Сражение за Окоталь

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сражение за Окоталь
Основной конфликт: Национально-освободительная революционная война 1927–1934 годов в Никарагуа

Авиация морской пехоты США в Окотале
Дата

16 июля 1927

Место

город Окоталь, Никарагуа

Итог

Захват и оставление города повстанцами

Противники
экспедиционный корпус США
«Национальная гвардия» Никарагуа
Повстанцы
Командующие
капитан американской морской пехоты Гилберт Хатфилд
Офицер Росс Роуэлл командующий американскими военными летчиками
генерал Аугусто Сандино
Силы сторон
136 никарагуанских «национальных гвардейцев»,
156 никарагуанских полицейских,
346 американских солдат,
16 пулемётов,
5 самолётов
145—150 бойцов,
из них 71 боец вооружённый огнестрельным оружием,
5 пулемётов
Потери
155 человек (не включая раненых) 56 человек (не включая раненых)

Сражение за город Окоталь в Никарагуа 16 июля 1927 года — событие, с которого никарагуанские патриоты ведут начало Национально-освободительной войны под руководством Аугусто Сандино, в ходе которой в 1933 году американские оккупанты были изгнаны из Никарагуа.





Предыстория

С августа 1926 года в Никарагуа шла гражданская война: армия либералов вела боевые действия против проамериканского марионеточного режима консерваторов во главе сначала с президентом Эмилиано Чаморро, а затем Адольфо Диасом. В январе 1927 года в Никарагуа был высажен — в помощь марионеточному правительству — американский экспедиционный корпус. В октябре 1926 года к армии либералов присоединился со своим повстанческим отрядом А. Сандино, назначенный вскоре генералом.

В мае 1927 года специальный представитель президента США Калвина Кулиджа полковник Генри Стимсон выступил посредником между консерваторами и либералами и договорился о капитуляции армии либералов на почётных условиях под обещание участия либералов в будущем правительстве и сохранения оккупации страны войсками США. 12 мая 1927 года главнокомандующий армией либералов генерал Хосе Мария Монкада подписал акт о капитуляции. Однако генерал Сандино отказался капитулировать и 12 мая сообщил об этом в специальном документе («Циркуляр местным властям всех департаментов»). 1 июля Сандино выпустил «Политический манифест», в котором призвал никарагуанцев продолжать борьбу против американских оккупантов и их никарагуанских марионеток.

12 июля командующий американскими войсками в Никарагуа адмирал Дэвид Селлерс предъявил Сандино ультиматум. Капитан американской морской пехоты Гилберт Хатфилд во главе смешанного американо-никарагуанского отряда прибыл в Окоталь и потребовал от Сандино в течение 48 часов явиться со своими силами в город для разоружения. Однако Сандино вместо этого решил атаковать город.

Ход сражения

Наиболее подробное описание сражения за Окоталь дал гватемальский журналист Феликс Кальдерон в статье «Никарагуа. Новая гражданская война» в журнале «Вьенто»[1]. Кальдерон побывал в Окотале спустя несколько дней после сражения, опросил местных жителей (как сторонников, так и противников Сандино), а также взял интервью у никарагуанских официальных лиц и офицеров американского экспедиционного корпуса, включая Росса Роуэлла, командовавшего американскими военными летчиками, бомбившими Окоталь.

По данным Кальдерона, в Окотале было расквартировано 86 никарагуанских «национальных гвардейцев» и 28 полицейских, к которым 12 июля присоединилось 346 американских солдат, 128 никарагуанских полицейских и 50 «национальных гвардейцев». Помимо лёгкого стрелкового оружия, они располагали 16 пулемётами.

У Сандино было 64 вооружённых огнестрельным оружием бойца и ещё 41 не вооружённый, которые располагали только кутачами (cutacha, центральноамериканский длинный прямой обоюдоострый нож) и мачете. В распоряжении отряда было 8 пулемётов. Кроме того, по дороге к Окоталю к отряду Сандино присоединилось ещё 40-45 крестьян, по меньшей мере пятеро из которых были вооружены пистолетами. Поэтому первой целью Сандино был захват арсенала, где находились значительные запасы оружия, боеприпасов и динамита. В здании арсенала размещалось 125 «национальных гвардейцев» во главе с сенатором от Консервативной партии Хосе Пагуангуа.

Атака началась рано утром 16 июля с прорыва к арсеналу. Приблизительно через полтора часа после начала боя сандинисты захватили арсенал, в том числе 5 пулемётов. В бою за арсенал погибло не менее 20 сандинистов и около 40 «национальных гвардейцев». «Национальная гвардия» оставила арсенал после того, как был убит сенатор Пагуангуа.

После захвата арсенала Сандино смог вооружить всех своих бойцов и ещё свыше 80 присоединившихся к нему горожан. Через 3-3,5 часа от начала сражения части Сандино заняли весь город, за исключением здания управления полиции, удерживавшегося отрядом полицейских и «национальных гвардейцев» с 3 пулемётами под командованием начальника полиции Окоталя Рамона Теллеса, и здания штаб-квартиры Консервативной партии, где укрепилась группа «национальных гвардейцев» и американских солдат с 3 пулемётами под командованием «хефе политико» (jefe politico, политический руководитель города — официальная должность в Никарагуа 20-х годов) Окоталя консерватора Арнольдо Рамиреса Абаунсы.

Кроме того, казармы и здание армейского штаба на отдалённой окраине города, недалеко от реки Коко оставались под контролем американских солдат и «национальных гвардейцев» под командованием капитана Хатфилда. Они располагали 5 пулемётами. Прежде чем сандинисты окружили казармы и штаб, подавляющее большинство американцев и «национальных гвардейцев» переправилось через р. Коко и бежало из Окоталя.

Повстанцы заняли здание муниципалитета, над которым был поднят чёрно-красный сандинистский флаг, и устроили митинг, где Сандино призвал местных жителей присоединиться к освободительной борьбе. На митинге к сандинистам примкнуло ещё 66 или 68 местных жителей, тут же получивших оружие. В городе начали громить дома и другое имущество членов Консервативной партии.

Через час после окончания митинга сандинисты заняли штаб-квартиру Консервативной партии (А. Рамирес Абаунса был убит), а ещё через полчаса было занято и здание управления полиции (Р. Теллес был ранен в руку и сдался в плен). Сконцентрировав пулемёты вокруг казарм, Сандино стал методично вытеснять обороняющихся из одного здания за другим. От предложения взорвать казармы, используя запас динамита из арсенала, он отказался, так как в казармах находилось некоторое количество женщин и детей из семей консерваторов, полицейских и местных «национальных гвардейцев».

Через три часа после начала осады капитал Хатфилд выбросил белый флаг и пошёл на переговоры, с тем чтобы достичь соглашения о сдаче на почётных условиях. Спустя час после начала переговоров появилась американская авиация (5 самолётов — DeHavilland DH.4), которая начала бомбардировку и пулемётный обстрел Окоталя. Всего самолёты сделали 5 или 6 заходов, обстреливая и бомбардируя не только город, но крестьян на окрестных полях. Сандинисты ответили пулемётным огнём, но ни один самолёт подбит не был. Возобновились также обстрел и осада казарм. Сандинисты заняли все примыкавшие к основной казарме здания, включая здание штаба. Капитан Хатфилд был контужен, его именную кобуру Сандино взял в качестве трофея и позже, в июне 1929 года, «привёз в подарок мексиканскому народу»[2].

После того, как самолёты улетели (через 1-1,5 часа, по разным показаниям местных жителей, опрошенных Ф. Кальдероном), на центральной площади Окоталя были рядами положены тела жертв авианалётов и проведён общий митинг жителей города. На митинге Сандино выступил с речью, где заявил, что намерен оставить Окоталь, чтобы не подвергать город новым бомбардировкам, и призвал тех местных жителей, кто хочет отомстить янки за убитых родственников и друзей, присоединиться к его отряду. На митинге к сандинистам присоединилось 218 местных жителей. Всего, по подсчётам Ф. Кальдерона, в отряд Сандино вступило 362 местных жителя, 12 из которых погибли в ходе боевых действий в городе.

Приблизительно через 30-50 минут (по разным свидетельствам) сандинисты покинули город, оставив 4 пулемётных расчета (каждый по 3 человека) для продолжения осады казарм (там оставалось свыше 20 бойцов, из них половина — раненые). Через 1,5-2 часа на дороге из Сомото показался отряд из 500 американских солдат и 350 «национальных гвардейцев» при 6 орудиях, который двигался на Окоталь. При виде его пулемётные расчеты сандинистов снялись и покинули Окоталь, бросив один пулемёт. По дороге они подожгли городской арсенал.

По словам Ф. Кальдерона, сражение за Окоталь (включая осаду казарм) длилось «три четверти дня», при этом последние 6-7 часов Сандино «полностью и безраздельно» контролировал город. Сандинисты захватили в городе около 500 винтовок и 9 пулемётов. Всего в ходе боёв в Окотале (включая авианалёты) погибло, по Ф. Кальдерону, 518 человек. Из них 307 — в результате авианалётов (в том числе 5 сандинистов, остальные — мирные жители, в основном женщины и дети, работавшие на окрестных полях). 5 горожан погибли от случайных пуль во время боёв на улицах. 56 человек потеряли сандинисты (в том числе 12 вновь присоединившихся). 155 человек потеряли правительственные силы и американская армия. Ф. Кальдерон указывает, что в эти подсчёты не включены тяжелораненые, которые, возможно, умерли впоследствии от ран.

Сражение за Окоталь как объект идеологической борьбы

Сражение за Окоталь почти сразу же стало объектом идеологической борьбы между сторонниками и противниками экспансионизма США в Латинской Америке. Обе стороны использовали отдельные аспекты информации сражения за Окоталь в пропагандистской борьбе друг против друга. Тема вновь стала особенно актуальной после победы Сандинистской революции в 1979 году.

Основными вопросами идеологического противостояния оказались следующие: характер сандинистского движения (революционеры или бандиты?), соотношение сил и число потерь, длительность сражения и вопрос о том, кого считать победителем в сражении за Окоталь.

Революционеры или бандиты?

Несмотря на то что Сандино и сандинисты сразу заявили о своих политических целях (национальное и социальное освобождение), а затем и конкретизировали их, усилив социальную составляющую и назвав своё движение «революцией», проамериканский марионеточный режим Никарагуа и официальный Вашингтон, а также зависящие от них СМИ долгое время отказывались называть сандинистов революционерами, а именовали их «бандитами» (исп. los bandidos), «разбойниками» (исп. los bandoleros), а также «угонщиками скота», «похитителями коров», «пожирателями говядины»[3], а персонально Сандино — даже «куриным вором»[4]. Аналогично именовали Сандино и сандинистов американские телеграфные агентства в 20-30-х годах (эти телеграммы в большом количестве воспроизведены в книгах Грегорио Сельсера). Существовало специальное указание Госдепартамента США и Сената США, предписывавшее именовать сандинистов «бандитами» или «обыкновенными бандитами» (англ. ordinary bandits), но ни в коем случае не «партизанами»[5].

«Бандитами» именовали и именуют Сандино и сандинистов также проимпериалистически настроенные американские авторы, исходя из того, что всякий выступающий с оружием в руках против законной власти (а с их точки зрения, марионеточное правительство Никарагуа было законным) — бандит. Эта точка зрения подробно изложена в статье Джозефа О. Бейлена «Сандино: патриот или бандит?»[6]. Аргентинский журналист и историк Грегорио Сельсер посвятил специальную главу своей книги «Маленькая сумасшедшая армия» разоблачению лжи о сандинистах как о «бандитах», указав, в частности, что противники Сандино не смогли представить никаких задокументированных доказательств бандитских действий сандинистов и, напротив, бойцы Сандино, чтобы не давать противнику оснований называть их бандитами и чтобы не лишиться поддержки местного населения, трепетно относились к собственности крестьян и часто вынуждены были ходить в лохмотьях и питаться улитками, дикими плодами и молодыми побегами пальм и сахарного тростника[7].

В 1936 году группа лиц, чьи имена не установлены, написала по приказу диктатора Никарагуа Анастасио Сомосы-старшего пропагандистскую книгу против Сандино и сандинистов — «Подлинный Сандино, или Голгофа Сеговий», в которой Сандино обвинялся во всех смертных грехах и в частности в бандитизме. Книга была издана под именем самого А. Сомосы. Зафиксированная в ней точка зрения на Сандино как на бандита стала официальной на весь период диктатуры семейства Сомоса.

Особая точка зрения была у Ф. Кальдерона, который именовал сандинистов «бандитами Сандино». Но Кальдерон называл вообще все противоборствовавшие в Никарагуа стороны «бандитами», именуя, в частности, солдат марионеточного режима «бандитами Диаса», бойцов армии либералов — «бандитами Монкады», а американцев — «бандитами-янки»[8].

После победы Кубинской революции обострился интерес к Сандино как к явному предшественнику Фиделя Кастро. В этот период большую роль в возобновлении пропагандистской кампании против Сандино сыграл агент ЦРУ Нейл Маколей, выполнявший спецзадания ЦРУ на Кубе и в Бразилии. В 1967 году он выпустил книгу «Дело Сандино», где выставил Сандино не только бандитом, но и опасным «демагогом современного типа»[9]. Поскольку книга Маколея внешне выглядела как исследование по военной истории, она оказала большое воздействие на последующих североамериканских авторов.

После победы Сандинистской революции и в обстановке противостояния с новым революционным правительством Никарагуа американская пропаганда добавила в отношении Сандино к обвинению в «бандитизме» и обвинение в «терроризме». В частности, видный американский дипломат Уиллард Л. Болак первым назвал Сандино «основоположником современного терроризма» и обвинил его бойцов в «пытках заключенных» (хотя у партизан-сандинистов не было тюрем и, соответственно, заключенных)[10].

Соотношение сил и число потерь воевавших сторон

По подсчётам Ф. Кальдерона, правительственная сторона располагала в Окотале 638 бойцами, в том числе 346 американскими солдатами, 136 «национальными гвардейцами» и 156 полицейскими, именовавшимися также «провинциальной гвардией». Сандино располагал к началу штурма Окоталя 145—150 бойцами, из которых 71 был вооружен огнестрельным оружием. После захвата арсенала у Сандино было уже около 190 бойцов, все — с огнестрельным оружием.

Ни правительственная сторона, ни Корпус морской пехоты США не могли позволить себе признать столь позорное для них соотношение сил, учитывая временный захват города Сандино. Поэтому для СМИ они приводили другие цифры. Агентство «Ассошиейтед пресс» в сообщении 17 июля 1927 года, ссылаясь на командующего «маринерс» в Никарагуа генерала Логана Феланда, сообщало, что в Окотале было 39 американских солдат и «отряд» (численность которого не указана) «национальных гвардейцев»[11]. Агентство «Юнайтед пресс интернешнл» со ссылкой на капитала Хатфилда сообщало, что в Окотале было 45 «маринерс» и 40 «национальных гвардейцев»[11]. В сообщении «Ассошиейтед пресс» от 18 июля 1927 года говорилось, что в Окотале было 39 «маринерс» и 47 «национальных гвардейцев»[12]. По утверждению штатного историка Корпуса морской пехоты США Роберта Хейнла, в Окотале было 37 «маринерс» и 40 «национальных гвардейцев»[13]. По утверждению Г. Стимсона, в Окотале было 87 американских солдат[14]. Американский военный историк Джон Милтон Вермут утверждает, что в Окотале было 75 «маринерс» и 150 полицейских из Матагальпы[15]. По утверждению Н. Маколея, правительственная сторона располагала 39 «маринерс», 48 «национальными гвардейцами» и никарагуанским сводным отрядом в 112 человек[16].

Просандинистская сторона обычно пользуется округленными цифрами (400 американских солдат и 200 «национальных гвардейцев»), также отличающихся от действительных и восходящих к представлениям самих сандинистов о численности противника. Очевидно, однако, что в условиях боя и с учетом того, что подавляющее большинство американских солдат и значительная часть «национальных гвардейцев» бежала из Окоталя, сандинисты не могли располагать точными данными о силах противника. Это число (400 американских солдат и 200 «национальных гвардейцев») перешло и в отечественную литературу: оно приводится С. А. Гонионским, И. Р. Григулевичем, А. Н. Тарасовым[17].

Антисандинистские (в том числе американские) источники обычно оценивают численность отряда Сандино в 400 и более бойцов — так как только в этом случае можно записать в боевые потери сандинистов 300 убитых в результате авианалётов местных жителей. Исключением является Н. Маколей, по которому у Сандино к началу штурма Окоталя было «свыше 200 бойцов»[16], однако Маколей указывал, что у Сандино были сторонники в городе, которые к нему присоединились.

Просандинистские авторы приводят обычно цифру в 60 вооружённых и 40 невооружённых бойцов[18]. Иногда даже указывают одних только вооружённых бойцов[19]. В книгах Х. Кампоса Понсе и С. А. Гонионского содержится утверждение, что в процессе марша на Окоталь к Сандино присоединилось такое количество окрестных крестьян, что перед штурмом отряд насчитывал 800 человек[20]. Оба автора некритически доверились книге писателя Г. Алемана Боланьоса, в которой содержится это явное преувеличение популярности Сандино[21].

Антисандинистские авторы, сообщая о потерях в сражении за Окоталь, обычно воспроизводят данные, которыми снабдили американские телеграфные агентства представители Корпуса морской пехоты США: потери правительственной стороны — 1 убитый морской пехотинец и 1 (варианты — 2 или 3) «национальный гвардеец»; при этом сандинисты потеряли 300 человек. Эти информационные сводки воспроизведены в книге Г. Сельсера[22]. В сообщении «Юнайтед пресс» от 27 июля 1927 года уточняется со ссылкой на капитана Хатфилда, что убито 300 сандинистов и ранено 100[23]. Очевидно, что в число потерь сандинистов записаны мирные жители — жертвы авианалётов. Данные просандинистских авторов в этом случае почти совпадают с данными Ф. Кальдерона: мирных жителей — в основном женщин и детей — убитых в результате авианалётов, было 300[24] или свыше 300[25], раненых — свыше 100[26]. Г. Стимсон даже утверждает, что Сандино потерял 400 бойцов, сложив, видимо, потери сандинистов с жертвами авианалётов и округлив данные в сторону увеличения[27]. В некоторых позднейших работах, однако, число потерь сандинистов скорректировано (с учетом широко распространившейся информации о деталях авианалётов на Окоталь). Так, в книге Майкла Клодфелтера потери Сандино оценены в 56 убитых[28], что совпадает с данными Ф. Кальдерона.

В документе "MARINE CORPS CASUALTIES in NICARAGUA" (Historical Section, Division of Public Information, HQMC) приведён официальный список военнослужащих Корпуса морской пехоты США, погибших и раненых в Никарагуа в 1927-1933 годах, в том числе названы обе потери в ходе сражения за Окоталь 16 июля 1927 года: убитый рядовой Майкл Облески и раненый рядовой Чарлз Гаррисон[29].

Сам Сандино при встрече в 1928 году с известным американским публицистом, специалистом по Латинской Америке Карлтоном Билсом показывал записи о потерях противника за 6 месяцев, в которых было зафиксировано, что в Окотале убито 80 американских солдат. К. Билс справедливо счёл эти данные преувеличенными[30], поскольку известно, что основные потери в Окотале понесли никарагуанские правительственные силы. Возможно, в списке Сандино была дана оценка потерь противника вообще. В книге Альберто Хиральдо описаны состоявшиеся в Матагальпе 20 июля торжественные, с воинскими почестями похороны 96 полицейских из Матагальпы, погибших в Окотале[31].

Длительность сражения

Ф. Кальдерон оценил продолжительность боя несколько неопределённо: «три четверти дня», то есть, если подходить к этим данным буквально, в 18 часов. Однако есть основания думать, что в этот срок включено всё время от начала боя до момента ухода последних пулемётных расчётов сандинистов из города, в том числе последние 2-3 часа, когда активного боя в городе уже не было, а наблюдался символический обстрел казармы из пулемётов.

Антисандинистские авторы склонны преуменьшать длительность боя, сводя его к нескольким часам, так как это автоматически снижает значимость боя. Эта традиция закрепилась, в частности, в североамериканской литературе, несмотря на то что в сообщении «Ассошиейтед пресс» от 18 июля 1927 года говорится, что сражение за Окоталь длилось 17 часов[32].

Исключением является Н. Маколей, который пишет, что бой начался в «1:15 a.m.» и закончился в «5:25 p.m.», то есть длился 16 часов 10 минут[33]. Однако эти данные не заслуживают доверия, так как в 1:15 ночи в тропической Никарагуа в узкой долине между двумя горными цепями, где расположен Окоталь, настолько темно, что никакие боевые действия невозможны.

Просандинистски настроенные авторы часто пользуются неопределёнными конструкциями: «с раннего утра до вечера»[34]; «с рассвета до позднего вечера»[35]; «с рассвета до вечера»[36]. Однако обычно они оценивают длительность сражения за Окоталь в 15 часов[37].

Кто победитель?

Вопрос, кого считать победителем в сражении за Окоталь, важен с точки зрения пропаганды. Тот факт, что Сандино сначала занял город, а затем оставил его, позволяет обеим сторонам настаивать на своей точке зрения.

Просандинистские авторы считают, что сражение за Окоталь выиграл Сандино, раз он захватил город, практически полностью контролировал его 5-7 часов и не был выбит оттуда с боем, а покинул его сам, с трофеями и подкреплением. Некоторые авторы ограничиваются констатацией того факта, что Сандино взял Окоталь[38]. Х. Кампос Понсе даже писал, что «сандинисты быстро овладели городом»[25]. С ним согласен и нейтральный по позиции К. Билс: «Сандино … легко захватил Окоталь. Но в конце концов он вынужден был уйти из-за авиабомбардировки»[39].

Ряд авторов считает, что самым важным в бою за Окоталь являлось то, что Сандино продемонстрировал возможность успешного противостояния именно североамериканским войскам: «Солдаты Сандино выбили агрессоров из Окоталя»[40]. Официальная точка зрения Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) тоже заключается в том, что Сандино был победителем в Окотале именно потому, что с этого боя началась успешная война против американских интервентов и об этом узнал весь мир[41].

Антисандинистские авторы единодушно отказывают Сандино в победе исходя из того, что он не закрепился в городе, а был вынужден покинуть его. Очевидно, они руководствуются логикой позиционной войны, в то время как Сандино вёл войну партизанскую. Этот факт специально подчёркивают некоторые авторы: «Сандино понимал, что его бойцы, лишённые артиллерии и авиации, не могут рассчитывать на победу в открытом бою. Единственным надёжным средством борьбы с врагом было применение партизанской тактики»[42]; «Сандино сделал вывод, что наносить серьёзные удары захватчикам армия партизан — „герильерос“ — может, лишь придерживаясь тактики партизанской войны — „герильи“»[43]. А тактика партизанской войны предусматривает, что не кратковременный, а постоянный захват городов может иметь место лишь на самой последней — третьей — стадии герильи[44].

Амбивалентную точку зрения высказывал Ф. Кальдерон:

Если бандит Сандино рассчитывал, взяв Окоталь, сделать его своей бандитской «столицей» — как это вообще принято у бандитов Никарагуа — то ему это не удалось. Однако поскольку Сандино ушёл из Окоталя много сильнее, чем он пришёл туда, следует признать, что он, если останется жив, сможет создать такую «столицу» в другом месте и в другое время. Тем более, что его бандиты продемонстрировали исключительную храбрость, в то время как бандиты-янки, бежав из города, явили чудеса трусости, показав пример бандитам Диаса. Только «провинциальная гвардия» сражалась так же храбро, как люди Сандино — и потому понесла наибольшие потери… Награда Сандино: много волонтёров, много оружия и сочувствие большинства жителей Окоталя из-за той бойни, что устроили бандиты-янки со своими самолётами[45]
.

Напишите отзыв о статье "Сражение за Окоталь"

Примечания

  1. Calderón F. Nicaragua. La nueva guerra civil // Viento (Guatemala). 1927. № 8
  2. Кампос Понсе Х. Янки и Сандино. С. 52
  3. Niess F. Sandino. Der General der Unterdrükten. S. 68
  4. Григулевич И. Р., Кудачкин М. Р. Аугусто Сесар Сандино и победа Сандинистской революции // Идейное наследие Сандино. С. 17
  5. U.S. Senate. Use of the United States Navy in Nicaragua. Hearings before the Committee of Foreign Relation. Wash.: U.S. Government Printing Office, 1928. P. 64
  6. Baylen J.O. Sandino: Patriot or Bandit? // The Hispanic American Historical Review. 1951. August
  7. Selser G. El pequeño ejército loco. Capitulo VIII. ¿Revolucionarios o bandidos? P. 199—222
  8. Calderón F. Nicaragua. La nueva guerra civil
  9. Macaulay N. W., Jr. The Sandino Affair. P. 288
  10. Beaulac W. L. The Fractured Continent: Latin America in Close-up. Stanford (Ca): Stanford University; Hoover Institution Press, 1980. P. 213
  11. 1 2 Selser G. Sandino. General de hombre libres. T. I. P. 295
  12. Selser G. Sandino. General de hombre libres. T. I. P. 297
  13. Heinl R . D., Jr. Soldiers of the Sea. The United States Marine Corps, 1775—1962. Annapolis: United States Naval Institute, 1962. P. 267
  14. Stimson H. L. American Policy in Nicaragua. N.Y.: Charles Scribner’s Sons, 1927. P. 87
  15. Wearmouth J. M. The Second Marine Intervention in Nicaragua: 1927—1932. Wash.: Georgetown University, 1952. P. 32
  16. 1 2 Macaulay N. W., Jr. The Sandino Affair. P. 77
  17. Гонионский С. А. Сандино. С. 51; Григулевич И. Р. Дорогами Сандино. С. 45; Тарасов А. Н. Страна Икс. М.: АСТ; Адаптек, 2007. С. 255
  18. см., например: Тарасов А. Н. Страна Икс. С. 255
  19. см., например: Фонсека Амадор К. Сандино — партизан-пролетарий // Идейное наследие Сандино. С. 177
  20. Кампос Понсе Х. Янки и Сандино. C. 51; Гонионский С. А. Сандино. С. 51
  21. см. Aleman Bolaños G. Sandino el Libertador. P. 55
  22. Selser G. Sandino. General de hombre libres. T. I. P. 295—297
  23. Selser G. Sandino. General de hombre libres. T. I. P. 307
  24. Гонионский С. А. Сандино. С. 51; Тарасов А. Н. Страна Икс. С. 256
  25. 1 2 Кампос Понсе Х. Янки и Сандино. С. 51
  26. Гонионский С. А. Сандино. С. 51; Тарасов А. Н. Страна Икс. С. 256; Гарсия-Каселес К. Аугусто Сесар Сандино. С. 102
  27. Stimson H. L. American Policy in Nicaragua. P. 86
  28. Clodfelter M. Warfare and Armed Conflict. A Statistical Reference to Casualty and Other Figures, 1500—2000. V. 2. L.: McFarland & Company, 1992. P. 692
  29. [www.sandinorebellion.com/USMC-Docs/USMC-docs-Casualties.html marine corps casualties]
  30. Билс К. Репортаж из никарагуанских лесов. Бандит или патриот? // Идейное наследие Сандино. С. 61
  31. Ghiraldo A. Yanquilandia bárbara. P. 85
  32. Selser G. Sandino. General de hombre libres. T. I. P. 297; Selser G. El pequeño ejército loco. P. 190
  33. Macaulay N. W., Jr. The Sandino Affair. P. 77-81
  34. Sandino without Frontiers. Selected Writings of A. C. Sandino on Internationalism, Pan-Americanism and Social Questions. Hampton (VA): Compita Publishing. P. 30
  35. Ramirez S. Breve historia contemporanea de Nicaragua // Casa de las Americas (La Habana). N 117. P. 25
  36. Sandino es Indohispano y no tiene fronteras an America Latina. Managua: Nicaragua Libre, 1984. P. 49
  37. Кампос Понсе Х. Янки и Сандино. С. 52; Гарсия-Каселес К. Аугусто Сесар Сандино. С. 102; Гонионский С. А. Сандино. С. 51; Фонсека Амадор К. Сандино — партизан-пролетарий. С. 181; Тарасов А. Н. Страна Икс. С. 255
  38. Гонионский С. А. Сандино. С. 51; Гарсия-Каселес К. Аугусто Сесар Сандино. С. 102; Тарасов А. Н. Страна Икс. С. 255
  39. Beals C. Latin America: World in Revolution. L.-N.Y.-Toronto: Abelard — Schuman, 1963. P. 86
  40. Кампос Понсе Х. Янки и Сандино. С. 160
  41. Nicaragua y la Revolución Sandinista. P. 43
  42. Григулевич И. Р. Дорогами Сандино. С. 46
  43. Гонионский С. А. Сандино. С. 53
  44. [radical-xxi.narod.ru/mao.htm Тарасов А. Н. Наследие Мао для радикала конца XX — начала XXI века]
  45. Calderón F. Nicaragua. La nueva guerra civil. P. 40–41

Литература

  • Calderón F. Nicaragua. La nueva guerra civil // Viento (Guatemala). 1927. № 8. P. 12-41.
  • Гарсия-Каселес К. Аугусто Сесар Сандино // Деятели национально-освободительного движения: политические портреты. Вып. 1. М.: Издательство Университета дружбы народов, 1989.
  • Гонионский С. А. Сандино. М.: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая Гвардия», 1965 («Жизнь замечательных людей»).
  • Григулевич И. Р. Дорогами Сандино. М.: Молодая гвардия, 1984.
  • Идейное наследие Сандино. М.: Прогресс, 1982.
  • Кампос Понсе Х. Янки и Сандино. М.: Прогресс, 1965.
  • Aleman Bolaños G. Sandino el Libertador. La epopeya, la paz, el invasor, la muerte. México: Ediciones de Caribe, 1952.
  • de Belausteguigoitia R. Con Sandino en Nicaragua. La hora de la paz. Madrid: Espasa — Caple, 1934.
  • Ghiraldo A. Yanquilandia bárbara. La lucha contra el imperialismo. Madrid: Claridad, 1929.
  • Macaulay N. W., Jr. The Sandino Affair. Chicago: Quadrangle Books, 1967.
  • Maraboto E. Sandino ante el coloso. Veracruz [priv.], 1929.
  • Nicaragua y la Revolución Sandinista. La Habana: Editorial de Ciencias Sociales, 1984.
  • Niess F. Sandino. Der General der Unterdrükten. Eine politische Biographie. Köln: Pahl — Rugenstein Verlag, 1989.
  • Ortega Saavedra H. 50 años de lucha sandinista. La Habana: Editorial de Ciencias Sociales, 1980.
  • Selser G. El pequeño ejército loco. Sandino y la operación México — Nicaragua. Managua: Editorial Nueva Nicaragua, 1983.
  • Selser G. Sandino. General de hombre libres. T. I—II. La Habana: Editorial de Ciencias Sociales, 1976.
  • Somosa García A. El verdadero Sandino o el Calvario de las Segovias. Managua: Tipografía Robelo, 1936.

Ссылки

  • [www.hrono.info/land/192_nik.html Никарагуа в 20-е годы ХХ века (Гражданская война)]
  • Александр Тарасов [www.scepsis.ru/library/id_971.html Между вулканами и партизанами: Никарагуанский пейзаж]

Отрывок, характеризующий Сражение за Окоталь

– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.
Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный, свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и снова присоединен к общему кружку.
Анна Павловна дала поцеловать ему свою сухую руку, познакомила его с некоторыми незнакомыми ему лицами и каждого шопотом определила ему.
– Le Prince Hyppolite Kouraguine – charmant jeune homme. M r Kroug charge d'affaires de Kopenhague – un esprit profond, и просто: М r Shittoff un homme de beaucoup de merite [Князь Ипполит Курагин, милый молодой человек. Г. Круг, Копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум. Г. Шитов, весьма достойный человек] про того, который носил это наименование.
Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто сам удивлялся своим быстрым успехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия его, весь образ жизни его, все отношения с прежними знакомыми, все его планы на будущее – совершенно изменились. Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его, и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе – было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны, в которой присутствовать он считал за важное повышение по службе, он теперь тотчас же понял свою роль и предоставил Анне Павловне воспользоваться тем интересом, который в нем заключался, внимательно наблюдая каждое лицо и оценивая выгоды и возможности сближения с каждым из них. Он сел на указанное ему место возле красивой Элен, и вслушивался в общий разговор.
– Vienne trouve les bases du traite propose tellement hors d'atteinte, qu'on ne saurait y parvenir meme par une continuite de succes les plus brillants, et elle met en doute les moyens qui pourraient nous les procurer. C'est la phrase authentique du cabinet de Vienne, – говорил датский charge d'affaires. [Вена находит основания предлагаемого договора до того невозможными, что достигнуть их нельзя даже рядом самых блестящих успехов: и она сомневается в средствах, которые могут их нам доставить. Это подлинная фраза венского кабинета, – сказал датский поверенный в делах.]
– C'est le doute qui est flatteur! – сказал l'homme a l'esprit profond, с тонкой улыбкой. [Сомнение лестно! – сказал глубокий ум,]
– Il faut distinguer entre le cabinet de Vienne et l'Empereur d'Autriche, – сказал МorteMariet. – L'Empereur d'Autriche n'a jamais pu penser a une chose pareille, ce n'est que le cabinet qui le dit. [Необходимо различать венский кабинет и австрийского императора. Австрийский император никогда не мог этого думать, это говорит только кабинет.]
– Eh, mon cher vicomte, – вмешалась Анна Павловна, – l'Urope (она почему то выговаривала l'Urope, как особенную тонкость французского языка, которую она могла себе позволить, говоря с французом) l'Urope ne sera jamais notre alliee sincere. [Ах, мой милый виконт, Европа никогда не будет нашей искренней союзницей.]
Вслед за этим Анна Павловна навела разговор на мужество и твердость прусского короля с тем, чтобы ввести в дело Бориса.
Борис внимательно слушал того, кто говорит, ожидая своего череда, но вместе с тем успевал несколько раз оглядываться на свою соседку, красавицу Элен, которая с улыбкой несколько раз встретилась глазами с красивым молодым адъютантом.
Весьма естественно, говоря о положении Пруссии, Анна Павловна попросила Бориса рассказать свое путешествие в Глогау и положение, в котором он нашел прусское войско. Борис, не торопясь, чистым и правильным французским языком, рассказал весьма много интересных подробностей о войсках, о дворе, во всё время своего рассказа старательно избегая заявления своего мнения насчет тех фактов, которые он передавал. На несколько времени Борис завладел общим вниманием, и Анна Павловна чувствовала, что ее угощенье новинкой было принято с удовольствием всеми гостями. Более всех внимания к рассказу Бориса выказала Элен. Она несколько раз спрашивала его о некоторых подробностях его поездки и, казалось, весьма была заинтересована положением прусской армии. Как только он кончил, она с своей обычной улыбкой обратилась к нему:
– Il faut absolument que vous veniez me voir, [Необходимо нужно, чтоб вы приехали повидаться со мною,] – сказала она ему таким тоном, как будто по некоторым соображениям, которые он не мог знать, это было совершенно необходимо.