Спор Таненбаума — Торвальдса

Спор Таненба́ума — То́рвальдса состоялся между Эндрю Таненбаумом и Линусом Торвальдсом. Предметом спора было ядро Linux и архитектура ядер в целом. Таненбаум начал спор в 1992 году в ньюсгруппе comp.os.minix сети Usenet, заявив, что микроядра вытесняют монолитные ядра, и поэтому Linux устарел уже в 1992 году. К спору присоединились другие известные хакеры, например, Дэвид Миллер и Теодор Цё.

Благодаря категоричному тону сообщений в ньюсгруппе, спор получил характер флейма, умышленно враждебного обмена сообщениями между двумя лагерями (Linux и MINIX, иначе говоря, между сторонниками монолитных ядер и приверженцами микроядер) и был описан в таком свете в различных публикациях. Сам Торвальдс также признал это в своём первом сообщении в ньюсгруппе по этому вопросу, заявив:

Я бы и рад «не проглотить наживку», но… Пора серьёзно пофлеймить!

К этой теме вернулись в 2006 году, когда Таненбаум написал обзорную статью в журнале «Computer» (англ.), озаглавленную «Можно ли сделать операционные системы надёжными и защищёнными?». И хотя Таненбаум лично сказал, что он написал статью не с целью возобновить спор об архитектуре ядер, тщательное сравнение статьи с архивной копией спора 1992 года на посвящённом технологиям сайте Slashdot вновь разожгло дискуссию. Торвальдс написал на онлайн-форуме опровержение доводов Таненбаума, и несколько сайтов с компьютерными новостями распространили эту информацию. Это побудило Джонатана Шапиро ответить, что в большинстве компьютерных систем, на практике подтвердивших свою надёжность и защищённость, используется скорее микроядерно-ориентированная схема.

Спор

Хотя спор сперва начинался довольно мягко, и обе стороны выдвигали лишь общие утверждения по архитектуре ядер, дискуссия всё углублялась и усложнялась с каждой серией постов. Помимо архитектуры ядер, спор также затронул несколько других тем, например, какая архитектура микропроцессоров вытеснит все остальные в будущем. Кроме Таненбаума и Торвальдса, в спор включились и другие люди, в том числе Питер Макдональд, разработчик ядра Linux на раннем этапе и создатель одного из первых дистрибутивов — Softlanding Linux System, Дэвид Миллер, один из главных разработчиков ядра Linux, и Теодор Цё, первый американский разработчик ядра Linux.

«Linux устарел»

Эта дискуссия поднялась 29 января 1992 года, когда Таненбаум впервые опубликовал свою критику ядра Linux в comp.os.minix, отметив, как монолитная архитектура губительна для собственных возможностей, в сообщении с заголовком «Linux устарел». Он сначала не вдавался в технические подробности для пояснения, почему он считает, что архитектура микроядра лучше. И всё-таки Таненбаум указал, что это в основном связано с переносимостью, и заявил, что ядро Linux было слишком сильно привязано к линейке процессоров x86, чтобы использоваться в будущем, поскольку эта архитектура тогда перестанет использоваться. В плане прогноза на будущее он сказал, что написание монолитного ядра в 1991 году было «гигантским шагом назад в 1970-е годы».

Поскольку критика была высказана в публичной ньюсгруппе, Торвальдс смог ответить на неё непосредственно. Так он и сделал спустя день, заявив, что в MINIX были изначальные ошибки проектирования (приведя в пример отсутствие многозадачности), и признав, что микроядерная архитектура лучше «с теоретической и эстетической» точки зрения. Он также сообщил, что, поскольку он разрабатывал ядро Linux в свободное время и раздавал его бесплатно (MINIX Таненбаума не был бесплатным в то время), Таненбаум не должен препятствовать его усилиям. Более того, он подчеркнул, что разрабатывал Linux специально для Intel 80386 отчасти и из-за желания лучше изучить эту архитектуру; хотя он спорил с тем, что это сделало ядро менее переносимым по сравнению с MINIX, такой принцип проектирования был приемлем, так как это сделало интерфейс программирования приложений более простым и переносимым. Поэтому, уверял он, «линукс лучше портируем, чем миникс.

1. REDIRECT t:Так в источнике»

В ответ на высказывание Линуса Таненбаум написал, что ограничения MINIX связаны с его преподавательской деятельностью, поскольку необходимо, чтобы система могла выполняться на довольно слабом компьютере обычного студента, представлявшем собой процессор Intel 8088, зачастую даже без жёсткого диска.

В то время Linux был собран для Intel 80386, значительно более мощного (и дорогого) процессора. Таненбаум отдельно подчёркивает:

…год назад существовало две версии [MINIX], одна для PC (на 360-килобайтных дискетах) и одна для 286/386 (1,2 мегабайт). Продажи версии для PC превосходили версию 286/386 в соотношении 2:1.

Он утверждал, что хотя Linux и был бесплатным, он не мог стать приемлемым выбором для студентов, поскольку они не могли бы купить дорогое оборудование для его работы, в то время как MINIX можно было пользоваться «на обычном 4,77 МГц PC без жёсткого диска». На это Кевин Браун, другой пользователь группы Usenet, возразил, что Таненбауму не следует жаловаться на привязку Linux к 386 архитектуре, так как это был осознанный выбор, а не непонимание проектирования операционных систем, и сказал:

…объявленная цель разработки Linux — использование преимуществ 386 архитектуры. Так в чём же, собственно, дело? Разные цели создания архитектуры и приводят к разным архитектурам.

Он также заявил, что разработка системы специально для дешёвого оборудования создаст проблемы переносимости в будущем. Несмотря на то, что MINIX не поддерживала в полной мере новое оборудование, которое поддерживал Linux, — что делало его более предпочтительным для тех людей, у кого такое оборудование уже было, — Таненбаум утверждал, что поскольку архитектура x86 в будущем уступит место новым решениям, то и проблему ему решать не надо, и пояснял:

Конечно, через 5 лет это изменится, но через эти 5 лет все будут пользоваться свободной GNU на компьютерах SPARCstation-5 мощностью 200 MIPS с памятью 64 мегабайт.

Он заявил, что ядро Linux постепенно выйдет из моды по мере развития аппаратного обеспечения, потому что это ядро очень тесно связано с архитектурой 386. (См. подробные пояснения в секции «Ошибочные предсказания».)

Торвальдс попытался завершить спор на этом этапе, сказав, что ему не следовало так остро реагировать на первые высказывания Таненбаума и что он пишет тому личное электронное письмо с извинениями. И всё же он продолжил спор позднее.

Последствия

Несмотря на этот спор, Торвальдс и Таненбаум, похоже, нормально общаются. Торвальдс хочет, чтобы было ясно, что он не настроен враждебно к Таненбауму, а сам Таненбаум подчёркивает, что их разногласия в технических вопросах нельзя рассматривать как личную ссору.

Ошибочные предсказания

Когда проблема и весь первоначальный спор были опубликованы издательством O'Reilly Media в книге «Открытые исходники: отголоски революции открытых исходников» в 1999 году, там было написано, что этот спор — наглядный пример того, «как мир тогда относился к разработке операционных систем».

Процессор 386 тогда был самым распространённым чипом (отрываясь от других моделей в несколько раз), по словам участника Кевина Брауна, 486 использовался в высококлассных компьютерах, а 286 практически устарел, и Веб ещё не использовался широко. Один из аргументов Таненбаума против Linux заключался в том, что он был слишком привязан к линейке процессоров x86, которой, по его мнению, недолго оставалось использоваться. И тем не менее, по состоянию на 2014 год x86 остаётся доминирующей архитектурой процессоров в настольных компьютерах. Linux с того времени был портирован на множество других архитектур, в том числе x86-64, ARM, IA-64, 680x0, MIPS, POWER/PowerPC и SPARC.

Другая повторяющаяся тема в этом споре — альтернативы Linux и MINIX, такие как GNU и 4.4BSD. Первая из них, по мнению Таненбаума, была «современной» системой, в отличие от Linux. Во втором сообщении он предположил, что

…через эти 5 лет все будут пользоваться свободной GNU на компьютерах SPARCstation-5 мощностью 200 MIPS с памятью 64 мегабайт.

Некоторые участники дискуссии выразили сомнение, что GNU может быть подходящей альтернативой. Кевин Браун назвал её Vaporware (заранее популяризованное, но так и не выпущенное ПО) и заявил, что Linux, вероятнее всего, будет в выигрыше от востребованности и распространения архитектуры x86 среди широкой аудитории. Теодор Цё, разработчик Linux в ранний период, сказал, что хотя микроядра и будут иметь преимущества, «…Linux уже есть, а GNU ещё нет — и люди работают над Hurd гораздо дольше, чем Линус работал над Linux». Зная о стремлении GNU создать ядро, Торвальдс заявил: «Если бы ядро GNU было готово прошлой весной, я бы и не подумал начинать свой проект: суть в том, что оно не было готово ни тогда, ни даже сейчас».

4.4BSD-Lite не была доступна в течение двух лет вследствие судебной тяжбы, связанной с интеллектуальной собственностью на UNIX, начатой подразделением AT&T Unix System Laboratories против Berkeley Software Distribution. Разбирательство затормозило разработку свободных дочерних веток BSD примерно на два года, пока их правовой статус был под вопросом. Поскольку у Linux не было таких юридических противоречий, системы на его основе получили бо́льшую поддержку. Мировое соглашение между двумя компаниями было достигнуто в январе 1994-го, и 4.4BSD вышла в июне. (Хотя окончательный релиз состоялся в 1995 году, было создано несколько свободных версий, основанных на ней, в том числе FreeBSD, OpenBSD и NetBSD.)

Скандал вокруг книги К. Брауна Самиздат

23 марта 2004 г. Кеннет Браун, президент института Alexis de Tocqueville Institution, взял у Таненбаума интервью. Оно должно было стать вступлением к готовящемуся изданию книги Брауна под названием «Самиздат и другие вопросы источников открытых исходных кодов». В книге утверждается, что Linux изначально был нелегальной копией MINIX. Таненбаум опубликовал резкое опровержение в защиту Торвальдса и заявил тогда:

Я бы хотел уладить некоторые недоразумения и исправить пару ошибок. Во-первых, я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не сержусь на Линуса. ЧЕСТНО. И он на меня не сердится. Я не «жалкий неудачник», которого затмила слава Линуса. MINIX для меня был всего лишь развлечением. Я профессор. Я преподаю и провожу исследования, и пишу книги, и езжу на конференции, и занимаюсь всем, чем занимаются профессоры. Я люблю свою работу и своих студентов и свой университет. […] Я написал MINIX, потому что хотел дать студентам возможность самим поэкспериментировать с операционной системой. После того, как AT&T запретила обучение по книге Джона Лайонса [к книге прилагались исходники], я решил написать UNIX-подобную систему, чтобы мои студенты на ней практиковались. […] Я не пытался создать замену для GNU/HURD или Berkeley UNIX. Бог свидетель: я уже не раз об этом говорил. Я просто хотел показать своим и другим студентам, как можно написать UNIX-подобную систему, используя современные технологии. Многим другим хотелось создать массовую бесплатную UNIX со многими приятными для пользователя вещами (англ. «With bells and whistles»), и они хотели сделать её из MINIX. Некоторое время и я в этом участвовал, но когда появился Linux, я стал свободен от этого бремени и смог снова заняться преподаванием. […] Мне кажется, что Линус делает отличную работу, и я желаю ему успехов в будущем.

Хотя писать MINIX было здорово, я не считаю, что это самое важное моё достижение. Это было скорее развлечение, нежели что-то иное. Самое важное моё достижение — подготовка замечательных студентов, особенно кандидатов наук. Посмотрите [www.cs.vu.nl/~ast/ на моей домашней странице] список их имен. Они делают замечательные вещи. Я горжусь ими, как родители гордятся своими детьми. Поскольку Линуса можно считать моим студентом, я им тоже горжусь. Профессоры любят, когда их студенты растут и достигают бо́льшей славы.

Ссылки

• [www.oreilly.com/catalog/opensources/book/appa.html O’Reilly Media — Open Sources: Voices from the Open Source Revolution, Appendix A / The Tanenbaum-Torvalds Debate]
• [linux.slashdot.org/article.pl?sid=06/05/10/0439246&tid=190 Дискуссия продолжается в 2006 г.]
• [www.cs.vu.nl/~ast/reliable-os/ Спор Таненбаума — Торвальдса: часть II] начата снова в мае 2006 г.

Отрывок, характеризующий Спор Таненбаума — Торвальдса

Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.