Битва в долине Йа-Дранг

Битва в долине Йа-Дранг
Основной конфликт: Война во Вьетнаме
Район долины Йа-Дранг на карте Вьетнама
Дата	14 - 18 ноября 1965 года
Место	Южный Вьетнам
Итог	спорный (обе стороны считали себя победившими)
Противники
США Северный Вьетнам
Командующие
Томас Браун Гарольд Мур Роберт Макдэйд Роберт Талли Тю Хюи Ман Нгуен Хыу Ан Ла Нгок Чау Ма Ван Мин
Силы сторон
1-я и 3-я бригады 1-й кавалерийской дивизии рота A 229-го ударного вертолётного батальона 33-й, 66-й и 320-й полки Народной армии Северного Вьетнама батальон Вьетконга
Потери
По заявлению США: От 79 до 155 убитыми, От 121 до 125 ранеными и 4 пропавшими без вести, 4 вертолета сбиты, 55 повреждены По заявлению Северного Вьетнама: От 1500 до 1700 убитыми, ранеными, взятыми в плен и пропавшими без вести. По заявлению США: 634 убитыми и 1215 ранеными, более 10 взяты в плен. По заявлению Северного Вьетнама: 560 убитыми и 670 ранеными

Битва в долине Йа-Дранг (Битва в долине реки Дранг) — общепринятое название двух сражений, произошедших между американской и северовьетнамской армиями в 1965 году во время войны во Вьетнаме. Является одной из наиболее ожесточённых, кровопролитных и часто упоминаемых битв Вьетнамской войны.

Предпосылки

Весной—летом 1965 года США направили в Южный Вьетнам, где в это время шла активно поддерживаемая коммунистическим Северным Вьетнамом партизанская война, свои регулярные воинские подразделения для поддержки правительства страны. В июле—сентябре американские силы провели первые наступательные операции против партизан Национального фронта освобождения Южного Вьетнама. Однако значительную обеспокоенность у американского командования вызывали ещё не вступавшие в бой части регулярной северовьетнамской армии, которые, как считалось, превосходили партизанские подразделения по уровню боеспособности за счёт лучшей организации и вооружения. Стремление обеих сторон проверить возможности своего противника в бою вело к неизбежности крупного столкновения.

Предыстория

В октябре 1965 года северовьетнамские войска силами около дивизии начали операцию на плато Тэйнгуен (Центральное нагорье), осадив лагерь американского спецназа Плейме в провинции Плейку (современное название провинции — Зялай). Но южновьетнамская армия при поддержке авиации и артиллерии США сумела снять осаду с лагеря Плейме. Получив разведданные об отступлении противника, американское командование приняло решение преследовать его. В конце октября в район Плейку была переброшена 1-я бригада недавно прибывшей во Вьетнам 1-й кавалерийской (аэромобильной) дивизии, перед которой была поставлена задача обнаруживать и уничтожать отступающие разрозненные группы северовьетнамцев.

1 ноября группа вертолетов-разведчиков из 1-го эскадрона 9-го кавалерийского полка под командованием подполковника Джона Стоктона обнаружила передвижение противника в 13 километрах к западу от Плейме. Высадившийся десант после короткой стычки захватил 33-й полевой госпиталь Народной армии. При поддержке 2-го батальона 12-го кавалерийского полка контратаки противника были отбиты, американцы потеряли 11 человек убитыми и 51 раненым. Потери противника составили примерно 250 человек.

Помимо прочих трофеев, в захваченном госпитале была найдена карта окрестностей реки Дранг, на которой были отмечены тропы, используемые северовьетнамской армией. Подполковник Стоктон получил приказ устроить засаду на одной из троп. 3-го ноября были организованы три засады (по 1 взводу) — одна непосредственно на тропе вдоль реки Дранг и две в нескольких километрах к северу. Вечером того же дня в засаду у реки попала усиленная рота 66-го полка Народной армии Северного Вьетнама, начавшего выдвижение в район боевых действий. При поддержке роты А 1-го батальона 8-го кавалерийского полка, переброшенной по воздуху из Дукко, американцы одержали верх.

Однако американское командование не воспользовалось полученными данными. 6 ноября 1-я бригада 1-й кавалерийской дивизии была выведена из Плейку, а 10 ноября ей на смену была переброшена 3-я бригада той же дивизии (командир полковник Томас Браун) в составе 1-го батальона 7-го кав. полка (командир подполковник Гарольд Мур), 2-го батальона 7-го кав. полка (командир подполковник Роберт Макдэйд) и 2-го батальона 5-го кав. полка (командир подполковник Роберт Талли).

План операции

1-му батальону 7-го кав. полка была поставлена задача провести поиск в окрестностях массива Чу-Понг, где, по данным разведки, были сосредоточены значительные силы противника. После разведывательного полета для высадки десанта была выбрана зона «X-Ray». Огневую поддержку десанту должны были оказывать 12 105-мм гаубиц батарей A и C 1-го батальона 21-го артиллерийского полка (командиры капитан Роберт Баркер и капитан Дональд Дэвис), огневые позиции которых находились в зоне высадки «Falcon». Непосредственную огневую поддержку с воздуха батальону должны были оказывать вооружённые НУРСами вертолёты батареи C 2-го батальона 20-го артиллерийского полка (командир майор Роджер Бартоломью). Перевозку личного состава и снабжение высадившихся подразделений должна была осуществлять рота A 229-го ударного вертолётного батальона (командир майор Брюс Крэндалл) на невооружённых вертолетах UH-1.

Силы Северного Вьетнама и НФОЮВ

Части Народной армии Северного Вьетнама и НФОЮВ, участвовавшие в сражении, входили во фронт B-3 под командованием бригадного генерала Тю Хюи Мана. Командный пункт заместителя командующего фронтом, подполковника Нгуен Хыу Ана, был расположен непосредственно на склонах массива Чу-Понг. Подразделения 33-го полка Народной армии, серьезно потрёпанного во время боев в окрестностях Плейку и выведенного в долину Йа-Дранг для отдыха, были вытянуты в тонкую цепь вдоль восточного склона Чу-Понг. 320-й полк Народной армии (командир майор Ма Ван Мин), также участвовавший в боях, но отошедший без потерь, стоял на границе с Камбоджей в 16 километрах от зоны высадки «X-Ray». Три батальона 66-го полка Народной армии (командир подполковник Ла Нгок Чау), свежего и ещё не бывшего в бою, были размещены в долине Йа-Дранг в непосредственной близости от зоны высадки. Батальон Вьетконга H-15 находился в восьми часах ходьбы от зоны высадки.

1-й этап (зона высадки «X-Ray»)

14 ноября

В 10 часов 48 минут утра 14 ноября 1965 года, после получасовой огневой подготовки, командная группа батальона и два взвода роты B (командир — капитан Джон Херрен) высадились в долине Йа-Дранг. Вскоре был захвачен первый пленный, который сообщил, что на склонах массива Чу-Понг находятся три батальона регулярной армии Северного Вьетнама, давно ищущие возможности вступить в бой с американцами. После того, как в 11:20 в зону высадки были переброшены остатки роты B и часть роты A, вверх по склону были высланы патрули. В 12:10 прибыли остатки личного состава роты A. В 12:15 произошел первый огневой контакт патрулей с противником. В 12:30 рота B, сосредоточившись в сухом русле реки, перешла в наступление вверх по склону массива. Около 13:00 1-й взвод роты B (командир — лейтенант Эл Девни) был атакован с флангов группой из 30-40 солдат противника и залег под огнём. 2-й взвод (командир лейтенант Генри Херрик) также был атакован, но перешел в контратаку и стал преследовать противника вверх по склону. Увлекшись погоней, взвод оторвался от роты и попал в окружение, при этом погибли лейтенант Херрик и почти все командиры отделений. Остатки взвода во главе с сержантом Эрни Сэвэджем заняли круговую оборону и отбивали атаки при поддержке артиллерии, корректируя огонь по радио.

В 13:32 вертолеты доставили оставшийся личный состав роты A и головные подразделения роты C. Подполковник Мур приказал роте A (командир — капитан Рамон Надал) выдвинуться на левый фланг ведущей бой роты B, образовав западный фронт обороны. Подразделения роты C (командир — капитан Роберт Эдвардс) по мере высадки занимали позиции на левом фланге роты А, образуя южный фронт обороны и с ходу вступая в бой. Подполковник Мур и его командная группа заняли позицию в тылу роты B за большим муравейником. Около 14 часов зенитным огнём противника был сбит штурмовик A-1E, оказывавший наземным подразделениям огневую поддержку. Пилот, капитан Пол Макклеллан из 1-го воздушного эскадрона коммандос, погиб.

Около 14 часов вьетнамский отряд, продвигаясь с юга вдоль сухого русла реки, наткнулся на 3-й взвод роты A (командир — лейтенант Роберт Тафт). Американцы перешли в атаку, но понесли большие потери. Был убит командир, и взводу пришлось отступить. Перегруппировавшись, он сумел задержать наступление противника, вьетнамцы перенесли удар на позиции соседнего 2-го взвода (командир — лейтенант Уильям Марм) на стыке с ротой B, но были отбиты с большими потерями. Капитан Надал со своим радиооператором под огнём вынес тела погибших американцев на позиции роты.

В 14:30 прибыли остаток роты C и головные подразделения роты D (командир — капитан Луис Лефевр). Высадка производилась под сильным огнём, и американцы понесли большие потери. Был ранен капитан Лефевр. Через несколько минут с юга на позиции роты C обрушился удар вьетнамцев количеством около 200 человек. Атака была отбита огнём артиллерии. Одновременно были атакованы позиции роты A, где противник был отбит благодаря умелым действиям двух пулемётных расчётов. Около 15:00 атаки прекратились, но зона высадки все ещё находилась под обстрелом. Во время погрузки раненых в вертолёты был смертельно ранен начальник разведки батальона капитан Томас Метскер.

К 15:45 весь личный состав 1-го батальона был доставлен в зону высадки. Рота D (под командованием лейтенанта Лэрри Литтона) заняла позиции фронтом на восток. Команды приданных батальону санитарных вертолетов отказались садиться под интенсивным огнём противника. Тогда вертолеты поддержки по собственной инициативе начали доставлять боеприпасы и вывозить раненых и убитых в зону высадки «Falcon». К этому моменту против американского батальона действовали уже три батальона вьетнамской регулярной армии. Было очевидно, что американцам потребуется подкрепление, и командир 3-й бригады приказал готовиться к погрузке роте B 2-го батальона 7-го кав. полка, охранявшей штаб бригады в Плейку.

Атаки вьетнамцев несколько стихли, и подполковник Мур решил предпринять попытку спасти окруженный взвод. Для этого роты A и B оттянулись к сухому руслу реки, чтобы одновременным броском прорваться к месту, где оборонялся взвод лейтенанта Херрика. Атака началась в 16:20, но почти сразу же захлебнулась, наткнувшись на интенсивный огонь противника. Все взводные командиры и многие сержанты роты A вышли из строя, а вырвавшийся вперед 1-й взвод едва не был отрезан от своих. В 17:40 подполковник Мур приказал ротам отступить на прежние позиции под прикрытием огня артиллерии и миномётов. За нехваткой дымовых боеприпасов артиллерия, по просьбе Мура, вела огонь зажигательными снарядами, начинёнными белым фосфором.

Тем временем, в 17:00 в зону высадки начала десантироваться рота B 2-го батальона (командир — капитан Майрон Дидурик), поступившая в оперативное подчинение Мура. Два взвода заняли позиции на северо-восточном участке периметра между ротами B и D 1-го батальона, а 2-й взвод (командир — лейтенант Джеймс Лэйн) расположился на правом фланге роты C 1-го батальона, занимавшей позиции на южном и юго-восточном участках периметра. Вместе с этой волной десанта высадились два кинооператора из армейского Специального фотографического отдела (DASPO) — сержант Джек Ямагучи и сержант Томас Широ.

До темноты роты сумели укрепить периметр, окопаться. Была раскинута полевая антенна RC-292, обеспечившая прямую связь со штабом бригады, после чего Мур отпустил на базу вертолёт, который прежде висел над зоной высадки, ретранслируя радиосигналы. Был доставлен запас воды и боеприпасов. Около 9 часов вечера в зону высадки прибыли группа сигнальщиков во главе с лейтенантом Диком Тиффтом и репортёр агентства UPI Джозеф Гэллоуэй.

Всю ночь вьетнамцы вели разведку боем на разных участках периметра, за исключением позиций роты D. Их отгоняли огнём артиллерии и ручных гранатомётов. Пулемётным расчётам было запрещено открывать огонь без приказа, чтобы не выдавать своих позиций. Окружённый взвод также был трижды атакован группами примерно по 50 человек, но атаки отбили огнём артиллерии и личного оружия.

За первый день сражения 1-й батальон 7-го кавалерийского полка потерял убитыми и ранеными около 110 человек, захватил шестерых пленных.

15 ноября

Около 6:30 утра полковник Мур собрал командиров рот на командном пункте роты C, чтобы обсудить план спасения окружённого взвода. Атаку планировалось произвести силами трёх рот, от двух рот в направлении атаки были выдвинуты дозоры (по одному взводу). Однако в 6:50 посадочная зона была накрыта сильным огнём противника, который значительными силами (7-й батальон 66-го полка, усиленный батальоном H-15 Вьетконга) перешёл в наступление на южный и юго-восточный участки периметра. Выдвинутые в дозор взводы оказались в окружении наступающего противника, а отсутствие радиосвязи не позволяло оказать им огневую поддержку. Командир роты C капитан Эдвардс был тяжело ранен, и командование ротой принял его заместитель лейтенант Джон Аррингтон (также тяжело раненый).

В 7:15 значительные силы противника (две роты батальона H-15) атаковали пулемётные и миномётные позиции роты D. Желая сохранить резерв (батальонный разведвзвод под командованием лейтенанта Рэкстроу), Мур приказал усилить роту С одним взводом роты A. Командир роты капитан Надал отправил 2-й взвод, которым после выхода из строя лейтенанта Марма командовал сержант Маккалли.

В 7:45 противник перешёл в атаку на стыке позиций рот A и C. Командный пункт батальона находился под пулемётным и миномётным обстрелом. Командир бригады полковник Браун поднял по тревоге роту A 2-го батальона, чтобы перебросить её в зону высадки, как только представится возможность.

В 7:55 по приказу Мура атакованные роты обозначили свой передний край дымовыми шашками, после чего командир батальона запросил поддержку с воздуха, передав в эфир сигнал Broken Arrow (Сломанная стрела). Стремясь облегчить натиск противника на роту C, Мур приказал разведвзводу перейти в контратаку на левом фланге позиций роты. Одновременно он приказал капитану Дидурику оттянуть свой командный пункт и один из взводов в тыл позиций роты C, чтобы при необходимости закрыть прорыв в обороне.

В этот момент над зоной высадки появились два истребителя F-100, вооружённые баками с напалмом. Первый самолёт сбросил баки на позиции окопавшейся около батальонного КП сапёрной команды (два человека получили смертельные ожоги), а второй неминуемо накрыл бы ударом сам батальонный КП, если бы Мур не успел его предупредить.

В 9:10 начала высадку рота A 2-го батальона (командир — капитан Джоел Сугдинис). 3-й взвод, высадившийся первым, был немедленно направлен на усиление роты C 1-го батальона. Вскоре атаки вьетнамцев прекратились, и они отступили, оставив зону высадки под огнём снайперов. В 9:41 Мур приказал капитану Дидурику усилить своим взводом позиции роты C и принять командование над всеми занимавшими этот участок подразделениями. Остатки окружённых ранее дозорных взводов присоединились к своим ротам. Вертолёты начали вывозить раненых — для этого специально были вызваны транспортные вертолёты CH-47. С начала боев в долине реки Йа-Дранг рота C потеряла 42 человека убитыми (в том числе двух лейтенантов и шестнадцать сержантов) и 20 ранеными (в том числе командир роты, два лейтенанта и два сержанта). В строю осталось только 49 человек, среди них ни одного офицера. Во всём 1-м батальоне в строю оставалось 8 офицеров и 260 рядовых и сержантов.

В зону высадки X-Ray вертолётом прибыл командир 3-й бригады полковник Томас Браун с задачей проверить необходимость создания передового бригадного командного поста. Однако командиры батальонов не видели в этом необходимости, к тому же, внутри периметра просто не было места для ещё одного КП. Перед отлётом Браун пообещал на следующий день вывезти остатки 1-го батальона 7-го кавалерийского полка обратно на базу.

Тем временем, 2-й батальон 5-го кавалерийского полка под командованием подполковника Роберта Талли пешим порядком следовал в зону X-Ray[4]. Разгромив по дороге один вьетнамский опорный пункт, батальон в 11:45 вышел к южному краю зоны высадки. По радио было получено сообщение, что в зону высадки Columbus перебрасываются ещё двенадцать 105-мм гаубиц: по одной батарее из 2-го батальона 17-го артиллерийского полка и 1-го батальона 21-го артиллерийского полка.

После 12:00 18 стратегических бомбардировщиков B-52 с авиабазы Гуам нанесли бомбовый удар по массиву Чу-Понг. Это было первое во Вьетнамской войне применение стратегической авиации для тактической поддержки наземных войск.

На совещании командиров было решено, что подполковник Талли оставит в зоне высадки свои роты B и D и силами оставшихся двух рот, усиленных ротой B 1-го батальона 7-го кавалерийского полка, после артподготовки перейдет в наступление с целью деблокировать окружённый взвод. Атака началась в 13:15. Предварительно территория подверглась ракетному удару с воздуха. Роты A и C 2-го батальона 5-го кавалерийского полка (командиры — капитаны Ларри Беннетт и Эд Бойт) продвигались медленно, почти не встретив сопротивления, и около 15:00 достигли отрезанного взвода. Из 29 человек, с которыми 2-й взвод роты B 1-го батальона 7-го кавалерийского полка вступил в бой 26 часов тому назад, 9 человек были убиты, 13 ранены. Около 16:00 отряд подполковника Талли вернулся в зону высадки X-Ray, куда уже были вызваны вертолёты, чтобы забрать убитых и раненых.

Около 16:00 в зону высадки X-Ray вертолётом прибыл помощник командира дивизии бригадный генерал Ричард Ноулз. Он подтвердил, что 1-й батальон на следующий день будет выведен в тыл для отдыха. К этому моменту в зоне X-Ray находились 1-й и две стрелковые роты 2-го батальона 1-го кавалерийского полка и 2-й батальон 5-го кавалерийского полка. Прибывшие подкрепления были распределены по периметру обороны. На наиболее опасных направлениях по-прежнему находились подразделения 7-го полка. В 19:30, с наступлением темноты, окопавшиеся подразделения вели беспокоящий огонь по лесу, подсвечивая территорию вокруг периметра ракетами. Около 11:30 вьетнамцы обстреляли прежние позиции роты C 1-го батальона, которые теперь занимала рота B 2-го батальона 7-го кавалерийского полка.

16 ноября

В 1:00 противник силами пяти человек произвёл разведку боем против роты B 1-го батальона на западном периметре обороны.

Около 4:00 были обнаружены приготовления вьетнамцев к атаке напротив позиций роты B 2-го батальона 7-го кавалерийского полка на южном и юго-восточном фасе периметра. В 4:22 усиленный 7-й батальон 66-го полка при поддержке вьетконговского батальона Н-15 перешёл в атаку. Атакующие были обстреляны огнём четырёх 105-мм гаубиц, и первая волна атакующих, около 300 человек, была отбита. В 4:31 началась вторая атака. К этому моменту поле боя освещалось ракетами с самолёта С-123, и на атакованном участке был сосредоточен огонь всех батальонных миномётов и всех 24 105-мм гаубиц огневой поддержки. В 5:03 началась третья атака, которая также была отбита. В 6:27, перед самым рассветом, началась четвёртая атака, нацеленная прямо на ротный КП, но огнём гаубиц и миномётов атакующие вновь были рассеяны.

В 6:55 подполковник Мур приказал устроить «бешеную минуту» — 2 минуты интенсивной стрельбы из ручного огнестрельного оружия по окружающей территории с целью спровоцировать готовящегося к атаке противника на преждевременное обнаружение себя. В результате была обнаружена группа из 30-40 вьетнамских солдат, изготовившихся к атаке на позиции роты A 2-го батальона 7-го кавалерийского полка.

В 9:30 в зону X-Ray с востока пешим порядком из зоны Columbus стали прибывать оставшиеся подразделения (роты C и D и штабная рота) 2-го батальона 7-го кавалерийского полка под командованием подполковника Роберта Макдейда, усиленные ротой A 1-го батальона 5-го кавалерийского полка. Все подразделения прибыли на место к 12:00.

В 9:55 все американские подразделения выслали дозоры для осмотра территории перед своими позициями на глубину до 450 метров, но дозор роты B 2-го батальона 7-го кавалерийского полка наткнулся на противника, вступив в скоротечную перестрелку, в результате которой был ранен командир 2-го взвода лейтенант Джеймс Лэйн. Подполковник Мур приказал подразделениям вернуться на позиции. Звено самолётов А-1Е из 1-го эскадрона воздушных коммандос под командованием капитана Брюса Уолласа засыпало территорию перед позициями батальона фугасными и осколочными бомбами, канистрами с напалмом и белым фосфором и обстреляло все замеченные цели ракетами и огнём бортовых 20-мм пушек. После этого подразделения батальона беспрепятственно прочесали территорию.

В 10:40 от полковника Томаса Брауна поступил приказ 1-му батальону 7-го кавалерийского полка готовиться к эвакуации. Вместе с ним должны были эвакуироваться дольше других участвовавшие в боях рота B 2-го батальона 7-го кавалерийского полка и один взвод роты A того же батальона.

Около полудня в зоне X-Ray приземлился вертолёт CH-47 с группой журналистов, сопровождаемых капитаном Коулмэном из дивизионного отдела отношений с общественностью. В 11:55 началась эвакуация 1-го батальона 7-го кавалерийского полка. Первой была вывезена наиболее поредевшая рота C. К этому моменту американские подразделения в целом потеряли 79 человек убитыми и 121 раненым. Пропавших без вести не было. Около 15:00 зону X-Ray покинула командная группа 1-го батальона 7-го кавалерийского полка, весь личный состав которого к тому времени был уже эвакуирован.

Подразделения, оставшиеся в зоне высадки X-Ray, получили приказ на следующее утро оставить позиции, поскольку по массиву Чу-Понг будет нанесен массированный бомбовый удар.

2-й этап (зона высадки «Albany»)

17 ноября

Ночь в зоне высадки прошла спокойно. Выступление было назначено на 9:00. Первыми в направлении на северо-восток должны были выйти подразделения 2-го батальона 5-го кавалерийского полка, целью которого была зона высадки Columbus. За ней должны были следовать 2-й батальон 7-го кавалерийского полка и рота A 1-го батальона 5-го кавалерийского полка под общим командованием подполковника Макдейда, на полпути они должны были отделиться и повернуть на северо-запад, в направлении небольшой лесной поляны, получившей обозначение Albany, и далее к зоне высадки Crooks. Зона Albany находилась в 4 километрах от зоны X-Ray, и американские солдаты предвкушали легкую прогулку по лесу. Однако личный состав роты капитана Судгиниса был настолько истощен, что перед выходом он приказал всем подчиненным принять по две тонизирующие таблетки из аптечки.

Колонна подполковника Макдэйда двигалась следующим порядком: впереди — батальонный разведвзвод (командир — лейтенант Патрик Пэйн), за ним роты A, D (командир — капитан Генри Торп), С (командир — капитан Джон Фесмир) и штабная рота 2-го батальона 7-го кавалерийского полка и в арьергарде — рота A 1-го батальона 5-го кавалерийского полка (командир — капитан Джордж Форрест). Колонна растянулась примерно на 450—500 метров.

В 11:38 2-й батальон 5-го кавалерийского полка достиг зоны высадки Columbus. Колонна подполковника Макдэйда продолжала двигаться в направлении зоны Albany. В отсутствие данных разведки американское командование не знало, что в окрестностях Albany размещены кадровые вьетнамские подразделения: полнокровный 8-й батальон 66-го полка (550 человек), истощенный предыдущими боями 1-й батальон 33-го полка и штаб 3-го батальона 33-го полка. Вскоре после поворота на северо-запад разведвзвод наткнулся на отдыхавших в траве вьетнамских солдат, двое из которых были взяты в плен, однако один вьетнамец сумел скрыться и доложить своему командиру о приближении американской колонны. Подполковник Макдэйд, которому доложили о захвате пленных, остановил движение, выдвинулся к разведвзводу и приказал всем командирам рот прибыть к нему в голову колонны. Личный состав подразделений расположился на привал — охранение выставили только рота C и арьегардная рота капитана Форреста.

Затем головные подразделения (разведвзвод, два взвода роты A и командная группа) двинулись вперед и в 13:07 вышли в зону высадки Albany.

В 13:15 при поддержке миномётов вьетнамцы с востока атаковали растянувшиеся подразделения колонны Макдэйда, оставшиеся без командиров, начиная с головных. К 13:26 головные подразделения, оборонявшиеся на лесистом клочке земли посреди зоны высадки Albany, были отрезаны от остальных, радиосвязь также была потеряна. В первые же минуты боя весь личный состав 2-го взвода роты A был выведен из строя — самостоятельно передвигаться могли только командир взвода лейтенант Гордон Гроув с двумя бойцами. 1-й взвод также понес большие потери.

Штабная рота, роты D и C были захвачены атакой врасплох и, не успев организовать оборону, вступили в ближний бой с вклинившимся в их порядки противником. Ситуация в роте C усугубилась тем, что она осталась без командиров, поскольку капитан Фесмир оказался отрезан в зоне Albany, а его заместитель лейтенант Дональд Корнетт был убит в самом начале боя, когда пытался вывести роту на соединение с головными подразделениями колонны в обход роты D. Рота C понесла самые большие потери в этом бою — из 112 человек 45 были убиты и 55 ранены. Рота D, также рассечённая на части, потеряла убитыми 26 человек.

При первых же выстрелах капитан Форрест, не спрашивая разрешения, прервал разговор с подполковником Макдэйдом и бросился бежать к своей роте. Он пробежал под огнём около 600 метров, чудом оставшись невредимым, и успел поставить своих подчинённых в круговую оборону. Форрест сумел связаться по радио со своим батальоном и доложить о произошедшем.

К этому времени над полем боя появились вертолёты огневой поддержки под командованием майора Батоломью (которые не могли оказать своим войскам поддержки, не зная, где находится противник) и вертолёт командира 3-й бригады 7-й кавалерийской дивизии полковника Томаса Брауна, который связался по радио с подполковником Макдэйдом и пытался разобраться в ситуации, однако не мог получить от своих подчиненных никакой содержательной информации. Вернувшись для дозаправки в тактический оперативный центр на плантации Катека, в 14:30 Браун приказал командиру 1-го батальона 5-го кавалерийского полка подполковнику Фредерику Акерсону выслать пешим порядком из зоны высадки Columbus одну роту на усиление роты капитана Форреста. В 14:55 Акерсон отправил роту B под командованием капитана Уолтера Талли. Одновременно Браун приказал роте B 2-го батальона 7-го кавалерийского полка готовиться к переброске по воздуху в зону высадки Albany.

Ведущие бой американские подразделения обозначили дымом свои позиции, после чего штурмовики A-1E атаковали указанные цели напалмом, 250-фунтовыми бомбами и огнём 20-мм бортовых пушек. По причине плохой видимости под удар попали и несколько американских солдат.

К 16:00 рота капитана Талли приблизилась к позициям роты капитана Форреста на 200 метров и остановилась, чтобы переждать бомбардировку. В 16:30 роты соединились. К этому времени рота капитана Форреста понесла серьезные потери, связь с одним из взводов была полностью потеряна. В периметре обороны роты находились отдельные бойцы и офицеры роты D и штабной роты 2-го батальона 7-го кавалерийского полка.

К 17:00 рота капитана Талли зачистила небольшую посадочную площадку, на которую смог приземлиться санитарный вертолёт. Из периметра, обороняемого ротой капитана Форреста были вывезены раненые. По мере поступления новых раненых рейсы санитарного вертолёта повторялись.

После этого капитан Талли предпринял попытку достичь зоны высадки Albany, но через 350—400 метров оказались под интенсивным огнём противника. Продвижение замедлилось, и в 18:25 штаб бригады приказал Талли сформировать оборонительный периметр, переждать ночь и с рассветом предпринять ещё одну попытку достичь зоны Albany.

К 17:45 лейтенант Ричард Рескорла — единственный оставшийся в живых командир взвода роты B 2-го батальона 7-го кавалерийского полка, ранее эвакуированной в зону Columbus, — собрал боеспособный личный состав роты. Через час они были вертолётами переброшены в зону Albany, где под огнём противника высадились и заняли оборону. За счет вновь прибывших подразделений периметр был расширен. В зоне скопилось много тяжелораненых, и заместитель командира батальона майор Фрэнк Хенри попросил прислать вертолёты для их эвакуации. В 21:50 четыре вертолёта из роты A 229-го ударного вертолётного батальона под командованием капитана Роберта Стиннетта вылетели из зоны высадки Columbus. Посадка проходила под огнём противника, в темноте, по лучу карманного фонаря. Однако вертолёты не смогли забрать всех раненых, и оставшихся 3-4 человека по собственной инициативе забрал командирский вертолёт 2-го батальона под командованием старшего уоррент-офицера Хэнка Эйнсуорта.

18 ноября

На протяжении ночи группы вьетнамцев прочёсывали территорию, разыскивая и добивая раненых американцев.

В полночь капитан Форрест отправил отряд в количестве 23 человек во главе с сержантом Фредериком Клюге на поиски группы из 23-26 раненых американцев во главе с командиром взвода огневой поддержки роты C вторым лейтенантом Робертом Жанеттом, вышедших на связь по радио под позывным «Ghost 4-6». Группа Клюге смогла вынести лишь 13 раненых — с теми, кого пришлось оставить, остался санитар Дэниел Торрес. На подходе к периметру, обороняемому ротой Форреста, группа Клюге была обстреляна своими, три человека получили ранения.

Ночью две небольшие сводные группы из состава штабной роты во главе с лейтенантами Джоном Ховардом и Бадом Алленом смогли самостоятельно покинуть поле боя и к утру добраться до зоны высадки Columbus. По дороге группы наблюдали движение противника в сторону зоны Columbus, о чём сообщили начальнику разведки бригады.

На рассвете в зону высадки прибыл командир 3-й бригады Томас Браун. Во время краткого осмотра поля боя он не смог нигде найти подполковника Макдэйда и был неприятно удивлён отсутствием единого командования.

На рассвете головные подразделения 2-го батальона, занимавшие посадочную зону Albany, устроили «бешеную минуту», но ответного огня вьетнамцев не последовало, однако под огонь попали рассеянные группы американцев. Затем группы из состава роты капитана Дидурика начали разыскивать убитых и раненых и перемещать их внутрь оборонительного периметра. Позже прибыли два вертолёта Chinook, которые начали вывозить убитых.

Утром в зоне Albany побывал фотограф агентства Associated Press Ричард Меррон. Его фотографии впервые позволили прессе и командованию дивизии оценить масштабы понесенных потерь.

Тогда же на рассвете роты капитанов Талли и Форреста получили пополнение боеприпасов, отправили вертолётами раненых и начали движение к посадочной зоне Albany. В 9:00 роты прибыли в зону Albany, после чего до 14:00 прочёсывали окрестности в поисках убитых и раненых американцев. Затем обе роты 5-го кавалерийского полка получили приказ пешим порядком следовать в зону Columbus, куда они и прибыли в 17:00.

В 17:35 наблюдатели в зоне Columbus заметили подразделения батальона 33-го полка Народной армии Северного Вьетнама, выдвигавшиеся для атаки. Первоначально атака была назначена на 14:00, однако командир вьетнамского батальона не смог вовремя собрать личный состав на рубеже атаки. К 17:35 все подразделения 1-го батальона 5-го кавалерийского полка уже вернулись в зону высадки, и подполковник Акерсон успел организовать оборону. К 21:00 атака была отбита при поддержке артиллерии и вертолётов огневой поддержки.

К этому времени уже было принято решение сменить батальоны 3-й бригады батальонами 2-й бригады (командир полковник Рэй Линч) и подразделениями южно-вьетнамских воздушно-десантных войск, базой которых должен был стать лагерь в Дукко.

Последующие дни

19 ноября, закончив прочёсывание местности, американские подразделения пешим порядком проследовали в зону высадки Crooks, расположенную в 10 километрах от зоны Albany. За прошедшие два дня американцы потеряли 151 человека убитыми, 4 пропавшими без вести и 121 ранеными. Вьетнамцы потеряли 403 человека убитыми и 150 ранеными.

19 ноября артиллерия из зоны Columbus была перемещена в зону Golf — в двенадцати километрах на северо-запад. При этом на прежних позициях осталось около 1000 105-мм снарядов, которые были захвачены вьетнамцами.

19 ноября в посадочную зону Columbus вышел специалист 4-го класса Джеймс Янг из роты A 1-го батальона 5-го кавалерийского полка.

24 ноября экипаж вертолёта-разведчика H-13 заметил в окрестностях посадочной зоны Albany рядового 1-го класса Тоби Брэйвбоя из роты A 2-го батальона 7-го кавалерийского полка. Брэйвбоя подобрал вертолёт огневой поддержки из 1-го эскадрона 9-го кавалерийского полка.

На следующий год летом окрестности зоны Albany вновь были прочёсаны, и останки 4 американцев, считавшихся пропавшими без вести, найдены.

Итог

Битва при Йа-Дранг была первым крупным столкновением между регулярными подразделениями США и Северного Вьетнама. На тот момент это было самое большое сражение Вьетнамской войны.

Обе стороны сражения считают, что одержали победу в нём. При этом следует отметить, что северовьетнамскому командованию не удалось осуществить стратегический замысел своего наступления (взятие Плейме, Плейку и выход в прибрежный районы). Потери сторон были очень тяжёлыми.

Отражение в искусстве

Хотя битва имела большой резонанс ещё в 1965 году, действительно широкую общественную известность в США и ряде других стран она получила десятилетия спустя.

В литературе

• Тхыа Хо. Битва в долине Ядранг // Родная земля. Сборник рассказов. — М.: Воениздат, 1968.
• В 1992 году вышла посвящённая сражению книга «Мы были солдатами… и молодыми», написанная бывшим командиром 1-го батальона 7-го полка Муром и журналистом Джозефом Гэллоуэем, ставшим свидетелем сражения в посадочной зоне «X-Ray». Примечательно, что Мур в своей книге оценивает общий исход битвы как ничью.

В кино

На основе книги Мура в 2002 году был снят крупнобюджетный художественный фильм «Мы были солдатами», в котором, однако, никак не упоминается бой в зоне высадки «Albany». Роль Мура исполнил Мел Гибсон. Роль северовьетнамского подполковника Нгуен Хыу Ана исполнил вьетнамский актёр Дон Зыонг, который за это был обвинён у себя дома в «предательстве родины» и вынужден был эмигрировать в США.

Литература

• Дэвидсон Ф. Б. Война во Вьетнаме (1946—1975) = Vietnam at War: The History 1946-1975. — М.: Изографус, Эксмо, 2002. — С. 816.
• Joseph Galloway. [www.historynet.com/ia-drang-where-battlefield-losses-convinced-ho-giap-and-mcnamara-the-u-s-could-never-win.htm Ia Drang — The Battle That Convinced Ho Chi Minh He Could Win]
• Harold G. Moore, Joseph L. Galloway. We Were Soldiers Once…and Young: Ia Drang — The Battle That Changed the War in Vietnam. Presidio Press, 2004. 480 pages.

Ссылки

• [www.lzxray.com Сайт, полностью посвящённый сражению в долине Йа-Дранг. Множество материалов и ссылок]  (англ.)

Военная история   Вьетнам   США

Отрывок, характеризующий Битва в долине Йа-Дранг

Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.