Сравнение опыта экспедиций Амундсена и Скотта на Южный полюс

В декабре 1911 — январе 1912 года Южный полюс был достигнут конкурирующими командами Руаля Амундсена и Роберта Скотта с разницей в 33 дня. Полюсная команда Скотта погибла в полном составе на обратном пути, её судьба на протяжении XX века стала предметом весьма обширных дискуссий профессиональных полярников и историков полярных экспедиций. В данной статье рассматриваются основные мнения и версии, существующие в литературе.

Основные причины неудачи Скотта

Рассмотрены в статье Уолтера Сэлливана, опубликованной в 1962 г.

1. Погода в сезон 1911—1912 гг. была аномально холодной, холодное лето и ранняя зима не позволили штурмовому отряду спастись.
2. Ставка на собственную силу как основу для достижения полюса: три четверти пути люди тащили всё снаряжение на себе. По мнению Салливана, этот фактор оказался решающим в провале полярной гонки.
3. Использование пони в качестве главной вспомогательной тягловой силы. Из доставленных в Антарктику 19 животных, 9 погибли ещё до начала экспедиции. Их чувствительность к холодам определила более поздние сроки начала похода к Южному полюсу и массу снаряжения, которая могла быть заложена в склады.
4. Сложность транспортной системы. Скотт предполагал использовать пони, мотосани и собак.
5. Промежуточный склад предполагалось заложить на 80° ю.ш. Из-за того, что лейтенанту Эвансу пришлось тащить всё снаряжение на себе, он был заложен в 31 миле от предполагаемого заранее места. Команда Скотта в марте 1912 года погибла в 18 км (11 миль) от склада.
6. В последний момент полюсная команда из 4 человек была дополнена пятым (Генри Бауэрсом), причём количество провианта и прочего снаряжения было рассчитано только на четверых.
7. Рацион питания был сильно занижен в плане калорийности и не содержал витамина С (будет открыт только в 1928 году). Члены полюсной группы заболели цингой ещё до достижения полюса.
8. Бидоны для керосина стали негерметичными, топливо вытекало или испарялось, в результате чего команда Скотта в последние месяцы похода была ограничена в возможности растапливать лёд для питья и готовить горячую пищу.

Рельеф местности. Оценки проходимости

Данные факторы подробно рассмотрены В. С. Корякиным в предисловии к мемуарам Э. Черри-Гаррарда.

Рельеф местности, по которому проходили маршруты Амундсена и Скотта, сходен. От зимовочных баз оба отряда шли по Шельфовому леднику Росса, затем по ледниковым долинам Трансантарктических гор и далее по равнинам Полярного плато. Обе команды основывались на опыте экспедиции Э. Шеклтона 1908-09 г. (не дошла до полюса 97 географических миль или 180 км) и полагали, что наибольшие трудности вызовет пересечение гор и подъём на плато. Шельфовый ледник Росса был наиболее лёгкой частью маршрута.

Дистанция от базы до полюса у Амундсена равнялась 1381 км, на её прохождение потребовалось 56 дней. Путь по шельфовому леднику составил 751 км (21 день), подъём по леднику Акселя Хейберга 221 км (18 дней), путь по полярному плато 413 км (11 дней).

Дистанция команды Скотта составила 1548 км (79 дней от базы до полюса). Путь по шельфовому леднику 707 км (40 дней), подъём по леднику Бирдмора 304 км (13 дней), путь по полярному плато 537 км (26 дней). Хотя ледник Акселя Хейберга короче, чем ледник Бирдмора, команда Амундсена столкнулась на нём с такими трудностями, которых не было у британцев. Ледники были намного более крутыми, изобиловали глубокими трещинами, в честь чего были названы Чёртовым ледником и Танцплощадкой дьявола.

Уолли Герберт, в 1960-е годы прошедший маршрутами и Амундсена и Скотта с Шеклтоном, писал, что «Ледник Акселя Хейберга, откуда бы на него ни смотрели, производил устрашающее впечатление… Ледник же Бирдмора, увиденный Шеклтоном и его спутниками с горы Хоуп, произвёл на них противоположное впечатление. Он простирался перед ними как огромная столбовая дорога к полюсу».

Погодные условия. График передвижения

Погодные условия, сопутствующие экспедициям, рассматривать сложнее из-за несовпадения в сроках походов. Скотт писал в дневнике, что в конце полюсного маршрута он столкнулся с неожиданно низкими температурами. Однако во время зимовки на «Дискавери» уже в марте 1903 года были зафиксированы температуры ниже −40 °C. Амундсен стремился по возможности сократить время нахождения в поле, избежав неблагоприятных условий, с которыми столкнулся Скотт.

По В. С. Корякину различия природной обстановки на обоих полюсных маршрутах не настолько велики, чтобы объяснить успех одного исследователя и неудачу другого. Необходимо сопоставление маршрутов обеих команд, в результате чего выявляется много деталей. Среднепутевая скорость Амундсена по пути на полюс составляла 24,6 км/день, у Скотта — 19,5 км/день, эта разница, накапливаясь, сработала как очень важный фактор, более важный, чем более южное положение исходной базы Амундсена.

На возвращение на базу Амундсен потратил в полтора раза меньше времени, чем на путь к полюсу, поэтому средняя его скорость на всей дистанции составляет 36 км/день. Причины этого очевидны: отпала необходимость в рекогносцировках, сохранились следы (частично), имелись промежуточные склады на каждом географическом градусе широты. Скорость команды Скотта была примерно постоянной на обоих отрезках пути.

Когда команда Скотта поднималась по леднику Бирдмора, несмотря на метель 5 — 9 декабря 1911 г. и зоны трещин, скорость её возрастала. Это было связано с тем, что после отстрела лошадей упростились сборы и сворачивание походного лагеря. Поверхность ледника не создавала серьёзных препятствий.

Напротив, темпы продвижения Амундсена на леднике Акселя Хейберга резко упали, что было связано с необходимостью рекогносцировок, но увеличились на полярном плато. Скорость движения Скотта на полярном плато непрерывно уменьшалась, что, очевидно, было связано с потерей сил участников похода. В декабре 1911 года команда Скотта в среднем проходила 27 км/день, в конце месяца скорость упала до 21 км/день, а в первую неделю 1912 года — до 19 км/день. Эти особенности не нашли отражения в дневнике Скотта.

На обратном пути с полюса темпы движения команды Скотта возросли с 20 до 22 км/день. В январе 1912 г. Амундсен ввёл новый распорядок: жёсткий график переходов по 28 км с шестичасовым отдыхом. Этот темп сохранялся до возвращения на базу.

Признаки опасного изнурения команды Скотта проявились после трёх месяцев перехода, по-видимому, это предельный срок для безопасной работы в экстремальных условиях. Со времени гибели Э. Эванса, средний переход команды Скотта не превышал 5 км/день, а часто был и ниже.

Эти же особенности зафиксировали члены вспомогательных партий экспедиции Скотта, возвращавшиеся на базу в конце полярного лета. Лейтенант Эванс к 80° ю.ш. уже был не в силах самостоятельно передвигаться. В данной обстановке любая случайность могла иметь фатальные последствия. Люди команды Скотта были во много худшем положении, находясь в марте в 240 км от базы в обстановке наступившей зимы.

Разница в стиле руководства Амундсена и Скотта

Команда Амундсена подгоняет снаряжение. Место во главе стола для начальника не предусмотрено   Обед по случаю дня рождения Р. Скотта (6 июня 1911 года). На всех аналогичных фотографиях начальник неизменно подчёркивал свой формальный статус

Полярная гонка (таблица)

Таблица составлена на основе книги Амундсена «Южный полюс» и сборника «Последняя экспедиция Скотта».

События	Экспедиция Амундсена	Экспедиция Скотта	Дополнительно
Объявление планов экспедиции	10 ноября 1908	13 сентября 1909	Официальной целью Амундсена был пятилетний дрейф в Северном Ледовитом океане с попыткой достижения Северного полюса. Не позднее сентября 1909 г. в связи с конкурирующими заявлениями Кука и Пири, он втайне решился переменить свои планы, о чём публике было объявлено только 9 сентября 1910 г.
Отправление экспедиции	3 июня 1910	16 июня 1910	Экспедиционное судно Амундсена «Фрам» отправлялось из Кристиании, Норвегия. Экспедиционное судно Скотта «Терра Нова» отправлялось из Кардиффа.
Прибытие на Шельфовый ледник Росса	14 января 1911	4 января 1911	Амундсен высаживался на территорию, о которой даже не было известно, ледник это или область материка, его продвижение также осуществлялось по неизвестной территории Маршрут Скотта был разведан предшественниками до 88° 23' ю.ш.
Базовый лагерь	Фрамхейм, Китовая бухта, 78° 30' ю.ш.	Мыс Эванса, Остров Росса, 77° 38' ю.ш.
Транспортная система	Использование ездовых собак как главной тягловой силы, а также в корм людям и другим собакам: из 52 собак на старте вернулось только 11. Это впоследствии вызвало протесты защитников животных в мире.	Ставка на мускульную силу самих участников на большей части маршрута. Использование пони, тракторов и собак на начальном этапе для закладки базовых лагерей. Использование пони в корм людям и собакам.
Расстояние по прямой от базового лагеря до Южного полюса	1285 км	1381 км	База Амундсена располагалась на 96 км ближе к полюсу
Старт экспедиции	20 октября 1911	1 ноября 1911	Уже на старте Амундсен на 11 дней опережал Скотта
Достижение 80° ю.ш.	23 октября 1911	18 ноября 1911	1117 км до полюса, Амундсен опережает Скотта на 26 дней
Достижение 81° ю.ш.	31 октября 1911	23 ноября 1911	1005 км до полюса, Амундсен опережает Скотта на 23 дня
Достижение 82° ю.ш.	5 ноября 1911	28 ноября 1911	893 км до полюса, Амундсен опережает Скотта на 23 дня
Достижение 83° ю.ш.	9 ноября 1911	2 декабря 1911	782 км до полюса, Амундсен опережает Скотта на 23 дня
Достижение 84° ю.ш.	13 ноября 1911	15 декабря 1911	670 км до полюса, Амундсен опережает Скотта на 32 дня
Достижение 85° ю.ш.	17 ноября 1911	21 декабря 1911	558 км до полюса, Амундсен опережает Скотта на 34 дня
Достижение 86° ю.ш.	27 ноября 1911	26 декабря 1911	447 км до полюса, Амундсен опережает Скотта на 29 дней
Достижение 87° ю.ш.	04 декабря 1911	1 января 1912	335 км до полюса, Амундсен опережает Скотта на 27 дней
Достижение 88° ю.ш.	6 декабря 1911	6 января 1912	223 км до полюса, Амундсен опережает Скотта на 31 день
Достижение 88° 23' ю.ш.	7 декабря 1911	9 января 1912	Самая южная точка, достигнутая в 1909 г. Шеклтоном: 181 км до полюса, Амундсен опережает Скотта на 32 дня
Достижение 89° ю.ш.	10 декабря 1911	13 января 1912	112 км до полюса, Амундсен опережает Скотта на 34 дня
Достижение 89° 46' ю.ш.	13 декабря 1911	16 января 1912	25 км до полюса, здесь пересеклись трассы Скотта и Амундсена, Скотт обнаружил следы отряда Амундсена
Южный полюс	14 декабря 1911, 15:00 по времени экспедиции	17 января 1912, 18:30 по времени экспедиции	Амундсен опередил Скотта на 34 дня
Возвращение	26 января 1912, 04:00: Команда Амундсена в полном составе благополучно вернулась в базовый лагерь, пробыв в пути 99 дней	Отряд Скотта погибает на обратном пути 17 февраля 1912 умирает Э.Эванс от последствий черепно-мозговой травмы 16 марта 1912 Л. Оутс покончил жизнь самоубийством, уйдя в снежный буран 19 марта 1912 Скотт, Уилсон и Бауэрс остановлены снежной бурей в 18 км от Склада Одной Тонны (79°29' ю.ш.) 29 марта 1912: последняя запись в дневнике Скотта, вскоре члены экспедиции умирают, пробыв на леднике 144 дня 12 ноября 1912 тела погибших обнаружены отрядом Аткинсона
Отплытие из Антарктики	30 января 1912	23 января 1913
Оповещение публики о результатах экспедиции	8 марта 1912: Амундсен направляет телеграмму из Хобарта, Тасмания	10 февраля 1913: Телеграмма капитана Эванса из Оамару, Новая Зеландия

Источники

• Амундсен Р. Южный полюс // Р. Пири. Северный полюс Р. Амундсен. Южный полюс / Пер. Л. Л. Жданова. — М.: Мысль, 1972.
• Скотт, Роберт Фолкон. Экспедиция к Южному полюсу / Пер. В. А. Островского. — М.: Дрофа, 2007. — ISBN 978-5-358-02109-9.
• Черри-Гаррард, Эпсли. Самое ужасное путешествие / Пер. Р.М. Солодовник под ред. В.С. Корякина. — Л.: Гидрометеоиздат, 1991. — ISBN 5-286-00326-5.

Отрывок, характеризующий Сравнение опыта экспедиций Амундсена и Скотта на Южный полюс

– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.