Список членов Государственной думы Российской империи
Поделись знанием:
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.
В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.
Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.
Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.
Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.
17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
А
- Абдухаилов, Ташпулат (1864—?) II
- Абрамов, Василий Семёнович (1873—1937) II
- Абрамов, Яков Абрамович (1873—1934) I
- Абрамсон, Шахно Гиршевич (1861—1907) II
- Аверьянов, Александр Петрович (1866—?) I
- Авчинников, Иван Иванович (1872—?) IV
- Аджарский, Закария-бек Шарифбекович (1870—?) I
- Аджемов, Моисей Сергеевич (1878—1950) II, III, IV
- Адриановский, Фёдор Порфирьевич (1862—?) IV
- Айвазов, Артемий Гаврилович (1873—?) I
- Акалелов, Михаил Степанович (1868—?) IV
- Акимов, Елизар Петрович (1847—1929) III
- Аладьин, Алексей Фёдорович (1873—1927) I
- Алакозов, Тимофей Иванович (1862—?) II
- Алашеев, Николай Валерианович (1869—?) II
- Александров, Александр Михайлович (1868—1921) IV
- Александров, Владимир Федосеевич (1858—?) III
- Александрович, Константин Казимирович (1865—?) I
- Александровский, Александр Петрович (1855—1917) III
- Алексеев, Сергей Николаевич (1872—?) III, IV
- Алексеев, Трофим Васильевич (1870—1938) I, II
- Алексеенко, Михаил Мартынович (1848—1917) III, IV
- Алексинский, Григорий Алексеевич (1879—1967) II
- Алексинский, Иван Павлович (1871—1945) I
- Алехин, Александр Иванович (1856—1917) IV
- Алехин, Никифор Демьянович (1879—?) I
- Алиев, Мамед-Таги (1858—1918) I
- Алкин, Сеид-Гирей Шагиахметович (1867—1919) I
- Аллабергенов, Тлеули (1856—?) II
- Алмазов, Василий Иванович (1857—?) IV
- Алфёров, Георгий Тимофеевич (1858—1923) IV
- Альбицкий, Александр Геннадьевич (1869—?) IV
- Амосёнок, Василий Григорьевич (1863—?) III
- Ананьев, Иван Егорович (1852—?) III
- Анатолий (Каменский, Алексей Васильевич) (1863—1925) IV
- Андреев, Александр Алексеевич (1868—1913) I
- Андреев, Николай Николаевич (1871—1916) I
- Андреев, Фёдор Дмитриевич (1868—?) III, IV
- Андрейчук, Матвей Степанович (1866—?) III
- Андреянов, Андрей Павлович (1870—1906) I
- Андрийчук, Григорий Антонович (1879—?) III, IV
- Андро, Дмитрий Фёдорович (1870—1920) I
- Андронов, Серафим Васильевич (1879—?) III
- Аникин, Павел Алексеевич (1873—1938) II
- Аникин, Степан Васильевич (1868—1919) I
- Анисимов, Василий Анисимович (1879—1939) II
- Аносов, Александр Николаевич (1884—?) IV
- Анреп, Василий Константинович фон (1852—1927) III
- Антонов, Иван Иванович (1880—?) I
- Антонов, Николай Евдокимович (1857—?) II
- Антонов, Николай Иванович (1859—1938) III, IV
- Араканцев, Михаил Петрович (1863—1926) I, II
- Арефьев, Михаил Иванович (1864—?) IV
- Аристаров, Михаил Гавриилович (1855—?) IV
- Арсенов, Иван Владимирович (1869—?) I
- Архангельский, Василий Гаврилович (1868—1948) II
- Архипов, Александр Викторович (1875—?) II
- Астраханцев, Егор Павлович (1875—?) III
- Атабеков, Иосиф Нерсесович (1871—?) II
- Атаназевич, Иоанн Макарьевич (1873—?) III
- Атласов, Мухаммед-Хади Мифтахутдинович (1876—1938) II
- Афанасьев, Аввакум Григорьевич (1860—?) II, IV
- Афанасьев, Александр Егорович (1862—?) II
- Афанасьев, Клавдий Иванович (1875—1920?) I
- Афрамович, Казимир Михайлович (1857—?) II
- Африкантов, Александр Владимирович (1871—1909) I
- Ахвердиев, Абдуррагим-бек (1870—?) I
- Ахтямов, Абуссугуд Абдельхаликович (1843—1920) I
- Ахтямов, Ибниямин Абусугутович (1877—1941) IV
Б
- Бабенко, Лев Фёдорович (1880—?) I
- Бабицкий, Александр Александрович (1860—?) II (pl:Aleksander Babicki)
- Бабич, Алексей Евсеевич (1865—?) I
- Бабянский, Александр Фомич (1853—1931) III (pl:Aleksander Babiański)
- Багатуров, Христофор Иванович (1861—?) I
- Бадаев, Алексей Егорович (1883—1951) IV
- Бадамшин, Гариф Сиразетдинович (1865—1939) I, II
- Бажанов, Илья Алексеевич (1857—?) IV
- Базилевич, Пётр Евсеевич (1867—?) III
- Байбурин, Зигангир Нургалиевич (1859—1915) III
- Байдак, Николай Дмитриевич (1850—?) I
- Байдаков, Филипп Иванович (1864—?) II
- Байтеряков, Габдуллатиф Хабибуллович (1873—1951) IV
- Бакин, Матвей Петрович (1870—?) III
- Бакунин, Алексей Ильич (1874—1945) II
- Балаклеев, Иван Иванович (1866—?) III
- Балалаев, Николай Семёнович (1869—?) III
- Балахонцев, Сергей Петрович (1857—?) I
- Балашов, Пётр Николаевич (1871 — после 1939) III, IV
- Балло, Андрей Михайлович (1865—?) II
- Балясников, Василий Фёдорович (1863—?) I
- Бантыш, Василий Александрович (1858—?) III
- Баньковский, Витольд Иосифович (1864—1942) IV (pl:Witold Bańkowski)
- Баранович, Дмитрий Яковлевич (1869—1937) III
- Баратаев, Сергей Михайлович (1861—1930) I
- Баратов, Иосиф Александрович (1872—?) I
- Баратынский, Александр Николаевич (1867—1918) III
- Барач, Павел Александрович (1859—?) IV
- Бардиж, Кондрат Лукич (1868—1918) I, II, III, IV
- Бардыгин, Михаил Никифорович (1864—1933) III
- Бардышев, Сергей Прокопьевич (1870-?) III
- Баринов, Фёдор Герасимович (1864—?) I
- Баршев, Владимир Сергеевич (1854—1906) I
- Барыбин, Михаил Васильевич (1864—?) III
- Барышников, Александр Александрович (1877—1924) IV
- Барятинский, Иван Викторович (1857—1915) III
- Бас, Евсевий Кондратьевич (1869—?) II
- Басаков, Виктор Парфёнович (1874—1933) IV
- Баскин, Григорий Иванович (1866—1937) II
- Баташев, Василий Михайлович (1874—1938) II
- Батуров, Михаил Васильевич (1857—?) II
- Башкиров, Василий Иванович (1857—?) III
- Безак, Фёдор Николаевич (1865—1940) III, IV
- Безруков, Алексей Николаевич (1847—?) III
- Бей, Василий Иванович (1878—?) I
- Белаев, Василий Андреевич (1867—?) II
- Белановский, Дмитрий Константинович (1879—?) II
- Белевцов, Владимир Николаевич (1867—1926) IV
- Белинский, Антон Александрович (1864—1930) II
- Белогуров, Николай Александрович (1868—?) III, IV
- Белозоров, Евгений Николаевич (1859—1935) III
- Белоусов, Григорий Евгеньевич (1876—1916) II
- Белоусов, Дмитрий Васильевич (1863—?) I
- Белоусов, Терентий Осипович (1874—?) III
- Бельский, Александр Георгиевич (1859—?) IV
- Белявский, Ян Блажеевич (1864—1916) II
- Беляев, Александр Тимофеевич (1880—?) IV
- Беляев, Григорий Николаевич (1843—1916) II, III, IV
- Беляев, Сергей Петрович (1847—1911) III
- Беляшевский, Николай Федотович (1864—1926) I
- Бенеке, Оттон Фёдорович (1849—1927) III
- Бениславский, Михаил Михайлович (1860—1933) II
- Беннигсен, Эммануил Павлович (1875—1955) III, IV
- Бергман, Герман Абрамович (1850—?) III, IV
- Березин, Михаил Егорович (1864—1933) II
- Березовский, Александр Елеазарович (1868—?) III
- Березовский, Пётр Васильевич (1874—?) III
- Беремжанов, Ахмет Кургамбекович (1871—1928) I, II
- Бибиков, Иван Степанович (1873—?) I
- Биглов, Мухаммедакрам Мухамметжанович (1871—1919) II
- Бирюков, Николай Игнатьевич (1872—?) I
- Бич, Василий Акимович (1861—?) III
- Благонравов, Захарий Михайлович (1855—1917) IV
- Блажевич, Митрофан Викторович (1869—1941) III
- Блажиевский, Григорий Михайлович (1856—1929) IV
- Блажков, Николай Иванович (1859—1919) IV
- Блинов, Андрей Андреевич (1869—1916) III
- Блыскош, Иосиф Андреевич (1876—1947) I, II
- Блюменталь, Юлий Юльевич (1870—1944) III
- Бобин, Михаил Павлович (1866—?) II
- Бобринский, Алексей Александрович (1852—1927) III
- Бобринский, Владимир Алексеевич (1867—1927) II, III, IV
- Бобровник, Пётр Николаевич (1864—?) I
- Богатин, Дмитрий Гаврилович (1865—?) I
- Богатов, Никанор Иванович (1866—?) II
- Богач, Павел Иванович (1870—?) I
- Богданов, Николай Николаевич (1875—1930) II
- Богданов, Сергей Михайлович (1859—1920) III, IV
- Богданович, Савва Никифорович (1858—?) III
- Богомолов, Иоанн Иоаннович (1860—?) IV
- Богословский, Владимир Александрович (1872—?) II
- Богуславский, Пётр Ричардович (1854—?) II
- Бодров, Александр Владимирович (1860—1931) II
- Болычев, Степан Петрович (1859—?) II
- Большаков, Иван Иванович (1851—?) III
- Бомаш, Меер Хаймович (1861—?) IV
- Бондарев, Сергей Иванович (1872—1944) I
- Борзаковский, Иоанн Варфоломеевич (1850—1916) IV
- Борисов, Афанасий Михайлович (1872—?) I
- Борисов, Прокофий Семёнович (1873—?) I
- Борисов, Яков Васильевич (1856—1923) I
- Бородин, Николай Андреевич (1861—1937) I
- Ботников, Геннадий Николаевич (1860—1922) III
- Бочаров, Сергей Кононович (1874—?) I
- Бочков, Василий Саввич (1846—?) IV
- Бояновский, Михаил Паулинович (1865—1932) II
- Брагин, Василий Евграфович (1847—?) I
- Бракман, Оскар Александрович (1841—1927) III
- Брамсон, Леонтий Моисеевич (1869—1941) I
- Браше, Оскар Рудольфович (1865—1954) IV
- Бреверн, Карл Юльевич (1880—1943) IV
- Бремер, Арвид Оттонович (1871—?) I
- Бриллиантов, Александр Иванович (1867—1937) II
- Бродский, Аркадий Ефимович (1862—1924) III
- Брук, Григорий Яковлевич (1869—1922) I
- Брындза-Нацкий, Людвиг Людвигович (1873—?) II
- Бубликов, Александр Александрович (1875—1941) IV
- Бубнов, Владимир Никитич (1867—?) III
- Бугров, Иван Дмитриевич (1857—?) I
- Будилович, Александр Семёнович (1845—?) IV
- Будрин, Алексей Иоаннович (1861—1918) IV
- Букейханов, Алихан Нурмухамедович (1866—1937) I
- Булат, Андрей Андреевич (1872—1941) II, III
- Булгаков, Сергей Николаевич (1871—1944) II
- Булюбаш, Владимир Иванович (1866—1926) II
- Буркевич, Карл Иванович (1866—?) II
- Бурлаков, Иван Иванович (1864—?) III
- Бурмейстер, Андрей Владимирович (1873—?) II
- Бурмич, Стефан Григорьевич (1878—1937) IV
- Бурьянов, Андрей Фаддеевич (1880—?) IV
- Буслов, Фёдор Ефимович (1875—?) I
- Буцкий, Владимир Романович (1866—1932) III
- Быков, Александр Григорьевич (1866—?) III
- Быков, Егор Пахомович (1871—?) II
- Быков, Иван Яковлевич (1877—?) II
- Быстров, Павел Александрович (1880—?) I
- Бычков, Иван Дмитриевич (1873—1937) I
- Бычков, Павел Фёдорович (1844—1925) IV
В
- Вагжанов, Александр Петрович (1877—1919) II
- Вакар, Василий Модестович (1853—1914) IV
- Валигурский, Теофил Адамович (1859—1913) I
- Валицкий, Тадеуш Юльянович (1863—1919) I
- Ванькович, Станислав Александрович (1860—1937) II, III
- Варун-Секрет, Сергей Тимофеевич (1868—1962) I, II, IV
- Васецкий, Сильвестр Данилович (1863—?) II
- Василевский, Павел Брониславович (1873—?) I
- Васильев, Александр Васильевич (1853—1929) I
- Васильев, Дмитрий Васильевич (1861—до октября 1916) I
- Васильев, Иван Мартынович (1857—?) I
- Васильев, Михаил Алексеевич (1862—?) III
- Васильчиков, Илларион Сергеевич (1881—1969) IV
- Васич, Николай Васильевич (1847—?) III
- Васютин, Фёдор Кузьмич (1877—?) II
- Васюхник, Павел Сергеевич (1871—?) II
- Ваулин, Василий Егорович (1861—?) II
- Вахрушев, Василий Алексеевич (1864—?) II
- Велихов, Лев Александрович (1875—?) IV
- Величко, Сергей Вадимович (1871—1947) IV
- Венславский, Михаил Антонович (1849—1917) II
- Вераксин, Александр Сергеевич (1872—1918) III
- Вербило, Семён Данилович (1867—?) IV
- Веремеенко, Тимофей Степанович (1856—?) II
- Вершинин, Василий Михайлович (1874—1946) IV
- Весоловский, Станислав Адольфович (1870—1943) II
- Ветчинин, Виталий Георгиевич (1867—1925) II, III, IV
- Вигура, Ян Иосифович (1880—1937) I
- Видмер, Андрей Андреевич (1856—1931) I
- Викторов, Григорий Владимирович (1858—?) IV
- Винавер, Максим Моисеевич (1863—1926) I
- Винберг, Владимир Карлович (1836—1922) IV
- Виноградов, Александр Константинович (1869—1938) II
- Виноградов, Владимир Александрович (1874—?) III, IV
- Вистяк, Иван Кириллович (1862—?) IV
- Витковский, Пётр Иосифович (1874—?) I
- Вихарев, Василий Сильвестрович (1875—?) I
- Вишневский, Александр Петрович (1862—?) III, IV
- Вишневский, Гавриил Андреевич (1873—1955) IV
- Вишневский, Иван Иванович (1863—?) I
- Владимиров, Фёдор Алексеевич (1875—?) III
- Владимирский, Фёдор Иванович (1843—1932) II
- Власенко, Александр Фёдорович (1855—?) II
- Вовчинский, Моисей Никитич (1880—?) II
- Воейков, Алексей Алексеевич (1861—?) III
- Воейков, Сергей Валерианович (1861—?) III
- Военный, Мефодий Фёдорович (1862—?) II
- Воздвиженский, Павел Фёдорович (1856—?) I
- Вознесенский, Константин Фёдорович (1879—?) II
- Вознюк-Базилюк, Пётр Лукьянович (1864—?) I
- Возовик, Алексей Никитич (1875—?) I
- Войлошников, Авив Адрианович (1877—1930) III
- Войцюлик, Игнатий Викентьевич (1862—?) III
- Волк-Карачевский, Василий Васильевич (1873—1920) II
- Волков, Григорий Васильевич (1867—?) I
- Волков, Константин Константинович (1869—?) III
- Волков, Николай Константинович (1875—1950) III, IV
- Волков, Стефан Иванович (1849—?) II
- Волков, Тимофей Осипович (1879—?) I
- Волкович, Алексей Онуфриевич (1861—?) I
- Волконский, Владимир Викторович (1866—1916) III
- Волконский, Владимир Михайлович (1868—1953) III, IV
- Волконский, Николай Сергеевич (1848—1910) I, III
- Волконский, Сергей Сергеевич (1856—1916) III, IV
- Вологодский, Пётр Васильевич (1863—1928) II
- Володимеров, Святослав Александрович (1868—1917) III
- Волохин, Александр Осипович (1858—1911) III
- Волоцкой, Николай Михайлович (1878—?) II
- Вольф, Николай Борисович (1866—1940) IV
- Вонсович, Ипполит Ипполитович (1874—1943) III
- Вопилов, Павел Петрович (1878—?) II
- Воробьёв, Михаил Григорьевич (1850—?) IV
- Воробьёв, Филипп Абрамович (1872—?) II
- Ворожейкин, Яков Иванович (1874—?) II
- Воронин, Семён Александрович (1880—1915) III
- Воронков, Иван Фёдорович (1866—?) I
- Воронков, Митрофан Семёнович (1868—?) II, III, IV
- Воронов, Василий Иванович (1872—?) IV
- Воронцов-Вельяминов, Иван Александрович (1852—?) II
- Воронцов-Вельяминов, Михаил Павлович (1886—1951) IV
- Ворсобин, Егор Михайлович (1872—?) I
- Востротин, Степан Васильевич (1864—1943) III, IV
- Врагов, Василий Фёдорович (1872—1937) I
- Выдрин, Степан Семёнович (1848—?) I
- Выровой, Захарий Иванович (1879—?) I
- Вьюшков, Яков Федосеевич (1865—1938) II
- Вязигин, Андрей Сергеевич (1867—1919) III
- Вязлов, Андрей Григорьевич (1862—1919) I
Г
- Гаврилов, Михаил Алексеевич (1879—?) II
- Гаврильчик, Александр Алексеевич (1880—1937) II
- Гаврилюк, Влас Львович (1867—?) III
- Гагарин, Григорий Григорьевич (1866—1924) I
- Гайдамака, Даниил Максимович (1875—?) IV
- Гайдаров, Ибрагим-бек Исабекович (1879—?) III
- Галецкий, Иван Владиславович (1874—?) I
- Галунов, Филипп Иванович (1861—?) II
- Галущак, Семён Осипович (1877—?) III
- Гальвас, Генрих Генрихович (1853—?) III
- Гамалея, Аполлон Александрович (1867—?) III, IV
- Гамов, Иван Михайлович (1886—1969) IV
- Ганжулевич, Евгений Яковлевич (1862—?) III
- Гаркавый, Михаил Федосеевич (1876—?) II
- Гаркавенко, Михаил Романович (1863—?) III
- Гарусевич, Ян Семёнович (1863—1929) I, II, III, IV
- Гашкевич, Михаил Иванович (1864—?) II
- Гвоздев, Алексей Алексеевич (?—?) I
- Гвоздев, Иоанн Михайлович (1859—?) IV
- Гегечкори, Евгений Петрович (1881—1954) III
- Гейден, Пётр Александрович (1840—1907) I
- Геллат, Карл Петрович (1862—1935) I
- Геловани, Варлаам Леванович (1878—1915) IV
- Гемпель, Антон Иоахимович (1865—1923) II
- Гепецкий, Николай Емельянович (1869—1920) III, IV
- Герасименко, Ефим Васильевич (1870—1933) III
- Герасимов, Ефим Герасимович (1862—?) II
- Герасимов, Марк Нестерович (1873—?) I
- Герасимов, Пётр Васильевич (1877—1919) III, IV
- Герасимов, Фёдор Павлович (1877—?) II
- Герстенбергер, Иоганн Готлибович (1862—?) II
- Герус, Логгин Фёдорович (1876—?) II
- Герценвиц, Дмитрий Иванович (1874—?) III, IV
- Герценштейн, Михаил Яковлевич (1859—1906) I
- Герштанский, Дамиан Иосифович (1851—?) II
- Гессен, Владимир Матвеевич (1868—1920) II
- Гессен, Иосиф Владимирович (1865—1943) II
- Гижицкий, Александр Степанович (1869—1938) III, IV
- Гирнюс, Иосиф Михайлович (1876—?) I
- Гладыш, Николай Александрович (1860—1916) IV
- Глебов, Григорий Николаевич (1865—1930) III
- Глебов, Юрий Николаевич (1873—1926) III
- Гловацкий, Юзеф Валентьевич (1858—1927) II (pl:Józef Głowacki (poseł))
- Гловинковский, Иосиф Антонович (1872—1963) I
- Гнатенко, Илья Григорьевич (1859—?) I
- Годнев, Иван Васильевич (1854—1919) III, IV
- Голиков, Иван Петрович (1852—?) I
- Голицын, Александр Дмитриевич (1874—1957) III
- Голицын, Борис Александрович (1880—1947) IV
- Голованов, Иван Фёдорович (1876—?) II
- Головин, Фёдор Александрович (1867—1937) II, III
- Гололобов, Яков Георгиевич (1854—1918) III
- Голынец, Василий Фёдорович (1850—?) III
- Гольдман, Ян Юрьевич (1875—1955) IV
- Гомартели, Иван Гедеванович (1875—1938) I
- Горбатов, Тимофей Ефимович (1849—?) III
- Горбунов, Григорий Арсеньевич (1871—?) II
- Горватт, Станислав Александрович (1866—1930) I
- Гордиевский, Пётр Никитич (1848—?) III
- Горев, Александр Осипович (1855—?) II
- Городилов, Козьма Егорович (1859—?) IV
- Горохов, Павел Дмитриевич (1854—?) I
- Горсткин, Александр Павлович (1868—?) IV
- Горшков, Дмитрий Степанович (1870—?) I
- Горячка, Кузьма Павлович (1865—?) II
- Гостев, Дмитрий Григорьевич (1867—?) I
- Госьцицкий, Георгий Чеславович (1879—1946) IV (pl:Jerzy Gościcki)
- Готовецкий, Михаил Станиславович (1858—1933) I
- Готовицкий, Михаил Хрисанфович (1876—1937) IV
- Готовчиц, Степан Иванович (?—?) I
- Грабианский, Бронислав Адамович (1872—?) I
- Грабовецкий, Аркадий Фёдорович (1865—1946) I
- Грабский, Владислав Феликсович (1874—1938) I, II, III
- Гралевский, Ян Янович (1868—1924) I, II
- Грамматчиков, Василий Николаевич (1865—1938) I
- Гредескул, Николай Андреевич (1865—1941) I
- Грибунин, Семён Фёдорович (1870—?) IV
- Григорович-Барский, Константин Петрович (1870—1929) IV
- Гримм, Константин Николаевич (1858—1919) III
- Гримм, Оскар Андреевич (1845—1921) IV
- Гриневич, Антон Иустинович (1874—1937) II
- Гриневич, Сергей Иванович (1864—1937) IV
- Гринцевич, Михаил Николаевич (1862—?) I
- Гринюк, Авксентий Григорьевич (1871—?) I
- Гришай, Пётр Андреевич (1866—?) I
- Гришкин, Макар Николаевич (1875—?) III
- Гришковский, Яков Игнатьевич (1864—?) IV
- Гродзицкий, Митрофан Иосифович (1861—?) III, IV
- Гронский, Павел Павлович (1883—1937) IV
- Гросвальд, Фридрих Петрович (1850—1924) I
- Грохольский, Владимир Мечиславович (1857—1914) I
- Грудинский, Пётр Феофилович (1878—1930) II
- Гуаданини, Иван Александрович (1844—1911) III
- Губанов, Василий Герасимович (1869—?) II
- Губарев, Иван Андреевич (1876—?) II
- Гудилин, Максим Константинович (1865—?) I
- Гудович, Франц Иванович (1876—1956) II (pl:Pranas Gudavičius)
- Гужовский, Яков Александрович (1861—?) I
- Гузь, Владимир Дмитриевич (1873—?) III
- Гулькин, Дионисий Петрович (1861—?) III
- Гума, Василий Иванович (1866—?) I
- Гуменко, Иван Антонович (1869—?) II
- Гумилин, Николай Иванович (1869—?) III
- Гуревич, Эзекиель Бенционович (1861—?) IV
- Гутоп, Григорий Владимирович (1853—?) I, III, IV
- Гучков, Александр Иванович (1862—1936) III
- Гюббенет, Николай Константинович (1862—1931) III
Д
- Давыдов, Алексей Родионович (1862—?) II
- Далгат, Магомет Магометович (1849—1922) IV
- Данилюк, Яков Григорьевич (1864—?) III
- Дворянинов, Пётр Павлович (1875—?) III
- Деларов, Дмитрий Иванович (1864—?) II
- Деларю, Михаил Данилович (1867—1912) I
- Дембинский, Генрих Юлиушевич (1866—1915) II
- Дементьев, Никифор Васильевич (1867—?) II
- Дементьев, Сергей Афанасьевич (?—?) IV
- Демидов, Александр Васильевич (1872—1947) I
- Демидов, Игорь Платонович (1873—1946) IV
- Демидюк, Михаил Фёдорович (1879—?) II
- Демиров, Пётр Петрович (1853—?) I
- Демченко, Всеволод Яковлевич (1875—1933) IV
- Демьянов, Александр Алексеевич (1866—1925) II
- Демянович, Антон Каэтанович (1856—1916) I, II, III, IV
- Деревянко, Моисей Исаакович (1857—?) II
- Дерюгин, Георгий Михайлович (1871—1933) IV
- Джантюрин, Салимгирей Сеидханович (1864—1926) I
- Джапаридзе, Арчил Леванович (1875—1908) II
- Джапаридзе, Сергей Давидович (1870—?) I
- Джафаров, Мамед-Юсуф (1885—1938) IV
- Джегули, Севериан Моисеевич (Джугели) (1876—1909) II
- Дзюбинский, Владимир Иванович (1860—1927) III, IV
- Дзюржинский, Матеуш Казимирович (1865—1931) II
- Диденко, Борис Дмитриевич (1876—?) I
- Дидурык, Андрей Иванович (1877—?) II
- Дитц, Якоб Егорович (1864—1917) I
- Дмитриев, Михаил Николаевич (1867—?) III
- Дмитриев, Михаил Петрович (1876—?) IV
- Дмитрюков, Иван Иванович (1871—?) III, IV
- Дмовский, Роман Валентьевич (1864—1939) II, III
- Добровольский, Анатолий Александрович (1859—1918) III, IV
- Добромыслов, Константин Николаевич (1857—?) III
- Добротворский, Николай Фёдорович (1853—?) I
- Долгов, Арсений Кузьмич (1873—1937) II
- Долгополов, Николай Саввич (1879—1972) II
- Долгополов, Нифонт Иванович (1857—1922) II
- Долгоруков, Павел Дмитриевич (1866—1927) II
- Долгоруков, Пётр Дмитриевич (1866—1951) I
- Долженков, Василий Иванович (1842—1918) I, II
- Доппельмайер, Порфирий Гаврилович (1865—?) III
- Доррер, Владимир Филиппович (1862—1909) III
- Доценко, Иосиф Максимович (1865—?) IV
- Дрбоглав, Иван Фёдорович (1851—?) II
- Дрибинцев, Василий Саввич (1864—1926) IV
- Дроздовский, Иоанн Дмитриевич (1865—?) IV
- Друкарь, Александр Петрович (1878—1952) II
- Друцкой-Любецкий, Иероним Эдвинович (1861—1919) I
- Дубовик, Карп Андреевич (1881—?) II
- Дубовик, Феодосий Исидорович (1869—?) I
- Дубонос, Фаддей Филимонович (1868—?) II
- Дудников, Николай Николаевич (1865—?) III
- Дунаев, Сергей Владимирович (1859—?) III
- Дуров, Алексей Алексеевич (1880—?) IV
- Дымша, Генрих Клеофасович (1856—1918) II
- Дымша, Любомир Клеофасович (1860—1915) III, IV
- Дыхнич, Никифор Емельянович (1866—?) I
- Дьяченко, Максим Фёдорович (1871—?) I
- Дюмаев, Пётр Евдокимович (1862—1915) I
Е
- Евдокимов, Семён Евдокимович (1863—?) IV
- Евладов, Венедикт Викторович (1861—1914) IV
- Евлогий (Георгиевский, Василий Семёнович) (1868—1946) II, III
- Евреинов, Владимир Вячеславович (1868—?) II
- Евреинов, Николай Николаевич (1853—?) III, IV
- Евсеев, Илья Тимофеевич (1877—?) IV
- Евсеев, Поликарп Евстифеевич (1853—?) III
- Евстифеев, Николай Тимофеевич (1848—1913) III
- Егоров, Николай Максимович (1871—?) III
- Егошкин, Яков Иванович (1864—?) II
- Езерский, Николай Фёдорович (1870—1938) I
- Емельянов, Леонид Емельянович (1872—?) II
- Емельянов, Николай Ильич (1848—?) II
- Еникеев, Гайса Хамидуллович (1864—1931) III, IV
- Енишерлов, Николай Петрович (1855—1920) II
- Ерёмин, Феофан Александрович (1866—?) II, III, IV
- Ерлин, Егор Степанович (1866—?) I [tomskhistory.lib.tomsk.ru/page.php?id=1280]
- Ермолаев, Михаил Кондратьевич (1881—1919) III
- Ермолаев, Симон Афанасьевич (1870—1948) I
- Ермольчик, Киприан Трофимович (1871—?) III
- Ерогин, Михаил Михайлович (1856—?) I
- Еропкин, Аполлон Васильевич (1865—?) I, III
- Ершов, Василий Ефимович (1868—?) II
- Ершов, Пётр Андреевич (1878—1939) I
- Ерымовский, Илья Константинович (1867—?) IV
- Есьман, Владислав Казимирович (1860—1938) III
- Ефимов, Иван Ефимович (1862—?) II
- Ефремов, Иван Антонович (1867—?) II
- Ефремов, Иван Николаевич (1866—1945) I, III, IV
- Ефремов, Лаврентий Александрович (1878—?) II
- Ефремов, Николай Прокофьевич (1860—1921) III
Ж
- Жак, Пётр Карлович (1869—1946) II
- Жданов, Николай Васильевич (1860—?) III
- Жигель, Николай Васильевич (1868—?) I
- Жиделев, Николай Андреевич (1880—1950) II
- Жилин, Николай Алексеевич (1878—?) IV
- Жилин, Николай Васильевич (1850—?) IV
- Жилкин, Иван Васильевич (1874—1958) I
- Жордания, Ной Николаевич (1868—1953) I
- Жуковский, Владислав Владиславович (1860—1916) II, III (pl:Władysław Żukowski)
- Жуковский, Мартин Мартинович (1866—1957) I
- Журавский, Михаил Евгеньевич (1871—?) I
З
- Забелин, Филипп Гаврилович (1874—?) II
- Заболотный, Иван Кириллович (1868—1912) I
- Завиша, Казимир Александрович (1858—1926) III
- Загленичный, Ян Карлович (1866—1931) I
- Зайцев, Дмитрий Иванович (1880—?) I
- Зайцев, Михаил Герасимович (1864—1909) II
- Закржевский, Дмитрий Владимирович (1864—?) IV
- Залевский, Богдан Генрихович (1873—1918) I
- Залит, Иван Петрович (1874—1919) IV
- Замойский, Маврикий Фомич (1871—1939) I
- Замыслов, Иван Васильевич (1874—1937) I
- Замысловский, Георгий Георгиевич (1872—1920) III, IV
- Заплатин, Иван Васильевич (1872—?) II
- Зарин, Александр Дмитриевич (1870—1937) III, IV
- Захарашевич-Капустянский, Юрий Константинович (1861—?) III
- Захаров, Зиновий Данилович (1840—?) III
- Захаров, Михаил Васильевич (1881—1932) III
- Захаров, Яков Евдокимович (1859—1920) II
- Захарьев, Николай Александрович (1868—?) III
- Звегинцев, Александр Иванович (1869—1915) III, IV
- Зверев, Василий Николаевич (1884—1966) IV
- Зверев, Пётр Михайлович (1845—?) IV
- Здановский, Генрих Иванович (1861—1910) I
- Зейналов, Зейнал Зейналович (1876—1935) II
- Зеленин, Андрей Васильевич (1862—?) I
- Земцов, Михаил Евстафиевич (1869—?) I
- Зенбицкий, Михаил Николаевич (1865—?) III
- Зиатханов, Исмаил Хан Абдульфат Хан оглы (1864—1920) I
- Зимин, Дмитрий Логгинович (1867—?) II
- Зиновьев, Лев Александрович (1882—1958) IV
- Зиновьев, Фёдор Михайлович (1868—?) I
- Златомрежев, Аркадий Алексеевич (1852—1910) III
- Знаменский, Александр Георгиевич (1861—?) III
- Знаменский, Михаил Павлович (1867—1934) IV
- Зубков, Иван Алексеевич (1862—1911) I
- Зубков, Леонид Николаевич (1867—?) III
- Зубчанинов, Сергей Иванович (1864—1935) III
- Зубченко, Гавриил Леонтьевич (1859—?) I
- Зубченко, Прокофий Степанович (1867—?) II
- Зуев, Николай Васильевич (1861—?) III
- Зузин, Борис Николаевич (1868—?) IV
- Зурабов, Аршак Герасимович (1873—1919) II
- Зырянов, Пётр Антонович (1874—?) II
И
- Иваницкий, Фёдор Игоревич (1861—1929) I
- Иванов, Анатолий Васильевич (1875—1953) IV
- Иванов, Дмитрий Алексеевич (1855—?) III
- Иванов, Константин Иванович (1876—?) II
- Иванов, Николай Тимофеевич (1860—?) III
- Иванов, Сергей Алексеевич (1856—1930) IV
- Иващенко, Иван Самойлович (1851—1924) II
- Игнатьев, Константин Игнатьевич (1872—?) I
- Игнатюк, Лука Емельянович (1877—?) IV
- Игнатюк, Марк Александрович (1879—?) II
- Измайлов, Пётр Григорьевич (1880—1938) II
- Иконников, Александр Владимирович (1868—?) II, III
- Иконников-Галицкий, Пётр Сергеевич (1851—1915) IV
- Ильин, Владимир Алексеевич (1871—?) I
- Ильин, Григорий Ильич (1845—?) I
- Ильин, Трофим Ильич (1855—?) I
- Ильин, Яков Васильевич (1863—?) I
- Имшенецкий, Яков Кондратьевич (1858—1938) I
- Иоллос, Григорий Борисович (1859—1907) I
- Иорданский, Николай Михайлович (1870—1933) II
- Исаков, Александр Семёнович (1864—?) I
- Исеев, Эраст Андреевич (1852—?) III
- Искрицкий, Михаил Андреевич (1873—1931) II, III
- Исполатов, Пётр Иванович (1857—?) III
- Исупов, Александр Евграфович (1856—1920) I
- Ичас, Мартин Мартинович (1885—1941) IV (pl:Martynas Yčas)
- Ишерский, Владимир Иванович (1872 или 1874—1937 или 1942) I
К
- Кабаков, Гавриил Иванович (1851—?) II
- Кабанов, Фёдор Константинович (1878—?) IV
- Кабаргин, Семён Никандрович (1858—?) I
- Кадацков, Иван Федосеевич (1871—?) III
- Кадыгробов, Всеволод Антонович (1877—?) IV
- Казаков, Пётр Аггеевич (1875—?) II
- Казанский, Константин Иванович (1858—?) III, IV
- Казимир, Константин Фёдорович (1860—1910) I
- Казин, Фёдор Нилович (1858—1915) IV
- Казрич, Эдуард Андреевич (1869—?) II
- Каклюгин, Константин Петрович (1869—?) II
- Калинин, Алексей Васильевич (1882—?) II
- Калинин, Савелий Андреевич (1873—?) IV
- Калишук, Виктор Степанович (1866—?) II
- Калугин, Михаил Дмитриевич (1882—1924) IV
- Кальменев, Алпыспай Кальменович (1860—?) I
- Кальянов, Павел Васильевич (1869—?) I
- Каменский, Пётр Валериевич (1860—1917) III
- Канашев, Михаил Иванович (1866—?) IV
- Канделаки, Константин Ефимович (1881—?) II
- Каншин, Иван Анатольевич (1866—1937) IV
- Капнист, Дмитрий Павлович (1879—1926) IV
- Капнист, Ипполит Ипполитович (1872—1936) III, IV
- Каптерев, Николай Фёдорович (1847—1918) IV
- Капустин, Михаил Яковлевич (1847—1920) II, III
- Караваев, Александр Львович (1855—1908) II
- Караванов, Сергей Степанович (1858—?) I
- Кара-Васили, Алексей Дмитриевич (1846—?) III
- Каразин, Борис Иванович (1874—?) IV
- Карандашев, Василий Егорович (1874—?) I
- Каратаев, Бахытжан Бисалиевич (1863—1934) II
- Караулов, Василий Андреевич (1854—1910) III
- Караулов, Михаил Александрович (1878—1917) II, IV
- Кардашев, Аслан-бек Али-ага оглы (1866—?) II
- Кареев, Николай Иванович (1850—1931) I
- Карелин, Семён Игнатьевич (1879—?) II
- Кариев, Абдувахит-кари Абду-Рауф (1859—1937) II
- Карклин, Карл Юрьевич (1865—?) II
- Карлсберг, Эрнст Фёдорович (1861—?) III
- Карпинский, Иоанн Константинович (1872—1937) IV
- Карпов, Митрофан Азарович (1878—?) II
- Карташев, Лев Васильевич (1871—?) II
- Карякин, Василий Александрович (1851—1913) III
- Катанский, Николай Васильевич (1872—?) IV
- Каташинский, Илларион Мефодиевич (1867—?) II
- Каценельсон, Нисон Иосифович (1862—1923) I
- Кациашвили, Николай Агдамелович (1877—?) II
- Качиони, Иван Петрович (1877—?) IV
- Квасков, Михаил Александрович (1876—?) I
- Кедрин, Евгений Иванович (1851—1921) I
- Кейнис, Франц Осипович (1870—?) III, IV
- Келеповский, Сергей Ипполитович (1873—1928) II, III
- Керенский, Александр Фёдорович (1881—1970) IV
- Кизеветтер, Александр Александрович (1866—1933) II
- Килевейн, Георгий Робертович (1864—1922) III
- Кильдишев, Павел Андреевич (1853—?) III, IV
- Кимряков, Алексей Ефимович (1876—?) II
- Киндяков, Михаил Львович (1877—1935) IV
- Киндяков, Сергей Васильевич (1855—?) III
- Киниорский, Мариян-Элигиуш Казимирович (1868—1943) I, IV
- Киреев, Терентий Григорьевич (1871—?) II
- Кириенко, Иван Иванович (1877—1918) II
- Кириленко, Иван Павлович (1853—?) I
- Кириллов, Степан Родионович (1877—1960) IV
- Кириллович, Дионисий Фаддеевич (1855—?) III
- Кирносов, Никита Савельевич (1859—?) II
- Киршин, Василий Алексеевич (1864—?) IV
- Кирьянов, Матвей Михайлович (1860—?) II
- Кирьянов, Михаил Иванович (1861—1919) III
- Киселёв, Андрей Евдокимович (1868—?) II
- Киселёв, Дмитрий Васильевич (1868—1937) IV
- Киселёв, Михаил Степанович (?—?) I
- Киселёв, Степан Герасимович (1863—?) III
- Ких, Александр Александрович (1869—?) IV
- Клёнов, Василий Викторович (1871—?) IV
- Клименко, Иван Семёнович (1862—?) III
- Клименко, Тит Игнатьевич (1867—?) III
- Климов, Василий Васильевич (1869—1937) III
- Клинг, Александр Петрович (1875—?) II
- Клопотович, Виктор Феофилович (1865—1912) III
- Клочков, Степан Николаевич (1870—1918) III
- Клюжев, Иван Семёнович (1856—1922) II, III, IV
- Кобяков, Александр Михайлович (1854—?) III
- Ковалёв, Иван Архипович (1862—?) IV
- Ковалевский, Евграф Петрович (1865—1941) III, IV
- Ковалевский, Максим Максимович (1851—1916) I
- Ковалевский, Николай Николаевич (1858—?) I
- Коваленко, Иван Михайлович (1847—1914) III
- Коваленко, Михаил Иванович (1872—1918) IV
- Коваленко, Степан Игнатьевич (1855—?) III
- Коваль, Иосиф Ильич (1865—?) IV
- Ковзан, Александр Иванович (1862—1917) III, IV
- Кожевников, Александр Петрович (1847—1909) III
- Кожевников, Иван Яковлевич (1866—?) III
- Козлов, Алексей Павлович (1853—1909) II
- Кокошкин, Фёдор Фёдорович (1871—1918) I
- Колбинцев, Ефим Григорьевич (1875—?) IV
- Колендзян, Иван Лукич (1877—?) II
- Колесников, Василий Николаевич (1857—?) IV
- Колокольников, Владимир Васильевич (1871—?) II
- Колокольников, Константин Александрович (1871—1929) II
- Колокольников, Степан Иванович (1867—1925) I
- Колпаков, Николай Андреевич (1864—1930) I
- Колюбакин, Александр Михайлович (1868—1915) III
- Комар, Николай Васильевич (1848—?) II
- Комарецкий, Николай Ананьевич (1877—1931) III
- Комиссаров, Михаил Герасимович (1867—1929) I
- Комсин, Виктор Иванович (1843—1913) III
- Комсин, Сергей Иванович (1849—?) III
- Кондратович, Иероним Иванович (1846—1923) I
- Кондратьев, Фёдор Фёдорович (1871—?) III
- Кондрашук, Семён Петрович (1876—?) I
- Кониц, Генрих Самуилович (1860—1934) II
- Коновалов, Александр Иванович (1875—1949) IV
- Константинов, Василий Константинович (1867—?) I
- Константинов, Григорий Семёнович (1869—?) II
- Концевич, Авдей Васильевич (1868—?) I
- Коншин, Николай Яковлевич (1864—1937) I, II
- Коняхин, Александр Андреевич (1860—1914) III, IV
- Корде, Василий Константинович (1873—?) II
- Коренчук, Антоний Францевич (1865—?) II
- Кореньков, Василий Афанасьевич (1872—?) I
- Корнильев, Сергей Михайлович (1869—?) I
- Короваев, Иоанн Михайлович (1868—1938) IV
- Корсаков, Иван Ассигкритович (1850—1912) I
- Корф, Дмитрий Николаевич (1881—1924) IV
- Косаренчук, Игнатий Иванович (1868—?) I
- Космодамианский, Иван Иванович (1869—?) II
- Косоротов, Василий Емельянович (1871—1957) III
- Костенко, Лука Владимирович (1874—?) II
- Костров, Андрей Михайлович (1856—?) I
- Костромитинов, Георгий Николаевич (1854—?) I
- Котляревский, Сергей Андреевич (1873—1939) I
- Котляров, Александр Осипович (1852—?) IV
- Котляров, Макар Корнеевич (1874—?) IV
- Кочевский, Никифор Григорьевич (1854—?) I
- Коченевский, Модест Капитонович (1836—1917) III
- Кочнев, Дамиан Афанасьевич (1870—?) II
- Кочубей, Василий Васильевич (1883—1960) IV
- Кочубей, Леонтий Васильевич (1871—1938) III
- Кощегулов, Шаймардан (1869—?) I, II
- Кравцов, Порфирий Фёдорович (1868—?) III
- Крамарев, Анатолий Петрович (1867—?) IV
- Крамаренко, Егор Иванович (1856—?) I
- Краселюк, Иван Никитич (1873—?) II
- Красковский, Андрей Алексеевич (1871—?) II
- Краснощёков, Григорий Афанасьевич (1862—?) II
- Крейцберг, Янис Кристонович (1864—1948) I
- Кривоногов, Иван Васильевич (1866—1918) IV
- Кривцов, Яков Васильевич (1854—?) III, IV
- Кринский, Болеслав Иванович (1871—?) IV
- Кропотов, Александр Егорович (1874—1934) III
- Кругликов, Филипп Алексеевич (1856—?) I
- Крузе, Фёдор Михайлович (1857—?) III
- Крук, Иван Маркович (1861—?) I
- Крупенский, Николай Дмитриевич (1878—?) IV
- Крупенский, Павел Николаевич (1863—1939) II, III, IV
- Круткин, Матвей Матвеевич (1870—?) I
- Крушеван, Павел Александрович (1860—1909) II
- Крылов, Николай Игнатьевич (1873—?) III
- Крылов, Пётр Петрович (1859—1922) I
- Крылов, Семён Алексеевич (1875—1918) IV
- Крым, Соломон Самойлович (1867—1936) I, IV
- Крюденер-Струве, Александр Амандович (1864—?) I, III
- Крюков, Фёдор Дмитриевич (1870—1920) I
- Кубилис, Иосиф Иосифович (1878—1917) I
- Кудрявцев, Николай Дмитриевич (1860—1914) IV
- Кудрявцев, Пётр Григорьевич (1858—?) II
- Кузнецов, Александр Африканович (1875—?) II
- Кузнецов, Алексей Федотович (1878—?) II
- Кузнецов, Георгий Сергеевич (1881—?) III
- Кузнецов, Егор Антонович (1856—?) II
- Кузнецов, Иван Иванович (1874—?) I
- Кузнецов, Иван Осипович (1877—1937?) I
- Кузнецов, Михаил Иоакинфович (1859—?) II
- Кузовков, Евдоким Леонтьевич (1871—?) III
- Кузьмин, Анатолий Арсеньевич (1859—?) III
- Кузьмин, Пётр Петрович (1861—1938) IV
- Кузьмин-Караваев, Владимир Дмитриевич (1859—1927) I, II
- Кузьминский, Владимир Михайлович (1865—?) III
- Кузьмо, Франц Антонович (1877—?) III
- Куканов, Максим Ефимович (1875—?) I
- Кулаков, Степан Викторович (1868—?) I
- Куликов, Дмитрий Семёнович (1873—?) I
- Куликов, Михаил Иванович (1865—?) I
- Куликов, Михаил Фёдорович (1861—?) I
- Кулманов, Бахтигирей Ахметович (1858—?) I, II
- Кульбаков, Шарафутдин Абдулгалимович (1849—?) II
- Кумелис, Павел Иванович (1880—?) II (lt:Povilas Kumelis)
- Куприянов, Василий Петрович (1864—1950) III
- Купстас, Антон Сигизмундович (1881—?) II
- Куракин, Александр Борисович (1875—1941) II
- Куракин, Иван Анатольевич (1874—1950) III
- Куриленко, Пётр Иванович (1862—1937) I
- Куркин, Ефим Яковлевич (1857—?) I
- Куропацкий, Антон Васильевич (1868—?) I
- Кутлер, Николай Николаевич (1859—1924) II, III
- Кутоманов, Михаил Данилович (1856—?) I
- Кучер, Макарий Аверкиевич (1874—?) I
- Кучеренко, Илья Захарович (1868—?) I
- Кучинский, Архип Фёдорович (1867—?) III
- Кушников, Дмитрий Алексеевич (1850—1911) II
Л
- Лаврентьев, Иван Егорович (1879—?) I
- Лавриновский, Николай Николаевич (1875—1930) III
- Лавров, Алексей Григорьевич (1858—?) IV
- Лавров, Иван Григорьевич (1869—?) II
- Лавров, Сергей Осипович (1844—1910) III
- Лаврский, Константин Викторович (1844—1917) I
- Лагно, Дионисий Андроникович (1878—?) II
- Лагутин, Константин Власьевич (1866—?) I
- Ладомирский, Николай Николаевич (1877—1919) III, IV
- Ланев, Фёдор Дмитриевич (1869—?) II
- Лаптев, Иннокентий Павлович (1872—?) I, II
- Лаукайтис, Иосиф Антонович (1873—1952) IV
- Лачинов, Михаил Фёдорович (1868—1914) IV
- Лашкарев, Григорий Александрович (1862—1931) II, III, IV
- Лашкевич, Валериан Валерианович (1876—?) IV
- Лащухин, Михаил Сидорович (1874—?) IV
- Лебедев, Василий Фёдорович (1862—?) I
- Лебедев, Иван Александрович (1861—?) II
- Лебедев, Михаил Григорьевич (1874—?) III
- Лебедев, Михаил Дмитриевич (1849—?) I
- Лебедев, Николай Фёдорович (1866—?) III
- Лебедев, Юрий Михайлович (1874—?) IV
- Леванидов, Пётр Александрович (1864—1937) IV
- Левашёв, Сергей Васильевич (1856—1919) IV
- Левин, Шмария Хаимович (1867—1935) I
- Ледницкий, Александр Робертович (1866—1934) I
- Лелюхин, Александр Георгиевич (1862—?) IV
- Лелявский, Борис Николаевич (1886—1935) IV
- Лентовский, Владимир Иванович (1857—1923) IV
- Лентовский, Михаил Михайлович (1868—?) III
- Леонас, Пётр Сильвестрович (1865—1938) II
- Леонов, Василий Гурьевич (?—?) I
- Леонов, Дмитрий Алексеевич (1864—?) III
- Лепешко, Евфимий Игнатьевич (1867—?) II
- Леппянен, Иван Александрович (1872—?) II
- Лерхе, Герман Германович (1868—1963) III
- Леус, Никифор Кондратьевич (1855—?) III
- Линтварев, Георгий Михайлович (1865—1943) I
- Липатов, Михаил Афанасьевич (1872—?) II
- Липягов, Сергей Семёнович (1867—?) III
- Лисин, Александр Феодорович (1868—?) II
- Лисичкин, Никита Васильевич (1864—1925) III
- Лисовский, Викентий Карлович (1855—1918) II
- Литвин, Лука Семёнович (1876—?) I
- Литвиненко, Фёдор Григорьевич (1873—?) II
- Литвинов, Иван Петрович (1860—?) II
- Литвинов, Максим Иванович (1872—?) I
- Лихарев, Николай Николаевич (1865—1941) IV
- Лихачёв, Александр Никифорович (1857—?) III, IV
- Логвинов, Евграф Дмитриевич (1866—?) IV
- Лодыженский, Александр Александрович (1854—?) III, IV
- Ложкин, Сергей Васильевич (1868—?) I
- Локоть, Тимофей Васильевич (1869—1942) I
- Ломоносов, Константин Николаевич (1838—?) III
- Ломтатидзе, Викентий Бибонович (1879—1915) II
- Ломшаков, Алексей Степанович (1870—1960) I
- Лопас, Лаврентий Иосифович (1878—?) I
- Лопатин, Алексей Степанович (1870—?) II
- Лопатин, Павел Петрович (1863—?) II
- Лопаткин, Иван Андреевич (1879—?) II
- Лопатюк, Трофим Назарович (1870—?) I
- Лосев, Иван Терентьевич (1871—?) I
- Лосик, Антон Георгиевич (1872—?) II
- Лотоцкий, Ананий Алексеевич (1859—?) IV
- Лотхов, Иван Сергеевич (1868—?) I
- Лохвицкий, Пантелеймон Степанович (1877—1938 ) II
- Лошкейт, Фёдор Иванович (1846—1931) IV
- Лубби, Август Янович (1877—1944) I
- Лубенский, Лев Францевич (1861—1944) II
- Лукашевич, Степан Владимирович (1853—1934) II, III, IV
- Лукашин, Иван Игнатьевич (1870—?) III
- Лукин, Василий Васильевич (1859—?) III, IV
- Лунин, Александр Ларионович (1867—1929) III
- Лунин, Виктор Игнатьевич (1843—1913) I
- Лучицкий, Иван Васильевич (1845—1918) III
- Лысенко, Иван Ильич (1871—1933) I
- Львов, Владимир Николаевич (1872—1934) III, IV
- Львов, Георгий Евгеньевич (1861—1925) I
- Львов, Григорий Петрович (1867—?) II
- Львов, Николай Николаевич (1867—1940) I, III, IV
- Львов, Яков Алексеевич (1879—?) IV
- Лэмпицкий, Михаил Михайлович (1856—1930) IV
- Любанский, Евстафий Иванович (1859—1917) I
- Лютов, Николай Михайлович (1848—1911) III
- Люц, Людвиг Готлибович (1880—1941) II, III, IV
- Ляхницкий, Николай Яковлевич (1871—?) III
М
- Мазохин, Иван Кузьмич (1866—?) IV
- Мазуренко, Григорий Григорьевич (1864—?) IV
- Макаревич, Захарий Лаврентьевич (1873—?) II
- Маклаков, Василий Алексеевич (1869—1957) II, III, IV
- Макогон, Павел Матвеевич (1872—?) IV
- Максимов, Фёдор Максимович (1867—?) I
- Максимов, Яков Павлович (1874—?) II
- Максудов, Садретдин Низаметдинович (1878—1957) II, III
- Максютов, Сафиулла Тазетдинович (1858—?) II
- Максютов, Сахипзада Давлетшинович (1874—?) I
- Макушин, Алексей Иванович (1856—1927) I
- Малайчук, Иван Фомич (1875—?) IV
- Малама, Павел Николаевич (1860—?) III
- Малафиевский, Никифор Николаевич (1868—?) II
- Малевский, Бронислав Густавович (1874—1920) I
- Малеев, Александр Петрович (1869—?) II
- Малиновский, Роман Вацлавович (1877—1918) IV
- Маляренко, Кузьма Емельянович (1869—?) II
- Мамаев, Егор Петрович (1868—?) I
- Мамин, Владимир Наркиссович (1863—1909) II
- Мандельберг, Виктор Евсеевич (1870—1944) II
- Мансуров, Николай Александрович (1870—1918) IV
- Мансырев, Серафим Петрович (1866—1928) IV
- Мантерис, Матеуш Томашевич (1872—1946) I
- Маньков, Иван Николаевич (1881—?) IV
- Маньков, Николай Алексеевич (1864—?) III
- Маньковский, Григорий Тимофеевич (1853 — после 1925) III, IV
- Марев, Иван Петрович (1877—?) II
- Марков, Иван Егорович (1867—?) II
- Марков, Николай Гурьевич (1871—?) IV
- Марков, Николай Евгеньевич (1866—1945) III, IV
- Марков, Николай Львович (1841—?) III, IV
- Маркович, Николай Парменович (1869—?) IV
- Марковников, Владимир Владимирович (1867—1917) IV
- Маров, Александр Иванович (1862—?) III
- Мартьянов, Дмитрий Константинович (1856—?) I
- Марчук, Прокофий Павлович (1872—?) I
- Масагутов, Хабибрахман Ахметситдикович (1862—1921) II
- Масленников, Александр Михайлович (1858—1950) III, IV
- Масленников, Михаил Иванович (1870—?) I
- Маслов, Антон Петрович (1861—?) I
- Маслянников, Василий Васильевич (1867—1913) II
- Массониус, Пётр Петрович (1862—1945) I
- Матвеев, Пётр Фёдорович (1864—?) I
- Матвеев, Семён Кузьмич (1878—?) II
- Матинов, Шагишарив Мидатгалиевич (1854—1919) I
- Матыкин, Антип Петрович (1873—?) I
- Матюнин, Павел Гаврилович (1852—?) III
- Махарадзе, Герасим Фомич (1881—1937) II
- Махмудов, Мустафа Гаджи Муса оглы (1878—1937) II
- Махмудов, Шарафутдин Зелялетдинович (1853—?) III
- Мацеевич, Станислав Гилярьевич (1869—1940) III, IV
- Мацеша, Александр Стефанович (1875—1945) I
- Машкевич, Дмитрий Фёдорович (1871—?) III
- Медведев, Александр Семёнович (1857—1908) I
- Медведев, Дмитрий Яковлевич (1866—1908) I
- Медведков, Сергей Степанович (1847—1917) IV
- Медиев, Решид Медиевич (1880—1912) II
- Мезенцов, Александр Петрович (1857—?) III
- Мезенцов, Сергей Николаевич (1848—1911) III
- Мейендорф, Александр Феликсович (1869—1964) III
- Меленчук, Емельян Андреевич (1871—?) II
- Мельгунов, Алексей Павлович (1876—?) IV
- Мельник, Варфоломей Минич (1867—?) II
- Мельников, Василий Иванович (1865—?) IV
- Мельников, Михаил Иванович (1865—?) II
- Мельников, Николай Александрович (1872—1951) III
- Меньшиков, Иван Александрович (1860—?) III
- Меняйленко, Фёдор Васильевич (1856—?) II
- Мерзляков, Иван Луппович (1874—?) III
- Меркулов, Михаил Александрович (1875—1937) I
- Мерщий, Пётр Филиппович (1877—1930) IV
- Метальников, Николай Иванович (1870—1939) I
- Мефодиев, Николай Владимирович (1869—?) III
- Мешковский, Алексей Дмитриевич (1873—1938) IV
- Микешин, Василий Никитич (1856—?) I
- Миклашевский, Николай Николаевич (1860—1909) I
- Микляев, Николай Иванович (1859—1912) III
- Милорадович, Владимир Родионович (1851—?) III
- Милорадович, Дмитрий Николаевич (1869—?) II
- Милошевский, Франц Иванович (1852—1914) III [tomskhistory.lib.tomsk.ru/page.php?id=1326]
- Мильвид, Чеслав Викторович (1870—?) I
- Милюков, Павел Николаевич (1859—1943) III, IV
- Милютин, Владимир Васильевич (1873—?) IV
- Миляков, Григорий Михайлович (1867—?) IV
- Миндубаев, Файзел-Кутдус (1869—?) I
- Миннигалеев, Мингазетдин Галиаскарович (1857—1932) IV
- Минх, Иван Христианович (1863—?) I
- Миронов, Василий Савельевич (1869—?) I
- Миронов, Иван Ефимович (1881—1920) II
- Мирошниченко, Николай Андреевич (1871—?) IV
- Митров, Василий Ильич (1876—1946) II
- Митрофан (Краснопольский, Дмитрий Иванович) (1869—1919) III
- Митроцкий, Михаил Владимирович (1883—1937) IV
- Михайлин, Никита Никифорович (1862—?) II
- Михайличенко, Митрофан Иванович (1871—?) I
- Михайлов, Василий Егорович (1850—?) III
- Михайлов, Григорий Семёнович (1867—?) II
- Михайлюк, Иван Андреевич (1861—?) II
- Михаленко, Пётр Николаевич (1856—?) I
- Мишин, Захар Степанович (1866—?) I
- Можайский, Александр Александрович (1863—1922) IV
- Можайский, Николай Николаевич (1865—1920) IV
- Мокрунов, Михаил Сергеевич (1880—?) I
- Молодцов, Константин Иванович (1873—?) III
- Молчанов, Матвей Осипович (1864—?) IV
- Монтвилл, Иосиф Станиславович (1850—1911) III
- Морев, Никифор Иванович (1871—?) I
- Мориц, Эрвин Фёдорович (1842—1907) III
- Мороз, Прохор Семёнович (1861—?) II
- Мосеев, Михей Андреевич (1848—?) IV
- Москалюк, Прокофий Андреевич (1880—?) IV
- Мотовилов, Александр Андреевич (1850—1920) III, IV
- Муранов, Матвей Константинович (1873—1959) IV
- Мурадханов, Асадулла-бек (1866—?) I
- Мурзаев, Мелкоп Калутсович (1858—?) III
- Муромцев, Сергей Андреевич (1850—1910) I
- Муртен, Март Мартович (1875—?) II
- Мусин, Гумер Мусич (1854—?) II
- Мусин-Пушкин, Владимир Владимирович (1870—1923) IV
- Муфтий-Заде, Измаил Мурза (1841—?) III
- Мухамеджанов, Салихджан Алемджанович (1872—?) II
- Муханов, Алексей Алексеевич (1860—1907) I
- Мухин, Александр Николаевич (1859—?) IV
- Мухин, Алексей Иванович (1881—?) IV
- Мухлынин, Алексей Иванович (1866—1914) I
- Мушенко, Иван Наумович (1871—?) II
- Мягкий, Алексей Григорьевич (1877—?) II, III
Н
- Набоков, Владимир Дмитриевич (1869—1922) I
- Навроцкий, Григорий Николаевич (1838—1907) III
- Нагих, Иван Николаевич (1879—1948) II
- Назаренко, Дмитрий Илларионович (1861—?) I
- Назаров, Аристарх Андреевич (1860—?) IV
- Наконечный, Иосиф Мацеевич (1879—1915) I, III, IV
- Наливайко, Андрей Никитич (1877—?) III
- Наливкин, Владимир Петрович (1852—1918) II
- Населенко, Памфил Тимофеевич (1870—1953) IV
- Наумов, Алексей Михайлович (1863—?) IV
- Наумов, Иван Афанасьевич (1872—1940) II
- Наумчак, Андрей Никифорович (1855—?) II
- Небовидов, Викторин Васильевич (1875—?) II
- Невиандт, Константин Александрович (1859—1919) IV
- Недоносков, Владимир Васильевич (1877—?) I
- Неежмаков, Семён Трофимович (1863—?) IV
- Неелов, Александр Николаевич (1873—1916) IV
- Неелов, Николай Николаевич (1872—?) III
- Нежметдинов, Абдулла Аймалетдинович (1869—1915) II
- Неклюдов, Пётр Алексеевич (1867—?) III, IV
- Некрасов, Константин Фёдорович (1873—1940) I
- Некрасов, Николай Виссарионович (1879—1940) III, IV
- Немальцев, Михаил Григорьевич (1878—?) II
- Немерцалов, Вениамин Иванович (1872—?) IV
- Немченко, Даниил Николаевич (1880—1937) I
- Нестеренко, Владимир Иванович (1878—?) IV
- Нестеренков, Трофим Терентьевич (1874—?) I
- Нестеров, Андрей Дмитриевич (1873—?) I
- Нестеров, Антон Яковлевич (1879—?) II
- Нечаев, Виктор Саввич (1872—?) I
- Нечаев, Николай Иванович (1875—1954) IV
- Нечипоренко, Кирилл Семёнович (1855—?) I
- Нечитайло, Семён Васильевич (1862—?) II
- Никитин, Пётр Никитич (1856—?) II
- Никитюк, Яков Степанович (1873—1933) III
- Николаев, Николай Николаевич (1872—1957) IV
- Николаевский, Николай Фёдорович (1871—?) I
- Николенко, Павел Евменьевич (1870—?) III
- Никольский, Александр Иванович (1860—1933) III
- Никон (Бессонов, Николай Николаевич (1868—1919) IV
- Никонович, Фёдор Иосифович (1854—1911) III
- Никончук, Маркиан Максимович (1867—?) II
- Нисселович, Лазарь Ниссенович (1858—1914) III
- Новгородцев, Павел Иванович (1866—1924) I
- Новиков, Александр Васильевич (1843—1916) I
- Новиков, Александр Иванович (1871—?) III, IV
- Новиков, Михаил Михайлович (1876—1965) IV
- Новиков, Пётр Сосипатрович (1864—?) IV
- Новицкий, Михаил Александрович (1853—?) III
- Новицкий, Пётр Васильевич (1867—?) III, IV
- Новодворский, Франц Иосифович (1859—1924) I, II
- Новосильцев, Леонид Николаевич (1872—1934) I, IV
- Новца, Владислав Станиславович (1846—1924) II (pl:Władysław Nowca)
- Нороконев, Темиргали Тюбиевич (1859—?) II
- Носик, Трофим Афанасьевич (1874—?) II
- Нурбердыханов, Махтумкули (1854—?) II
О
- Обнинский, Виктор Петрович (1867—1916) I
- Ободовский, Василий Семёнович (1861—1914) IV
- Оболенский, Владимир Андреевич (1869—1950) I
- Образцов, Василий Афиногенович (1857—?) III
- Оводов, Николай Осипович (1855—?) II
- Овсянников, Марк Иванович (1861—?) I
- Овчинников, Иван Никифорович (1863—?) I
- Овчинников, Михей Иванович (1860—?) I
- Овчинников, Фёдор Герасимович (1866—?) I
- Огнёв, Николай Васильевич (1864—1918) I
- Огнев, Фёдор Владимирович (1866—1922) II
- Огородников, Николай Александрович (1872—1919) I
- Однокозов, Алексей Елисеевич (1857—?) II
- Ознобишин, Алексей Александрович (1869—1929) IV
- Озол, Иван Петрович (1878—1968) II
- Озолин, Карл Яковлевич (1866—1933) I
- Околович, Константин Маркович (1872—1933) IV
- Окулов, Николай Павлович (1876—?) II
- Окунев, Василий Тимофеевич (1880—?) I
- Ольховский, Фёдор Иоаннович (1873—1938) IV
- Онацкий, Николай Степанович (1878—1906) I
- Онипко, Федот Михайлович (1880—1938) I
- Опочинин, Николай Николаевич (1853—1916) II, III, IV
- Оранский, Иосиф Алексеевич (1862—?) I
- Орас, Юган Мартович (1879—?) IV
- Орлов, Николай Степанович (1871—?) IV
- Орлов-Давыдов, Алексей Анатольевич (1871—1935) IV
- Осадчий, Яков Андреевич (1860—?) I
- Осипов, Константин Иванович (1873—?) II
- Осичкин, Никита Григорьевич (1861—?) II
- Остафьев, Александр Алексеевич (1856—1932) I
- Островский, Юзеф Викентьевич (1866—1939) I, II
- Острогорский, Моисей Яковлевич (1854—1921) I
- Остроградский, Василий Александрович (1865—1931) III
- Остроносов, Логвин Зосимович (1875—?) I
- Остроумов, Стефан Иоаннович (1861—?) IV
- Отоцкий, Фелициан Венантиевич (1869—1931) II
- Охлябинин, Николай Иванович (1862—?) IV
- Охотницкий, Людвиг Антонович (1866—1922) III
- Очиров, Бато-Далай (1872—1913) II
П
- Павлинов, Николай Иванович (1863—?) IV
- Павлов, Иван Петрович (1868—?) I
- Павлов, Леонид Сергеевич (1871—?) III
- Павлов, Николай Владимирович (1854—1934) I
- Павлов, Пётр Петрович (1841—?) II
- Павлович, Иосиф Яковлевич (1867—1919) III
- Падеревский, Збигнев Здзиславович (1864—1925) I
- Панкеев, Николай Матвеевич (1857—?) III, IV
- Пантусов, Пётр Алексеевич (1851—?) III
- Панфилов, Андрей Фотиевич (1857—?) II
- Папа-Афанасопуло, Илья Афанасьевич (1863—?) IV
- Пападжанов, Михаил Иванович (1869—1930) IV
- Папчинский, Иван Иванович (1870—1945) IV
- Папчинский, Павел Самсонович (1858—?) I
- Парамонов, Александр Константинович (1861—?) I
- Партс, Карл Эвердович (1873—1940) II
- Парчевский, Альфонс Ипполитович (1849—1933) I, II, III, IV
- Паскин, Александр Степанович (1846—1914) III, IV
- Пахальчак, Василий Карпович (1867—?) III
- Пелейко, Симон Викентьевич (1868—?) II
- Пелипенко, Илья Семёнович (1868—?) II
- Пепеляев, Виктор Николаевич (1884—1920) IV
- Пепловский, Эдуард Евгеньевич (1880—1960) II (pl:Edward Pepłowski)
- Пергамент, Осип Яковлевич (1868—1909) II, III
- Перевощиков, Александр Васильевич (1849—?) I, IV
- Перелешин, Александр Васильевич (1856—1910) II
- Перелешин, Дмитрий Александрович (1862—1935) II
- Пересвет-Солтан, Пётр Игнатьевич (1866—?) I
- Песляк, Павел Демьянович (1873—?) IV
- Петерсон, Борис Леонидович (1874—?) II
- Петражицкий, Лев Иосифович (1867—1931) I
- Петров, Александр Александрович (1868—?) IV
- Петров, Алексей Дмитриевич (1863—?) III
- Петров, Антон Семёнович (1850—?) II
- Петров, Арефий Корнеевич (1860—?) III
- Петров, Григорий Спиридонович (1866—1925) II
- Петров, Егор Алексеевич (1862—1918 или 1919) II
- Петров, Иван Андрианович (1873—1930) II
- Петров, Константин Матвеевич (1877—?) III
- Петров, Павел Семёнович (1853—1915) IV
- Петрово-Соловово, Василий Михайлович (1850—1908) III
- Петровский, Андрей Иванович (1867—1924) II
- Петровский, Григорий Иванович (1878—1958) IV
- Петровский, Сергей Антонович (1863—1944) III
- Петроченко, Фёдор Игнатьевич (1875—?) II
- Петрункевич, Иван Ильич (1843—1928) I
- Петрункевич, Михаил Ильич (1845—1912) I
- Петрухин, Григорий Иванович (1879—?) II
- Петрухин, Максим Алексеевич (1867—?) I
- Пеховский, Константин Юзефович (1859—1931) II
- Пилипенко, Никифор Емельянович (1860—?) III, IV
- Пирский, Николай Васильевич (1857—1935) II
- Пищевич, Семён Григорьевич (1863—1945) IV
- Платон (Рождественский, Порфирий Фёдорович) (1866—1934) II
- Плевако, Фёдор Никифорович (1842—1909) III
- Плевинский, Степан Войцехович (1866—?) II
- Племянников, Василий Андреевич (1845—не позднее 1916[1]) I
- Плотников, Прокофий Абрамович (1868—?) III
- Повилюс, Антон Матеушевич (1871—1961) II (pl:Antanas Povylius)
- Погребняк, Павел Исидорович (1865—?) I
- Подольский, Василий Ильич (1864—?) III
- Пожелло, Игнатий Осипович (1879—?) III
- Поздняков, Леонтий Михайлович (1869—?) IV
- Познанский, Николай Николаевич (1868—?) II
- Покровский, Георгий Константинович (1877—1937) II
- Покровский, Иван Корнильевич (1845—?) III
- Покровский, Иван Петрович (1872—1963) III
- Покровский, Павел Алексеевич (1853—1917) IV
- Полетаев, Николай Гурьевич (1872—1930) III
- Половинкин, Дмитрий Иванович (1875—?) II
- Половцов, Иван Фёдорович (1868—?) IV
- Половцов, Лев Викторович (1867—1936) III, IV
- Полунин, Василий Николаевич (1862—?) IV
- Поляков, Алексей Гаврилович (1857—?) II
- Понятовский, Щенсный Адамович (1857—1936) I
- Попов, Александр Александрович (1868—?) III
- Попов, Александр Никитич (1872—?) III
- Попов, Александр Николаевич (1840—1910) I
- Попов, Алексей Алексеевич (1841—?) III
- Попов, Андрей Фёдорович (1869—?) I
- Попов, Владимир Иоаннович (1867—?) IV
- Попов, Дмитрий Яковлевич (1863—1921) IV
- Попов, Евдоким Дмитриевич (1866—?) I
- Попов, Иван Николаевич (1878—?) III
- Попов, Митрофан Кузьмич (1852—?) II
- Попов, Павел Никитич (1877—?) II
- Попов, Пётр Андреевич (1858—?) I
- Попов, Пётр Иванович (1856—?) I
- Попов, Стефан Александрович (1864—?) IV
- Попов, Тихон Дмитриевич (1876—1962) IV
- Посников, Александр Сергеевич (1845—1921) IV
- Поташев, Николай Александрович (1864—?) II
- Потоцкий, Александр Александрович (1864—?) III
- Потоцкий, Генрих Родригович (1868—1958) II
- Потоцкий, Иосиф Альфредович (1862—1922) I
- Потулов, Василий Александрович (1855—?) III, IV
- Поярков, Алексей Владимирович (1868—?) I
- Прасолов, Яков Елисеевич (1849—1921) II
- Предкальн, Андрей Иванович (1873—1923) III
- Присецкий, Иван Николаевич (1858—1911) I
- Притула, Семён Петрович (1878—?) I
- Приходько, Филипп Иосифович (1877—?) II
- Прозоров, Алексей Яковлевич (1842—1914) III
- Пройда, Артемий Гордеевич (1873—?) II
- Протопопов, Александр Дмитриевич (1866—1918) III, IV
- Протопопов, Дмитрий Дмитриевич (1865—1934) I
- Проценко, Василий Николаевич (1844—?) III
- Пташевский, Митрофан Максимович (1862—?) III
- Пуговишников, Дмитрий Павлович (1874—?) II
- Пулин, Иван Емельянович (1864—?) IV
- Пуришкевич, Владимир Митрофанович (1870—1920) II, III, IV
- Пурпуров, Иван Петрович (1872—?) III
- Пуртов, Егор Прохорович (1858—?) I [tomskhistory.lib.tomsk.ru/page.php?id=129]
- Пустовойтов, Иван Иванович (1871—?) I
- Пустошкин, Ефрем Васильевич (1864—?) III
- Пустошкин, Иван Николаевич (1875—?) I
- Путткамер, Лаврентий Станиславович (1859—1923) II, IV
- Путятин, Василий Петрович (1878—?) III
- Пушкарский, Иван Яковлевич (1857—?) I
- Пущин, Лаврентий Иванович (1874—1929) IV
- Пырков, Пётр Родионович (1845—?) III
- Пьяных, Иван Емельянович (1863—1929) II
- Пярн, Павел Гендрикович (1875—?) II
Р
- Рабинович, Лазарь Германович (1866—?) II
- Радаков, Виктор Николаевич (1864—?) I
- Радкевич, Александр Александрович (1876—1918?) IV
- Ракович, Андрей Андреевич (1869—?) III, IV
- Рамиев, Мухаммедзакир Мухаммедшакирович (1859—1921) I
- Рамишвили, Исидор Иванович (1859—1937) I
- Рамот, Иван Матвеевич (1873—1927) IV
- Растворов, Александр Николаевич (1871—?) II
- Растов, Николай Васильевич (1845—1913) IV
- Расторгуев, Константин Иванович (1874—1935) III, IV
- Ратьков-Рожнов, Александр Геннадиевич (1858—1930) IV
- Рачковский, Феликс Феликсович (1876—1959) IV
- Ревякин, Яков Алексеевич (1865—?) II [tomskhistory.lib.tomsk.ru/page.php?id=1164]
- Резанов, Михаил Кириллович (1869—?) II
- Рейн, Георгий Ермолаевич (1854—1942) II, IV
- Ременчик, Даниил Яковлевич (1863—?) II
- Рено, Михаил Александрович (1862—1932) III
- Ржевский, Владимир Алексеевич (1865—?) IV
- Ржехин, Фёдор Иванович (1876—?) II
- Ржонд, Антон Мартинович (1865—1940) I, III
- Рогов, Василий Михайлович (1877—?) I
- Рогожа, Пётр Михайлович (1872—?) II
- Родзевич, Леонард Карлович (1872—1944) II
- Родзевич, Николай Игнатьевич (1847—1921) IV
- Родзянко, Михаил Владимирович (1859—1924) III, IV
- Родзянко, Сергей Николаевич (1878—1949) IV
- Родионов, Павел Фёдорович (1857—1908) III
- Родичев, Фёдор Измайлович (1854—1933) I, II, III, IV
- Рождественский, Василий Фёдорович (1860—?) III
- Рожков, Григорий Ефимович (1864—1937) III
- Розанов, Николай Сергеевич (1870—?) III
- Розен, Ганс Фридрихович (1870—1945) III
- Розенбаум, Семён Яковлевич (1859—1934) I
- Розенбах, Сергей Николаевич (1861—?) IV
- Розин, Николай Николаевич (1871—1919) II
- Рознатовский, Константин Николаевич (1858—1908) III
- Рокотов, Николай Николаевич (1876—?) II
- Романов, Дмитрий Зотович (1866—?) II
- Романов, Иван Романович (1881—1919) II
- Романов, Степан Григорьевич (1865—1908) III
- Романюк, Александр Иванович (1875—?) I
- Ромашёв, Николай Иванович (1869—?) I
- Ропп, Эдуард Юльевич (1851—1939) I
- Ростовцев, Николай Александрович (1871—1923) IV
- Ростовцев, Пётр Яковлевич (1864—?) I
- Ротермель, Николай Иванович (1847—?) III
- Рубан, Константин Асанович (1868—?) II
- Рубисов, Николай Константинович (1866—?) II
- Рубцов, Филипп Васильевич (1866—?) III
- Рудич, Калинник Несторович (1875—?) IV
- Руминкевич, Иосиф Валентинович (1869—?) III
- Румянцев, Николай Фёдорович (1839—1912) I, III
- Русанов, Александр Николаевич (1881—1936) IV
- Русанов, Андриан Иосифович (1859—?) II
- Рутцен, Александр Николаевич (1858—?) I
- Рыбаков, Михаил Иванович (1856—?) I
- Рыбальченко, Павел Максимович (1879—?) II
- Рыбачек, Андрей Фомич (1871—?) I
- Рыблов, Степан Андреевич (1884—?) IV
- Рыжков, Семён Мартынович (1874—?) I
- Рындовский, Ипполит Александрович (1866—?) IV
- Рысев, Михаил Степанович (1881—?) IV
- Рыслев, Аристарх Иванович (1883—1937) IV
- Рычков, Николай Николаевич (1866—?) IV
- Рютли, Оскар Иванович (1871—1949) I
- Рябов, Владимир Васильевич (1869—?) I
- Рябов, Никита Петрович (1861—?) II
- Рябчиков, Андрей Егорович (1858—1930) I
С
- Сабалис, Иосиф Рафаилович (1860—?) I
- Савватеев, Аристарх Петрович (1869—?) IV
- Савельев, Александр Александрович (1848—1916) I, II, III
- Савельев, Иван Феоктистович (1874—?) I
- Савельев, Николай Дмитриевич (1862—?) I
- Савенко, Анатолий Иванович (1874—?) IV
- Савич, Никанор Васильевич (1869—1942) III, IV
- Савостьянов, Матвей Никифорович (1853—?) I
- Сагателян, Иван Яковлевич (1871—1936) II, III
- Садырин, Павел Александрович (1877—1938) I
- Сазонов, Николай Дмитриевич (1858—1913) III
- Сайко, Ефим Антонович (1879—?) II
- Салазкин, Аркадий Сергеевич (1870—?) II, IV
- Салтыков, Сергей Николаевич (1875—?) II
- Самойлов, Сергей Иванович (1859—?) IV
- Самойлов, Фёдор Никитич (1882—1952) IV
- Самчук, Василий Иванович (1880—?) IV
- Санцевич, Антон Михайлович (1881—?) II
- Сапунов, Алексей Парфёнович (1851—1924) III
- Саргани, Эммануил Константинович (1860—?) II, III
- Сафонов, Михаил Кузьмич (1842—?) III
- Сафонов, Пётр Алексеевич (1867—?) I
- Сафонов, Пётр Африканович (1877—1928) IV
- Сахно, Василий Григорьевич (1864—?) II
- Свежинский, Иосиф Владиславович (1868—1948) I, III, IV
- Свенцицкий, Генрих Ипполитович (1852—1916) III, IV
- Сверчков, Дмитрий Николаевич (1874—?) IV
- Свечин, Алексей Александрович (1865—1929) I
- Свешников, Михаил Иванович (1873—?) I
- Святополк-Мирский, Дмитрий Николаевич (1874—1950) II, IV
- Святополк-Четвертынский, Северин Владимирович (1873—1945) I
- Седельников, Тимофей Иванович (1871—1930) I
- Седляр, Сергей Емельянович (1860—?) II
- Сейфитдинов, Шахбал Сахаутдинович (1846—?) II
- Селиванов, Алексей Алексеевич (1847—1918) III
- Селиванов, Николай Степанович (1839—1918) I
- Селинов, Леонид Иванович (1875—?) II
- Семёнов, Аверкий Иванович (1857—?) II
- Семёнов, Митрофан Емельянович (1872—1938) I
- Семёнов, Николай Иванович (1860—?) I
- Сендерко, Макарий Иванович (1862—?) III
- Сеник, Фёдор Иванович (1863—?) IV
- Серебряков, Иван Давыдович (1881—?) II
- Серов, Василий Матвеевич (1878—1918) II
- Сеффер, Фёдор Афанасьевич (1872—?) I
- Сигов, Павел Сергеевич (1875—1937) II
- Сидоренко, Степан Иванович (1858—?) III
- Сидоров, Александр Павлович (1875—?) IV
- Сидорук, Василий Филиппович (1873—?) IV
- Симонов, Михаил Ильич (1870—?) III, IV
- Синадино, Пантелеймон Викторович (1875—1941) II, III, IV
- Синицын, Алексей Михеевич (1871—?) IV
- Сипягин, Александр Григорьевич (1875—1941) I
- Сиротов, Дмитрий Иванович (1862—?) III
- Ситников, Григорий Иванович (1869—?) II
- Сицинский, Леопольд Егорович (1854—?) I
- Скалозубов, Николай Лукич (1861—1915) II, III
- Скаржинский, Мечислав-Тадеуш Эдмундович (1865—1930) II
- Скасырский, Александр Михайлович (1865—?) I
- Скворцов, Харлампий Александрович (1858—?) I
- Скирмунт, Роман Александрович (1868—1939) I
- Скобелев, Матвей Иванович (1885—1938) IV
- Скоропадский, Георгий Васильевич (1873—1925) III, IV
- Скороходов, Алексей Александрович (1868—1924) III [tomskhistory.lib.tomsk.ru/page.php?id=1328]
- Скрыпник, Евдоким Яковлевич (1873—?) I
- Скульский, Дмитрий Аркадьевич (1875—1943) I
- Сливинский, Станислав Августович (1869—1929) II
- Смагин, Антон Зиновьевич (1859—1933) II
- Смелов, Павел Галактионович (1872—1937) IV
- Смеян, Корней Александрович (1874—?) IV
- Смирнов, Александр Васильевич (1857—?) IV
- Смирнов, Александр Иванович (1880—?) I
- Смирнов, Михаил Павлович (1860—?) III
- Смирнов, Пётр Афанасьевич (1870—?) II
- Смирнов, Руф Яковлевич (1872—?) II
- Смыченко, Филипп Елисеевич (1872—?) I
- Снежков, Василий Николаевич (1864—?) IV
- Снигирь, Прокофий Федотович (1878—?) II
- Созонович, Иван Петрович (1855—1923) II, III
- Соколов, Александр Серапионович (1840—?) III
- Соколов, Василий Семёнович (1846—1912) III
- Соколов, Иоанн Иассонович (1880—?) III
- Соколовский, Антон Ильич (1876—?) I
- Соловей, Адам Андреевич (1868—?) II
- Соловей, Павел Сильвестрович (1862—1909) III
- Соловьевич, Стефан Иосифович (1865—?) III
- Соломка, Илларион Егорович (1873—?) I
- Солтуз, Николай Михайлович (1863—1940) III
- Солуха, Виктор Дмитриевич (1870—1937) III
- Сомов, Николай Николаевич (1866—1934) IV
- Сонгайло, Антоний Николаевич (1867—?) I
- Сопликов, Иван Иванович (1873—?) II
- Сорнев, Степан Николаевич (1864—1933) IV
- Сорокин, Ефим Иванович (1866—?) II
- Сорокин, Игнатий Васильевич (1860—?) II
- Спасский, Алексей Михайлович (1849—1920) III
- Спасский, Владимир Александрович (1869—1943) IV
- Спирин, Иван Лаврентьевич (1872—?) III
- Способный, Иван Васильевич (1864—?) I
- Станиславский, Алексей Маркианович (1865—1953) III, IV
- Старицкий, Александр Павлович (1841—1925) III
- Старлычанов, Дмитрий Дмитриевич (1876—?) IV
- Стародумов, Николай Павлович (1856—?) IV
- Старостенко, Пётр Захарович (1854—?) III
- Старцев, Николай Александрович (1875—1940) IV
- Стахович, Александр Александрович (1858—1915) II
- Стахович, Михаил Александрович (1861—1923) I, II
- Сташинский, Владислав Андреевич (1874—1944) II
- Стемпковский, Виктор Иванович (1859—?) III, IV
- Стенбок-Фермор, Владимир Васильевич (1866—?) II, III
- Стенбок-Фермор, Иван Васильевич (1859—1916) III
- Степанов, Василий Александрович (1872—1920) III, IV
- Степанов, Нестор Степанович (1871—1931) II
- Степин, Иван Федотович (1874—?) I
- Стефашин, Александр Кириллович (1861—?) I
- Стецкий, Ян-Станислав Станиславович (1871—1954) I, II
- Сторонкин, Яков Михайлович (1862—1907) I
- Сторчак, Иван Иванович (1862—?) III
- Стоянов, Дмитрий Георгиевич (1868—?) IV
- Стрелков, Василий Михайлович (1871—?) II
- Стрельцов, Игнат Андреевич (1851—?) I
- Строганов, Василий Егорович (1859—?) I
- Струве, Пётр Бернгардович (1870—1944) II
- Струков, Константин Модестович (1885—?) IV
- Ступин, Сергей Николаевич (1856—?) III
- Субботин, Иван Иванович (1879—?) I
- Сувчинский, Корнилий Евтихиевич (1856—1917) III, IV
- Судиенко, Евгений Александрович (1870—1919) IV
- Султанов, Бей Бала бек (1879—?) II
- Сундерлянд, Станислав Филиппович (1847—1912) II
- Сурков, Пётр Ильич (1876—1946) III
- Сурнов, Алексей Иванович (1865—?) I
- Суручан, Егор Фёдорович (1864—1925) IV
- Суханов, Алексей Степанович (1866—?) IV
- Сухоржевский, Иосиф Александрович (1862—?) I, II
- Сухоруков, Иван Дмитриевич (1860—1938) II
- Сухотин, Михаил Сергеевич (1850—1914) I
- Сушков, Михаил Андреевич (1841—?) III
- Сырнев, Сергей Васильевич (1858—?) IV
- Сыртланов, Али-Оскар Шахайдарович (1875—1912) III
- Сыртланов, Шахайдар Шахгарданович (1847—1916?) I, II
- Сытин, Осип Михайлович (1860—?) II
- Сычёв, Алексей Алексеевич (1861—?) IV
Т
- Тагиев, Измаил Зейналаббеддинович (1865—?) II
- Тайнов (?—?) I
- Таланцев, Зиновий Михайлович (1868—1929) II
- Танцов, Александр Захарович (1860—?) II, III, IV
- Таран, Семён Тимофеевич (1872—?) I
- Тараненко, Николай Степанович (1868—?) III
- Тарасевич, Тимофей Яковлевич (1861—?) IV
- Тарасенко, Иван Васильевич (1873—?) I
- Тарасов, Касьян Антонович (1865—1918) IV
- Тарутин, Пётр Васильевич (1858—1934) IV
- Таскин, Сергей Афанасьевич (1876—1952) II, IV
- Татаринов, Михаил Спиридонович (1857—?) II
- Татаринов, Фёдор Васильевич (1860—1933) I, II
- Тахтамиров, Константин Фёдорович (1868—?) II
- Твёрдый, Григорий Николаевич (1871—1920) I
- Тевкелев, Мухаммед-Кутлуг Батыргиреевич (1850—?) I, II, III, IV
- Тенишев, Вячеслав Вячеславович (1878—1959) III
- Теннисон, Ян Янович (1868—1945) I
- Тер-Аветикянц, Степан Христофорович (1867—1938) II
- Теребинский, Наум Варлаамович (1851—?) III
- Теренин, Дмитрий Степанович (1873—?) IV
- Тер-Петросянц, Кегам Маркарович (1863—?) I
- Террас, Александр Янович (1875—?) III
- Тесленко, Николай Васильевич (1870—1942) II, III
- Тесля, Андрей Ефимович (1880—?) I
- Тетеревенков, Владимир Николаевич (1877—?) II, III
- Тигранян, Сиракан Фаддеевич (1875—1935) II
- Тизенгаузен, Евгений Евгеньевич (1860—1920) III
- Тимачев, Филипп Яковлевич (1865—?) II
- Тимирёв, Константин Николаевич (1871—?) II, III, IV
- Тимофеев, Александр Яковлевич (1865—?) IV
- Тимофеев, Владимир Фёдорович (1858—1923) I
- Тимофеев, Николай Тимофеевич (1860—?) III
- Тимошин, Иван Степанович (1881—?) II
- Тимошкин, Фёдор Фёдорович (1872—?) III
- Титов, Иван Васильевич (1879—1948) III, IV
- Тихвинский, Фёдор Васильевич (1861—?) II
- Тихонов, Евтихий Иванович (1857—1908) III
- Тищенко, Иван Васильевич (1853—1921) III
- Ткачёв, Андрей Никитич (1843—1911) III
- Тобоков, Даниил Михайлович (1876—?) II [tomskhistory.lib.tomsk.ru/page.php?id=1166]
- Токарский, Александр Ардалионович (1852—1917) I
- Толмачевский, Василий Иванович (1877—?) II
- Толстой, Александр Петрович (1863—?) III
- Толстой, Пётр Петрович (1870—1918) I
- Томашевич, Кирилл Фомич (1853—?) III, IV
- Томилов, Иван Семёнович (1873—?) III
- Топчибашев, Алимардан-бек (1862—1934) I
- Торгашин, Василий Данилович (1871—?) II
- Торшин, Матвей Михайлович (1875—?) I
- Тохтуев, Василий Николаевич (1864—?) I
- Трасун, Франц Станиславович (1864—1926) I
- Трегубов, Александр Лаврентьевич (1874—?) III, IV
- Трейман, Эдуард Янович (1866—?) II
- Третьяченко, Арефа Эммануилович (1867—?) II, III
- Трифонов, Василий Трифонович (1862—?) I
- Трифонов, Иван Андреевич (1849—?) I
- Трифонов, Степан Трифонович (1842—?) III
- Троицкий, Александр Ильич (1871—?) III
- Трофименко, Павел Александрович (1859—?) II
- Тукаев, Шакир Мухамедханисович (1862—1932) II, III
- Тулинов, Даниил Петрович (1855—?) II
- Туляков, Иван Никитич (1877—1918) IV
- Туманян, Левон Филиппович (1869—?) I
- Тумбусов, Степан Яковлевич (1873—?) I
- Тундутов, Давид Цанджинович (1860—1907) I
- Туперко, Степан Тимофеевич (1862—?) II
- Тучков, Николай Николаевич (1869—1928) II, IV
- Тывончук, Михаил Павлович (1875—?) IV
- Тыниссон, Яан (1868—1941?) I
- Тынышпаев, Мухамеджан Тынышпаевич (1879—1937) II
- Тычинин, Василий Константинович (1864—?) III
- Тышкевич, Владислав Юзефович (1865—1936) I
- Тюмень, Сереп-Джап Батыкович (1881—?) II
- Тютюнов, Павел Никифорович (1872—?) II
- Тятинин, Василий Михайлович (1865—?) IV
У
- Уваров, Алексей Алексеевич (1859—1913) III
- Угнич, Ефим Саввич (1858—?) IV
- Удовицкий, Гавриил Гаврилович (1872—?) III
- Ульянов, Григорий Карпович (1864—1943) I
- Унковский, Георгий Сергеевич (1875—?) IV
- Уразов, Дмитрий Васильевич (1871—?) II
- Урсул, Алексей Иванович (1858—1910) III
- Урусов, Александр Петрович (1850—1914) II, III, IV
- Урусов, Дмитрий Дмитриевич (1873—1935) IV
- Урусов, Сергей Дмитриевич (1862—1937) I
- Усманов, Хайрулла Абдрахманович (1866—1915) II
- Успенский, Виктор Петрович (1869—?) II
- Устинов, Пётр Герасимович (1862—?) III
- Уткин, Егор Ермолаевич (1869—?) I
- Учуватов, Тихон Яковлевич (1877—?) I
- Ушаков, Александр Александрович (1869—?) III
- Ушаков, Алексей Николаевич (1864—?) I
- Ушаков, Андрей Андреевич (1860—1925) III
- Ушаков, Иван Иванович (1870—1962) II
Ф
- Фаворский, Андрей Евграфович (1843—1924) III
- Фелькерзам, Гамилькар Евгеньевич (1854—1929) III, IV
- Фальц-Фейн, Владимир Эдуардович (1877—1946) III
- Фатуровский, Андрей Николаевич (1842—1912) II
- Фёдоров, Александр Александрович (1877—?) III
- Фёдоров, Александр Григорьевич (1882—?) II
- Фёдоров, Александр Фёдорович (1871—1938) II
- Фёдоров, Георгий Георгиевич (1878—1938) II
- Фёдоров, Григорий Фёдорович (1878—1913) II, III
- Фёдоров, Михаил Павлович (1845—1925) II
- Федоровский, Владимир Капитонович (1871—?) I
- Федотовский, Степан Иванович (1867—?) I
- Федулов, Василий Григорьевич (1878—?) II
- Федченко, Михаил Павлович (1869—?) I
- Филатов, Василий Павлович (1865—1930) I
- Филатов, Фёдор Григорьевич (1852—?) IV
- Филиппов, Григорий Филиппович (1872—?) I
- Филоненко, Михаил Фёдорович (1869—?) I
- Филоненко, Фёдор Дмитриевич (1869—?) IV
- Фильгин, Василий Сергеевич (1857—?) IV
- Филякин, Трофим Пименович (1862—?) I
- Финеев, Иван Лаврентьевич (1862—?) II
- Фирсов, Георгий Андреевич (1850—?) I, IV
- Фирсов, Кирилл Кондратьевич (1864—?) IV
- Флиорковский, Юлий Викторович (1856—1924) I
- Фокеев, Михаил Семёнович (1871—?) II
- Фомин, Николай Васильевич (1877—?) II
- Фомичёв, Михаил Михайлович (1882—?) II
- Фомкин, Иван Алексеевич (1876—?) III
- Фотинский, Александр Петрович (1859—?) IV
- Франгулов, Сергей Иванович (1864—?) IV
- Френкель, Захарий Григорьевич (1869—1970) I
- Френкель, Соломон Рувимович (1875—1937) I
- Фридман, Нафтали Маркович (1863—1921) III, IV
- Фульман, Марианн-Леон Аарон Янович (1866—1945) I
- Фурман, Артемий Григорьевич (1869—?) I
Х
- Ханенко, Василий Александрович (1878—?) IV
- Хан-Эриванский, Ага-хан Аббас-Кули (?—?) I
- Харитов, Варлаам Иванович (1866—?) IV
- Харитонов, Константин Петрович (1881—1942) III
- Харламов, Василий Акимович (1875—1957) I, II, III, IV
- Хартахай, Александр Павлович (1861—?) I
- Хасанов, Калимулла Гумерович (1881—1949) II
- Хасанов, Мухаммедсабир Мухаммеджанович (1866—1924) II
- Хас-Мамедов, Халил-бек Гаджи-Баба оглы (1873—?) II, III
- Хаустов, Валентин Иванович (1884—?) IV
- Хватков, Николай Дементьевич (1866—?) I
- Хворостухин, Иван Прокофьевич (1879—?) II
- Хвост, Василий Иванович (1879—1912) II
- Хвостов, Алексей Николаевич (1872—1918) IV
- Хвощинский, Владимир Васильевич (1856—1928) III
- Хелховский, Мариан Геркуланович (1857—1934) II
- Хелховский, Станислав Фёдорович (1866—1907) I
- Ходыкин, Григорий Гаврилович (1863—?) II
- Хойский, Фатали-хан Искендер оглы (1875—1920) II
- Хоментовский, Александр Яковлевич (1858—?) I
- Хоминский, Александр Станиславович (1859—1936) II
- Хомяков, Николай Алексеевич (1850—1925) II, III, IV
- Хорват, Алексей Николаевич (1836—1926) II
- Хохлов, Павел Акинфиевич (1854—1919) IV
- Христовский, Александр Эдмундович (1856—1916) I
- Хрущов, Александр Григорьевич (1872—1932) I
- Хурамшин, Джамалетдин Хурамшинович (1877—?) I
- Хусаинов, Шамсутдин Хусаинович (1878—?) I
Ц
- Целоусов, Павел Филиппович (1877—?) I
- Центнер, Фома Францевич (1864—?) II
- Церетели, Ираклий Георгиевич (1881—1959) II
- Церетели, Симон Николаевич (1870—?) I
- Циммер, Иосиф Израилевич (1859—?) IV
- Цытович, Александр Леопольдович (1874—?) III
- Циунелис, Матвей Егорович (1873—?) III, IV
- Цыганов, Гавриил Петрович (1875—?) IV
Ч
- Чаксте, Иван Христофорович (1859—1927) I
- Чащин, Василий Андреевич (1881—1961) II
- Челищев, Георгий Глебович (1875—?) III
- Челноков, Михаил Васильевич (1863—1935) II, III, IV
- Челышев, Михаил Дмитриевич (1866—1915) III
- Чепелев, Иван Родионович (1865—?) III
- Чеповенко, Захарий Яковлевич (1863—1909) II
- Червинский, Григорий Евгеньевич (1853—?) III
- Червоненкис, Мейлах Рахмилевич (1876—?) I
- Черкасов, Николай Гаврилович (1861—1922) III
- Черненко, Тимофей Глебович (1867—?) II
- Черников, Александр Васильевич (1858—?) II
- Черников, Борис Иванович (1868—?) I
- Черницкий, Василий Иванович (1851—?) III
- Черносвитов, Александр Михайлович (1857—1919) IV
- Черносвитов, Кирилл Кириллович (1865—1919) I, II, III, IV
- Чернышёв, Козьма Андреевич (1867—?) II
- Черячукин, Фёдор Васильевич (1867—?) IV
- Чигирик, Евмен Карпович (1858—?) II
- Чижевский, Павел Иванович (1860—1925) I
- Чиликин, Феофилакт Николаевич (1876—?) III
- Чинков, Пётр Никитич (1873—?) II
- Чистов, Алексей Иванович (1867—1942) IV
- Чихачёв, Дмитрий Николаевич (1876—1918) III, IV
- Чихачёв, Николай Николаевич (1860—?) IV
- Чуриков, Василий Николаевич (1876—?) I
- Чхеидзе, Николай Семёнович (1864—1926) III, IV
- Чхенкели, Акакий Иванович (1874—1959) IV
Ш
- Шабалин, Яков Семёнович (1869—?) II
- Шабалкин, Игнатий Михайлович (1853—?) II
- Шагов, Николай Романович (1882—1918) IV
- Шаманин, Евгений Иванович (1863—?) II
- Шапиро, Яков Нахимович (1865—?) II
- Шапошников, Григорий Никитич (1870—?) I
- Шарков, Пётр Васильевич (1862—?) I
- Шахно, Богдан Брониславович (1868—1955) I
- Шаховский, Дмитрий Иванович (1866—?) IV
- Шаховской, Дмитрий Иванович (1861—1939) I
- Шаховской, Константин Михайлович (1869—1942) IV
- Шаховской, Пётр Иванович (1848—1919) III
- Шахтахтинский, Мухаммед-ага Мухаммед-Таги Султан оглы (1846—1931) II
- Шведчиков, Николай Фёдорович (1856—?) II
- Шевцов, Филипп Тимофеевич (1868—?) III
- Шеин, Василий Павлович (1870—1922) IV
- Шейдеман, Евгений Михайлович (1846—?) III
- Шельгорн, Генрих Христофорович (1860—?) I
- Шемет, Владимир Михайлович (1873—1933) I
- Шеметов, Сергей Ильич (1872—?) III
- Шемякин, Афанасий Леонтьевич (1870—?) I
- Шепелев, Иван Васильевич (1861—?) II
- Шепитка, Дементий Иванович (1858—?) I
- Шервашидзе, Прокофий Леванович (1840—1915) I, III
- Шершеневич, Габриэль Феликсович (1863—1912) I
- Шетохин, Николай Иоасафович (1869—1918) III, IV
- Шефтель, Михаил Исаакович (1858—1922) I
- Шечков, Георгий Алексеевич (1856—1920) III, IV
- Шешин, Владимир Иванович (1863—1912) II
- Шешминцев, Лев Кириллович (1857—1924) II, III
- Шидловский, Николай Илиодорович (1859—1935) III, IV
- Шидловский, Сергей Алексеевич (1864—1922) II
- Шидловский, Сергей Илиодорович (1861—1922) III, IV
- Шилихин, Иван Осипович (1865—?) I
- Шиллинг, Альфред Оттонович (1861—1922) III
- Шило, Андрей Иванович (1867—?) III
- Шиманский, Иван Адамович (1872—1938) II
- Шингарёв, Андрей Иванович (1869—1918) II, III, IV
- Ширков, Николай Владимирович (1861—1907) I
- Ширский, Павел Семёнович (1872—?) II
- Ширшков, Николай Григорьевич (1867—?) I
- Ширяев, Василий Степанович (1871—?) II
- Шишкин, Егор Фёдорович (?—?) II
- Шкларевич, Пётр Данилович (1842—?) II
- Шмарин, Леонид Антипович (1873—?) II
- Шмид, Густав Карлович (1852—1909) III
- Шмитов, Виктор Иванович (1848—1907) III
- Шмяков, Пётр Михайлович (1872—?) IV
- Шольп, Евгений Густавович (1863—1916) I
- Шпагин, Алексей Алексеевич (1879—1938) II
- Шраг, Илья Людвигович (1847—1919) I
- Шредер, Пётр Петрович (1866—?) IV
- Штейгер, Сергей Эдуардович (1868—1937) IV
- Штейнгель, Фёдор Рудольфович (1870—1946) I
- Штефанюк, Леонтий Ефимович (1863—?) I
- Штильке, Василий Константинович (1850—1908) III
- Шубинский, Николай Петрович (1853—1921) III, IV
- Шувалов, Иван Евсеевич (1875—?) I
- Шульгин, Василий Витальевич (1878—1976) II, III, IV
- Шульгин, Матвей Яковлевич (1859—1933) III
- Шульценберг, Мартин Мартович (1864—1912) III
- Шумахер, Александр Данилович (1855—?) III
- Шурканов, Василий Егорович (1876—?) III
Щ
- Щепкин, Евгений Николаевич (1860—1920) I
- Щепкин, Николай Николаевич (1854—1919) III, IV
- Щербаха, Савва Саввич (1877—?) II
- Щербенок, Денис Кондратьевич (1875—?) II
- Щербина, Фёдор Андреевич (1849—1936) II
- Щипин, Павел Дмитриевич (1876—1934) I, II
- Щулепников, Иван Васильевич (1861—1913) IV
Э
- Эльдарханов, Таштемир Эльжуркаевич (1870—1934) I, II
- Эльтеков, Сергей Кузьмич (1877—?) III
- Энгельгардт, Борис Александрович (1877—1962) IV
- Энгельгардт, Оттон Маврикиевич (1860—1931) IV
- Эргардт, Роберт Яковлевич (1874—1940) III
- Эрн, Александр Александрович (1869—1931) IV
Ю
- Юдин, Иван Корнилович (1862—1927) II
- Юзьвюк, Владимир Порфирьевич (1868—?) IV
- Юницкий, Павел Евлампиевич (1873—1937) II
- Юрашевский, Пётр Петрович (1872—1945) II
- Юрашкевич, Андрей Данилович (1854—?) III
- Юргенштейн, Антон Густавович (1862—1933) II
- Юренев, Пётр Петрович (1874—1943) II
- Юрине, Теннис Янович (1873—?) II
- Юркевич, Андрей Иванович (1869—?) III
- Юстына, Станислав Александрович (1859—1932) II
- Юхтанов, Алексей Степанович (1882—?) IV
- Ющук, Иван Созонтович (1865—?) II
Я
- Яблоновский, Владислав Юлианович (1865—1956) III (pl:Władysław Jabłonowski (pisarz))
- Ягелло, Евгений Юзефович (1873—1947) IV (pl:Eugeniusz Jagiełło)
- Ягодынский, Павел Николаевич (1853—?) IV
- Якимовский, Василий Капитонович (1868—?) I
- Якубов, Николай Евграфович (1837—?) III
- Якубович, Вячеслав Андреевич (1868—?) II, III, IV
- Якубсон, Владимир Романович (1861—?) I
- Якушкин, Вячеслав Евгеньевич (1856—1912) I
- Яловецкий, Болеслав Антонович (1843—1918) I
- Янковский, Чеслав Карлович (1857—1929) I
- Яновский, Василий Васильевич (1864—?) I
- Яновский, Николай Николаевич (1875—?) III, IV
- Янушкевич, Борис Семёнович (1872—?) III
- Янушкевич, Николай Осипович (1886—?) IV (lt:Mykolas Januškevičius)
- Янчевский, Виктор Осипович (1858—?) I
- Яременко, Пётр Никифорович (1857—?) I
- Ярмолович, Полиен Антонович (1871—1942) IV
- Яровой, Тимофей Иванович (1857—?) II
- Яронский, Виктор Феликсович (1870—1931) I, II, III, IV
- Ярулайтис, Викентий Петрович (1859—?) I
- Ярцев, Николай Иванович (1854—1916) I, IV
- Ярыгин, Тимофей Никитич (1867—?) IV
- Яснопольский, Леонид Николаевич (1873—1957) I
- Ячиновский, Станислав Станиславович (1856—1920) II
Источники
- Полный список депутатов см.: Новый энциклопедический словарь. Т. 14.
- Государственная дума Российской империи, 1906—1917 : Энциклопедия. Москва : Российская политическая энциклопедия, 2008. 735 с ISBN 978-5-8243-1031-3.
См. также
Напишите отзыв о статье "Список членов Государственной думы Российской империи"
Ссылки
- [hrono.ru/biograf/bio_d/deputaty.php Депутаты Государственной Думы] (алфавитный список и краткие биографические сведения).
- [window.edu.ru/resource/305/66305 Кирьянов И. К. Российские парламентарии начала ХХ века: новые политики в новом политическом пространстве.] — Пермь, 2006. — 368 с. ISBN 5-93683-106-X.
- [www.tez-rus.net/ViewGood27110.html Иванов Б. Ю., Комзолова А. А., Ряховская И. С.. Государственная дума Российской империи: 1906—1917]. — Москва. РОССПЭН, 2008.
Первый созыв
- [elibrary.karelia.ru/book.shtml?levelID=012002&id=6771&cType=1 Первая Государственная Дума. Алфавитный список и подробные биографии и характеристики членов Государственной Думы.] — М.: Тип. Товарищества И. Д. Сытина, 1906. — 175 с.
- Государственная Дума первого призыва. Портреты, краткие биографии и характеристики депутатов. — Москва: «Возрождение», 1906.
- [dlib.rsl.ru/viewer/01003750528 Члены Государственной думы: портреты и биографии. Первый созыв, 1906—1911 г.] / сост. М. М. Боиович. — Москва: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1906.
- [dlib.rsl.ru/viewer/01003736403#?page=1 Малаховский Г. В. Биографии г.г. членов Государственной думы]. — Санкт-Петербург: Т-во художеств. печати, 1906. — 104 с
- [dlib.rsl.ru/viewer/01003735568#?page=1 Краткие биографии членов Государственной думы]. — Санкт-Петербург: Слово и жизнь, 1906. — 51 с.
- [dlib.rsl.ru/viewer/01003737637#?page=1 Первая Российская государственная дума. Биогр. сведения об ее членах. / Под ред. Н. Пружанского]. — Санкт-Петербург : Андреев, 1906. — 155 с.
Второй созыв
- [dlib.rsl.ru/viewer/01003732207 Члены Государственной думы: портреты и биографии. Второй созыв, 1907—1912 г.] / сост. М. М. Боиович. — Москва: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1907.
- [dlib.rsl.ru/viewer/01003740790#?page=5 Каминка А. И., Набоков В. Д. Вторая Государственная дума]. — Санкт-Петербург: тип. т-ва «Обществ. польза», 1907.
- [www.prlib.ru/Lib/pages/item.aspx?itemid=49403 Шаржированные портреты членов Второй Государственной Думы] (Г. С. Бадамшин, В. В. [то есть В. Г.] Губанов, Е. И. Сорокин, М. Я. Капустин, Ф. В. Тихвинский, М. А. Стахович) — СПб, 1907.
- [www.prlib.ru/Lib/pages/item.aspx?itemid=49404 Шаржированные портреты членов Второй Государственной Думы] (С. Н. Булгаков, С. Т. Варун-Секрет, И. [то есть Л. В.] Карташов, Ф. Татаринов, Н. [то есть А. А.] Булат, И. Сухоруков) — СПб, 1907.
Третий созыв
- [dlib.rsl.ru/viewer/01003800760 Члены Государственной думы: портреты и биографии. Третий созыв, 1907—1912 г.] / сост. М. М. Боиович. — Москва: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1913.
- [dlib.rsl.ru/viewer/01004165846 3-й созыв Государственной Думы: портреты, биографии, автографы.] — Санкт-Петербург: издание Н. Н. Ольшанскаго, 1910.
Четвёртый созыв
- [dlib.rsl.ru/viewer/01003800761 Члены Государственной думы: портреты и биографии. Четвёртый созыв, 1912—1917 г.] / сост. М. М. Боиович. — Москва: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1913.
- [dlib.rsl.ru/viewer/01003818405 Четвертая Государственная дума. Портреты и биографии.] — Санкт-Петербург: издание Н. Н. Ольшанскаго, 1913.
Примечания
- ↑ К 10-летию 1-ой Государственной Думы. 27 апреля 1906 - 27 апреля 1916. Петроград. Огни. С. 309.
|
Отрывок, характеризующий Список членов Государственной думы Российской империи
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.
В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.
Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.
Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.
Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.
17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.