Список призёров Олимпийских игр по теннису

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Список призёров теннисных турниров Олимпийских игр содержит призёров соревнований тех лет, когда теннис был включён в программу Олимпиады как медаленосный вид. В 1896 году состоялся первый турнир в мужском одиночном и мужском разряде, в 1900 году — в женском одиночном и смешанном парном, в 1920 — в женском парном.

Самое крупное теннисное соревнование прошло на играх 1912 года: теннисисты разыграли сразу восемь комплектов медалей: каждый проводившийся тогда вид программы был проведён отдельно на открытых кортах и в зале.

Трижды теннисный турнир проходил в рамках Олимпиады как показательный вид: в 1906, 1968 и 1984 годах за успехи в теннисных видах медали не вручались.





Список стран-медалистов

Общее количество медалей
Место Страна Золото Серебро Бронза Всего
1

 США

20 6 12 38
2

 Великобритания

17 15 14 46
3

 Франция

5 8 8 21
4

 Германия

3 5 2 10
5

 ЮАР

3 2 1 6
6

 Россия

2 3 2 7
7

 Чили

2 1 1 4
8

 Швейцария

2 1 0 3
9

 Испания

1 7 3 11
10

 Австралия

1 1 3 5
11

 Чехословакия

1 1 2 4
12

 Белоруссия

1 0 1 2

 Бельгия

1 0 1 2

 Китай

1 0 1 2

 ФРГ

1 0 1 2
16

 Канада

1 0 0 1
17

 Швеция

0 3 5 8
18

 Чехия

0 2 1 3
19

 Япония

0 2 0 2
20

 Аргентина

0 1 3 4
21

 Греция

0 1 1 2

 Нидерланды

0 1 1 2
23

 Австрия

0 1 0 1

 Дания

0 1 0 1
25

 Хорватия

0 0 3 3
26

 Богемия

0 0 2 2

 Объединённая команда

0 0 2 2
28

 Австралазия

0 0 1 1

 Болгария

0 0 1 1

 Индия

0 0 1 1

 Италия

0 0 1 1

 Норвегия

0 0 1 1

 Сербия

0 0 1 1

 Смешанная команда

0 0 1 1

Детальный список призёров

Одиночные соревнования

Мужчины

Год Место Золото Серебро Бронза
1896 Афины

 Джон Пий Боланд
Великобритания

 Дионисиос Касдаглис
Греция

 Момчило Тапавица
Венгрия

 Константинос Паспатис
Греция

1900 Париж

 Лоуренс Дохерти
Великобритания

 Гарольд Махони
Великобритания

 Реджинальд Дохерти
Великобритания

 Артур Норрис
Великобритания

1904 Сент-Луис

 Билс Райт
США

 Роберт Лерой
США

 Альфонсо Белл
США

 Эдгар Леонард
США

1908 Лондон

 Джозия Ричи
Великобритания

 Отто Фройцхайм
Германия

 Уилберфорс Ивс
Великобритания

1912 Стокгольм

 Чарльз Винслоу
ЮАР

 Харольд Китсон
ЮАР

 Оскар Кройцер
Германия

1920 Антверпен

 Луис Реймонд
ЮАР

 Ития Кумагаэ
Япония

 Чарльз Винслоу
ЮАР

1924 Париж

 Винсент Ричардс
США

 Анри Коше
Франция

 Умберто де Морпурго
Италия

1988 Сеул

 Милослав Мечирж
Чехословакия

 Тим Майотт
США

 Стефан Эдберг
Швеция

 Брэд Гилберт
США

1992 Барселона

 Марк Россе
Швейцария

 Хорди Арресе
Испания

 Андрей Черкасов
Объединённая команда

 Горан Иванишевич
Хорватия

1996 Атланта

 Андре Агасси
США

 Серхи Бругера
Испания

 Леандер Паес
Индия

2000 Сидней

 Евгений Кафельников
Россия

 Томми Хаас
Германия

 Арно ди Паскуале
Франция

2004 Афины

 Николас Массу
Чили

 Марди Фиш
США

 Фернандо Гонсалес
Чили

2008 Пекин

 Рафаэль Надаль
Испания

 Фернандо Гонсалес
Чили

 Новак Джокович
Сербия

2012 Лондон

 Энди Маррей
Великобритания

 Роджер Федерер
Швейцария

 Хуан Мартин дель Потро
Аргентина

Мужчины. Зальные турниры

Год Место Золото Серебро Бронза
1908 Лондон

 Артур Гор
Великобритания

 Джордж Каридия
Великобритания

 Джозия Ричи
Великобритания

1912 Стокгольм

 Андре Гобер
Франция

 Чарльз Диксон
Великобритания

 Тони Уилдинг
Австралазия

Женщины

Год Место Золото Серебро Бронза
1900 Париж

 Шарлотта Купер
Великобритания

 Элен Прево
Франция

 Марион Джонс
США

 Гедвига Розенбаумова
Богемия

1908 Лондон

 Доротея Ламберт-Чамберс
Великобритания

 Дора Бутби
Великобритания

 Рут Уинч
Великобритания

1912 Стокгольм

 Маргарит Брокди
Франция

 Доротеа Кёринг
Германия

 Молла Бьюштедт
Норвегия

1920 Антверпен

 Сюзанн Ленглен
Франция

 Дороти Холмен
Великобритания

 Кэтлин Маккейн
Великобритания

1924 Париж

 Хелен Уиллз
США

 Жюли Власто
Франция

 Кэтлин Маккейн
Великобритания

1988 Сеул

 Штеффи Граф
ФРГ

 Габриэла Сабатини
Аргентина

 Зина Гаррисон
США

 Мануэла Малеева
Болгария

1992 Барселона

 Дженнифер Каприати
США

 Штеффи Граф
Германия

 Мэри-Джо Фернандес
США

 Аранча Санчес-Викарио
Испания

1996 Атланта

 Линдсей Дэвенпорт
США

 Аранча Санчес-Викарио
Испания

 Яна Новотна
Чехия

2000 Сидней

 Винус Уильямс
США

 Елена Дементьева
Россия

 Моника Селеш
США

2004 Афины

 Жюстин Энен-Арденн
Бельгия

 Амели Моресмо
Франция

 Алисия Молик
Австралия

2008 Пекин

 Елена Дементьева
Россия

 Динара Сафина
Россия

 Вера Звонарёва
Россия

2012 Лондон

 Серена Уильямс
США

 Мария Шарапова
Россия

 Виктория Азаренко
Белоруссия

Женщины. Зальные турниры

Год Место Золото Серебро Бронза
1908 Лондон

 Глэдис Истлейк-Смит
Великобритания

 Элис Грин
Великобритания

 Мерта Адлерстроле
Швеция

1912 Стокгольм

 Эдит Хэннем
Великобритания

 София Кастенсхиольд
Дания

 Мэйбел Партон
Великобритания

Парные соревнования

Мужчины

Год Место Золото Серебро Бронза
1896 Афины Джон Пий Боланд
Фридрих Траун
Дионисиос Касдаглис
Деметриос Петрококкинос
Тедди Флэк
Джордж Робертсон
1900 Париж Лоуренс Дохерти
Реджинальд Дохерти
Макс Декюжи
Бэзил де Гармендиа
Жорж де ла Шапель
Андре Прево
Гарольд Махони
Артур Норрис
1904 Сент-Луис Эдгар Леонард
Билс Райт
Альфонсо Белл
Роберт Лерой
Кларенс Гамбл
Артур Уир
Джозеф Уир
Аллен Уэст
1908 Лондон Джордж Гильярд
Реджинальд Дохерти
Джозия Ричи
Джеймс Сесил Парк
Клемент Казале
Чарльз Диксон
1912 Стокгольм Харольд Китсон
Чарльз Винслоу
Феликс Пипес
Артур Цборцил
Альбер Кане
Эдуард Мени де Маранге
1920 Антверпен Максвелл Вуснам
Освальд Тёрнбулл
Ития Кумагаэ
Сэйитиро Касио
Макс Декюжи
Пьер Альбарран
1924 Париж Винсент Ричардс
Фрэнк Хантер
Жак Брюньон
Анри Коше
Жан Боротра
Рене Лакост
1988 Сеул Кен Флэк
Роберт Сегусо
Эмилио Санчес
Серхио Касаль
Милослав Мечирж
Милан Шрейбер
Стефан Эдберг
Андерс Яррид
1992 Барселона Борис Беккер
Михаэль Штих
Уэйн Феррейра
Пит Норвал
Хавьер Франа
Кристиан Миниусси
Горан Иванишевич
Горан Прпич
1996 Атланта Тодд Вудбридж
Марк Вудфорд
Нил Броуд
Тим Хенмен
Марк-Кевин Гёлльнер
Давид Приносил
2000 Сидней Себастьян Ларо
Даниэль Нестор
Тодд Вудбридж
Марк Вудфорд
Алекс Корретха
Альберто Коста
2004 Афины Фернандо Гонсалес
Николас Массу
Николас Кифер
Райнер Шуттлер
Марио Анчич
Иван Любичич
2008 Пекин Роджер Федерер
Станислас Вавринка
Симон Аспелин
Томас Юханссон
Боб Брайан
Майк Брайан
2012 Лондон Боб Брайан
Майк Брайан
Микаэль Льодра
Жо-Вильфрид Тсонга
Жюльен Беннето
Ришар Гаске

Мужчины. Зальные турниры

Год Место Золото Серебро Бронза
1908 Лондон Артур Гор
Герберт Баррет
Джордж Каридия
Джордж Саймонд
Вольмар Бустрём
Гуннар Сеттерваль
1912 Стокгольм Морис Жермо
Андре Гобер
Карл Кемпе
Гуннар Сеттерваль
Альфред Бимиш
Чарльз Диксон

Женщины

Год Место Золото Серебро Бронза
1920 Антверпен Кэтлин Маккейн
Винифред Макнейр
Джеральдин Бимиш
Дороти Холмен
Элизабет д'Айен
Сюзанн Ленглен
1924 Париж Хейзел Уайтмен
Хелен Уиллз
Филлис Ковелл
Кэтлин Маккейн
Эвелин Кольер
Дороти Шеферд-Баррон
1988 Сеул Пэм Шрайвер
Зина Гаррисон
Яна Новотна
Хелена Сукова
Элизабет Смайли
Венди Тёрнбулл
Штеффи Граф
Клаудиа Коде-Кильш
1992 Барселона Джиджи Фернандес
Мэри-Джо Фернандес
Кончита Мартинес
Аранча Санчес-Викарио
Рэйчел Маккуиллан
Николь Брадтке
Лейла Месхи
Наталья Зверева
1996 Атланта Джиджи Фернандес
Мэри-Джо Фернандес
Яна Новотна
Хелена Сукова
Кончита Мартинес
Аранча Санчес-Викарио
2000 Сидней Серена Уильямс
Винус Уильямс
Кристи Богерт
Мириам Ореманс
Элс Калленс
Доминик ван Рост
2004 Афины Ли Тин
Сунь Тяньтянь
Кончита Мартинес
Вирхиния Руано Паскуаль
Паола Суарес
Патрисия Тарабини
2008 Пекин Серена Уильямс
Винус Уильямс
Анабель Медина Гарригес
Вирхиния Руано Паскуаль
Янь Цзы
Чжэн Цзе
2012 Лондон Серена Уильямс
Винус Уильямс
Андреа Главачкова
Луция Градецкая
Мария Кириленко
Надежда Петрова

Микст

Год Место Золото Серебро Бронза
1900 Париж Шарлотта Купер
Реджинальд Дохерти
Элен Прево
Гарольд Махони
Марион Джонс
Лоуренс Дохерти
Гедвига Розенбаумова
Арчибальд Уорден
1912 Стокгольм Доротеа Кёринг
Хайнрих Шомбургк
Сигрид Фикк
Гуннар Сеттерваль
Маргарит Брокди
Альбер Кане
1920 Антверпен Сюзанн Ленглен
Макс Декюжи
Кэтлин Маккейн
Максвелл Вуснам
Милада Скрбкова
Ладислав Жемла
1924 Париж Хейзел Уайтмен
Норрис Уильямс
Марион Джессап
Винсент Ричардс
Корнелия Боуман
Хендрик Тиммер
2012 Лондон Виктория Азаренко
Максим Мирный
Лора Робсон
Энди Маррей
Лиза Реймонд
Майк Брайан

Микст. Зальные турниры

Год Место Золото Серебро Бронза
1912 Стокгольм Эдит Хэннем
Чарльз Диксон
Хелен Эйтчисон
Херберт Бэррет
Сигрид Фикк
Гуннар Сеттерваль

Многократные призёры

Общее количество медалей
Место Страна Золото Серебро Бронза Всего
1  Винус Уильямс (USA) 4 0 0 4
 Серена Уильямс (USA) 4 0 0 4
3  Реджинальд Дохерти (GBR) 3 0 1 4
4  Винсент Ричардс (USA) 2 1 0 3
5  Чарльз Винслоу (RSA) 2 0 1 3
 Лоуренс Дохерти (GBR) 2 0 1 3
 Сюзанн Ленглен (FRA) 2 0 1 3
 Мэри-Джо Фернандес (USA) 2 0 1 3
9  Джон Пий Боланд (GBR) 2 0 0 2
 Андре Гобер (FRA) 2 0 0 2
 Артур Гор (GBR) 2 0 0 2
 Шарлотта Купер (GBR) 2 0 0 2
 Николас Массу (CHI) 2 0 0 2
 Билс Райт (USA) 2 0 0 2
 Хелен Уиллс-Муди (USA) 2 0 0 2
 Джиджи Фернандес (USA) 2 0 0 2
 Эдит Ханнам (GBR) 2 0 0 2
 Хейзел Хотчкисс-Уайтмен (USA) 2 0 0 2
19  Катлин Маккейн (GBR) 1 2 2 5
20  Чарльз Диксон (GBR) 1 1 2 4
21  Фернандо Гонсалес (CHI) 1 1 1 3
 Штеффи Граф (GER) 1 1 1 3
 Макс Декюжи (FRA) 1 1 1 3
 Джошуа Ричи (GBR) 1 1 1 3
25  Герберт Баррет (GBR) 1 1 0 2
 Тодд Вудбридж (AUS) 1 1 0 2
 Марк Вудфорд (AUS) 1 1 0 2
 Макс Вуснэм (GBR) 1 1 0 2
 Елена Дементьева (RUS) 1 1 0 2
 Гарольд Китсон (RSA) 1 1 0 2
 Дороти Коринг (GER) 1 1 0 2
 Энди Маррей (GBR) 1 1 0 2
 Роджер Федерер (SUI) 1 1 0 2
34  Майк Брайан (USA) 1 0 2 3
35  Виктория Азаренко (BLR) 1 0 1 2
 Боб Брайан (USA) 1 0 1 2
 Маржерит Брокеди (FRA) 1 0 1 2
 Зина Гаррисон (USA) 1 0 1 2
 Эдгар Леонард (USA) 1 0 1 2
 Милослав Мечирж (TCH) 1 0 1 2
41  Аранча Санчес-Викарио (ESP) 0 2 2 4
 Гуннар Сеттерваль (SWE) 0 2 2 4
43  Кончита Мартинес (ESP) 0 2 1 3
 Гарольд Махони (GBR) 0 2 1 3
 Яна Новотна (CZE) 0 2 1 3
46  Джордж Каридиа (GBR) 0 2 0 2
 Дионисиос Касдаглис (GRE) 0 2 0 2
 Анри Коше (FRA) 0 2 0 2
 Ития Кумагаэ (JPN) 0 2 0 2
 Роберт Лерой (USA) 0 2 0 2
 Элен Прево (FRA) 0 2 0 2
 Вирхиния Руано-Паскуаль (ESP) 0 2 0 2
 Гелена Сукова (CZE) 0 2 0 2
 Дороти Холман (GBR) 0 2 0 2
55  Альфонсо Белл (USA) 0 1 1 2
 Сигрид Фик (SWE) 0 1 1 2
57  Марион Джонс (GBR) 0 0 2 2
 Горан Иванишевич (CRO) 0 0 2 2
 Альберт Кане (FRA) 0 0 2 2
 Артур Норрис (GBR) 0 0 2 2
 Гедвига Розенбаумова (BOH) 0 0 2 2
 Стефан Эдберг (SWE) 0 0 2 2

Напишите отзыв о статье "Список призёров Олимпийских игр по теннису"

Ссылки

  • [2012.itftennis.com/olympics/home.aspx Олимпийский турнир на сайте ITF]  (англ.)


Отрывок, характеризующий Список призёров Олимпийских игр по теннису

– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.