Сражение за Алитус

Сражение за Алитус
Основной конфликт: Вторая мировая война
Дата	22–23 июня 1941 года
Место	СССР: Литва
Итог	Тактическая и оперативная победа Германии
Противники
СССР Германия
Командующие
полковник Ф. Ф. Фёдоров генерал-майор Г. фон Функ генерал-лейтенант Х. Штумпф
Силы сторон
5-я танковая дивизия 268 танков, 76 бронеавтомобилей (исправно гораздо меньше) 7-я танковая дивизия 20-я танковая дивизия Около 500 танков
Потери
16 11

Сражение за Алитус — одно из первых танковых сражений Великой Отечественной войны. Произошло 22—23 июня 1941 года в Литве в районе Алитуса.

Силы сторон

С немецкой стороны в нём участвовали 7-я танковая дивизия генерал-майора Г. фон Функа и 20-я танковая дивизия генерал-лейтенанта Х. Штумпфа (всего около 500 танков), с советской — 5-я танковая дивизия 11-й армии Северо-Западного фронта полковника Ф. Ф. Фёдорова (лучшее танковое соединение РККА по итогам 1940 года; имела на вооружении 268 танков и 76 бронеавтомобилей, однако число исправных было заметно меньше).

Немецкая 3-я танковая группа генерал-полковника Г. Гота (в составе двух моторизованных и двух армейских корпусов, всего 4 танковые, 3 моторизованные и 4 пехотные дивизии) наносила основной удар в Литве на вильнюсском направлении, с тем чтобы как можно быстрее форсировать Неман и выйти в тыл советского Западного фронта с севера.

• 57-й моторизованный корпус (в авангарде — 12-я танковая дивизия) наступал в направление Мяркине;
• 39-й мотокорпус (в авангарде — 7-я и 20-я танковые дивизии) атаковал в направлении Алитус;
• 5-й армейский корпус (2 пехотные дивизии) наступал в промежутке между Мяркине и Алитусом,
• 6-й армейский корпус (2 пехотные дивизии) продвигался к Неману севернее Алитуса в направлении Пренай.

Немецким войскам на алитусском направлении противостояли советская 128-я стрелковая дивизия, батальоны 126-й и 23-й стрелковых дивизий, пограничные заставы и строители укреплений Алитусского укрепрайона.

В районе Алитуса дислоцировалась советская 5-я танковая дивизия 3-го механизированного корпуса. Чуть дальше от границы в районе Варена (Ораны) располагались части 29-го Литовского территориального корпуса (управление корпуса, артполк и 184-я стрелковая дивизия).

Действия сторон

Ранним утром 22 июня после артиллерийско-бомбового огневого налёта советские войска на алитусском направлении были атакованы двумя танковыми дивизиями 39-го мотокорпуса и двумя пехотными дивизиями 5-го армейского корпуса.

Советская 128-я стрелковая дивизия была рассечена и разгромлена, её командир генерал-майор А. С. Зотов попал в плен. Остатки дивизии разрозненными группами отступали за Неман и далее к Западной Двине.

Немецкие пехотные дивизии остались сражаться с остатками советских войск на западном берегу Немана (23 июня оба армейских корпуса были переподчинены штабу 9-й армии). Тем временем обе немецкие танковые дивизии 39-го мотокорпуса устремились к Алитусу, стремясь захватить оба имевшихся в этом районе моста.

Около полудня 22 июня в районе Алитуса завязался бой боевых групп обеих танковых дивизий вермахта и авангарда советской 5-й танковой дивизии. Подавив авиацией и артиллерией советскую оборону (наступление 3-й танковой группы поддерживал 8-й авиакорпус В. фон Рихтгофена), противнику удалось захватить оба моста и прорваться на восточный берег Немана. Подразделения НКВД, на которые была возложена задача охраны мостов, и сапёры подрывных команд ничего сделать не смогли.

На восточном берегу Немана в бой вступили основные силы советской 5-й танковой дивизии, которые отбросили немецких танкистов к Алитусу. Бой в Алитусе продолжался до позднего вечера 22 июня.

Утром 23 июня основные силы 5-й танковой дивизии оказались окружены на восточном берегу Немана двумя танковыми дивизиями 39-го мотокорпуса. Под давлением превосходящих сил противника около 8-9 часов утра советские танкисты, растратив почти все боеприпасы и горючее, начали отступление к Вильнюсу, сдерживая противника.

Оценка сражения

Командующий 3-й танковой группы Герман Гот писал в своих мемуарах:

В «исключительно тяжелом танковом бою», как об этом доложил командир полка, дивизия противника, уступавшего в умении вести одиночный бой, потерпела поражение. Остатки этой дивизии ушли на северо-восток и через несколько дней потеряли свои последние танки. Первая попытка русских остановить наше продвижение на этом направлении провалилась.

А. Исаев привел свидетельство участника того боя с немецкой стороны Хорста Орлова, впоследствии — генерал-майора:

Танковое сражение у Алитуса между нами и танками 5-й дивизии русских было, пожалуй, самой тяжелой битвой дивизии за всю войну.

У немецкого танкиста Отто Кариуса, который летом 1941 был заряжающим в танке Pz.38 (t) 21-го танкового полка 20-й танковой дивизии, которая следовала в хвосте наступающей 7-й танковой дивизии отложилось в памяти то, что они

...пришли на помощь в танковом сражении у Олиты.

Потери сторон

Потери сторон в сражении за Алитус неизвестны.

По данным Митчема 25-й танковый полк 7-й танковой дивизии потерял почти половину своего состава.

5-я танковая дивизия советских войск практически перестала существовать.

Г. Гот сообщил об уничтожении 70 советских танков; с его же слов, немецкие потери составили 11 танков. Однако очевидно, что так как поле боя осталось за немцами, Гот учел только безвозвратные потери — танки, которые не подлежали ремонту.

Последствия

Поражение под Алитусом открыло путь немецким войскам на Вильнюс и далее в тыл советскому Западному фронту.

Литовский 29-й территориальный стрелковый корпус в боях с немецкими войсками практически не участвовал, а некоторые подразделения даже атаковали советские войска. Из 18 тыс. бойцов и командиров на соединение с Красной Армией вышло не более 2 тыс. литовцев.

Оттесненная от Алитуса 5-я танковая дивизия во второй половине дня 23 июня дала бой у южной и юго-западной окраин Вильнюса, в ходе которого снова понесла серьёзные потери. Её остатки отступили на юг, в Белоруссию, где 24 июня в районе Молодечно вошли в подчинение командования 13-й армии Западного фронта. В дивизии оставалось 15 танков, 20 бронемашин и 9 орудий.

25 июня отряд советской 5-й танковой дивизии контратаковал противника в районе Ошмян. Позже её остатки вышли к Борисову, откуда убыла в Калугу на переформирование.

См. также

• Оккупация Литвы нацистской Германией

Литература

• Егоров Д. Н. Июнь 41-го. Разгром Западного фронта. — М.: Яуза. Эксмо. 2008. ISBN 978-5-699-27810-7

Ссылки

• Егоров Д. Н. [www.pravda.ru/politics/military/defence/22-06-2005/51338-tankdiviza-0/ Из горящей машины они стреляют до последней возможности]
• Ежов М. В. [www.rkka.ru/oper/alitus/main.htm Танковый бой первого дня войны]

Отрывок, характеризующий Сражение за Алитус

Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.