Список офицеров и чиновников Российской империи, вернувшихся из японского плена во Владивосток (1905—1906)
Поделись знанием:
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.
Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.
Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.
Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.
Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.
Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.
Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.
Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.
Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.
От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…
Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.
– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.
С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.
Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Из лекции С. Ю. Витте
Заставляя государства постоянно готовиться к войне, искусственно создавать и увеличивать класс людей, в ней заинтересованных, милитаризм усиливает возможность и вероятность войны. …В числе условий, задерживающих [экономическое] развитие, первое место принадлежит милитаризму… Одною из первых забот промышленных стран является забота об обеспечении за собою рынков сбыта.
23 августа (5 сентября) 1905 состоялось подписание русско-японского мирного договора в американском курортном городе Портсмут. По этому договору Россия уступала Японии аренду Ляодунского полуострова с Порт-Артуром и веткой железной дороги от Порт-Артура до Чаньчуня; предоставляла японским подданным право рыбной ловли в русских водах Японского, Охотского и Берингова морей, а Корея была признана сферой японских интересов. Также состоялась уступка половины острова Сахалин. После подписания мира началось возвращение российских военнопленных из Японии, о чём свидетельствуют выдержки из телеграмм (хранящихся в РГВИА) и других источников.
Перевозка пленных из Японии во Владивосток началась 29 октября 1905 (отправление первого эшелона) и закончилась 11 февраля 1906 года (прибытие последнего эшелона), причём всего было отправлено 34 эшелона: на 5 пароходах Добровольного флота, 5 иностранных, 2 судах морского ведомства и 1 госпитальном судне («Монголия»)[2].
Содержание
- 1 О количестве пленных
- 2 Переписка о возвращении пленных из Японии
- 3 Списки
- 3.1 «Шлезвиг» (21 октября 1905 года)
- 3.2 «Владимир» (5 ноября 1905 года)
- 3.3 «Ярославль» (10 ноября 1905 года)
- 3.4 «Терек» (10 ноября 1905 года)
- 3.5 «Киев» (13 ноября 1905 года)
- 3.6 «Якут» (14 ноября 1905 года)
- 3.7 «Монголiя» (15 ноября 1905 года)
- 3.8 «Бiанка» (17 ноября 1905 года)
- 3.9 «Владимир» (19 ноября 1905 года)
- 3.10 «Тамбов» (20 ноября 1905 года)
- 3.11 «Воронеж» (21 ноября 1905 года)
- 3.12 «Монголiя» (26 ноября 1905 года)
- 3.13 «Ярославль» (30 ноября 1905 года)
- 3.14 «Тамбов» (4 декабря 1905 года)
- 3.15 «Монголiя» (10 декабря 1905 года)
- 3.16 «Владимир» (12 декабря 1905 года)
- 3.17 «Киев» (16 декабря 1905 года)
- 3.18 «Ярославль» (16 декабря 1905 года)
- 3.19 «Воронеж» (18 декабря 1905 года)
- 3.20 «Тамбов» (21 декабря 1905 года)
- 3.21 «Андалузiя» (21 декабря 1905 года)
- 3.22 «Трове» (22 декабря 1905 года)
- 3.23 «Владимир» (1 января 1906 года)
- 3.24 «Монарх» (2 января 1906 года)
- 3.25 «Ярославль» (3 января 1906 года)
- 3.26 «Беккингамъ» (10 января 1906 года)
- 3.27 «Аскот» (25 января 1906 года)
- 3.28 «Беккингамъ» (29 января 1906 года)
- 4 Волнения
- 5 Итог
- 6 Примечания
- 7 Литература
- 8 См. также
- 9 Ссылки
О количестве пленных
По сведениям еженедельной иллюстрированной газеты «Японiя и Россiя» (выходившей в 1905—1906 гг. в Японии для военнопленных Русско-японской войны), на август 1905 года число русских военнопленных в Японии достигло 71 272 человека[3]. Также газета сообщала, что военнопленные находились в приютах следующих японских городов:
| Таблица 1. Число русских военнопленных и их расположение по приютам по сведению от 1 июня 1905 года[4] | ||||
|---|---|---|---|---|
| № | Приюты | Офицеры | Ниж. чины | Всех вместе |
| 1 | Нарасино | 11 791 | 11 791 | |
| 2 | Такасаки | 21 | 522 | 543 |
| 3 | Сендаи | 37 | 2 037 | 2 074 |
| 4 | Сизуока | 109 | 110 | 219 |
| 5 | Тоёхаси | 40 | 840 | 880 |
| 6 | Нагоя | 110 | 858 | 968 |
| 7 | Хамадера | 51 | 22 122 | 22 173 |
| 8 | Ооцу | 728 | 728 | |
| 9 | Фусими | 20 | 1 514 | 1 534 |
| 10 | Ямагучи | 30 | 330 | 360 |
| 11 | Кумамото | 46 | 1 972 | 2 018 |
| 12 | Курумэ | 2 323 | 2 323 | |
| 13 | Каназава | 38 | 3 226 | 3 264 |
| 14 | Цуруга | 491 | 491 | |
| 15 | Сабае | 20 | 20 | 40 |
| 16 | Химедзи | 2 181 | 2 181 | |
| 17 | Фукуцияма | 1 100 | 1 100 | |
| 18 | Мацуяма | 373 | 1 960 | 2 333 |
| 19 | Маругамэ | 350 | 350 | |
| 20 | Зенцузи | 999 | 999 | |
| 21 | Даири | 5 | 91 | 96 |
| 22 | Кокура | 22 | 1 000 | 1 022 |
| 23 | Фукуока | 52 | 2 877 | 2 920 |
| Итого | 974 | 59 445 | 60 419 |
Кроме того, военнопленные находились в приютах других городов: Сакура, Такасаки, Тенноодзи, Киото. В приюте Нарасино одна из трех зон была отдана национальным меньшинствам, среди которых было более тысячи поляков и прибалтов, а также более 200 мусульман и столько же евреев[5].
Переписка о возвращении пленных из Японии
Выдержки из переписки по вопросам вызволения из плена российских офицеров и нижних чинов.
Наших пленных предположено отправлять из Японии во Владивосток. Принятие пленных во Владивостоке, распределение их по своим частям, обеспечение продовольствием и обмундированием предложено возложить на комиссию, назначенную по распоряжению Главнокомандующего.
Генералом Благовещенским[8] для военнопленных был выпущен приказ, в нём, в частности говорилось:
Всем состоящим на действительной службе по военному и морскому ведомству: офицерам, медицинским чинам, гражданским чиновникам, священнослужителям, находившимся в Порт-Артуре во время осады, хотя бы они и не принимали непосредственного участия в военных действиях, занимая административные должности или находясь – раненными или больными – в местных госпиталях и лазаретах, – считать каждый месяц пребывания в Порт-Артуре в течение времени с 1-го мая по 20 декабря 1904 года за год, каждый день – за 12 дней, для выслуги сроков на получение следующих прав: нижним чинам: п.6 на увольнение в запас и отставку.— генерал Благовещенский[9]
19 сентября 1905 года генералы Поливанов и Харкевич[10] докладывали о численности российских военнопленных, находящихся в Японии:
По сведениям центрального справочного бюро о военно-пленных в 20-му сентября в Японии находилось зарегистрированных 1 445 офицеров из них 475 артурцев и 414 моряков и 70 995 нижних чинов из них 25 486 артурцев и 13 808 моряков.
По имеющимся сведениям из Штаба за всю компанию считается без вести пропавших офицеров 471, нижних чинов 38 390 без Петербургского гарнизона.
Генерал Голанович (? неразборч.) 26 августа 1905 года телеграфировал, что римско-католический полевой священник первой Маньчжурской Армии Доминик Микшис ходатайствовал о Командировании его в Японию, дабы дать возможность пленным чинам Порт-Артурского гарнизона римско-католического вероисповедания перед отправлением на родину исповедаться и причаститься[13][14].
В телеграфической депеше Главнокомандующий всеми сухопутными и морскими вооружёнными силами, действующими против Японии Его Высокопревосходительство генерал от инфантерии, генерал-лейтенант Николай Петрович Линевич, извещает генерала Казбека:
К 10 октября [1905 года] будут пребывать во Владивосток из Японии наши пленные офицеры и нижние чины… Тоже в казармах или близ казарм должна помещаться канцелярия для приёма пленных в коей должно быть четыре адъютанта и у каждого адъютанта четыре писаря. Означенная канцелярия должна всех прибывающих из Японии нижних чинов, прежде всего отправить в баню, затем переписать по графам какого полка, какой роты чин и звание, имя, отчество, фамилия, какого года на службе, какой губернии, какого уезда, какого села, какие имеет знаки отличия. Означенные адъютанты составляют в первый же день прибытия пленных подобные списки…
И далее телеграфирует генералу Хрещатицкому[16]:
Из Японии… прибудут 4-я, 7-я Восточно-Сибирские стрелковые дивизии и 5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк. А также 6 батарей и сапёрная рота. …и телеграфная роты.
В ответ на доклады и предложения о подготовке к эвакуации военнопленных Император Николай II ответил генералу Линевичу:
Распоряжения Ваши [№1495] по приёму во Владивостоке пленных и по снабжению их всем необходимым я одобряю. Разрешаю выдать каждому возвратившемуся из плена офицеру и чиновнику по триста рублей. Николай.
В тот же день последовала резолюция главнокомандующего на телеграмму от Государя-Императора:
Выдача 300 рублей каждому пленному офицеру в близкой связи с обмундированием офицера, а потому необходимо прежде всего обмундировать офицера и остаток выдать ему на руки.
В это же время генерал Казбек сообщал из Владивостока в штаб о необходимой подготовке к приёму пленных:
Имею в виду, что во Владивостоке нет совершенно свободных казарм полагаю необходимым поставить барачный отопляемый лагерь эйршельде на 3000 человек. Бараки могут быть готовы через 15 дней. [Они] будут стоить приблизительно 25 тысяч [рублей]. К работам приступлю, получив повеление и разрешение кредита.— генерал лейтенант Казбек[19]
Вскоре от генерала Хрещатицкого пришло ответное сообщение:
Все распоряжения об организации приёма пленных сделаны. Двадцать девять тысяч [рублей] переведены Коменданту крепости [Владивосток]. Председателем комиссии назначен генерал-майор Флейшер[20].— генерал Хрещатицкий[21]
Главнокомандующий, генерал-лейтенант Линевич, после длительных согласований о дислокации прибывающих солдат и офицеров из Японии, докладывал Военному министру Редигеру[22]:
… О размещении пленных мною сделано следующее распоряжение. Все пребывающие пленные из Японии будут расположены: 4-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия в своих прежних штаб-квартирах и в своих казармах в Новокиевском районе, именно в Посьете, в Зайсановке, в Славянке и в Новокиевском. 7-я дивизия будет расположена в казармах в Никольске Уссурийском и в Спасском. Крепостных Порт-Артурских артиллеристов примут к себе казармы Владивостокские крепостные артиллеристы. Сапёрная Порт-Артурская рота будет расположена в Никольске Уссурийском в своих сапёрных казармах. Все же прочие пленные по обмундировании их во Владивостоке будут отправлены их Владивостока в Армию прямо в свои части к своим товарищам… По возвращении пленных им будет оказана торжественная встреча вполне ими заслуженная за доблестную защиту Порт Артура, будут возвращены знамёна у кого таковые имелись… а стариков из своих частей отправим в запас армии и в отставку. Об изложенном не откажите доложить Государю Императору.
Подтверждение от Военного министра, генерал-лейтенанта Редигера:
Предложение Ваше (№1518) о размещении пленных Высочайше одобрены. Все нижние чины бывшие защитники Порт Артура без различия срока службы после надлежащего их приёма подлежат увольнению с действительной службы.
Дальнейшие распоряжения о дислокации военнопленных были сделаны Линевичем, в частности, генералу Данилову[25]:
4-я и 7-я Восточно-Сибирские стрелковые дивизии должны быть доставлены во Владивосток и от туда будут отправлены в Харбин, где для означенных дивизий с их артиллерией назначены казармы. Только один 5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк из Владивостока будет отправлен в Посьет и от туда в Новокиевское.
Сообщения о назначениях генерала Данилова и генерал-майора Езерского:
Генерал Д. И. Субботич[27] из Петербурга телеграфирует: 29 сентября [1905 года] состоялось Высочайшее назначение генерала Данилова Комиссаром по эвакуации пленных.— генерал Хрещатицкий[28]
Председателем комиссии по приёму пленных назначается Инспектор Госпиталей крепости [Владивосток] генерал-майора Езерский.— генерал Казбек[29]
О подготовке к эвакуации из Японии солдат и офицеров и подготовке транспорта:
По постановлению распорядительного комитета прошу с доклада Главнокомандующего немедленно командировать [в] распоряжение комиссара генерала Данилова 14 врачей для совместного следования [в] Японию на «Алеуте» снабдив также заграничным командировочным довольствием на всё время эвакуации.— генерал Д. И. Субботич[30]
Председатель центрального распорядительного комитета о пленных генерал Субботич сообщил, что купленные генералом Дессино суда распорядительный комитет постановил направить прямо во Владивосток, где послужат плавучими казармами.— генерал лейтенант Благовещенский[31]
…отправится в Японию госпитальное судно «Монголия» с медицинским персоналом Красного Креста. … Для перевозки пленных из портов сосредоточения их японцами, а именно Нагасаки, Кобе и Йокогама, назначены пароходы добровольного флота «Тамбов» и «Киев» из Сайгона [через семь дней], «Воронеж», «Ярославль» и «Владимир» из Шанхая [через трое суток] и крейсер «Терек» из Батавии.— генерал лейтенант Д. И. Субботич[32]
Там же сообщается о вместимости этих судов офицеров и нижних чинов: «Тамбов» — 41 и 2200, «Киев» — 57 и 2500, «Воронеж» — 57 и 2500, «Ярославль» — 11 и 2000, «Владимир» — 56 и 2500, «Терек» — 51 и 1100. Всего вместимость флотилии 272 офицера и 12 800 нижних чинов. И далее:
По имеющимся сведениям число пленных достигает 1445 офицеров и 71 000 нижних чинов… Для перевозки больных и раненых назначается пароход «Монголия»… В случае необходимости может быть присоединён транспорт «Лена» из Сан-Франциско, а некоторое число может быть перевезено на казённом пароходе «Алеут», который повезёт Вас [генерала Данилова] и останется в Вашем распоряжении в Японии на всё время эвакуации.— генерал лейтенант Д. И. Субботич[32]
Для подготовки к приёму пленных генералами совершались различные назначения и командирования:
Старший Адъютант Штаба пятого Сибирского корпуса Капитан Алексеев возвратился из отпуска и, находясь в Харбине, привлечён к обязанностям делопроизводителя Комиссара генерал-лейтенанта Данилова, отправляющегося в Японию принимать наших пленных. Ввиду экстренности дела Капитан Алексеев командирован в распоряжение генерала Данилова из Харбина.— генерал лейтенант Благовещенский[33]
Подполковник Волкобой заведует хозяйством 21-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, и ему предписано немедленно сдать заведывание хозяйством другому и отправиться в распоряжение генерала Данилова.— генерал Иванов[34]
Ответ от генерала Данилова:
генерал Лечицкий телеграфирует, что подполковник Волкобой едет депутатом [как единственный наличный в дивизии Георгиевский кавалер] в Петербург: прошу вместо него экстренно командировать моим помощником 24-го полка подполковника Шестаковского.
Встречное назначение помощников генералу Данилову от генерала Субботича и др. приказы:
Генерал Данилов ходатайствует командировать [в] его распоряжение [в] Японию прапорщика запаса Новочеркасского полка Бадмаева могущего по своему происхождению быть парадным.
Приказанием Главнокомандующего ординарец Командира четвёртого Сибирского корпуса Хорунжий Зарубаев прикомандирован отряду Красного Креста Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны, отправляющемуся в Японию…— генерал Благовещенский[37]
23 сентября 1905 года генерал-лейтенанту Данилову выдано предписание об отправлении в Японию за №19800[38]. При этом генерал Данилов сообщает Главнокомандующему, что отправится в Японию 14 октября 1905 года, а также то, что «Магнолия» вышла из Шанхая 11 октября [1905 года]. Груз для первого эшелона отправлен безвозмездно на Русском коммерческом пароходе «Бетти», зафрахтованном Красным Крестом [Великой княгини Елизаветы Фёдоровны]. Врачи и мои помощники и часть груза размещены на «Якуте» и «Богатырь»[39].
В октябре газета «Японiя и Россiя» из Кобе сообщала следующие новости о возвращении пленных:
Пленные из Фукуока, Куруме, Кумамото и Кокура будут отправлены по железной дороге в Нагасаки. Железнодорожная линия Киушу получила приказания подготовить поезда. Всего пленных в этих четырёх приютах 13 810. Понадобится 25 поездов по 500 человек. Чтобы не нарушать пассажирского правильного сообщения, больше 2—х поездов пленных в день нельзя будет отправить, так что возьмёт 12—13 дней для транспортировки пленных из Киушу. … В Нагасаки два парохода Германского Ллойда ожидают ратификации трактата, чтобы начать перевозку пленных. Всего русским правительством зафрахтовано у Германского Ллойда пять пароходов. Другие будут „Добровольцы и Азiатской Ко“ (Датско—Русской). … Пленных будут принимать в Кобе, Иокогаме и Нагасаки. С Германским Ллойдом контракт заключён по 165 рублей за человека. Большая часть отправится через Суец в Одессу и только небольшая часть во Владивосток.— газета Япония и Россия[40]
В штаб приходили различные запросы о судьбе пропавших без вести и пленных. Сохранился рапорт Командира 55—го Пехотного Подольского полка, приводим его фрагмент:
В настоящее время по сведениям, почерпнутым из газеты «Русскiй Инвалидъ», из числа 1818 нижних чинов [строевого 55-го Пехотного Подольского] полка, числящихся без вести пропавшими, находятся в плену в Японии 451 нижний чин.— Командир 55-го Пехотного Подольского полка[41]
Из Циркуляра «Для сведения военнопленных», разосланного генерал-лейтенантом Даниловым во всех пунктах, где военнопленные находятся[42]:
…9. В Нагасаки открыт Русский госпиталь. 10. Эвакуация будет производится порайонно, начиная с Кобе. Прошу спокойно ожидать очереди отправления.
С 1 по 23 ноября 1905 года наблюдались случаи чумы («Кобе, Хiого[44], Осака»), что осложнило перевозку пленных[45].
Комиссия по приёму и распределению пленных во Владивостоке представила Дежурному генералу при Главнокомандующем (за №477 от 14 ноября 1905 года) именные списки военнопленных сухопутных и морских офицеров, прибывших во Владивосток за время с 22-го октября по 13 ноября [1905 года] включительно. Подписано Председателем комиссии генерал-майором Флейшером и Делопроизводителем генерального Штаба Капитаном Вишневским.
Списки
«Шлезвиг» (21 октября 1905 года)
На пароходе военного ведомства «Шлезвиг» 21 октября [1905 года] доставлено во Владивосток 392 человека наших пленных из них порт-артурцев 46 человек нижних чинов нижеследующий частей: Восточно—сибирских стрелковых полков, 5—го — 13, 13—го — 1, 14—го — 3, 15—го — 2, 16—го — 2, 25—го — , 26—го — 4, 27—го — 7, 28—го — 1, 7—го Восточно-сибирского запасного батальона 3, Квантурского батальона – 2. Квантурской крепостной артиллерии — 1 и Квантурского экипажа — 2.— генерал лейтенант Казбек[46]
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Шлезвиг» 22(21) октября 1905 года:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Баронов | врач | Корсаковского резервного батальона |
«Владимир» (5 ноября 1905 года)
5 ноября 1905 года прибыл пароход «Владимир» (4 ноября 1905 г. остановлен в бухте Троицы у мыса Гамова, навстречу выехала приёмная комиссия). Прибыли 44 морских офицера, 27 кондукторов, 30 морских и 2470 сухопутных нижних чинов, в т. ч. артурцев 2406.
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Владимир» 05 ноября 1905 года:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
|
Мазуров Георгий Николаевич | Капитан 2-го ранга (вахтенный начальник)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | 14-15 мая 1905 | После гибели крейсера «Адмирал Нахимов», где состоял старшим артиллерийским офицером, был спасен из воды японским вспомогательным крейсером «Садо-мару» и взят в плен. | Генерал-майор флота. После отставки 1917 г. жил в Петрограде. Погиб в 1918 г. |
| Рихтер Оттон Оттонович | Капитан 2-го ранга
|
Миноносец "Быстрый" Морской офицер | 14-15 мая 1905 | Преследуемый противником, выбросил эскадренный миноносец "Быстрый" (будучи его командиром) на берег и взорвал, эвакуировав команду. Позже команда была взята в плен японским десантом со вспомогательного крейсера «Касуга-Мару». | Российский контр-адмирал. В феврале 1920 г. захвачен в плен и заключен в Иркутскую тюрьму. Скончался в начале 1920 г. | |
| Овандер Эдуард Эдуардович | Лейтенант
|
Морской офицер | 14-15 мая 1905 | Обожжен, а затем отравлен газами, после чего взят в плен в Цусимском бою 14/15.05.1905 г., будучи старшим минным офицером броненосца "Сисой Великий". | Расстрелян большевиками в Сибири в 1919 г. | |
| Добрев Димитр (Дмитрий) Добриевич (болг. Димитър Добрев) | Лейтенант (чин болгарского флота), доброволец 2-й эскадры Тихого океана
|
Морской офицер | 17 мая 1905 | После боя 14/15.05.1905 г. в Корейском проливе (был младшим артиллерийским офицером крейсера "Дмитрий Донской") попал в плен на острове Дажелет. В плену в Японии в городе Мацуяма, затем переведен в Осаку (26.06.1905) и Кобе (30.10.1905). Тяжело переболел в плену малярией. | Работал адвокатом в Велико-Тырново (Болгария), где и умер 11.04.1944 г. Похоронен на кладбище г. Варна. | |
| Овод Симеон Федорович | Лейтенант
|
Морской офицер | 14-15 мая 1905 | Попал в плен после боя 14/15.05.1905 г. в Корейском проливе (младший артиллерийский офицер броненосца "Сисой Великий"). | На 1918 г. товарищ (заместитель) министра морских дел Украинского государства. | |
| Витгефт Александр Вильгельмович | Лейтенант
|
Морской офицер | 14-15 мая 1905 | Младший минный офицер броненосца "Сисой Великий". Попал в плен в ходе Цусимского боя. | В эмиграции. Умер в Германии в 1965 г. | |
| Бурачек Аполлон Павлович | Лейтенант
|
Морской офицер | 14-15 мая 1905 | Старший штурманский офицер броненосца "Сисой Великий". Попал в плен в ходе Цусимского боя. | В эмиграции. Умер в Таллине в 1940 г. | |
| Залесский Владимир Иванович | Мичман
|
Броненосец "Сисой Великий" Морской офицер | 14-15 мая 1905 | Младший артиллерийский офицер броненосца "Сисой Великий". Попал в плен в ходе Цусимского боя. | Остался в СССР. Расстрелян в 1938 г. в Ленинграде. | |
| Блинов Вячеслав Павлович | Мичман
|
Броненосец "Сисой Великий" Морской офицер | 14-15 мая 1905 | Вахтенный начальник броненосца "Сисой Великий". Попал в плен в ходе Цусимского боя. | Остался в СССР. На 1928 г. находился на преподавательской работе. | |
| Казмичев Борис Павлович | Мичман
|
Морской офицер | 17 мая 1905 | Вахтенный начальник броненосца "Ослябя". Попал в плен на острове Дажелет после Цусимского боя. | В эмиграции. Умер во Франции в 1969 г. | |
| Затурский Василий Евгеньевич | Мичман
|
Морской офицер | 17 мая 1905 | Вахтенный начальник крейсера "Дмитрий Донской". Попал в плен на острове Дажелет после Цусимского боя. | Остался в СССР. Расстрелян в 1938 г. в Ленинграде. | |
| Синявский Михаил Федорович | Мичман
|
Морской офицер | 17 мая 1905 | Вахтенный начальник крейсера "Дмитрий Донской". Попал в плен на острове Дажелет после Цусимского боя. | Остался в СССР. Преподаватель курсов высшего состава флота. | |
| Алышевский Павел Викторович | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Унковский Сергей Николаевич | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Погожев Владимир Дмитриевич | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Тарасенко-Отрешков Иван Иванович | Мичман
|
Броненосец "Сисой Великий" Морской офицер | ||||
| Столица Петр Константинович | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| фон Рейнгард Федор Федорович | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Кротков Владимир Аполлонович | Мичман
|
Броненосец "Сисой Великий" Морской офицер | ||||
| Шанявский Игнатий Игнатьевич | Мичман
|
Броненосец "Сисой Великий" Морской офицер | ||||
| Боровский Северин Эдуардович | Подполковник
|
Корпуса инженер-механиков флота[48] | ||||
| Шеманов Николай Захарович | Подполковник Корпуса Инженер-механиков Флота (старший судовой механик)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Никуленко Владимир Кузьмич | Штабс-капитан
|
Корпуса инженер-механиков флота | ||||
| Копысов Алексей Николаевич | Штабс-капитан
|
Корпуса инженер-механиков флота | ||||
| Еременко Александр Степанович | Поручик
|
Корпуса инженер-механиков флота | ||||
| Кошевой Борис Васильевич | Поручик
|
Корпуса инженер-механиков флота | ||||
| Михалевский Алексей Иванович | Поручик
|
Корпуса инженер-механиков флота | ||||
| Кольцов Василий Николаевич | Поручик
|
Крейсер "Дмитрий Донской" Корпуса инженер-механиков флота | ||||
| Щетинин Григорий Николаевич | Поручик
|
Корпуса инженер-механиков флота | ||||
| Бруятский Борис Герасимович | Поручик
|
Корпуса инженер-механиков флота | ||||
| Скворцов Николай Васильевич | Поручик
|
Крейсер "Дмитрий Донской" Корпуса инженер-механиков флота | ||||
| Копысов Николай Егорович | Титулярный советник | Гражданский чин Морского ведомства | ||||
| Иванов Александр Григорьевич | Титулярный советник | Гражданский чин Морского ведомства | ||||
| Тарасов Иван Ильич | Титулярный советник | Гражданский чин Морского ведомства | ||||
| Матусевич Василий Александрович | Капитан
|
Чин по Адмиралтейству | ||||
| Костюков Иван Дмитриевич | Прапорщик по морской части
|
Морской офицер | ||||
| Беликов Александр Васильевич | Поручик
|
Корпуса инженер-механиков флота | ||||
| Мамонтов Иван Петрович | Прапорщик по морской части
|
Крейсер "Дмитрий Донской" Морской офицер | ||||
| Разумовский Николай Петрович | Прапорщик по механической части
|
Крейсер "Дмитрий Донской" Корпуса инженер-механиков флота | ||||
| Пуккит Андрей Петрович | Прапорщик по морской части
|
Морской офицер | ||||
| Ярмерштедт Виктор Викторович | Шкипер дальнего плавания, на правах прапорщика по морской части | Волонтер флота | ||||
| Черепанов | Прапорщик по морской части
|
Волонтер флота | Попал в плен при капитуляции Порт-Артура. | |||
| Ямченко Иван Минович | Прапорщик по механической части
|
Корпуса инженер-механиков флота | ||||
| Тагеев Борис Леонидович | Прапорщик
|
Офицер запаса кавалерии |
Дальнейшая судьба прибывших:
6 ноября 1905 года отправляю двумя поездами в Харбин 14 морских офицеров, 2006 сухопутных нижних чинов; из остальных 150 человек 5-го полка отправляются 6-го в Посьет; 190 Квантунских артиллеристов переданы в крепостную артиллерию, 114 человек из бывших Артурских инженерных частей переданы в соответствующие части крепости, 11 переданы в санитарный поезд, 2 оставлены для излечения в местном лазарете и 30 матросов переданы в ведение комиссии Ваниер Шкрифа.
«Ярославль» (10 ноября 1905 года)
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Ярославль» 10 ноября 1905 года:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Лузин Петр Иннокентьевич | Штабс-капитан
|
3-го В-Сиб. Стрел. пол. | 2.06.1904 | Взят в плен при Вафангоу | Род. 21.12.1874 в Иркутской губ. Иркутское техническое училище и Иркутское ПЮУ. | |
| Мерчанский Николай Иванович | Полковник, командир
|
4-го В-Сиб. Стрел. пол. | 2.06.1904 | Взят в плен при Вафангоу | Родился 13.5.1845 в Рязанской губ. Частное учебное заведение и Михайловское артиллерийское училище (курса не окончил). | |
| Быков Петр Александрович | Подпоручик
|
4-го В-Сиб. Стрел. пол. | 2.06.1904 | Взят в плен при Вафангоу | Родился 14.12.1874 в СПб губ. СПб гимназия, 5 лет слушал лекции в СПб университете, Московское ВУ. | |
| Лавров Григорий Михайлович | Штабс-капитан
|
11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | 18.04.1904 | Взят в плен раненым при Тюренчене. Поначалу считался погибшим и исключен из списков 8.5.1904, восстановлен в списках 4.06.1904. | Родился 6.02.1868, из потомственных дворян Псковской губ. СПб военная прогимназия и Одесское ПЮУ. | |
| Сорокин Михаил Дмитриевич | Подпоручик
|
11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | 18.04.1904 | Взят в плен раненым при Тюренчене. Поначалу считался погибшим и исключен из списков 8.5.1904, восстановлен в списках 4.06.1904. | Родился 9.11.1882, из мещан Саратовской губ. Саратовское реальное училище и Московское ВУ. | |
| Костенко Михаил Михайлович | Поручик
|
3 В-Сиб. Стр. Артил. бр. | 18.04.1904 | Взят в плен раненым при Тюренчене. | Родился 27.06.1881 в Полтавской губ. Сын генерал-майора военно-судного ведомства М. И. Костенко (участника обороны Порт-Артура). Петровский Полтавский кадетский корпус и Константиновское артиллерийское училище[50]. | |
| Щегольков Сергей Александрович | Поручик
|
6 В-Сиб. Стр. Артил. бр. | 18.04.1904 | Ранен и взят в плен при Тюренчене | ||
| Затурский Логгин Логгинович | Подполковник
|
Военный инженер | 18.12.1904 | С сентября назначен производителем оборонительных работ левофлангового участка Восточного (атакованного) фронта и укрепления № 3 Порт-Артура, где и находился до 18.12.1904 г., когда был тяжело ранен и контужен в голову и ноги и взят неприятелем в плен. | Родился 17.09.1871 в Полтаве, из потомственных дворян Полтавской губернии. Петровский Полтавский кадетский корпус. Павловское ВУ и старший класс Николаевского инженерного училища. Умер 4.05.1913 в Ялте от последствий ранения в Порт-Артуре. | |
| Водопьянов Вениамин Петрович | Подъесаул
|
Оренбургского казачьего войска | 14.6.1904 | Пленен раненым на Далинском перевале (Вандзяпудзы). | Родился 10.10.1865 в станице степная Оренбургского КВ. Оренбургская военная прогимназия и Оренбургское казачье ЮУ. Автор книг «В плену у японцев», [aleph.rsl.ru/F/IRQDA98R5FIYAR7GIFDIN9CL97AI3GGR4M2MEFK75RPSLV6B62-00292?func=full-set-set&set_number=002421&set_entry=000009&format=999 «История 6-го Оренбургского казачьего полка»]. | |
| Казачихин Владимир Иванович | Сотник
|
2 Аргунского пол. Забайкальского Казачьего войска (второочередная часть. Сборный и распускной пункт – Нерчинский завод[51]) | июль 1904 | Родился 30.05.1870. Получил домашнее образование, окончил Иркутское ПЮУ. Кавалер ордена св. Георгия 4 ст. | ||
| Геништа Владимир Николаевич | Подъесаул
|
1-й Верхнеудинский полк Забайкальского Казачьего войска | 7.05.1904 | Пленен раненым при Дагушане (разведки в районе высадки японских сил). | Родился 8.12.1872. Окончил 2-й Московский кадетский корпус, Елисаветградское кав. ЮУ, офицерская кавалерийская школа. Формально переведен в 1-й Верхнеудинский казачий полк из 32-го драгунского Чугуевского уже после пленения (9.06.1904). На 1909–1914 гг. служил в 11-м уланском Чугуевском полку (г. Дубно) |
«Терек» (10 ноября 1905 года)
10 ноября 1905 года прибыл крейсер «Терек». Прибыли: генерал Фок, 47 сухопутных офицеров, в т.ч. 38 артурцев, 4 морских офицера (3 артурца), 4 чиновника артурцы, 1104 сухопутных нижних чинов, в т.ч. 1054 артурца и 4 матроса. 8 офицеров и 477 нижних чинов отправлены поездом в Харбин, остальные переданы в крепостную артиллерию инженерные части исключением 5-го полка отправляемого [в] Посьет.— [52]
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Терек» （вышел из Кобэ 6.11.1905, прибыл во Владивосток 10.11.1905）:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
|
Фок Александр Викторович | Генерал-лейтенант, начальник
|
4-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия | |||
| Ушаков Дмитрий Леонидович | Капитан
|
2 В-Сиб. Стрел. пол. | ||||
| Бабурин | Поручик (был в резерве)
|
3 В-Сиб. Стрел. пол. | ||||
| Волков | Подпоручик
|
6 В-Сиб. Стрел. пол. | ||||
| Алексеев | Подпоручик
|
11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Зайончковский Людвиг Иванович | Капитан
|
12-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Балин Николай Автономович | Капитан
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Пригожий | Поручик
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Шахов | Подпоручик
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Малахов | Подполковник
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Стефанович Николай Евгеньевич | Подпоручик
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Кишинский Борис Федорович | Подпоручик
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Борзинский Григорий Михайлович | Штабс-капитан
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Сильвин Павел Александрович | Поручик
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Карбаинов Григорий Львович | Поручик
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Кондрашев | Подпоручик
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Веселовский | Капитан
|
16-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Имнадзе | Поручик
|
16-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Акимов | Гвардии поручик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Никольский Василий Николаевич | Подпоручик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Вильман Эдуард Карлович | Подпоручик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Жегалов Николай Николаевич | Подпоручик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Попов | Поручик
|
26-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Ломан Федор | Поручик
|
26-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Вильстрем Владимир | Поручик
|
26-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Тутолмин Михаил | Подпоручик
|
26-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Максимов | Подпоручик
|
26-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Попов | Подпоручик
|
26-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Юрманов Владимир Дмитриевич | Поручик
|
27-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Сикорский Павел Викентьевич | Капитан
|
28-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Василевский | Поручик
|
28-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Каган | Поручик
|
28-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Алексеев | Поручик
|
28-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Панев | Прапорщик запаса
|
28-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Григорович | Капитан
|
4 Запас. батал. | ||||
| Смуглов Николай Семенович | Подпоручик
|
121-й Пензенский пехотный полк | ||||
| Барковский Анатолий Венедиктович | Подпоручик (был в резерве)
|
123-й Козловский пехотный полк | ||||
| Плазовский Константин Антонович | Поручик
|
3 В-Сиб. Стр. Артил. бр. | ||||
| Князь Чхеидзе Леонтий Семенович | Подполковник
|
7 В-Сиб. Стр. Артил. дивиз. | ||||
| Страшников | Капитан
|
Квантун. Креп. Артил. | ||||
| Любинский | Капитан
|
Квантун. Креп. Артил. | ||||
| Жеребцов Петр Евгеньевич | Подполковник, командир
|
Квант. Сап. роты | ||||
| Лесков | Сотник
|
1-й Верхнеудинский казачьий полк | ||||
| Миллер Борис Михайлович | Подъесаул
|
2-й Нерчинский казачий полк | ||||
| Яковицкий Александр Поликарпович | Ротмистр
|
Заамур. Окр. Погранстражи | ||||
| Галченков Всеволод | Штабс-ротмистр
|
Заамур. Окр. Погранстражи | ||||
| Лоздовский Цезарий Иванович | Поручик
|
Заамур. Окр. Погранстражи | ||||
| Озеров | Капитан 1-го ранга
|
Морской офицер | ||||
| Успенский | Капитан 1-го ранга
|
Морской офицер | ||||
| Сарнавский | Капитан 1-го ранга
|
Морской офицер | ||||
| Шельтинга | Капитан 2-го ранга
|
Морской офицер | ||||
| Корицкий | Губернский секретарь | |||||
| Балтага | Коллежский регистратор | Чиновник Дальнин. № 17 конторы | ||||
| Пинк | Коллежский Ассесор | Амурского телеграфного отделения | ||||
| Еремеев | Губернский секретарь | Амурского телеграфного отделения |
«Киев» (13 ноября 1905 года)
13 ноября 1905 года прибыл пароход «Киев». По сообщению генерала Флейшера (№456 от 13.11.1905) прибыли: 31 морской офицер, 1 сухопутный офицер, 1789 сухопутных нижних чинов и 694 матросов. Из прибывших 1087 сухопутных отправили в Харбин, остальные оставлены и переданы в свои части 14 ноября.— генерал-майор Харкевич (?)[53]
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Киев» 13 ноября 1905 года:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
|
Родионов Александр Андреевич | Капитан 1-го ранга (командир)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | |||
| Попов | Капитан 1-го ранга
|
Крейсер "Владимир Мономах" Морской офицер | ||||
| Гроссман Владимир Александрович | Капитан 2-го ранга
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Гертнер (Гернет) 1-й Иван Магнусович | Лейтенант (старший артиллерийский офицер)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Смирнов Н. А. | Лейтенант (младший артиллерийский офицер)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Рюмин Георгий | Лейтенант
|
Броненосец "Орел" Морской офицер | ||||
| Васильев | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
|
Клочковский Вячеслав Евгениевич | Лейтенант (старший вахтенный офицер, и. д. штурманского помощника)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | |||
| Палинов | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Кейзерлинг | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Данилов | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Бухе | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Михайлов Павел | Мичман (младший минный офицер)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Кузьминский Василий | Мичман (младший штурманский офицер)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Карпов Дмитрий | Мичман
|
Броненосец "Орел" Морской офицер | ||||
| Рождественский Алексей | Мичман (вахтенный офицер)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Петухов | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Винокуров Евгений Петрович | Мичман (вахтенный офицер)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Потёмкин | Мичман
|
Миноносец "Громкий" Морской офицер | ||||
| Энгельгардт Михаил | Мичман (вахтенный офицер)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Скляревский | Штабс-капитан
|
Броненосец "Орел" | ||||
| Даниленко | Поручик
|
|||||
| Румс Николай | Поручик
|
Броненосец "Орел" | ||||
| Можжухин Павел | Поручик
|
Броненосец "Орел" | ||||
| Русанов Николай | Поручик
|
Броненосец "Орел" | ||||
| Щепотьев Сергей Александрович | Поручик Корпуса Инженер-механиков Флота (младший судовой механик)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Лонфельд А. К. | Прапорщик (вахтенный офицер)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Микуловский Болеслав | Прапорщик (вахтенный офицер)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Антипин Василий | Прапорщик
|
|||||
| Тостоганов | Прапорщик
|
|||||
| Доножов | Капельмейстер | |||||
| Святополк-Мирский Александр Сергеевич | Сотник
|
1-й Верхнеудинский казачьий полк |
«Якут» (14 ноября 1905 года)
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Якут» 14 ноября 1905 года[54]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
|
Рожественский Зиновий Петрович | Вице-адмирал, генерал-адъютант
|
Пленён в бессознательном состоянии после ранения в голову во время Цусимского сражения | |||
|
Вирен Роберт Николаевич | Контр-адмирал
|
||||
| Соллогуб, Владимир Устинович[55] | Генерал-майор, начальник
|
3-й стрелковой бригады | ||||
|
Клапье-де-Колонг Константин Константинович | Капитан 1-го ранга
|
Броненосец "Князь Суворов" Морской офицер | 15.05.1905 | 14/15 мая 1905 г. участвовал в Цусимском сражении на борту флаг. ЭБ «Князь Суворов» и миноносца «Бедовый». Сдался в плен вместе с командующим и чинами штаба. | Проживал в Эстляндии в имении «Ontika». Организовал из бывших офицеров РИФ рыбацкую артель. В конце 30-х годов выехал на жительство в Германию. Умер от разрыва сердца в феврале 1944 г. и был похоронен в Бойценбурге. |
| Филипповский | Полковник (капитан - ?)
|
Корпус флотских штурманов | ||||
| Осипов | Подполковник
|
Корпус флотских штурманов | ||||
| Семёнов | Капитан 2-го ранга
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | ||||
| Леонтьев | Лейтенант
|
Броненосец "Князь Суворов" Морской офицер | ||||
| Кржыжановский | Лейтенант
|
Броненосец "Князь Суворов" Морской офицер | ||||
| Стоценко | Лейтенант
|
Броненосец "Князь Суворов" Морской офицер | ||||
| Демчинский | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Максимов | Юнкер флота | Морской офицер | ||||
| Добровольский Виктор Эрастович | Титулярный советник | Флагманский обер-аудитор Походного штаба командующего 2-й Тихоокеанской эскадрой |
«Монголiя» (15 ноября 1905 года)
Прибыли: 26 сухопутных офицеров, в т.ч. 5 артурских. 5 морских офицера, в т.ч. 3 артурских. 195 сухопутных нижних чинов, в т.ч. 22 артурца и 8 матросов. Все, кроме одного психозного офицера, отправляемого в госпиталь, отправляются сегодня санитарным поездом в Харбин.
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на госпитальном судне «Магнолiя» 15 ноября 1905 года[57]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Москвин Иван Александрович | Капитан
|
5-й Восточно-Сибирский пехотный стрелковый полк | ||||
| Москвин | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский пехотный стрелковый полк | ||||
| Ратайский Андрей Иосифович | Штабс-капитан
|
13-й Восточно-Сибирский пехотный стрелковый полк | ||||
| Чулков | Капитан
|
23-й Восточно-Сибирский пехотный стрелковый полк | ||||
| Мацкунас Вацлав Андреевич | Штабс-капитан
|
|||||
| Кононов | Поручик
|
4-й Российский стрелковый полк | ||||
| Мартыновский Степан Леонидович | Капитан
|
19-й Российский стрелковый полк | ||||
| Гордеев | Зауряд-прапорщик
|
Орловский пехотный | ||||
| Кацель | Прапорщик
|
Минский | ||||
| Донич Матвей Степанович | Подполковник
|
Подольский | ||||
| Филипов | Штабс-капитан
|
Прагский (Пражский) полк | ||||
| Клингенберг Михаил Михайлович | Подполковник
|
Новочеркасский полк | ||||
| Коняев | Прапорщик
|
Новочеркасский полк | ||||
| Соболевский | Поручик
|
Самарский полк | ||||
| Иванов | Поручик
|
Каспийский | ||||
| Щербаков | Зауряд-прапорщик
|
Мокшанский | ||||
| Борановский | Подполковник
|
Орский | ||||
| Годовиков | Прапорщик
|
Орский | ||||
| Губанеев | Зауряд-прапорщик
|
Орский | ||||
| Соколов | Зауряд-прапорщик
|
Черноярский | ||||
| Юнг | Зауряд-прапорщик
|
Златоустовский | ||||
| Домоховский | Поручик
|
3-й Нерчинский (Третьеочередная часть. Сборный и распускной пункт – г. Нерчинск[58]) | ||||
| Ашмарин | Прапорщик
|
8-й Томский | ||||
| Пимонов | Штабс-капитан
|
4-я мортирная артилл. бригада | ||||
| Стреляев | Сотник
|
1-й Читинский | ||||
| Лутонин Сергей Иванович | Капитан 2-го ранга (ст. офицер 13.01.1903 — 19.01.1904, факт. по декабрь 1904)
|
Броненосец «Полтава» | Родился 17.09.1864, капитан 2 ранга за отличие (01.01.1904). В начале 1906 г. ушел в полугодовой отпуск. Капитан 1 ранга за отставкой по болезни (10.03.1908). На начало 1909 г. — русский морской агент в Лондоне. Капитан 2 ранга (11.07.1916, со старшин 01.07.1916). Повелено считать определенным на службу капитаном 1 ранга (23.08.1916). Начальник Кольской базы (1916 — 28.04.1917). Уволен в отставку по здоровью (02.05.1917). Во время Гражданской войны — на Белом Черноморском флоте. Уволен от службы (08.06.1920). | |||
| Нордман Николай Николаевич | Лейтенант
|
Морской офицер, ревизор «Адмирал Нахимов» (1904—15.05.1905) | 1 августа (14 августа) 1904 | Взят в плен в бою в Корейском проливе. | Родился 30.08.1881, мичман (06.05.1901), лейтенант (17.04.1905). На 1906 г. лейтенант 3-го флот. экипажа. В запасе с 30.07.1906. На 1913 г. представитель Министерства торговли и промышленности в Междуведомственном радиотелеграфическом комитете. Надворный советник за отлично-ревностную службу и особые труды, вызванные обстоятельством войны (30.07.1915). Начальник типографии Морского министерства (16.06.1914—1917). Ст. лейтенант (на 17.03.1917). В 1917 г. по рекомендации Струве назначен директором Экономического департамента МИД России при Временном правительстве. По делам службы выехал в заграничную командировку, из которой из-за революции так и не вернулся. Проживал в Англии. После Второй Мировой войны — во Франции. Сотрудник «Русской мысли», «Возрождения». Умер 24.07.1956 г. в Париже. Похоронен на кладбище Исси-ле-Мулино. | |
| Василисин Николай Петрович | Лейтенант (ревизор 1903—1904)
|
Броненосец «Севастополь» | Родился 30.08.1874, лейтенант (06.12.1898). | |||
| Бартенев Алексей Александрович | Мичман (вахтенный офицер до 14.02.1905.)
|
Броненосец «Наварин» | 1 августа (14 августа) 1904 | После гибели броненосца «Ослябя» в бою в Корейском проливе поднят из воды миноносцем «Буйный». Ранение. | Родился 27.02.1885, мичман (28.01.1904). Лейтенант за отличие в делах против неприятеля (09.01.1906, старшинство в чине с 25.11.1905). Получил небольшое наследство после смерти бабушки и перешел в Гвардейский экипаж, чтобы пожить в Петербурге. В Петербурге быстро растратил деньги, запутался в долгах и застрелился 08.03.1907 г. Исключен из списков 12.03.1907 г. Погребен на кладбище Новодевичьего монастыря в С.-Петербурге. | |
| Измайлов Михаил Владимирович | Мичман (вахтенный начальник, и. д. ревизора, 1903 — на июль 1904)
|
Броненосец «Победа» | Родился 09.11.1881, мичман (06.05.1901), лейтенант (06.12.1905). Уволен от службы 24.07.1906 г. Умер в декабре 1908 г. Похоронен в Санкт-Петербурге на Смоленском православном кладбище. |
«Бiанка» (17 ноября 1905 года)
17 ноября 1905 года, после заката солнца, пароход «Бiанка» прибыл во Владивосток.— генерал Хрещатицкий[59]
«Владимир» (19 ноября 1905 года)
19 ноября 1905 года прибыл пароход «Владимир» во Владивосток. Прибыли: генералы Никитин, Ирман, Семёнов, 10 сухопутных обер-офицеров, 38 зауряд прапорщиков, 1 прапорщик, 1 оружейный мастер, 2 зауряд военных чиновника, 1447 сухопутных нижних чинов, пять матросов. Прибывшие двумя эшелонами отправлены того же числа в Харбин, исключением 8 офицеров, 204 нижних чинов оставленных временно в крепости.
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Владимир» 19 ноября 1905 года[61]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Никитин Владимир Николаевич | Генерал-лейтенант, начальник (бывш.)
|
3-й Сибирский армейский корпус | ||||
|
Ирман Владимир Александрович | Генерал-майор, начальник
|
4-й Восточно-Сибирской стрелковой артиллерийской бригады | |||
| Семёнов Владимир Григорьевич | Генерал-майор Свиты Его Величества | |||||
| Зверев Василий Павлович | Капитан 
|
1-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Гаупинг | Зауряд-прапорщик
|
3-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Восколович | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Погуда Харитон | Зауряд-прапорщик
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Колупаев Иван | Зауряд-прапорщик
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Глущенко Митрофан | Зауряд-прапорщик
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Ковалёв Василий | Зауряд-прапорщик
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Горлов Андрей | Зауряд-прапорщик
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Чумаков Иван | Зауряд-прапорщик
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Форнштейн Семён | Зауряд-прапорщик
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Лошкарёв Никита | Зауряд-прапорщик
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Новосад Михаил | Зауряд-прапорщик
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Сергунин Михаил | Зауряд-прапорщик
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Заленский | Зауряд военный чиновник | |||||
| Коваленко Семён | Зауряд-прапорщик
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Пенкин Алексей | Зауряд-прапорщик
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Перов Иван | Зауряд-прапорщик
|
16-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Цабут Моисей | Зауряд-прапорщик
|
16-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Крючков Артемий | Зауряд-прапорщик
|
16-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Грен | Поручик
|
19-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Данильченко | Подпоручик
|
19-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Рихтер | Подпоручик
|
20-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Клявин Пётр | Зауряд-прапорщик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Лазарев Прохор | Зауряд-прапорщик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Подагров | Зауряд-прапорщик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Сидоров Владимир | Подпоручик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Миропольский | Подпоручик
|
26-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Селезнёв | Зауряд-прапорщик
|
26-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Кузнецов | Зауряд-прапорщик
|
26-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Радецкий | Зауряд-прапорщик
|
27-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Безносов | Зауряд-прапорщик
|
28-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Токмат | Зауряд-прапорщик
|
28-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Сарбаев | Зауряд-прапорщик
|
28-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Томишевич | Поручик
|
Пехотного Орловского полка | ||||
| Колосов | Штабс-ротмистр
|
Драгунского Нижинского | ||||
| Халпурин | Зауряд-прапорщик
|
3-й Восточно-Сибирский запасной батальон | ||||
| Уролов | Зауряд-прапорщик
|
3-й Восточно-Сибирский запасной батальон | ||||
| Закржевский | Зауряд-прапорщик
|
3-й Восточно-Сибирский запасной батальон | ||||
| Намолоцкий | Зауряд-прапорщик
|
4-й Восточно-Сибирский запасной батальон | ||||
| Моисеев | Зауряд-прапорщик
|
4-й Восточно-Сибирский запасной батальон | ||||
| Попельницкий | Зауряд-прапорщик
|
7-й Восточно-Сибирский запасной батальон | ||||
| Мельников | Зауряд-прапорщик
|
7-й Восточно-Сибирский запасной батальон | ||||
| Кастодицкий | Зауряд-прапорщик
|
7-й Восточно-Сибирский запасной батальон | ||||
| Гудкаев | Зауряд-прапорщик
|
7-й Восточно-Сибирский запасной батальон | ||||
| Резвяков | Зауряд военный чиновник | |||||
| Моргунов | Зауряд-прапорщик
|
Пограничная стража | ||||
| Адинцев | Зауряд-прапорщик
|
Пограничная стража | ||||
| Гошицкий | Штабс-капитан
|
Управление артиллерии Третьего Сибирского корпуса | ||||
| Правиков | Штабс-капитан
|
Управление артиллерии Третьего Сибирского корпуса | ||||
| Баум | Капитан
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Морской офицер | ||||||
| Морской офицер | ||||||
| Морской офицер | ||||||
| Морской офицер | ||||||
| Морской офицер |
«Тамбов» (20 ноября 1905 года)
20 ноября 1905 года прибыл пароход «Тамбов» во Владивосток. Прибыли: генералы Смирнов, Белый, Мехмандаров, 1 штаб-офицер, 6 сухопутных и 1 морской обер-офицер, 16 прапорщиков, один капельмейстер, 2188 нижних чинов. Из числа прибывших двумя эшелонами отправлены в Харбин того же числа 15 офицеров и 1641 нижних чинов.
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Тамбов» 20 ноября 1905 года[63]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
|
Смирнов Константин Николаевич | Генерал-лейтенант
|
Бывший комендант крепости Порт-Артур | |||
|
Белый Василий Фёдорович | Генерал-майор, начальник
|
Квантунская крепостная артиллерия | |||
|
Мехмандаров Самедбек Садыхбек оглы | Генерал-майор
|
||||
| Гаммер Николай Данилович | Поручик
|
Штаб Артурской крепости | ||||
| Ромашев | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Лавров | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Бугаев | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Санников | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Ващенко | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Абрамов | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Ломакин | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Еремин | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| (ещё) Ерёмин | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Тарасов | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Платонов | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Михрюков Александр | Зауряд-прапорщик
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Бойчук | Зауряд-прапорщик
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Грибоский | Зауряд-прапорщик
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Вриони Павел Гаврилович | Поручик
|
16-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Змейцын (Сергей Павлович ?) | Подполковник
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Завитаев Константин Александрович | Поручик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Шарый Константин Ильич | Подпоручик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Самойленко Иван | Зауряд-прапорщик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Аров Роман | Зауряд-прапорщик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Беданов | Штабс-капитан
|
27-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Гобято Леонид Николаевич | Подполковник
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Гюнтер Владимир Александрович | Капитан
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Неженцев | Капитан
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Ясенский | Капитан
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Бибиков | Штабс-капитан
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Дешин | Штабс-капитан
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Карамышев Владимир Дмитриевич | Штабс-капитан
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Сыромятников Ипполит Семенович | Поручик
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Соколов | Поручик
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Токмат | Поручик
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Глебович-Полонский Иван Брунович | Поручик
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Якубович | Поручик
|
4-я артиллерийская бригада | ||||
| Бергер | Капитан
|
4-й артиллерийский дивизион | ||||
| Сырцов | Штабс-капитан
|
4-й артиллерийский дивизион | ||||
| Грибовский Роман Ильич | Поручик
|
4-й артиллерийский дивизион | ||||
| Белый | Поручик
|
4-й артиллерийский дивизион | ||||
| Кашталинский | Подпоручик
|
4-й артиллерийский дивизион | ||||
| Фицковский (Фiцковский) | Поручик
|
7-й запасной батальон | ||||
| Вознесенский | Поручик
|
Квантунская крепостная артиллерия | ||||
| Выржиковский | Капитан
|
Пехотный Самарский | ||||
| Макалинский | Лейтенант | Пехотный Самарский (?) | ||||
| Клейсмер | Капельмейстер |
«Воронеж» (21 ноября 1905 года)
21 ноября 1905 года прибыл пароход «Воронеж». Прибыли: генерал-Лейтенант Ляпунов, 4 штаб-офицера, 48 обер-офицеров, 1 прапорщик, три зауряд прапорщика и 2498 нижних чинов – все сухопутные. Отправлено того же числа 12 офицеров, 1688 нижних чинов. 923 остались временно в крепости Владивосток состава эшелона «Тамбов» для их отправки 22 ноября.
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Воронеж» 21 ноября 1905 года (746 нижних чинов 5-го Восточно-Сибирского)[65]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Ляпунов Михаил Николаевич | Генерал-лейтенант
|
|||||
| Пулевич | Капитан
|
Состоящий при нём генерального штаба | ||||
| Февролев | Капитан
|
|||||
| Парамонов | Штабс-капитан
|
Помощник старшего адъютанта при генерале Ляпунове | ||||
| Соколов | Подпоручик (запаса)
|
Прикомандирован управлением генерального штаба | ||||
| Кныш | Подпоручик
|
|||||
| Тарасенко Георгий Петрович | Полковник
|
Александровский резервный батальон | ||||
| Прокофьев | Штабс-капитан
|
1-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Усиков | Поручик
|
1-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Харлампович | Поручик
|
4-й Стрелковый российский полк | ||||
| Романовский Сергей Петрович | Полковник, командир
|
5-й Стрелковый полк | ||||
| Кременецкий Владимир Александрович | Подполковник
|
5-й Стрелковый полк | ||||
| Меньщиков Александр Ипполитович | Капитан
|
5-й Стрелковый полк | ||||
| Шаровский | Унтер-офицер | 5-й Стрелковый полк | ||||
| Дёмин | Унтер-офицер | 5-й Стрелковый полк | ||||
| ..тынов | Унтер-офицер | 5-й Стрелковый полк | ||||
| Гурский Петр Васильевич | Штабс-капитан
|
5-й Стрелковый полк | ||||
| Унрук | Поручик
|
5-й Стрелковый полк | ||||
| ..итчук | Поручик
|
5-й Стрелковый полк | ||||
| Фиалковский Павел Иванович | Подпоручик
|
5-й Стрелковый полк | ||||
| Багоцкий Флор Степанович | Капитан
|
10-й стрелковый полк | ||||
| Белоцерковец Николай Николаевич | Капитан
|
10-й стрелковый полк | ||||
| Пиотровский | Капитан
|
|||||
| Лещинский | Поручик
|
|||||
| Гореев | Подпоручик
|
|||||
| Гурский | Подпоручик
|
|||||
| Дудин | Подпоручик
|
|||||
| Шелупенко | Зауряд-прапорщик
|
Тобольского пехотного | ||||
| Симонов | Зауряд-прапорщик
|
Тобольского пехотного | ||||
| Конинский | Зауряд-прапорщик
|
Тобольского пехотного | ||||
| Сысь (Сысъ) | Подпоручик (запаса)
|
73-й Крымский пехотный полк (место служения – г. Могилёв Подольский[58]) | ||||
| Антонов | Подполковник
|
121-й Пензенский пехотный полк | ||||
| Фёдоров Иван Петрович | Штабс-капитан
|
121-й Пензенский пехотный полк | ||||
| Руднев Александр Викторович | Штабс-капитан
|
121-й Пензенский пехотный полк | ||||
| Либерман Андроний Владимирович | Поручик
|
121-й Пензенский пехотный полк | ||||
| Кондратюк | Поручик
|
121-й Пензенский пехотный полк | ||||
| Гудимо | Прапорщик
|
121-й Пензенский пехотный полк | ||||
| Петров Александр Максимович | Подпоручик (запаса)
|
137-й Нежинский пехотный полк | ||||
| Пржездецкий Александр Васильевич | Капитан
|
138-й Болховский пехотный полк | ||||
| Ушков | Штабс-капитан
|
138-й Болховский пехотный полк | ||||
| Скворцов Петр Павлович | Штабс-капитан
|
138-й Болховский пехотный полк | ||||
| Аваев | Подпоручик (запаса)
|
138-й Болховский пехотный полк | ||||
| Викин Григорий Иванович | Подпоручик (запаса)
|
138-й Болховский пехотный полк | ||||
| Черешнев | Капитан
|
141-й Можайский пехотный полк | ||||
| Чернышев | Подпоручик (запаса)
|
141-й Можайский пехотный полк | ||||
| Перлицр | Подпоручик (запаса)
|
195-й Дубнецкий | ||||
| Громов | Подпоручик (запаса)
|
10-й Гренадёрский малороссийский | ||||
| Гильденгаген Николай Константинович | Подпоручик (Прапорщик ?) (запаса)
|
1-й Сибирский артиллерийский парк | ||||
| Грузинский | Капитан, корпусный интендант
|
1-й Сибирский корпус | ||||
| Венглинский | Капитан
|
241-й Орский полк | ||||
| Дювернца | Штабс-капитан
|
241-й Орский полк | ||||
| Магин | Поручик
|
241-й Орский полк | ||||
| Пономарёв | Поручик
|
241-й Орский полк | ||||
| Кадомцев | Поручик
|
241-й Орский полк |
«Монголiя» (26 ноября 1905 года)
26 ноября 1905 года прибыла «Монголия». Прибыли: генерал-майор Ганенфельд, 27 сухопутных и 2 морских офицеров, 206 сухопутных нижних чинов, 6 матросов и 25 человек казённой прислуги. 27 ноября 1905 года, по прибытии санитарного поезда прибывшие будут отправлены в Харбин.
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Магнолiя» 26 ноября 1905 года[67]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Ганенфельдт Александр Павлович | Генерал-майор
|
Офицер | ||||
| Трухин Михаил | Поручик
|
14-й Вост.-Сиб. Стрелк. полк | ||||
| Гаврилов | Подпоручик
|
14-й Вост.-Сиб. Стрелк. полк | ||||
| Батюшин | Коллежский регистратор | 26-й Вост.-Сиб. Стрелк. полк | ||||
| Дробот Константин | Зауряд-прапорщик
|
27-й Вост.-Сиб. Стрелк. полк | ||||
| Поляков | Штабс-капитан
|
6-й Стрелковый российский пехотный полк | ||||
| Дьяченко Лев | Подпоручик
|
10-й Стрелковый российский пехотный полк | ||||
| Хомутов | Подпоручик
|
12-й Великолуцкий пехотный полк | ||||
| Инглез Владимир Васильевич | Поручик
|
35-й Брянский | тяжело ранен | |||
| Левченко | Штабс-капитан
|
36-й Орловский | ||||
| Булатович | Штабс-капитан
|
55-й Подольский | ||||
| Чёрный | Зауряд-прапорщик
|
55-й Подольский | ||||
| Мариновский | Поручик
|
58-й Прагский | ||||
| князь Гедройц Михаил Михайлович | Полковник, Командир
|
100-й Островский | ||||
| Лянсколанский | Зауряд-прапорщик
|
138-й Болховский пехотный полк | ||||
| Верхоустинский Николай Алексеевич | Подпоручик
|
162-й Ахалцихский пехотный полк | ||||
| Львов Лев Иванович | Капитан
|
215-й Базулкский | ||||
| Колосовский Иван Васильевич | Поручик
|
215-й Базулкский | ||||
| Замятнин | Корнет
|
Драгунский Нежинский | ||||
| Урсуленко | Зауряд-прапорщик
|
7-я Вост.-Сиб. Стрелк. дивизия | ||||
| Васильев | Поручик
|
Квантунская артиллерия | ||||
| Глинский | Поручик
|
Квантунская артиллерия | ||||
| Соломонов | Поручик
|
Квантунская артиллерия | ||||
| Тарновский | Штабс-капитан
|
3-я арт. бригада | ||||
| Гемменлман | Капитан
|
Квантунская сапёрная рота | ||||
| Назаров (Назоров) Петр | Хорунжий
|
1-й Читинский казачий | ||||
| Мисников Николай Фёдорович | Лейтенант (вахтенный начальник 24.04.1905 — 15.05.1905)
|
Крейсер «Адмирал Нахимов» | 1 августа (14 августа) 1904 | Взят в плен в бою в Корейском проливе. | Родился 21.11.1879, мичман (1899), лейтенант (28.03.1904). «Адмирал Корнилов» (на начало 1904), броненосец «Полтава» (вахтенный начальник 1904 — на март 1904), Крейсер «Баян» (вахтенный начальник после марта 1904 г.), «Амур» (вахтенный начальник 1904). Командир роты десанта. 13.11.1904 г. 80 матросов лейтенанта Мисникова остановили 3-тысячный отряд генерала Накамуры. 02.12.1904 г. на 10-весельном катере с «Бобра» доставил из Порт-Артура в Чифу депеши главнокомандующему генералу Куропаткину и командующему флотом вице-адмиралу Скрыдлову. В декабре 1904 — январе 1905 г. секретно находился в Батавии под видом французского журналиста Масэ для обеспечения безопасности дальнейшего плавания 2-ой эскадры Тихого океана сообщениями обо всех передвижениях японских военных судов. Капитан 2 ранга (14.04.1913). Посыл. судно «Великий князь Александр Михайлович» (командир назначен 26.03.1915, принял 03.04.1915 — 18.06.1915), транспорт № 109 («Леванцо») (комендант 16.06.1916 – 28.08.1916), транспорт № 136 («Ризе») (комендант с 28.08.1916), транспорт № 139 («Король Альберт I) (комендант с 24.01.1917). | |
| Шевелев Клавдий Валентинович | Мичман (вахтенный начальник на ноябрь 1904)
|
Миноносец «Расторопный» | 06 декабря 1904 г. | Снят японцами с парохода «Нигерия» в штатском платье, при следовании во Владивосток и отправлен в лагерь для военнопленных под Хамадеру. | Родился 29.10.1881, мичман (06.05.1901), лейтенант (17.04.1905). Крейсер «Баян» (и. о. ст. штурм. офицера 1903—1904). Ранен и оглушён с разрывом и повреждением барабанных перепонок при спасении команды миноносца «Страшный» (31.03.1904). Воевал на сухопутном фронте — адъютант нач. батальона морского десанта (август 1904). Прорвался на миноносце «Расторопный» в Чифу (02.11.1904). Капитан 1 ранга за отличие (10.04.1916). Нач. 3-го и 13-го дивизионов миноносцев Балтийского моря (03.10.1916—12.01.1918). Уволен в отставку (12.01.1918). Во время Гражданской войны на стороне белых на флотилии Северного Ледовитого океана (09.08.1918—20.09.1918). Вначале офицером для поручений при Штабе флотилии, затем нач. отдела тральщиков и всех формир. мор. команд на берегу флотилии (с 28.08.1918). Затем в Сибири в войсках Восточного фронта. Состоял пом. морского министра в правительстве адмирала Колчака. Контр-адмирал (03.11.1919, назначен Колчаком). В 1920 г. выехал в Крым. С августа 1920 г. морской агент (атташе) Русской армии генерала Врангеля в Белграде. В эмиграции проживал сначала в Югославии (с 1937 г. работал в страх. обществе в Загребе) и Германии (Мюнхен) — работал переводчиком в UNRRA (с 1945). 30.12.1949 г. выехал в США. Работал корректором в эмигрантской газете «Русская жизнь» и преподавателем русского языка в берлицевской школе в Сан-Франциско. Остаток жизни провел в Доме Св. Владимира для престарелых. Умер 28.05.1971 г. в Сан-Франциско и похоронен на Сербском кладбище близ города Колмо (штат Калифорния). |
«Ярославль» (30 ноября 1905 года)
30 ноября 1905 года прибыл «Ярославль» во Владивосток. Прибыли: 11 сухопутных офицеров, 2068 сухопутных нижних чинов. Из числа прибывших 1100 отправлены в Харбин, квантунской крепостной артилерии 50 человек, … квантунских сапёрных частей и 592 разных частей, последние будут отправлены в Харбин [при] первой возможности.
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Ярославль» 30 ноября 1905 года (Квантунской крепостной артиллерии прибыло 416 нижних чинов)[69]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Дидрихсон Федор Иванович | Штабс-капитан
|
Квантунская крепостная артиллерия | ||||
| Шадтин | Штабс-капитан
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Рава Николай Феликсович | Штабс-капитан
|
11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | 24.05.1904 | Пленен на р.Ялу. Ранен в правые руку, ногу и бок. | ||
| Максимов Сергей Сергеевич | Капитан
|
11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | 24.05.1904 | Пленен на р.Ялу. Ранен в левую ногу навылет. | ||
| Урядов Константин Васильевич | Подполковник
|
12-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | 24.05.1904 | Пленен на р.Ялу. Легко ранен в правую ногу. | ||
| Роиевский Антон Казимирович | Подполковник
|
12-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Рогге Иван Ипполитович | Подпоручик
|
12-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Иванов—Мумжиев Петр Михайлович | Поручик
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Попов | Капитан
|
16-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Миславский Борис Филиппович | Подпоручик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Романовский Николай Александрович | Полковник
|
4-я Восточно-Сибирская артиллерийская бригада |
«Тамбов» (4 декабря 1905 года)
4 декабря 1905 года прибыл транспорт Таможни [«Тамбов»] во Владивосток. Прибыли: 4 штаб-офицеров сухопутных войск и 1 флотский, 27 обер-офицеров сухопутных войск и 1 флотский, 5 зауряд прапорщиков, 2 оружейных мастера, 1 чиновник, 2192 сухопутных нижних чинов и 20 флотских. Из числа прибывших 27-го Восточно-Сибирского полка – 1043 человек. 26-го полка – 98 человек, Квантунской [крепостной] артиллерии – 231. Квантурских сапёров [161 чел.], минёров, телеграфистов – 206. Пограничных страж – 87. 4-го Заамурского железнодорожного полка – 67. Один эшелон в составе 18 офицеров и 1114 нижних чинов отправлен сегодня же в Харбин, второй пойдёт завтра утром. До сего времени прибыло всего офицеров 430, считая [в] том числе моряков. Нижних чинов сухопутных 18414, моряков 2805.
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Тамбов» 4 декабря 1905 года[71]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Головань Сергей Александрович | Капитан
|
Генеральный штаб | ||||
| Данилов | Оружейный мастер | 13-й Восточно-Сибирский полк | ||||
| Вакулин Николай Федорович | Подпоручик
|
2-й стрелковый Российский полк | ||||
| Гоняк Михаил Константинович | Капитан
|
10-й Стрелковый российский пехотный полк | ||||
| Вашкевич | Зауряд-прапорщик
|
20-й стрелковый Российский полк | ||||
| Кушка | Подпоручик
|
5-й стрелковый Финляндский полк | ||||
| Войно-Оранский Викентий Казимирович | Подполковник
|
1-й Стретенский Сибирский пехотный полк | Родился 08.02.1852г., католик, холост.
Получил образование: Полоцкая военная гимназия. 2-е военное Константиновское училище. 1 разряд и офицерская стрелковая школа - "успешно". Начал службу: 10.08.1871 г., подпоручик - 1873 г., поручик - 1876 г., штабс-капитан - 1878 г., капитан - 1886 г. Участвовал в кампаниях: 1877-78 гг. и 1904-05 гг. Награды: Орден Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом 1878г.; Орден Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом 1879 г.; Орден Св. Станислава 2-й степени 1893г.; Орден Св. Анны 2-й степени 1895 г.; Орден Св. Владимира 4-й степени 1900 г. На 1 января 1909 г. — 50-й пехотный Белостокский полк, подполковник[72]. | |||
| Носов | Зауряд-прапорщик
|
1-й Стретенский Сибирский пехотный полк | ||||
| Дёмин | Оружейный мастер | 3-й Нерченский | ||||
| Щеглов | Капитан
|
8-й Томский | ||||
| Беловский | Зауряд-прапорщик
|
12-й Барнаульский | ||||
| Ляшко | Капитан
|
12-й Великолуцкий пехотный полк | ||||
| Заводский | Поручик
|
18-й Вологодский пехотный полк | ||||
| Бирих Вильгельм Генрихович | Подпоручик
|
30-й Полтавский пехотный полк | ||||
| Чеботарёв Степан Васильевич | Капитан
|
55-й Подольский пехотный полк | ||||
| Церпиш Владислав Михайлович | Капитан
|
55-й Подольский пехотный полк | ||||
| Линдеман | Подпоручик
|
162-й Ахалцихский пехотный полк | ||||
| Луплов | Зауряд-прапорщик
|
121-й Пензенский пехотный полк | ||||
| Шантыра | Подпоручик
|
123-й Козловский пехотный полк | ||||
| Ленчерский | Капитан
|
138-й Богословский пехотный полк | ||||
| Фролов | Зауряд-прапорщик
|
138-й Богословский пехотный полк | ||||
| Макаров | Прапорщик
|
145-й Новочеркасский пехотный полк | ||||
| Леонтьев Иван Александрович | Подполковник
|
141-й Орский | Родился 27.01.1854 г., православный, женат, 1 дочь.Получил образование: Сибирская военная гимназия. 3-е Александровское военное училище - 2 разряд.
Начал службу: 11.08.1872г., подпоручик - 1877 г., поручик - 1883 г., штабс-капитан - 1888 г., капитан - 1894 г., подполковник - 1900 г. Участвовал в кампаниях: 1877-78гг. и 1904-05гг. Награды: Орден Св. Станислава 3-й степени 1885 г.; Орден Св. Анны 2-й степени с мечами 1905 г.; Орден Св. Владимира 4-й степени 1906 г. На 1 января 1909 г. — 116-й пехотный Малоярославский полк, подполковник[72]. | |||
| Скодфер | Капитан
|
141-й Орский | ||||
| Франц | Капитан
|
141-й Орский | ||||
| Репша Гедеон Андреевич | Капитан
|
141-й Орский | ||||
| Поляков | Подпоручик
|
141-й Орский | ||||
| Рихтер | Подпоручик
|
141-й Орский | ||||
| Сергеев | Прапорщик
|
141-й Орский | ||||
| Карутский | Капитан
|
1-й Стрелковый артиллерийский дивизион | ||||
| Марков | Штабс-капитан
|
1-й Стрелковый артиллерийский дивизион | ||||
| Берман | Подпоручик (запаса)
|
1-й Стрелковый артиллерийский дивизион | ||||
| Митафев (?) | Подпоручик (запаса)
|
1-й Стрелковый артиллерийский дивизион | ||||
| Шешмарёв | Подпоручик (запаса)
|
1-й Стрелковый артиллерийский дивизион | ||||
| Князь Кантакузен Михаил Михайлович | Полковник
|
31-я артиллерийская бригада | Подпоручик - 1879 г., поручик - 1879 г., сотник - 1884 г., подъесаул - 1884 г., есаул - 1888 г., войсковой старшина - 1895 г., полковник - 1901г.
Награды: Орден Св. Станислава 3-й ст. 1885 г.; Орден Св. Анны 3-й ст. 1893 г.; Св. Анны 2-й ст. 1898 г.; иностранные: Орден Вендской короны 4-й ст. 1889 г.; кавалер креста 1 класса Вюртембергского Ордена Фридриха 1892 г. Адъютант командующего Туркестанского военного округа 1884-89гг. Адъютант Его Имп. Выс. Вел. князя Михаила Николаевича по зв. генерал-фельдцейхмейстера 1889-1904гг. Состоял в распоряжении Наместника Е.И.В. на Дальнем Востоке 1904-05гг. В настоящей должности с 17.01.1905г. На 1 января 1905г. — По Оренбургской казачьей казачьей артиллерии; 31-я артиллерийская бригада, командир 3-й дивизии, полковник. Источник: Список полковникам по старшинству. — СПб.: Воен. тип., 1905. | |||
| Шепелёв Павел Васильевич | Подполковник
|
31-я артиллерийская бригада | Родился 02.05.1869г., православный, женат, 1 дочь.
Получил образование: 4-й Московский кадетский корпус. 3-е Михайловское артиллерийское училище - 1 разряд. Начал службу: 01.09.1886г., подпоручик - 1887г., поручик - 1891г., штабс-капитан - 1896г., капитан - 1900г. Участвовал в кампании 1904-05гг. Награды: Орден Св. Станислава 2-й степени с мечами 1904г.; Орден Св. Анны 2-й степени с мечами 1905г.; Орден Св. Владимира 4-й степени 1906г. На 1 января 1909г. — 31-я артиллерийская бригада, командир 5-й батареи, подполковник[72]. | |||
| Толубеев Николай Константинович | Штабс-капитан
|
31-я артиллерийская бригада | ||||
| Кардашеский Евгений Иванович | Штабс-капитан
|
31-я артиллерийская бригада | ||||
|
Коломейцов Николай Николаевич | Капитан 2-го ранга (командир 12.07.1904 — 15.05.1905).
|
Миноносец «Буйный» | 15 мая 1905 г. | Взят в плен в бою в Корейском проливе на «Буйном». | Родился 16.07.1867. Лейтенант за отличие (13.12.1893), капитан 2 ранга (06.12.1904). «Ермак» (командир 08.04.1902 — на 28.03.1904). В бою 14-го мая 1905 года, в Цусимском проливе, когда, имея на вверенном ему миноносце «Буйный» около 200 человек, подобранных из воды при гибели броненосца «Ослябя», под градом снарядов, подошел к объятому пламенем броненосцу «Князь Суворов» и снял с него командовавшего эскадрой. Начальник бригады крейсеров Балтийского моря (12.05.1914 — 24.12.1914). Снят с должности за недостаточно решительные действия в начале Первой мировой войны. Начальник Чудской озерной позиции и начальник флотилии на Чудском озере (16.09.1915 — 31.03.1917). Уволен от службы по болезни с мундиром и пенсией с производством в вице-адмиралы (06.10.1917). В феврале 1918 г. содержался большевиками в тюрьме «Кресты». В конце 1918 г. бежал в Финляндию по льду Финского залива. В эмиграции проживал сначала в Финляндии, Англии, затем во Франции. Сбит насмерть 06.10.1944 г. американским армейским грузовиком в Париже, погребен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Его именем названы: острова, бухта и пролив в Карском море; река, впадающая в Таймырский залив; гора на острове Расторгуева; в 1972 г. его именем названо советское гидрографическое судно. |
| Кованько Александр Владимирович | Лейтенант
|
Эскадренный броненосец «Полтава» | Родился 23.12.1878. Мичман (14.09.1899), лейтенант (28.03.1904). «Отважный» (вах. начальник 1903—1904). На 18.01.1904 г. находился в Сводном полевом госпитале на излечении. С середины лета 1904 г. командовал батареей морских орудий на форте №4, в бою 07.09.1904 г. тяжело ранен в бедро. Капитан 2 ранга (14.04.1913). Участник Первой Мировой войны. «Император Николай I» (командир с 16.02.1915). Зачислен в резерв чинов Черноморского флота (09.05.1917). Капитан 1 ранга (на 1924 г.). Во время Гражданской войны воевал на стороне белых на Черном море. Комендант транспорта «Мария» (1920). В эмиграции в Бельгии с 1920 г. Умер в Брюсселе 31.10.1949 г. | |||
| Фартаков | Контролёр, коллежский советник | 1-й Сибирский корпус |
«Монголiя» (10 декабря 1905 года)
10 декабря 1905 года прибыла «Монголия» во Владивосток. Прибыли: 1 морской офицер, 59 матросов, 188 сухопутных нижних чинов. «Монголия» приказанию генерала Данилова [в] Японию более не пойдёт, оставшихся больных заберёт «Трове». По слухам…, генералом Даниловым зафрахтовано десять японских военных транспортов [для] перевозки наших пленных.
«Владимир» (12 декабря 1905 года)
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Владимир» 12 декабря 1905 года[74]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Арцишевский Иосиф Алоизоевич | Подполковник
|
Корсаковский резервный батальон | ||||
| Прасолов | Штабс-капитан
|
По собственной просьбе отправлен в Николаевский пехотный полк[75] | ||||
| Дредов | Штабс-капитан
|
|||||
| Мордвинов | Подпоручик
|
В списке №1. В резерве не был, переведён высочайшим приказом 6 апреля 1904 года из 21 Вост.-Сиб. стр. полка[75] | ||||
| Тиканин | Подпоручик
|
|||||
| Лаврентьев | Зауряд-прапорщик
|
|||||
| Фуртушников | Зауряд-прапорщик
|
|||||
| Полотнов | Зауряд-прапорщик
|
|||||
| Крамберг (Кренберг) | Зауряд военный чиновник | По собственной просьбе отправлен в Николаевский пехотный полк[75] | ||||
| Снитревский | Штабс-капитан
|
Дуйский резервный полк | ||||
| Лейзен | Ветеринарный врач | 8-я орудийная нештатная Сахалинская батарея | ||||
| Чертов Лев Иванович | Подполковник
|
Николаевский крепостной полк | ||||
| Мельников Василий Павлович | Подполковник
|
Нештатная батарея | ||||
| Данилов | Подполковник
|
Тамбовский резервный полк | ||||
| Толстошен | Зауряд военный чиновник | Тамбовский резервный полк (?) | ||||
| Скляренко | Капитан
|
Александровский резервный батальон | В списке №3. В резерве не был, переведён Высочайшим приказом №24 декабря 1904 (состоял по тюремному ведомству)[75] | |||
| Гладков | Капитан
|
Александровский резервный батальон | ||||
| Шебалин | Штабс-капитан
|
Александровский резервный батальон | В списке №10. В резерве не был, переведён Высочайшим приказом №24 декабря 1904 (служил по тюремному ведомству)[75] | |||
| Мирной (Мирный Валериан Аполлонович ?) | Подпоручик
|
Александровский резервный батальон | ||||
| Малишевский (Владислав Викентьевич ?) | Подполковник
|
Александровский резервный батальон | ||||
| Станкевич | Подполковник
|
Александровский резервный батальон | В списке №11. Призван из запаса по Приамурскому Округу и направлен в Александровский резервный батальон. Желает быть прикомандированным к одной из частей Острова Сахалин.[75] | |||
| Иванов | Прапорщик
|
Александровский резервный батальон | ||||
| Мордвинов | Прапорщик
|
Александровский резервный батальон | ||||
| Архангельский | Прапорщик
|
Александровский резервный батальон | ||||
| Ярославцев | Зауряд-прапорщик
|
Александровский резервный батальон | ||||
| Лунцев | Зауряд-прапорщик
|
Александровский резервный батальон | ||||
| Потапенко | Зауряд-прапорщик
|
Александровский резервный батальон | ||||
| Древлев | Зауряд чиновник | Александровский резервный батальон | ||||
| Молочко | Зауряд-прапорщик
|
1-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Колмаперов | Поручик
|
3-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
|
Бялозор Юлиан Юлианович | Подполковник
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | |||
| Кургазов | Поручик
|
7-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Щёкин | Капитан
|
11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Будянский | Поручик
|
23-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Ожесневский Михаил Петрович | Штабс-капитан
|
4-й стрелковый Российский полк | ||||
| Кошевой | Подпоручик
|
10-й стрелковый Российский полк | ||||
| Каширский | Штабс-капитан
|
5-й Киевский Гренадёрский полк | В списке №2.Дуйский резервный батальон. Прибыл в резерв 5-го Гренадёрского Киевского полка и переведён в батальон приказом Главнокомандующего 1905 за №1257. Просит перевести его обратно в 5-й Гренадёрский Киевский полк.[75] | |||
| Подгорский | Штабс-капитан
|
5-й Киевский Гренадёрский полк | В списке №7. Дуйский резервный батальон. Прибыл в резерв 5-го Гренадёрского Киевского полка и переведён в батальон приказом Главнокомандующего 1905 за №1257. Просит перевести его обратно в 5-й Гренадёрский Киевский полк (в котором прослужил 12 лет – из Рапорта)[75] | |||
| Костенко | Штабс-капитан
|
6-й Таврический Гренадёрский полк | В списке №5.Дуйского резервного батальона. Прибыл в резерв из 6-го Гренадёрского Таврического полка и переведён в бАатальон приказом Главнокомандующего 1905 за №1257. Просит об обратном переводе его в 6-й Гренадёрский Таврический полк в г. Москву.[75] | |||
| Масляников | Капитан
|
15-й Тифлиский Гренадёрский полк | В списке №6. Дуйский резервный батальон. Прибыл в резерв из 15-го Гренадёрского Тифлиского полка и переведён в батальон приказом Главнокомандующего 1905 за №1257.[75] | Просит об обратном переводе его в 15-й Гренадёрский Тифлиский полк[75] в рядах которого прослужил 20 лет[76]. | ||
| Фон-Редигер | Капитан
|
14-й Гренадёрский Грузинский генерала Котляревского полк | В списке №12. Дуйского резервного батальона. Прибыл в резерв из 14-го Гренадёрского Грузинского полка и переведён приказом Главнокомандующего №966. Просит о переводе обратно в 14-й Гренадёрский Грузинский полк[75] | |||
| Дмитриев | Зауряд-прапорщик
|
121-й Пензенский пехотный полк | ||||
| Приймак (Приимак?) | Зауряд-прапорщик
|
121-й Пензенский пехотный полк | ||||
| Алексеев | Зауряд-прапорщик
|
138-й Болховский пехотный полк | ||||
| Горев | Зауряд-прапорщик
|
138-й Болховский пехотный полк | ||||
| Роганский | Штабс-капитан
|
159-й Ленкоранский Нашибурский пехотный полк | ||||
| Фрейндлин | Штабс-капитан
|
259-й Горийский пехотный полк | В списке №8. Тымовского резервного батальона. Прибыл в резерв из 259-го пехотного Горийского полка и переведён в батальон приказом Главнокомандующего 1905 за №1257. Просит о переводе обратно в 259-й пехотный резервный Горийский полк,[75] гор. Гори-Кавказ. Прослужил 15 лет в рядах Кавказских войск[77]. | |||
| Борзенков Николай Павлович | Капитан
|
259-й Тарусский пехотный полк | ||||
| Василькиоти Петр Митрофанович | Штабс-капитан
|
Севастопольский крепостной батальон | В списке №4.Тымовского резервного батальона. Прибыл в резерв из Севастопольского крепостного батальона, переведён в Тымовский батальон приказом Главнокомандующего 1905 за №966. Просит об обратном переводе его в Севастопольский батальон в г. Севастополь.[75] | |||
| Наговицин | Штабс-капитан
|
Карский крепостной пехотный полк | В списке №9. Дуйского резервного батальона. Прибыл в резерв из Карского крепостного полка и переведён в батальон приказом Главнокомандующего 1905 за №125. Просит о переводе обратно его в Карский крепостной полк[75] из Дуйского резервного батальонав, в настоящее время не существующего, обратно в свой полк, в Карский крепостной пехотный полк, в рядах которого я прослужил 15 лет[78]. | |||
| Захарин | Подпоручик
|
Новогеоргиевская крепостная артиллерия | ||||
| Уржунцев В.А. | Подъесаул
|
2-й Забайкальский казачий | ||||
| Рейнгардт Валентин Оттович | Капитан
|
5-й Иркутский Сибирский | ||||
| Полуботко Яков Васильевич | Капитан
|
10-й Омский полк | ||||
| Смогоржевский | Капитан
|
255-й Аварский батаольон | В списке №13. Корсаковского резервного батальона. Прибыл в резерв из 255-го Аварского батальона и переведён в Корсаковский батальон приказом Главнокомандующего 1905 за №1257. Просит о переводе обратно в 255-й Аварский батальон.[75]. Подробнее[79] | |||
| Пиникоревский | Зауряд военный чиновник | 1-е Сибирское армейское корпусное интендантство | ||||
| Григорьев | Не имеющие чина дружинник | 1-е Сибирское армейское корпусное интендантство | ||||
| Беккаревич | Не имеющие чина дружинник | 1-е Сибирское армейское корпусное интендантство |
«Киев» (16 декабря 1905 года)
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Киев» 16 декабря 1905 года[80]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
|
Бубнов Михаил Владимирович | Капитан 2-го ранга
|
Товарищ (заместитель) морского министра (18.04.1911-25.05.1915). 25.05.1915 г. ушел в отставку, не дослужив полного срока. Умер в эмиграции в Финляндии, предположительно в 30-х годах XX века. | ||||
| Герасимов Александр Михайлович | Капитан 2-го ранга
|
С 1918 г. – в Добровольческой армии. Скончался во французском морcком госпитале в Ферривиле (Тунис). 11.03.1931 г. Похоронен на европейском участке кладбища Бизерты. | |||||
| Скороходов Иван Иванович | Капитан 2-го ранга
|
Капитан 1 ранга с увольнением в отставку по болезни (18.09.1906). Умер в Севастополе в 1906 г. | |||||
| Мордовин Порфирий Александрович | Подполковник | Корпус инженер-механиков | 15 мая 1905 г. | После боя в Корейском проливе в плену в Японии. | Уволен от службы с производством в генерал-майоры с мундиром и пенсией. Генерал-майор (на 1918). Проживал в г. Петрограде. В один из дней выехал по служебным делам в Ораниенбаум, откуда не вернулся. | ||
| Салов Михаил Степанович | Капитан | Корпус инженер-механиков | 1 августа 1904 г. | Ранен в бою 01.08.1904 г. в Корейском проливе осколками снаряда, попавшими в боевую рубку. Пленён. | Полковник Корпуса флотских штурманов (КФШ, 10.04.1911). | ||
| Магнус Сергей Рейнгольдович | Лейтенант | Корпус инженер-механиков | декабрь 1904 | Участвовал в тралении рейда Порт-Артура (14.05..1904 – 27.07.1904). | Погиб 28.09.1914 г. вместе с крейсером, потопленным немецкой подводной лодкой U-26 во время дозорной службы в Балтийском море. | ||
| Малечкин Сергей Александрович | Лейтенант | Корпус инженер-механиков | После боя 14/15.05.1905 г. в Корейском проливе в плену в Японии. | Капитан 1 ранга за особые труды по обстоятельствам военного времени (01.01.1915). На 1917 г. проживал в Петрограде. | |||
| Берх Сергей Александрович | Лейтенант | Корпус инженер-механиков | Тяжело ранен снарядом в правое бедро в бою 01.08.1904 г. в Корейском проливе. В плену в Японии (Мацуяма). | Умер 27.11.1915 г., будучи командиром эскадренного миноносца «Беспокойный». Похоронен 01.12.1915 г. в Крыму на территории Херсонесского монастыря. | |||
| Постельников Павел Юрьевич | Лейтенант | Корпус инженер-механиков | Ранен в лицо (дважды), левую руку (дважды), правую руку и обе ноги в бою 01.08.1904 г. в Корейском проливе. В плену в Японии (Мацуяма). | В 1917 г. ст. мор. начальник в г. Риге. С 1918 г. продолжил службу в РККФ. Арестован (в 1926). 28.02.1927 г. осужден к ссылке в лагерь сроком на 10 лет. Умер в 1937 г. | |||
|
Иванов (Иванов-Тринадцатый) Константин Петрович | Лейтенант | Корпус инженер-механиков | 14 августа 1904 | Во время боя в Корейском проливе за убылью офицеров принял на себя командование крейсером. Был трижды ранен и дважды контужен. Приказав затопить корабль, последним сошел с борта и был поднят японскими кораблями. | В Вооруженных силах Юга России. Скончался во Франции 02.12.1933 г. Похоронен на кладбище местечка Десин, департамент Изер близ Лиона. | |
| Константин (?) Максимов | Лейтенант | Корпус инженер-механиков | |||||
| Миллер Сергей Яковлевич | Лейтенант | Корпус инженер-механиков | Взят в плен японцами в морском бою в Корейском проливе с транспорта «Иртыш» (сведения от 04.06.1905) | ||||
| Толстопятов Анатолий Михайлович | Лейтенант | Корпус инженер-механиков | 08 мая 1905 года | Взят в плен в ходе конвоирования захваченной японской шхуны. Бежал из плена (г. Фукуока) 14.06.1905 г. В бегах в течение 24 дней. Пойман у г. Симоносеки (03.07.1905). Передан японскому военному суду г. Кокура. Приговорен к 4-х летнему тюремному заключению. | Увольняется и принимает сан священника (отец Александр). Четыре ареста, лагеря. 22.02.1945 г. возведён в сан архиепископа. Скончался 23.09.1945 г. в г. Молотов (Пермь). Погребён за алтарем Троицкого кафедрального собора города. | ||
| Лосев | Поручик | Корпус инженер-механиков | |||||
| Маркевич | Поручик | Корпус инженер-механиков | |||||
| Тон | Поручик | Корпус инженер-механиков | |||||
| Гейно | Поручик | Корпус инженер-механиков | |||||
| Андреев | Мичман | Корпус инженер-механиков | |||||
| Ширатев | Второй мичман | Корпус инженер-механиков | |||||
| Шилен | Второй мичман | Корпус инженер-механиков | |||||
| Бенкендорф | Второй мичман | Корпус инженер-механиков | |||||
| Августовский | Подпоручик | Крейсер "Дмитрий Донской" | |||||
| Трегубов | Подпоручик | ||||||
| Заиончковский | Подпоручик | ||||||
| Лейман | Подпоручик | ||||||
| Аршидзе | Зауряд-прапорщик | ||||||
| Крузман | Титулярный советник | ||||||
Кондуктор
|
|||||||
| Кондуктор
|
|||||||
| Кондуктор
|
|||||||
| Кондуктор
|
|||||||
| Кондуктор
|
«Ярославль» (16 декабря 1905 года)
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Ярославль» 16 декабря 1905 года[81]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Максимовский Николай Николаевич | Полковник
|
Офицер Генерального штаба | ||||
| Кучук Коронат Иванович | Подполковник
|
Юрьевский полк | ||||
| Добровольский | Подполковник
|
Подольский полк | ||||
| Рубаштый | Подпоручик
|
138-й Болховский пехотный полк | ||||
| Савин | Зауряд-прапорщик
|
138-й Болховский пехотный полк | ||||
| Максимов | Подпоручик
|
214-й Мокшанский полк | ||||
| Дерябин | Зауряд-прапорщик
|
214-й Мокшанский полк | ||||
| Месенин | Зауряд-прапорщик
|
214-й Мокшанский полк | ||||
| Тупанинов | Прапорщик
|
8-й Томский | ||||
| Горбатенко | Зауряд-прапорщик
|
241-й Орский | ||||
| Эсли | Корнет
|
52 Нежинский драгунский | ||||
| Масловский | Произведен вольноопределяющися |
«Воронеж» (18 декабря 1905 года)
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Воронеж» 18 декабря 1905 года[82]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Оберучев Николай Михайлович | Подполковник
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Пушкарский Константин Ильич | Подполковник
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Гафферберг Федор Иванович | Капитан
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Успенский Александр Васильевич | Капитан
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Сулиев (Сулеев) Леонтий | Поручик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Роот | Поручик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Вяткин Николай | Поручик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Паинцев Иван | Подпоручик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Эдусов Рафаил Александрович | Подполковник
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Протопопов | Подполковник
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Сафьянников Павел Александрович | Штабс-капитан
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Поляков Василий | Поручик
|
13-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Соколов Аркадий | Капитан
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Кегель Александр Адольфович | Штабс-капитан
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Шумский Василий | Поручик
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Малиновский Александр | Подпоручик
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Бардюк Николай | Подпоручик
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Владыков | Подпоручик
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Гринцевич Иван Иванович | Подпоручик
|
14-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Малышкин Михаил Александрович | Штабс-капитан
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Марченко | Штабс-капитан
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Костюшко | Поручик
|
12-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Попов | Поручик
|
12-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Жданов Михаил Саввич | Подпоручик
|
11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Григорьев | Штабс-капитан
|
Квантунская крепостная артиллерия | ||||
| Пушкарский | Подпоручик
|
Квантунская крепостная артиллерия | ||||
| Садыков | Подпоручик
|
Квантунская крепостная артиллерия | ||||
| Аноев Александр Федорович | Штабс-капитан
|
4-я Восточно-Сибирская артиллерийская бригада | ||||
| Алексеев | Капитан
|
1-й Уссурийский железнодорожный батальон | ||||
| Васильев Федор Алексеевич | Интендант, Капитан
|
Восточный отряд | ||||
| Мельников Константин Иванович | Подпоручик (запаса)
|
33-й Елецкий полк | легко ранен у Янзелинского перевала | |||
| Ковалевский Петр Дмитриевич | Капитан
|
21-й Восточно-Сибирский полк | ||||
| Янчуковский Иван Петрович | Капитан
|
24-й Восточно-Сибирский полк | ранен у Модулинского перевала | |||
| Кропотов Василий | Капитан
|
122-й Тамбовский пехотный полк | ||||
| Баранов | Капитан 2-го ранга
|
Морской офицер | ||||
| Ивков | Капитан 2-го ранга
|
Морской офицер | ||||
| Шведе | Капитан 2-го ранга
|
Морской офицер | ||||
| Ермаков | Капитан 2-го ранга
|
Крейсер "Владимир Мономах" Морской офицер | ||||
| Парфёнов | Подполковник | Морской офицер? | ||||
| Корнельев | Подполковник | Морской офицер? | ||||
| Князь Мансуров | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Вячеслав (?) Вожков | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Вячеслав (?) Илютов | Штабс-капитан | Морской офицер? | ||||
| Антонов | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Мартьянов | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Павлов | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Щеглачев | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Пеев | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Абрiенделасси (Абриенделасси) | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Могульский | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Корецкий | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Драбро | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Василевский | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Опель | Поручик
|
Крейсер "Владимир Мономах" Морской офицер (?) | ||||
| Рытов | Прапорщик (по морской части?) | Крейсер "Владимир Мономах" | ||||
| Джорж | Прапорщик (по морской части?) | |||||
| Редко | Прапорщик (по морской части?) |
«Тамбов» (21 декабря 1905 года)
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Тамбов» 21 декабря 1905 года[83]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Кошкин Константин Павлович | Капитан
|
13-й (или 30-й?) Восточно-Сибирский полк | ||||
| Любимов Аркадий Аркадьевич | Штабс-капитан
|
13-й (или 30-й?) Восточно-Сибирский полк | ||||
| Носков | Делопроизводитель | 15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Рожанский Станислав Мечиславович | Штабс-капитан
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Даниловский Петр | Подпоручик
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Никольский Василий | Подпоручик
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Самсонов Филимон | Зауряд-прапорщик
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Брусенцев Кондратий | Зауряд-прапорщик
|
15-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Крупенников Василий | Поручик
|
16-й Восточно-Сибирский полк | ||||
| Булгаков Пётр | Штабс-капитан
|
25-й Восточно-Сибирский полк | ||||
| Стрелецкий Николай | Поручик
|
25-й Восточно-Сибирский полк | ||||
| Соловьёв Михаил | Подпоручик
|
25-й Восточно-Сибирский полк | ||||
| Пляхтурнов | Зауряд-прапорщик
|
26-й Восточно-Сибирский полк | ||||
| Крыльнов Аввакум | Зауряд-прапорщик
|
26-й Восточно-Сибирский полк | ||||
| Фомич | Зауряд-прапорщик
|
26-й Восточно-Сибирский полк | ||||
| Лупша Андрей | Поручик
|
27-й (?) Восточно-Сибирский полк | ||||
| Гроза | Зауряд-прапорщик
|
28-й (?) Восточно-Сибирский полк | ||||
| Малюшенко | Зауряд-прапорщик
|
28-й (?) Восточно-Сибирский полк | ||||
| Смирнов | Зауряд-прапорщик
|
28-й (?) Восточно-Сибирский полк | ||||
| Добров Александр Иванович | Подполковник
|
7-й Восточно-Сибирский стрелковый дивизион | ||||
| Роговский Антон | Хорунжий
|
1-й Амурский Казачьего Забайкальского | ||||
| Петров | Полковник | Морской офицер | ||||
| Догоранский | Капитан 2-го ранга
|
Морской офицер | ||||
| Никонов | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Ситчевич | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Сонцев | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Боков | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Максимов | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Мюклнер | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Розяина | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Кнокорф | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Емельчнов | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Колосовский | Мичман
|
Морской офицер | ||||
| Тильбах | Прапорщик | |||||
| Тишкин | Прапорщик | |||||
| Сорокин | Прапорщик | |||||
| Фролов | Подпоручик | |||||
| Раджантович | Штабс-капитан | |||||
| Держаченко | Штабс-капитан | |||||
| Норадовский | Капитан | |||||
| Каттержельд | Прапорщик |
«Андалузiя» (21 декабря 1905 года)
21 декабря 1905 года прибыла «Андалузiя» во Владивосток. Прибыли: 2 офицера, 97 больных [и] 5 здоровых нижних чинов. Завтра приходит «Трове».
«Трове» (22 декабря 1905 года)
Пароходом «Траве» прибудет во Владивосток из Японского плена малолетний охотник 86-го пехотного Вильманстрандского полка Николай Антонов[85][79]
«Владимир» (1 января 1906 года)
1 января 1906 года прибыл пароход «Владимир» (стоял во льду) во Владивосток. Прибыли: 1 штаб-офицер, 29 обер-офицеров, 2481 нижних чинов, коих 2174 артурцев все сухопутные и 4 морских офицера, 20 кондукторов и 24 матроса. Прибывшие [в] числе 14 офицеров, 1939 нижних чинов двумя поездами отправляю сегодня в Харбин.
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на судне «Владимир» 1 января 1906 года[87]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Сердюк | Поручик
|
10-й стрелковый Российский полк | ||||
| Соколов | Подпоручик
|
10-й стрелковый Российский полк | ||||
| Пряхин Алексей Алексеевич | Капитан
|
17-й Российский стрелковый полк | ||||
| Сташов | Поручик
|
12-й Великолуцкий пехотный полк | ||||
| Михайлов Михаил Яковлевич | Подполковник
|
55-й Подольский пехотный полк | ||||
| Федорович | Капитан
|
55-й Подольский пехотный полк | ||||
| Стойчев Дмитрий Константинович | Капитан
|
55-й Подольский пехотный полк | ||||
| Моргунов Виктор Прокофьевич | Штабс-капитан
|
55-й Подольский пехотный полк | ||||
| Добрянский Александр Александрович | Штабс-капитан
|
55-й Подольский пехотный полк | ||||
| Котовой | Поручик
|
55-й Подольский пехотный полк | ||||
| Миллер (Первый Миллер?) | Поручик
|
55-й Подольский пехотный полк | ||||
| ? | ? | 2-й Мацевский (?) полк | ||||
| Болтов | Штабс-капитан
|
56-й Житомирский полк | ||||
| Волковский | Подпоручик
|
123-й Козловский пехотный полк | ||||
| Вибер | Поручик
|
162-й Ахалцихский пехотный полк | ||||
| Листовский | Капитан
|
Гымовский полк Сахалинских частей | ||||
| Косцеша | Штабс-капитан
|
Гымовский полк Сахалинских частей | ||||
| Станковский | Штабс-капитан
|
Гымовский полк Сахалинских частей | ||||
| Скржидлевский | Штабс-капитан
|
Гымовский полк Сахалинских частей | ||||
| Сомов | Штабс-капитан
|
Гымовский полк Сахалинских частей | ||||
| Загряжский Николай Алексеевич | Капитан
|
Николаевский крепостной полк | ||||
| Полторацкий | Капитан
|
Николаевский крепостной полк | ||||
| Решитько | Штабс-капитан
|
Николаевский крепостной полк | ||||
| Гончаренко | Штабс-капитан
|
Александровский резервный полк | ||||
| Гаркавцев | Зауряд-прапорщик
|
Александровский резервный полк | ||||
| Сазанович | Штабс-капитан
|
Корсаковский резервный полк | ||||
| Игнатовский | Штабс-капитан
|
Первый Сазалинский | ||||
| Живковский | Штабс-капитан
|
Дуйский резервный | ||||
| Гудков | Поручик
|
Дуйский резервный | ||||
| Ненашев | Прапорщик
|
29-я Артиллерийская бригада | ||||
| Мордвинов | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Орлов | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Альсберг | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Бойко | Прапорщик |
«Монарх» (2 января 1906 года)
Второго января [1906 года] пароходом «Монарх» прибыло [во] Владивосток 2 штаб-офицера, 14 обер-офицеров, 18 зауряд-прапорщиков, 2 зауряд-чиновника и оружейный мастер, 3357 сухопутных нижних чинов, 2 матроса, артурцев нет, прибывшие числом 8 офицеров, 14 зауряд-прапорщиков, 2380 нижних чинов того же числа отправлены Харбин всего по сей день включительно прибыло сухопутных и морских офицеров 789, сухопутных нижних чинов 35090, матросов 4555. Пароходы ожидаются каждый день прошу разрешение посылать два поезда сутки.
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на пароходе «Монарх» 2 января 1906 года[89]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Богданов Владимир | Поручик
|
3-й Восточно-сибирский стрелковый полк | ||||
| Вовк Дмитрий Семенович | Поручик
|
24-й Восточно-сибирский стрелковый полк | ||||
| Лебединский Константин Васильевич | Полковник
|
26-й Восточно-сибирский стрелковый полк | ||||
| Шпаковский Григорий Спиридонович | Подполковник
|
27-й Восточно-сибирский стрелковый полк | ||||
| Якименко Николай Петрович | Поручик
|
28-й Восточно-сибирский стрелковый полк | ||||
| Кобранов Леонид Николаевич | Капитан
|
121-й Пензенский пехотный полк | ||||
| Алексеев Сергей Андреевич | Штабс-капитан
|
141-й Новочеркаский полк | ||||
| Лесевицкий Николай Николаевич | Поручик
|
1-я Восточно-Сибирская артиллерийская бригада | ||||
| Барон Кене Борис Борисович | Есаул | 2-й драгунский казачий полк | ||||
| Багрецов Сергей Николаевич | Сотник
|
5-й сибирский казачий полк | ||||
| Матвеев | Хорунжий
|
5-й уральский казачий полк | ||||
| Кубрин | Подъесаул
|
7-й сибирский казачий полк | ||||
| Бондоловский | Подъесаул
|
Амурский казачий полк | ||||
| Капустин | Прапорщик запаса | Кубанское казачье войско | ||||
| Вырубов (Александр Васильевич ?) | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Невяровский | Инженер-механик, Штабс-капитан
|
Морской офицер |
«Ярославль» (3 января 1906 года)
3 января 1906 года прибыл пароход во Владивосток. Прибыли: 1 штаб-офицер, 8 сухопутных обер-офицеров, 4 морских и 2062 сухопутных нижних чинов и матроса. Артурцев нет. Из числа прибывших 1670 человек нижних чинов 7 офицеров отправлено в Харбин в тот же день.
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на пароходе «Ярославль» 3 января 1906 года[91]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Болдарев | Полковник, Командующий
|
1-й Сахалинский отдельный батальон | ||||
| Федотов | Подпоручик
|
1-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Петкевич Юлиан Иванович | Капитан
|
35-й Брянский полк | ||||
| Кузнецов | Штабс-капитан
|
147-й Самарский полк | ||||
| Смирнов | Штабс-капитан
|
18-й Стрелковый российский полк | ||||
| Григорьев | Штабс-капитан
|
241-й Орский полк | ||||
| Соколовский Арсений Павлович | Подпоручик
|
146-й Царицынский полк | ||||
| Пущенко Федор Демьянович | Подпоручик
|
146-й Царицынский полк | ||||
| Дмитриев | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Гезехус | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Тыртов | Лейтенант
|
Морской офицер | ||||
| Хоментовский | Инженер-механик, Штабс-капитан
|
Морской офицер |
«Беккингамъ» (10 января 1906 года)
Список военнопленных, прибывших во Владивосток на транспортном судне «Беккингамъ» 10 января 1906 г. Всего 1801 чел.[92]
«Аскот» (25 января 1906 года)
Именной список военно-пленных офицеров, прибывших во Владивосток на пароходе «Аскот» 25 января 1906 года[93]:
| Фото | ФИО | Чин, командовал | Наименование части, род войск | Дата пленения | Обстоятельства пленения | Дальнейшая судьба, комментарии |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Ставицкий | Подпоручик
|
1-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Жегов | Подпоручик
|
1-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Кудревич Мариан Юльянович | Капитан
|
3-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Захаров | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Фомин | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Пименов | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Коминар | Зауряд-прапорщик
|
5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Колесов Иван | Зауряд-прапорщик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Добрынин Андрей | Зауряд-прапорщик
|
25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Кузюрин | Зауряд военный чиновник | 25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Панкевич Иван | Подпоручик
|
36-й Восточно-Сибирский стрелковый полк | ||||
| Жданов П.Н. (Жданов Павел Николаевич ?) | Прапорщик запаса | 5-й Иркутский полк |
«Беккингамъ» (29 января 1906 года)
Список военнопленных, прибывших во Владивосток на транспортном судне «Беккингамъ» 10 января 1906 г. Всего 1522 чел.[92]
Волнения
В связи с волнениями в рядах, Главнокомандующий генерал Линевич информирует генерала Фока:
Ввиду того, что порт-артурцы 4-й и 7-й дивизий во Владивостоке бунтуют и предъявляют непомерные требования к комиссиям, я приказал комиссии из Владивостока… порт-артурцев впредь рассчитывать в полках в Харбине.
В продолжение событий, в декабре 1905 года Начальник тыла направляет ходатайство Коменданту крепости [Владивосток] о том, чтобы «группируя артурцев в полные эшелоны для отправления на Запад не высаживая в Харбине… отправлять прямо в армии». Также революционные настроения в рядах нижних чинов и офицерства подтверждает генерал Данилов, о чём было доложено генералу Палицыну[95]：
Из Японии генерал Данилов и из Шанхая генерал Дессино[96] доносят, что наши пленные в Японии столь прониклись революционным духом и настолько демарализованы, что оба они не советуют везти пленных на Владивосток, а так как Сибирская железная дорога у нас и без пленных загромождена перевозками, то конечно было бы очень желательно везти пленных из Японии прямо в Одессу. Об изложенном по докладе Государю Императору не откажите уведомить меня.
Итог
Благодаря общим усилиям гражданских и военных ведомств, труду сотен граждан, к началу февраля 1906 года в Россию на пяти судах Доброфлота вернулось 10 генералов, 2 адмирала, 1066 офицеров, 51 330 солдат и 8 783 матроса[98].
Напишите отзыв о статье "Список офицеров и чиновников Российской империи, вернувшихся из японского плена во Владивосток (1905—1906)"
Примечания
- ↑ Витте С. Ю. Конспекты лекций о народном и государственном хозяйстве, читанных Его Императорскому Высочеству Великому Князю Михаилу Александровичу в 1900-1902 гг. СПб.: Брокгауз и Эфрон, 1912. С. 80—81, 143, 202.
- ↑ Всеподданнейший отчет о действиях Военного министерства за 1906 год, [primo.nlr.ru/primo_library/libweb/action/display.do?tabs=detailsTab&ct=display&fn=search&doc=07NLR_LMS005194787&indx=8&recIds=07NLR_LMS005194787&recIdxs=7&elementId=7&renderMode=poppedOut&displayMode=full&frbrVersion=&frbg=&&dscnt=0&scp.scps=scope%3A%2807NLR%29&mode=Basic&vid=07NLR_VU1&srt=rank&tab=default_tab&vl%28freeText0%29=%D0%92%D1%81%D0%B5%D0%BF%D0%BE%D0%B4%D0%B4%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B5%D0%B9%D1%88%D0%B8%D0%B9%20%D0%BE%D1%82%D1%87%D0%B5%D1%82%20%D0%92%D0%BE%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D0%BE%D0%B3%D0%BE%20%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B5%D1%80%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B0%201906%20&dum=true&dstmp=1453036751750&gathStatIcon=true ч. 1]. - [Санкт-Петербург : Военная типография, 1908]. — 171 с. — С. 27.
- ↑ Внутренние известия // Япония и Россия. — Кобе. — № 9. — 23 сентября. — 1905. — С. 2.
- ↑ Япония и Россия. — Кобе. — №11.— 8 июля. — 1905. — С. 9.
- ↑ Головнин, Василий. [izvestia.ru/news/315213 Японцы о русских пленных], Известия (6 июля 2006). Проверено 16 января 2016.
- ↑ Поливанов Алексей Андреевич, начальник Главного штаба Военного министерства (с 10 июля 1905 года по 27 апреля 1906 года), помощник военного министра (с 27 апреля 1906 года по 07 мая 1912 года), генерал-майор и генерал-лейтенант (с 15 апреля 1906 года).
- ↑ Копия телеграммы из Петербурга от генерала Поливанова от 7 сентября 1905 года за № 6489.
- ↑ Благовещенский Александр Александрович, дежурный генерал (с 21 ноября 1904 года по 12 марта 1907 года), генерал-майор Полевого штаба Наместника Его Императорского Величества (далее – Е. И. В.) на Дальнем Востоке.
- ↑ Выписка из правила о сокращённом счёте службы бывших защитников Порт-Артура. Приказ по военному ведомству 351 1905 год. Дежурный генерал, генерал-лейтенант Благовещенский.
- ↑ Харкевич Владимир Иванович, генерал-квартирмейстер Маньчжурской армии (с 29 апреля 1904 года по 30 марта 1905 года), начальник Штаба 1-й Маньчжурской армии (с 10 ноября 1904 года по 30 марта 1905 года), начальник Полевого штаба Наместника Е. И. В. на Дальнем Востоке (с 30 марта 1905 года по 10 сентября 1906 года), генерал-лейтенант.
- ↑ Копия телеграммы № 11503 от 24 Сентября 1905 года из Петербурга в Годзядан Начальнику Штаба Главнокомандующего. № 6890, генерал Поливанов.
- ↑ Телеграмма № 10270 Штаба Главнокомандующего от 19 сентября 1905 года в Петербург, начальнику Канцелярии Военного министерства. № 11738, Начальник Штаба, генерал лейтенант Харкевич.
- ↑ Ходатайство на бланке от 23 августа 1905 года № 104 на имя Начальника Штаба Главнокомандующего. Дер. Ситеза (? неразборч.)
- ↑ Телеграмма № 9559 Штаба Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооружёнными силами, действующими простив Японии (далее – Главнокомандующего) от 26 августа 1905 года. Петербург. Главный штаб. № 10883, генерал-лейтенант Голанович (? неразборч.)
- ↑ Телеграфическая депеша № 25 Главнокомандующего от 20 сентября 1905 года. Владивосток. генералу Казбеку. № 442, Главнокомандующий Линевич.
- ↑ Хрещатицкий Ростислав Александрович, командующий войсками Приамурского военного округа (с 27 ноября 1904 года по 21 ноября 1905 года), генерал от кавалерии.
- ↑ Черновик телеграммы. Инспекторское отделение. № 10377 от 23 сентября 1905 года. Хабаровск. генералу Хрещатицкому. № 11843. генерал – от – Инфантерии Линевич.
- ↑ 1 2 Императорский телеграф в Годзядани. Годзядан. Телеграмма № 68 из Петергофа Алекс. в Годзядан (20-21 сентября 1905 года).Высочайшая. Главнокомандующему. Николай.
- ↑ Императорский телеграф в Годзядани. Телеграмма № 0617 из Владивостока в Годзядан (20-21 сентября 1905 года). Главнокомандующему. № 10557, генерал лейтенант Казбек.
- ↑ Флейшер Николай Николаевич, генерал-лейтенант. Переведён с 10 августа 1904 года на Дальний Восток в распоряжение Наместника Е. И. В.
- ↑ Императорский телеграф в Годзядан. Телеграмма № 02246 из Хабаровска в Годзядан (23 сентября 1905 года). Главнокомандующему. № 325, генерал Хрещатицкий.
- ↑ Редигер Александр Фёдорович, Военный министр Российской империи с 15 (04) июля 1905 года по11 (24) марта 1909 года. генерал-лейтенант, с 15 марта 1907 года – генерал от инфантерии.
- ↑ Телеграфическая депеша (№ 52) Главнокомандующего от 25 сентября 1905 года. Петербург. Военному министру. № 1518 на № 113, Главнокомандующий Линевич.
- ↑ Императорский телеграф в Годзядани. Годзядан. Телеграмма № 05840 из Петербурга в Годзядан (29-30 сентября 1905 года). Главнокомандующему. № 7005 в ответ на № 1518, генерал Редигер.
- ↑ Данилов Владимир Николаевич, генерал-адъютант (1906), генерал от инфантерии (с 10 апреля 1911 года). С октября 1905 года по весну 1906 года руководил эвакуацией русских пленных из Японии.
- ↑ Телеграфическая депеша Главнокомандующего (№ 157) от 11 октября 1905 года. Срочно. Владивосток. генералу Данилову. № 1688, Главнокомандующий Линевич.
- ↑ Субботич Деан Иванович, генерал-лейтенант Русской императорской армии. Председатель Центрального распорядительного комитета.
- ↑ Копия телеграммы № 5030 от 4 октября 1905 года из Хабаровска от генерала Хрещатицкаго. Маньчжурия. Главнокомандующему Линевичу.
- ↑ Копия телеграммы № 10743 от 26 сентября 1905 года из Владивостока от генерала Казбека. Гунчжулин. Дежурному генералу при Главнокомандующем. Ответ на № 11726.
- ↑ Телеграмма № 34/в из Петербурга в Годзядан от 29 сентября 1905 года. генерал лейтенант Субботич.
- ↑ Черновик телеграммы. Инспекторское отделение. № 10872 от 11 октября 1905 года. Владивосток. Штаб крепости генералу Данилову. № 12540, генерал лейтенант Благовещенский.
- ↑ 1 2 Телеграмма Начальнику Штаба Гравнокомандующего. Вход. № 34/4 от 30 сентября 1905 года. Председатель Центрального распорядительного комитета генерал лейтенант Субботич.
- ↑ Телеграмма № 10661, 3/4 октября 1905 года Штаба Главнокомандующего. Дежурному генералу третьей Армии. № 12240, генерал лейтенант Благовещенский.
- ↑ Телеграмма № 252 от 4 октября 1905 года, Гунчжулин Дакудядзы. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 11703 в ответ на № 12237, генерал Иванов.
- ↑ Телеграмма № 127 от 7 октября 1905 года из Владивостока в Годзядан, Начальнику Штаба Главнокомандующего. № 10 генерал лейтенант Данилов.
- ↑ Телеграмма от 14 октября 1905 года. Годзядан. Гунчжулин. Начальнику Штаба Главнокомандующего. Субботич.
- ↑ Телеграмма Штаба Главнокомандуюшего всеми… № 11007 от 16 октября 1905 года, Владивосток. Коменданту крепости, также уполномоченному Красного Креста фон Мекку. № 12754, генерал Благовещенский.
- ↑ Справка Инспекторского отделения Управления дежурного генерала при Главнокомандующем от 10 октября 1905 года. Подписана генералом Благовещенским.
- ↑ Императорский телеграф в Годзядани. Телеграмма № 196 из Владивостока в Годзядан (13 октября 1905 года). Годзядан. Главнокомандующему. № 28, генерал Данилов.
- ↑ Последние телеграммы. Внутренние известия. // Япония и Россия. — Кобе. — № 10. — 2 октября. — 1905. — С. 2—3.
- ↑ Рапорт от 13 сентября 1905 года № 5227. Г. Тайпингоу Начальнику 14-й пехотной дивизии от Командира 55-го Пехотного Подольского полка, Полковника … (подпись неразборчиво).
- ↑ Рапорт генерал-лейтенанта Данилова. Окт.-нояб. 1905. Г. Кобе. № 34. На бланке «Комиссар Центрального распорядительного комитета по эвакуации пленных из Японии».
- ↑ Циркуляр от 22 октября – 4 ноября 1905, г. Токио. Подписан Комиссаром Центрального распорядительного Комитета по эвакуации пленных из Японии генерал-лейтенантом Даниловым и Делопроизводителем Капитаном Алексеевым.
- ↑ Хiиго cоставляет с городом Кобе почти одно целое.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 03091 из Хабаровска в Лошагоу (24-25 ноября 1905 года). Лошагоу. Главнокомандующему. № 1865, Хрещатицкий.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 0833 из Владивостока в Лошагоу (22 октября 1905 года). Срочно. Лошагоу. Главнокомандующему. № 11923, генерал лейтенант Казбек.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 2397 из Владивостока в Лошагоу (5-6 ноября 1905 года). Лошагоу. Главнокомандующему. генерал Флейшер.
- ↑ Переименование чинов корпуса инженер-механиков флота рассматривалось и было Высочайше утверждено 31.12.1904 г., о чем сообщается в приказе по Морскому ведомству ЕИВ Генерал-адмирала за № 6 от 08.01.1905 г. Пофамильное переименование офицеров корпуса было произведено приказом по Морскому ведомству № 587 от 01.01.1905 г.
- ↑ Телеграф 1-го Восточно-Сибирского Военно-Телеграфного батальона. Телеграмма № 2396 от 6 ноября 1905 года из Владивостока в Харбин. генерал Флейшер.
- ↑ Кэнъити Умэки. [ria.ru/ocherki/20120912/748176909.html Клятва на монете: история одной любви длиной в век] Пленный русский офицер и японская медсестра (рус.). Псковская правда (12 сентября 2012). Проверено 17 января 2016.
- ↑ РГВИА. Фонд №846. Опись 16. Дело № 27220.
- ↑ Телеграмма № 390. Лошагоу. Главнокомандующему. от 12.11.1905.
- ↑ Телеграмма № 393. Из Лошагоу в Харбин. Начальнику Штаба Тыла. № 13988 с сылкой на № 456, генерал-майор (подпись неразборчиво, Харкевич?)
- ↑ Телеграмма № -, 15 ноября 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 467, генерал Флейшер.
- ↑ Брат Василия Устиновича Соллогуба.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 7078 из Владивостока в Лошагоу (15-16 ноября 1905 года). Лошагоу. Главнокомандующему. № 497, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 17 ноября 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 495, генерал Флейшер.
- ↑ 1 2 РГВИА № 846, оп. 16, том 4. Дело № 27220 «По мобилизации. Общие распоряжения»
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 02627 из Хабаровска в Лошагоу (20 ноября 1905 года). Лошагоу. Главнокомандующему. № 16755, генерал Хрещатицкий.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 743 из Владивостока в Лошагоу (20 ноября 1905 года). Лошагоу. Главнокомандующему. № 558, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 25 ноября 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. генерал Флейшер.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 7255 из Владивостока в Лошагоу (21-22 ноября 1905 года). Лошагоу. Главнокомандующему. № 616, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 25 ноября 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 711, генерал Флейшер.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 7256 из Владивостока в Лошагоу (21-22 ноября 1905 года). Лошагоу. Главнокомандующему. № 1615, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 22 ноября 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 614(?) генерал Флейшер.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 7201 из Владивостока в Лошагоу (26-27 ноября 1905 года). Лошагоу. Главнокомандующему. № 763, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 27 ноября 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 737, генерал Флейшер.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 7998 из Владивостока в Лошагоу (30 ноября – 1 декабря 1905 года). Лошагоу. Главнокомандующему. № 779, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 1 декабря 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 780, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № 118 от 5 декабря 1905 года из Владивостока в Лошагоу. Лошагоу. Главнокомандующему. № 859, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 5 декабря 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 8580, генерал Флейшер.
- ↑ 1 2 3 Список подполковникам по старшинству. Ч. 1, 2 и 3. — СПб.: Воен. тип., 1909.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 1058 из Владивостока в Лошагоу (10–11 декабря 1905 года). Лошагоу. Главнокомандующему. № 956, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 13 декабря 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 184, генерал Флейшер.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 Согласно Списку офицеров, возвратившихся из плена и прибывших в Управление Дежурного генерала при Главнокомандующем от 19 декабря 1905 г.
- ↑ Из рапорта Капитана Фон-Редигера Дуйского резервного батальона от 19 декабря 1905 года за № 26. Сел. Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем Маньчжурской армии.
- ↑ Из Рапорта Штабс Капитана Тымовского резервного батальона Фрейндлина от 19 декабря 1905 года № 3, дер. Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем, далее пишет «я оставил на Кавказе в совершенно беспомощном и болезненном состоянии свою круглую сироту – жену с двумя маломеньшими детьми, а потому покорнейше прошу о переводе своём обратно в 259 пехотный резервный Горийский полк, на основании приказа Главнокомандующего от 29 октября за № 2357. Приложение: Предписание № 12403».
- ↑ Из Рапорта Штабс-капитана Наговицина Дуйского резервного батальона от 19 декабря 1905 года, № 97. С. Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем Маньчжурской армии.
- ↑ 1 2 Письма для генерала, с. 34.
- ↑ Телеграмма № -, 18 декабря 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 1113, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 17 декабря 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 1102, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 20 декабря 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 186, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 28 декабря 1905 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 1960, генерал Флейшер.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 2499 из Владивостока в Лошагоу (21–22 декабря 1905 года). Лошагоу. Главнокомандующему. № -, генерал Флейшер.
- ↑ Из Рапорта Комиссара Центрального распорядительного комитета по эвакуации пленных из Японии от 3/16 декабря 1905 года. Г. Йокогама от генерал-лейтенанта Данилова Начальнику штаба главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами …. Приложение: письмо.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 018 из Владивостока в Лошагоу (1–2 января 1906 года). Лошагоу. Главнокомандующему. № 2332, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 2 января 1906 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 2333, генерал Флейшер.
- ↑ Копия телеграммы из Владивостока от 3 января [1906]. Лошагоу. Главнокомандующему. В управление Начальника Военных Сообщений при Главнокомандующем. № 2386, генерал Флейшер. Получено 10 января 1906 г. Вх. №153. // РГВИА Ф. 846, опись 16, 1 ч. Дело № 29679.
- ↑ Телеграмма № -, 4 января 1906 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 2387, генерал Флейшер.
- ↑ Императорский телеграф в Лошагоу. Телеграмма № 081 из Владивостока в Лошагоу (3–4 января 1906 года). Лошагоу. Главнокомандующему. № 2421, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграмма № -, 4 января 1906 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 2422, генерал Флейшер.
- ↑ 1 2 Главное управление Р.О.К.К. Именной список военнопленных, прибывших во Владивосток на транспортном судне «Беккингамъ» 10 января 1906 г. и 29 января 1906 г. // РГВИА. Ф. 12651, опись 11, Дело №75
- ↑ Телеграмма № -, 16 января 1906 года. Из Владивостока в Лошагоу. Дежурному генералу при Главнокомандующем. № 2963, генерал Флейшер.
- ↑ Телеграфическая депеша Главнокомандующего № 360 от 23 декабря 1905 года (копия). Харбин. Генералу Фоку, генералу Семенову. № 2301, Главнокомандующий Линевич.
- ↑ Палицын, Начальник Главного управления Генерального штаба (с 21 июня 1905 года по 26 ноября 1908 года), генерал-лейтенант , с 19 мая 1907 года генерал от инфантерии.
- ↑ Десино Константин Николаевич, Военный агент в Китае (28 октября 1899 – 09 сентября 1906).
- ↑ Телеграфическая депеша Главнокомандующего № 229 от 4 ноября 1905 года (копия). Петербург. Генералу Палицыну. № 1885, Главнокомандующий Линевич. Верно: Прапорщик граф Милорадович.
- ↑ Айрапетов О. Р., 2014, с. 200.
Литература
- Айрапетов О. Р. На пути к краху. Русско-японская война 1904-1905 гг. Военно-политическая история. — М.: ООО "Торговый дом алгоритм", 2014. — 496 с. — (Исторические открытия). — ISBN 978-5-4438-0994-6.
- Витте С. Ю. [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003417000/rsl01003417482/rsl01003417482.pdf Конспект лекций о народном и государственном хозяйстве, читанных его императорскому высочеству великому князю Михаилу Александровичу в 1900—1902 гг.] — Санкт-Петербург: Тип. АО Брокгауз-Ефрон, 1912. — С.80-81, С. 202, С. 143.
- Данилов О. Ю. Пролог «великой войны» 1904-1914 гг. Кто и как втягивал Россию в мировой конфликт. — М.: Поколение, 2010. — 416 с. — ISBN 978-5-9763-0095-8.
- Комарова Т. С. На сопках Маньчжурии. (Енисейская губерния в годы Русско-Японской войны 1904—1905 гг.. — Красноярск: ИП Азарова Н. Н., 2013. — 220 с. — ISBN 978-5-904-896-82-9.
- Курепин Ю. Г. [issuu.com/kurepin/docs/kurepin_y_g_zabytye_geroi_3 Забытые герои — 3]. — Екатеринбург: Юго-западный фронт, 2011. — 337 с. — Серия: Георгиевский дневник. (Краткие биографические справки о героях русско-японской 1904—1905 гг. и Первой мировой войн – кавалерах Знаков отличия Военного ордена и Георгиевских крестов четырёх степеней.)
- [encyclopedia.mil.ru/ Локальные войны и военные конфликты XX в.] // Энциклопедия Министерства обороны Российской Федерации.
- Мультатули П. В., Залесский К. А. Русско-японская война 1904-1905 гг.. — М.: Российский институт стратегических исследований, 2015. — 816 с. — 800 экз. — ISBN 978-5-7893-0215-6.
- Половинкин В. Ф., Фомичёв А. Б. Поход в бессмертие. — СПб.: АИР, 2013. — 616 с.
- РГВИА. Фонд №846. Опись 16 [Каталог Военно-учётного архива Главного управления генерального штаба. Том 4. Составитель: полковник Бендер. – СПб, Типография «Бережливость», Невский, 139. – 1914 год.]. Том 4. Дело №29393. [Уст. Дело № 118 Инспекторского отделения Управления дежурного генерала при Главнокомандующем всеми сухопутными и морскими вооружёнными силами, действующими против Японии. Начато 23 августа 1905 года. Окончено 17 января 1906 года.]
- РГВИА. Фонд №846. Опись 16. Том 4. Дело №27862.
- Фёдоров В. А. История России. 1861-1917. — М.: Издательство Юрайт, 2012. — 482 с.
См. также
Ссылки
- Исторический альманах «КОРТИК: Флот, История, Люди»
- Литвинов Н. Н. [rgiadv.ru/rabota-s-polzovatelyami/obratnaya-svyaz/spisok-ofitserov-i/ Неполный список офицеров и чиновников Российской империи, вернувшихся из плена во Владивосток после подписания русско-японского мира] 110-летие подписания русско-японского мира (рус.). РГИА ДВ (5 сентября 2013). Проверено 16 января 2016.
- Литвинов Н. Н. [pravdapskov.ru/rubric/33/12683 Письма для генерала] Судьбы нижних чинов. Начало. Псковская правда (1 сентября 2015). Проверено 16 января 2016.
Отрывок, характеризующий Список офицеров и чиновников Российской империи, вернувшихся из японского плена во Владивосток (1905—1906)
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.
Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.
Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.
Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.
Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.
Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.
Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.
Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.
Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.
От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…
Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.
– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.
С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.
Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
