубинские диспетчеры сообщили своим американским коллегам, что самолет не отвечает на их запросы и взял курс на Флориду. Однако у самолёта кончилось горючее, и он приводнился в водах Мексиканского залива. Все они были подняты на борт панамского сухогруза «Чиос Дрим», оказавшегося в нескольких километрах от места приводнения, и доставлены в город Майами, США. При аварийном приводнении самолёта один из пассажиров погиб.
Северная Корея
- 21 сентября 1953 года 21-летний Но Гым Сок (노금석), старший лейтенант Воздушных сил Северной Кореи, бежал на самолёте МиГ-15 в Южную Корею. США, рассматривая это как удачу для разведки, так как этот истребитель тогда был лучшим в коммунистическом блоке, наградили лётчика громадной по тем временам суммой в 100 000 долларов. Ему также было предоставлено американское гражданство. Переехав в США, Но Гым Сок со временем стал заметным авиационным инженером, преподавал в университете, сейчас вышел на пенсию[15].
- 21 июня 1955 года произошёл единственный в истории Северной Кореи групповой авиапобег в Южную Корею. На тренировочном самолёте Як-18 бежали двое северокорейских офицеров. Самолёт приземлился в столичном аэропорту Южной Кореи[15].
- В 1960 году лейтенант Чон Накхи перелетел в Южную Корею на МиГ-15[15].
- В 1970 году майор Пак Сунгук получил приказ перегнать отремонтированный МиГ-15 из ремонтных мастерских до базы в Вонсане. Он воспользовался этой возможностью, чтобы перелететь на юг. Правда, не всё пошло по плану, и истребитель разбился при вынужденной посадке в провинции Канвон, но сам пилот при этом не пострадал[15].
- 25 февраля 1983 года в Сеул бежал капитан Ли Унпхён (Lee Ung-Pyong). Он осуществлял обычный учебный полёт в непосредственной близости от границы и решил воспользоваться этой возможностью для побега. Его МиГ-19 приземлился на южнокорейской авиабазе под Сеулом. Воздушные силы Южной Кореи наградили его премией. В соответствии с обычной практикой, Ли Унпхён поступил на службу в южнокорейскую армию, где со временем стал полковником и преподавал в академии Воздушных Сил Южной Кореи до своей смерти в 2002 году. Полученная им награда равнялась 1,2 миллиарда южнокорейских вон[15].
- 23 мая 1996 года капитан северокорейских Воздушных сил Ли Чхольсу (Lee Chul-Su, 이철수) бежал на МиГ-19, с бортовым номером № 529 на южнокорейскую воздушную базу Сувон. При этом, как сообщалось, он оставил в Северной Корее свою жену и двух детей. Ли был награждён 480 млн южнокорейских вон (тогда эквивалент 560 000 долларов США по курсу 1996 года). Не обошлось без конфуза, несколько напоминающего известный полёт Руста и его посадку на Красную площадь: силы гражданской обороны не заметили появления самолёта противника и не объявили воздушной тревоги, хотя по правилам должны были это сделать[15].
- 18 августа 2010 года истребитель ВВС КНДР МиГ-15 рухнул на кукурузное поле в районе китайского города Фушунь (провинция Ляонин) в 150 км от границы с севером Кореи. Предположительно, самолёт был сбит ПВО Северной Кореи при попытке к бегству. В результате инцидента летчик погиб[16]. Самолёт при падении повредил жилую постройку. Жертв среди китайского населения нет. На хвосте самолета отчетливо виден флаг Северной Кореи. КНДР имеет военную базу близ города Синычжу на границе с Китаем. Между КНР и режимом северокорейского лидера Ким Чен Ира существует договоренность о выдаче перебежчиков. В самой Северной Корее дезертирство является тяжело наказуемым уголовным преступлением, за которое положена смертная казнь.
Китай
Много случаев бегства военных лётчиков произошло из Китая. Лётчики, в большинстве случаев, местом своего приземления выбирали Тайвань. Тайвань всячески мотивировал перелёты лётчиков-перебежчиков в целях пропаганды. За годы холодной войны Тайвань выдал в качестве вознаграждения лётчикам-перебежчикам из Китая более 2,5 тонн золота в слитках. Радио Тайваня вещающее на Китай регулярно извещало китайских слушателей о «прейскуранте» наград в виде золотых слитков, в зависимости от того, на каком самолёте перебежчик перелетел на Тайвань, а также о том, как сумма награды будет распределена, если беглецов будет двое. Перебежчикам из Китая на Тайване гарантировалась служба в ВВС по специальности, всегда в звании, превышавшем бывшее звание беглеца в Китае.
- 12 января 1960 года первый случай бегства китайского военного лётчика. Ян Дэцай (Yang Decai) (杨德才), лётчик из 4-й воздушной дивизии ВВС Китая перелетел на МиГ-15 с серийным номером № 6501 из военно-воздушной базы Луцяо (路桥) в уезд Илань на Тайване. Однако Ян Дэцай разбился при посадке.
- 15 сентября 1961 года лётчики китайских ВВС Шао Сиянь (Shao Xiyan) (邵希彦) и Гао Юцзун (Gao Youzong) (高佑宗) перелетели на самолёте Ан-2 из уезда Цзяо-сянь (胶县) провинции Шаньдун на южнокорейский остров Чеджудо. 7 октября 1961 года они прибыли на Тайвань. Обоих лётчиков принял лично лидер Тайваня Чан Кайши и после беседы с ними наградил их примерно 25 кг золота. Оба пилота затем служили в Военно-Воздушных Силах Тайваня и позднее вышли в отставку в ранге полковников. После отставки Шао эмигрировал в США.
- 3 марта 1962 года Лю Чэнсы (Liu Chengsi) (刘承司), лётчик 8-й эскадрильи 3-го крыла 16-го авиаполка ВВС Китая перелетел на МиГ-15 из воздушной базы Луцяо (Luqiao) (路桥) в провинции Чжэцзян прямо в международный аэропорт Чан Кайши города Тайбэй, Тайвань. Лю был награждён примерно 1 000 таэлями (примерно 50 кг золота) и должностью заместителя директора радиостанции ВВС Тайваня. Позднее он был уволен в запас в должности полковника.
- 11 ноября 1965 года лётчик Ли Сяньбинь (Li Xianbin) (李显斌), капитан 8-й дивизии ВВС Китая перелетел на бомбардировщике Ил-28 с бортовым номером № 0195 с аэродрома Цзяньцяо (笕桥) в Ханчжоу в аэропорт Чан Кайши на Тайване. Угнанный самолёт стал первым полностью работоспособным Ил-28 в руках западных специалистов. Радиооператор/оператор хвостового орудия Лянь Баошэн (Lian Baosheng) (廉保生) был обнаружен мёртвым, а штурман Ли Цайван (Li Caiwang) (李才旺) был захвачен живым после неудачной попытки самоубийства. Оба оставшихся в живых перебежчика награждены и назначены на посты в ВВС Тайваня. Ли Сяньбинь был награждён 2 000 таэлями (прим. 100 кг) золота, в то время, как Ли Цайван получил 1 000 таэлей (прим. 50 кг) золота. Так как Лянь Баошэн был найден мёртвым, его награда в 1 000 таэлей (прим. 50 кг.) золота была разделена поровну между Ли Сяньбинем и Ли Цайваном.
- Два года спустя имя Ли Сяньбиня (李显斌) опять попало в заголовки новостей, когда он потребовал, чтобы ему передали все награды, посчитав, что с ним не справедливо обошлись на Тайване. Ли Сяньбинь заявил, что он был единственным перебежчиком, в то время, как другие были фактически пленниками во время его побега. Это был факт, с которым позднее согласились и тайваньское правительство, и сам выживший штурман Ли Цайван. Ли Сяньбинь заявил, что весь экипаж самолёта был награждён, как перебежчики, в целях политической пропаганды, что было далеко от правды. Однако он не преуспел в получении всей золотой награды. После почётной отставки в звании полковника из ВВС Тайваня, Ли Сяньбинь получил вид на жительство в Канаде. В 1992 году Ли Сяньбинь опять попал в заголовки новостей, когда он вернулся в Китай через Канаду, после получения информации, что его мать находится при смерти. Его возвращение в Циндао в октябре 1992 года сначала осталось незамеченным. Однако затем он был арестован местной службой общественной безопасности во время его поездки в аэропорт для возвращения в Канаду. Ли Сяньбинь был приговорён к 15 годам заключения. Однако позднее срок его заключения был сокращён до 10 лет, а затем срок его заключения был значительно сокращён из-за того, что у него был обнаружен рак желудка в последней стадии. Ли Сяньбинь был досрочно освобождён и умер вскоре после своего освобождения. Многие активисты китайского демократического движения сначала обвиняли китайское правительство в негуманности запрета для Ли Сяньбиня в возвращении в Китай, для посещения своей умирающей матери, а затем обвиняли китайское правительство в том, что оно хочет репатриировать Ли Сяньбиня либо в Канаду, либо на Тайвань, не желая оплачивать счета за его лечение, а у Ли Сяньбиня не было возможности перевести свои средства в Китай. Китайское правительство рассчитывало, что Ли Сяньбинь не покинет Китай зная, что ему осталось жить немного, и что тому хочется быть похороненным рядом со своей матерью.
- Ли Цайван (李才旺), штурман Ил-28, был во время побега серьёзно ранен Ли Сяньбинем (李显斌) и после неудачной попытки самоубийства был вынужден принять свою судьбу. Во время его пребывания в госпитале, где лечили его ранение в плечо, медсестра, которая ухаживала за ним, влюбилась в него и рассказала ему, что ей поручили следить за ним, по распоряжению тайваньского правительства. После выздоровления Ли Цайван, женившись на медсестре, поселился в её квартире. Однако даже после этого слежка за парой не прекращалась. Генерал-майор тайваньской армии, поручил своему сыну-школьнику, который учился в школе рядом с их домом, следить за этой семьёй, для чего он даже арендовал комнату в её доме. Хотя генерал-майор и его сын в конце концов перестали следить за ними, у Ли Цайвана не было намерения оставаться на Тайване. Так как сестра его жены была замужем за американцем, Ли Цайван, после своей почётной отставки в звании полковника, в 1972 году, со своей женой, эмигрировал в Соединённые Штаты. В 1979 году эта пара получила американское гражданство. В 1982 году китайские дипломаты вышли на контакт с Ли Цайваном и выслушали его версию инцидента. После возобновлённого расследования, в 1984 году китайское правительство реабилитировало Ли Цайвана. После нескольких поездок в Китай в 1990-х гг., Ли Цайван, в конце концов, в 1998 году поселился в Китае.
- 7 июля 1977 года Фань Юанье (Fan Yuanye) (范园焱), лётчик ВВС Китая перелетел на самолёте Shenyang J-6 (с бортовым номером 3171) из Цзиньцзяна на Тайвань. Там лётчик был награждён званием подполковник ВВС Тайваня. После его почётной отставки из ВВС Тайваня Фань вложил свои деньги в инвестиционную компанию. Ему была предоставлена американская «грин карта», однако он остался на Тайване для управления своими инвестициями.
- 15 апреля 1979 года, Янь Вэньчан (Yan Wenchang) (阎稳昌), известный лётчик ВВС Китая, обладатель многочисленных наград во время китайско-вьетнамской войны, был сильно раздосадован после известия, что должность заместителя комиссара эскадрильи была предоставлена другому человеку, а не ему. Янь полагал, что он лучшая кандидатура на эту должность и рассчитывал получить повышение. В результате он решил перелететь во Вьетнам. Решение о бегстве ускорила и информация, что его подразделение собираются перевести в Хунань. Единственная вещь, которую он оставил, была записка своей жене: «Я уезжаю, прощай навсегда!». Однако после того, как его Shenyang J-6 вошёл в пространство Вьетнама со стороны Гуанси, Вьетнам не реагировал на все его попытки выйти на контакт. Факт его смерти вызывает некоторые вопросы, однако Янь погиб от столкновения с вершиной горы на высоте 1000 метров, приблизительно в 80 км от г. Хайфона. Министерство иностранных дел Китая на следующий день заявило Вьетнаму, что данный инцидент был вызван навигационной ошибкой и попросило вернуть останки пилота и истребителя. Однако Вьетнам отказался, и вместо этого, попросил СССР изучить обломки самолёта. Советские авиационные эксперты обнаружили, что авионика J-6 являлась крайне примитивной даже по советским стандартам, и, конечно, отсутствовала какая-либо навигационная авионика. Больше того, связь J-6 была не закодированной, и связь могла быть нарушена воздействием обычной хорошей гражданской радиостанции. Так как Янь был обычным пилотом, который патрулировал воздушное пространство в пределах 10 км от китайско-вьетнамской границы (часто по 4 раза в день), то его бегство не было обнаружено вплоть до его крушения.
- 16 октября 1982 года лётчик ВВС Китая У Жунгэнь (Wu Ronggen) (吴荣根) перелетел на Shenyang J-6 из Вэньдэна в аэропорт Сеула. По прибытии на Тайвань У был награждён 4 000 таэлями (прим. 200 кг.) золота. В 1987 году Ву вышел в почётную отставку из ВВС Тайваня в звании майора и эмигрировал в США.
- 7 августа 1983 года Сунь Тяньцинь (Sun Tianqin) (孙天勤), лётчик-испытатель ВВС Китая перелетел на J-7II (с бортовым номером 045) из г. Далянь в Сеул, Южная Корея. Суню было присвоено звание полковника ВВС Тайваня и 7 000 таэлями (прим. 350 кг.) золота, что является самой высокой зарегистрированной наградой в таких случаях. В январе 1985 года Сунь женился на Ли Тяньхуэй (Li Tianhui) (李天慧), китайской музыкантше, которая также бежала на Тайвань, и впоследствии, после почётной отставки из ВВС Тайваня, эта пара эмигрировала в Канаду.
- 14 ноября 1983 года Ван Сюэчэн (Wang Xuecheng) (王学成), 25-летний командир 2-го авиакрыла 18-го авиаполка 6-й дивизии морской авиации Китая перелетел на Shenyang J-5 с бортовым номером 83065 из Дайшаня (岱山), провинции Чжэцзян на Тайвань. Под эскортом F-5E, он успешно приземлился в международном аэропорту Чан Кайши. Вану было присвоено звание майора ВВС Тайваня, а также он был награждён 3 000 таэлями (прим. 150 кг.) золота. После развода Ван женился на местной тайваньской женщине и впоследствии стал отцом двух дочерей и одного сына. Ван также общался по телефону с членами его бывшей семьи в провинции Хэнань. Ван, в отличие от многих других китайских перебежчиков, отказывался эмигрировать из Тайваня.
- 25 августа 1985 года заместитель командира авиакрыла ВВС Китая Сяо Тяньжунь (Xiao Tianrun) (萧天润), перелетел на Ил-28 из уезда Цзяо-сянь (胶县) провинции Шаньдун в южнокорейский город Ири (ныне Иксан). Во время аварийной посадки на поле погиб штурман Сунь Учунь (Sun Wuchun) (孙武春). Также погиб южнокорейский крестьянин на земле. Радиооператор/хвостовой стрелок Лю Шуи (Liu Shuyi) (刘书义) отказался стать перебежчиком, и южнокорейская сторона передала его Китаю, вместе с прахом Сунь Учуня. 20 сентября 1985 года Сяо достиг Тайваня и был награждён 3 000 таэлями (прим. 150 кг.) золота, а также ему было присвоено звание полковника ВВС Тайваня. Сяо Тяньжунь написал в двух экземплярах декларацию против коммунизма в Китае, и попросил, чтобы один экземпляр был отправлен председателю КПК Дэн Сяопину. Сяо был принят лично президентом Тайваня Цзян Цзинго. В октябре того же года он появился на параде, посвящённому национальному празднику Тайваня. Позднее Сяо женился на журналистке тайваньского телевидения Чжан Дэфэн (张德芬), которая помогла ему в его инвестициях на тайваньском фондовом рынке. Однако позднее они развелись.
- 21 февраля 1986 года Чэнь Баочжун (Chen Baozhong) (陈宝忠), командир эскадрильи 3-го авиакрыла 4-го полка воздушной разведки перелетел на разведывательной версии самолёта Shenyang J-6 с бортовым номером 3283 из аэропорта города Шэньян в аэропорт южнокорейского города Сувон провинции Кёнгидо. Чен достиг Тайваня 30 апреля 1986 года. Он был награждён 5 000 таэлями (прим. 250 кг.) золота. После его почётной отставки из ВВС Тайваня о нём имеется мало информации.
- 24 октября 1986 года лётчик ВВС Китая Чжэн Цайтянь (Zheng Caitian) (郑菜田) перелетел на самолёте Shenyang J-6 из города Яньтай на южнокорейскую авиабазу K-16 под Сеулом, а потом он был переправлен на Тайвань, где он был награждён 5 000 таэлями (прим. 250 кг.) золота. Из всех китайских лётчиков-перебежчиков жизнь у Чжэна сложилась тяжелее всех. Он вложил большую часть своих денег в предприятие по производству электроники, однако предприятие обанкротилось. Неудачей обернулись и его последующие инвестиции, в которых он потерял остатки денег.
- 19 ноября 1987 года Лю Чжиюань (Liu Zhiyuan) (刘志远), командир эскадрильи 49-й дивизии ВВС Китая перелетел на самолёте Shenyang J-6 с бортовым номером 40208 из аэродрома Лунси (龙溪) в городе Чжанчжоу на авиабазу Цинцюаньган (Qingquangang) на Тайване. Лю Чжиюань был награждён 5 000 таэлями (прим. 250 кг.) золота. Лю удачно инвестировал свои средства на тайваньском фондовом рынке, и его капитал (не считая золота, полученного им в качестве награды) впоследствии достиг более, чем 10 млн новых тайваньских долларов (примерно 400 000 амер. долларов).
- 6 сентября 1989 года Цзян Вэньхао (Jiang Wenhao) (蒋文浩), 23-летний лейтенант 2-го авиакрыла 145-го полка 49-й дивизии ВВС Китая перелетел на самолёте Shenyang J-6, с бортовым номером 40307, из аэродрома Лунси (龙溪) в городе Чжанчжоу провинции Фуцзянь, в аэропорт Шанъи (尚义), расположенный на небольшой группе островов Цзиньмэнь (Kinmen), принадлежащих Тайваню. С Цзяном провёл беседу начальник генерального штаба вооружённых сил Тайваня Хао Боцунь (Hau Pei-tsun, 郝柏村) Цзяну было присвоено звание лейтенанта ВВС Тайваня. Финансовая награда для Цзяна, однако, была сокращена с первоначальных 5 000 таэлей (прим. 250 кг.) до 2 000 таэлей (прим. 100 кг.) золота. Правительство Тайваня 15 сентября 1988 года, вследствие снижения напряжения в отношениях с Китаем в 1980-х гг, и в ответ на подобный шаг со стороны Китая четырьмя днями ранее, значительно сократило суммы выплаты вознаграждения для китайских перебежчиков (Китай полностью отменил какие-либо финансовые вознаграждения для каких бы то ни было тайваньских перебежчиков). Цзян позднее вышел в отставку из ВВС Тайваня в звании капитана. Впоследствии Цзян стал известным подводным фотографом, и получил ряд наград за успехи на новом поприще. Также работал инструктором по дайвингу.
- 25 августа 1990 года 27-летний командир звена старший лейтенант Ван Баоюй (Wang Baoyu) (王宝玉), из 62-го воздушного полка 21-й воздушной дивизии ВВС Китая на китайском самолёте Shenyang J-6 с бортовым номером «20520» перелетел советско-китайскую границу в районе горы Столовой, а затем совершил посадку на военном аэродроме Кневичи возле Владивостока. Ван Баоюй взлетел с военного аэродрома Цзяохэ (Jiaohe, 蛟河) вблизи города Муданьцзян (расположен в 381 км от Владивостока). Взлетев, он изменил курс и на низкой высоте вошел в советское пространство. Ни китайская, ни советская ПВО этого не заметили. Конечной целью Ван Баоюя была эмиграция в США. Способом решения этой задачи он выбрал перелёт через ближайшую границу — в СССР. Однако российско-китайские отношению к этому времени уже кардинально изменились. 30 августа решением президента СССР Горбачёва истребитель и пилот были возвращены властям Китая. Ван Баоюй был приговорен к смертной казни, которая затем была заменена пожизненным заключением. Причинами бегства Ван Баоюя являлись экономические проблемы семьи и неприятие политики властей Китая[17]. Китайские диссиденты за границей протестовали против действий правительства СССР. По воспоминаниям очевидца-прапорщика, это произошло следующим образом:
«В один из солнечных дней над нашим аэродромом пронесся Миг-19, мы даже опешили, потом он совершил посадку, зарулил, и стал требовать керосина для дальнейшего перелета в Японию; подъехали особисты, и объяснили, что он уже никуда не полетит. Самолет зачехлили и спрятали, лётчика увезли. Через несколько дней прилетели китайцы, им передали незадачливого перебежчика; как только он попал к ним в руки, они начали его избивать. Били очень сильно, волоча к самолету. Затащив, улетели. За ним и улетел и Миг-19 с другим пилотом[18]».
По другим источникам, передача лётчика происходила иначе: «Русские заявили Ван Баоюю, что выясняют вопрос о его эмиграции в Америку и ведут переговоры с консульством США во Владивостоке. Однако в связи с неудобствами проживания на базе и в целях обеспечения его безопасности летчику необходимо будет пока переехать в другое место. А так как проезжать нужно будет через территорию военных частей, сделать это придется с завязанными глазами. Баоюй согласился. Но когда повязку сняли, оказалось, что его доставили к борту ТУ-154, специально присланного за ним китайцами. Тут же в проеме двери самолета русские из рук в руки передали перебежчика китайской стороне»[17]. Согласно некоторым сообщениям, несколько высокопоставленных командиров ПВО СССР было уволено из-за того, что перелёт китайского самолёта оставался незамеченным до момента его приземления.
Вьетнам
- 30 сентября 1981 года лётчик вьетнамских ВВС на вертолёте UH-1H Iroquois (69-15690) перелетел в Китай. Сейчас этот вертолёт выставлен для обозрения в Музее авиации Китая в городе Датаншань (Datangshan).
Арабские страны
Хотя арабские страны, строго говоря, не принадлежали к странам за железным занавесом либо за «бамбуковым занавесом», являясь странами-клиентами Советского Союза, их техника представляла интерес для западных спецслужб. Поэтому перебежчики из этих стран также рассматриваются в рамках данного списка.
Алжир
- После бегства иракского ассирийца капитана Мунира Редфа Израилем были арестованы 3 МиГ-21Ф-13 и, по меньшей мере, 6 МиГ-17Ф после того, как они по ошибке приземлились на израильской воздушной базе Эль-Ариш (el-Arish). Один из пленённых алжирских пилотов попросил политическое убежище, которое было ему предоставлено. Остальные пленники были возвращены на родину.
Египет
- 19 января 1964 года египетский пилот Махмуд Аббас Хилми бежал из базы Эль-Ариш на воздушную базу Хацор в Израиле на тренировочном самолёте Як-11.
Иордания
- 12 ноября 1962 года лётчик, которого в прессе назвали главнокомандующим иорданских ВВС лейтенант-полковник Саль Мохамед Хамза (Sahl Mohamed Hamza) перелетел на небольшом четырехмоторном пропеллерном военно-транспортном самолёте De Havilland DH.114 Heron в Объединённую Арабскую Республику.
- 13 ноября 1962 года двое лётчиков иорданских ВВС перелетели в Объединённую Арабскую Республику на истребителях Hawker Hunter (бортовые номера 804 и 810).
Ирак
- 30 ноября 1963 года иракский летчик лейтенант Абдель Рахим эль-Селим Зухер совершил побег в СССР через территорию Ирана. Посадка успешно произведена на одном из аэродромов в районе Баку, Азербайджанской ССР. Причиной побега стало нежелание участвовать в подавлении выступлений курдов. Летчику предоставлено политическое убежище.
- 16 августа 1966 года лётчик Мунир Редфа, летавший на МиГ-21Ф-13, перелетел из Ирака в Израиль. Самолёт подвергся в Израиле лётным испытаниям, а затем переправлен в Соединённые Штаты для дальнейших исследований. Впоследствии самолёт был возвращён Израилю, где он сейчас выставлен в музее ВВС Израиля.
Иран
- 10 июля 1983 года двое иранских лётчиков угнали F-4 «Фантом» и улетели на нём в Турцию.
- 10 июля 1983 года иранский лётчик капитан Ирадж Фазели (Iraj Fazel) вылетел из Табриза и приземлился на истребители американского производства F-5E Tiger II в аэропорте города Ван, восточной провинции Турции, граничащей с Ираном.
- В 1984 году иранский F-4 «Фантом» был угнан в Саудовскую Аравию.
- В начале 1984 года произошло два перелёта самолётов F-5E в Саудовскую Аравию. Один из иранских лётчиков вернулся в Иран несколько лет спустя. В обоих случаях истребители были возвращены Ирану несколькими неделями позднее.
- 30 августа 1984 года иранский лётчик капитан Рахман Наджиб (Rahman Nageeb)перелетел в Ирак на своём самолёте F-4E Phantom II, серийный номер 3-6552.
- 21 июля 1985 года иранский лётчик Мехди Бабайе (Mehdi Babaie) с двумя другими авиаторами перелетели в Ирак на вертолёте американского производства Boeing CH-47 Chinook, серийный номер 5-4089.
- В августе 1986 как минимум 3 иранских F-4 «Фантом» было угнано в другие страны.
- 31 августа 1986 года иранский высокотехнологичный истребитель F-14A Tomcat, вооружённый, как минимум, одной ракетой класса «воздух-воздух» AIM-54 приземлился в Ираке. Официальный представитель иракского военного ведомства назвал их имена — пилот майор Ахмед Мурад Талиби (Ahmed Murad Talibi) и лётчик-стрелок Weapon Systems Officer (WSO) капитан Хасаан Нагафи Хабибулла (Hassan Nagafi Habibullah)[19]. После приземления самолёт был окружён примерно двадцатью американскими техническими специалистами, которые взяли под охрану самолёт и пилота, в то время, как лётчик-стрелок, который был против побега, был пленён, и стал в Ираке военнопленным. Позднее лётчик-стрелок был освобождён вместе с другими военнопленными, а пилот-перебежчик был позднее убит в Европе. F-14A, вместе с также угнанным ранее F-4E, после обследования и ремонта американскими техниками, были перегнаны в Саудовскую Аравию американскими лётчиками.
- 2 сентября 1986 года 2 иранских F-4 «Фантом» и 1 F-14 «Томкэт» были угнаны в Ирак[20].
Ливия
- 11 февраля 1981 года лётчик ливийского МиГ-23 перелетел на греческую авиабазу Малеме (Maleme) на острове Крит. 14 февраля самолёт был возвращён Ливии.
- 8 июля 1981 года Адриано Франциску Бомба (Adriano Francisco Bomba) пилотируя самолёт МиГ-17 перелетел из Мозамбика в ЮАР. Самолёт был возвращён в ноябре 1981 года.
- В 1992 году ливийский лётчик угнал МиГ-23 на Крит. Самолёт разбился при выполнении посадки и пилот был травмирован.
- 21 февраля 2011 года два истребителя Mirage ливийских ВВС перелетели на Мальту. Они вылетели с военной базы возле Триполи и двигались в воздушном пространстве Ливии на малой высоте, чтобы самолеты не были обнаружены. Самолеты совершили посадку в международном аэропорту Мальты. Лётчики, в звании полковников, обратились к мальтийским властям с просьбой о предоставлении им политического убежища.
Пакистан
- 20 августа 1971 года, во время войны войны за независимость Бангладеш от Пакистана, военный лётчик-инструктор пакистанских ВВС лейтенант Матюр Рахман (Matiur Rahman) предпринял попытку бегства с тем, чтобы присоединиться к Освободительному движению Бангладеш. Матюр Рахман, управляя учебно-тренировочным самолётом T-33 Shooting Star, попытался перелететь из Карачи в Индию. Однако его попытка потерпела неудачу, предположительно, из-за стажёра Рашида Минхаса (Rashid Minhas), в результате борьбы с которым самолёт упал вблизи города Татта, в 40 км от пакистано-индийской границы. Оба пилота были посмертно награждены высшими военными наградами, соответственно, властями противоборствующих стран[21]. Всем остальным пилотам пакистанских ВВС бенгальского происхождения были запрещены полёты до окончания конфликта, с тем, чтобы предотвратить попытки бегства в дальнейшем.
Саудовская Аравия
- 2 октября 1962 года двухмоторный самолёт Fairchild C-123 Provider саудовских ВВС, экипированный американским вооружением и оборудованием был послан саудовским принцем Хасаном на поддержку прокоролевских сторонников в Йемене. Однако самолёт перелетел в Египет. Экипаж из трёх человек запросил и получил политическое убежище. Членами экипажа были пилоты Рашад Сиша Мекка (Rashad Sisha Mecca), Ахмед Хуссейн Икка (Ahmed Hussein Ikka) и авиаинженер Омар (Omar).[22]
- 3 октября 1962 года двое саудовских лётчика Али Эль-Ажари и Абдул Вахаб на тренировочном самолёте ВВС Саудовской Аравии приземлились в Египте. Лётчики запросили политическое убежище и оно было им предоставлено. Это был второй экипаж-перебежчиков за два дня.
- 8 октября 1962 года ещё два саудовских военных самолёта перелетели в Египет.
- 11 ноября 1990 года пилот саудовских ВВС перелетел на передовом в техническом отношении истребителе F-15C Eagle в Судан во время операции «Щит в пустыни» (Desert Shield). Саудовская Аравия заплатила 40 млн долларов за возвращение самолёта, тремя месяцами спустя.[23]
Сирия
- В 1965 году сирийский лётчик бежал на МиГ-17Ф в Израиль.
- 1 августа 1968 года лётчики девяти сирийских МиГ-17 и трёх МиГ-21 перелетели в Ирак.
- В 1976 году сирийский лётчик перелетел на МиГ-23 в Ирак.
- В июле 1988 года двое сирийских лётчиков бежали на МиГах-29 в Турцию.
- В апреле 1989 года сирийский лётчик бежал на МиГ-23МЛ в Израиль.
- В октябре 1989 года сирийский лётчик Абдель Бассем (Abdel Bassem) приземлил свой МиГ-23МЛ в Израиле
- 21 июня 2012 года сирийский лётчик полковник Хасан Хамада перелетел на истребителе МиГ-21 российского производства на военную авиабазу имени короля Хусейна в 80 км к северо-востоку от Аммана, в Иордании. Перед своим бегством в соседнюю страну 44-летний летчик из провинции Идлиб переправил семью в Турцию. Минобороны Сирии объявило полковника Хамаду «предателем своей страны и воинской чести», пообещав наказать его по военным законам.[24]
- 5 января 2013 года неназванный лётчик ВВС Сирии перелетел на истребителе МиГ-23 ВВС Сирии в Турцию. Самолет приземлился на аэродроме в турецком городе Адана, расположенном неподалеку от сирийско-турецкой границы. Лётчик еще в воздухе связался с турецкими уполномоченными и обратился к ним с просьбой о предоставлении убежища. После этого военный самолет Сирии в сопровождении самолетов-истребителей F-4 ВВС Турции приземлился на военной базе в Адане.
Другие страны
Венесуэла
- 26 июня 1973 года пилот венесуэльских ВВС капитан Аристидес Гонсалес Саласар (Aristides Gonzalez Salazar) и член экипажа сержант Карлос Рамирес Мадеро (Carlos Ramirez Madero) перелетели на Кубу на реактивном бомбардировщике Canberra B. (I). Mk.52.
Израиль
- 13 июля 1990 года в 4:30 утра 33-летний капитан Хаггай Мори (Haggai Mori) без разрешения взлетел на самолёте Дорнье 28 (Dornier Do 28) с аэродрома Сде-Дов и предпринял попытку сбежать. Однако неприятельский самолёт был встречен сирийскими истребителями и была предпринята попытка вытеснить израильский самолёт из сирийского воздушного пространства. Самолёт совершил крушение на западных склонах Голанских высот вблизи с сирийской границей.[25]
См. также
- Беленко, Виктор Иванович
- Зуев, Александр Михайлович
- Лётчики-перебежчики из Тайваня
- Список лётчиков-перебежчиков во время Гражданской войны в России
- Список лётчиков-перебежчиков во время Великой Отечественной войны
Напишите отзыв о статье "Список лётчиков-перебежчиков периода холодной войны"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 [air-intel.nl/defectors.htm MiG defectors — From Fagot to Fulcrum]
- ↑ 1 2 3 4 [skywar.ru/389.html «Инциденты „Холодной войны“»]
- ↑ [www.britishpathe.com/video/escaped-russian-flyer/query/Russia Escaped Russian Flyer]
- ↑ [web.archive.org/web/20070705072733/home.comcast.net/~anneled/ColdWar.html Intrusions, Overflights, Shootdowns and Defections During the Cold War and Thereafter]
- ↑ [www.sakharov-archive.ru/raboty/V_Glava_2_22.htm Воспоминания Гл.2-22]. www.sakharov-archive.ru. Проверено 18 августа 2016.
- ↑ [news.google.com/newspapers?id=hNQzAAAAIBAJ&sjid=aekFAAAAIBAJ&pg=1678,3053947&dq=navy+defector&hl=en The Miami News] — Google News Archive Search
- ↑ [news.google.com/newspapers?id=sFFLAAAAIBAJ&sjid=eCMNAAAAIBAJ&pg=3504,1095544&dq=us+airman+defects&hl=en The Press-Courier] — Google News Archive Search
- ↑ [select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F40814FE3B5C117B93C7AB178ED85F438685F9 Army Major Defects to Cuba With Son, 4, and Asks Asylum — A MAJOR DEFECTS TO CUBA WITH SON Flight Plan Filed Adviser to Vietnamese Cuba Announces Arrival Pearce’s Friends Surp …]
- ↑ [news.google.com/newspapers?nid=1454&dat=19800131&id=tTNOAAAAIBAJ&sjid=RxMEAAAAIBAJ&pg=3173,5760998 Major pleads guilty to desertion charge] // Wilmington Morning Star, January 31, 1980.
- ↑ [ddr-luftwaffe.blogspot.com/2008/12/was-ist-aus-hans-dieter-reinkensmeier.html LSK / LV: Was ist aus Hans-Dieter Reinkensmeier geworden?]
- ↑ [www.s2ftracker.com/ Grumman S2F/S-2 Tracker C-1 Trader E-1 Tracer Repository]
- ↑ [www.skywar.ru/afwadef.html Afghan war defections — Авиация в локальных конфликтах] — www.skywar.ru
- ↑ [en.wikipedia.org/wiki/Viktor_Belenko Viktor_Belenko]
- ↑ [www.mfit.ru/defensive/obzor/ob28-01-05-1.html Пакистан рассматривает вопрос о возвращении Афганистану его боевых самолетов и вертолетов]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 [lankov.oriental.ru/d110.shtml Самолёт — не роскошь, а средство передвижения]
- ↑ [www.rosbalt.ru/2010/08/18/763364.html Корейский летчик хотел бежать в Россию, но разбился на границе]
- ↑ 1 2 [www.konkurent.ru/print.php?id=3631 «Дальневосточный Руст» — Деловой еженедельник «Конкурент. Ру»]
- ↑ [ru-aviation.livejournal.com/1774133.html?thread=20003125 Побег из Китая.]
- ↑ [www.nytimes.com/1986/09/01/world/around-the-world-two-iranian-airmen-are-said-to-defect-to-iraq.html «The New York Times» — Two Iranian Airmen Are Said to Defect to Iraq]
- ↑ [www.ejection-history.org.uk/country-by-country/iranian_f_4_phantom_losses.htm Chronological Listing of Iranian Air Force McDonnell-Douglas F-4 Phantom II]
- ↑ [www.pakdef.info/pakmilitary/airforce/war/pafpilots.html Citation — Rashid Minhas], at PakDef.info.
- ↑ Asian Recorder. K. K. Thomas at Recorder Press, 1962. vol. 8
- ↑ «Defection of Saudi F-15 Fighter Pilot Damaging to US War Effort», Defence and Foreign Affairs Weekly, 23 December 1990
- ↑ [wordyou.ru/v-mire/sirijskij-letchik-poluchil-ubezhishhe-v-iordanii.html Сирийский летчик получил убежище в Иордании]
- ↑ [pqasb.pqarchiver.com/jpost/access/99231763.html?dids=99231763:99231763&FMT=ABS&FMTS=ABS:FT&date=Jul+18%2C+1990&author=By+BEN+LYNFIELD%3B+Jerusalem+Post+Reporter&pub=Jerusalem+Post&desc=NO+COMMENT'+ON+REPORTED+DEFECTION+OF+AIR+FORCE+PILOT&pqatl=google NO COMMENT' ON REPORTED DEFECTION OF AIR FORCE PILOT]
|
Эта статья содержит временные ссылки на статьи из других языковых разделов Википедии, у которых нет аналогов на русском языке. Вы можете помочь проекту, создав статью в русском разделе и исправив ссылку на неё. |
Отрывок, характеризующий Список лётчиков-перебежчиков периода холодной войны
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.
– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.
Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.
Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.
На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
