Сражение при Биг-Хоул
| Сражение при Биг-Хоул | |||
| Основной конфликт: Война не-персе | |||
 Район сражения | |||
| Дата |
9 — 10 августа 1877 года | ||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Ничья | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Сражение при Биг-Хоул (англ. Battle of the Big Hole) — произошло в Монтане 9 — 10 августа 1877 года, между армией США и индейским племенем не-персе в ходе так называемой «войны не-персе». Обе стороны понесли тяжелые потери. Не-персе отбили неожиданную атаку неприятеля, блокировали его, организованно отступили с поля боя и продолжили движение в сторону Канады.
Предыстория
После сражения при Клируотер вожди не-персе решили совершить длинный марш, чтобы уйти от солдат генерала Оливера Ховарда. Они ушли из Айдахо в Монтану через перевал Лоло. После короткой перестрелки у Форт-Физзл 28 июля они вошли в долину Биттерут и двинулись на юг. Предполагается, что Вождь Джозеф передал командование вождю Зеркало. Тот убедил белых жителей долины, что не-персе пройдут через долину без всякого насилия. Так и произошло.[1] Индейцы покупали продовольствие у белых или обменивали его.
Зеркало уверил индейцев, что генерал Ховард остался далеко позади, а жители Монтаны не собираются с ними воевать. Поэтому они двигались неторопливо, без серьёзных военных приготовлений, не высылая разведчиков и не расставляя пикеты у лагерей. Они миновали Битеррутскую равнину, перешли горный хребет и встали лагерем в низине Биг-Хоул. В племени было всего 750 человек, из них 200 — воины.
Между тем полковник Джон Гиббон получил от Оливера Ховарда телеграмму с просьбой перехватить индейцев. Гиббон вышел из форта Шоу с отрядом в 161 человек при одной гаубице. Двигаясь по следам не-персе, он набрал 45 волонтеров в Биттеррутской долине. 8 августа Гиббон обнаружил лагерь индейцев у Биг-Хоул. Ночью он направил свой отряд к лагерю, оставив 12-тифунтовую гаубицу и обоз позади под охраной 20-ти человек. Он приказал не начинать переговоров и не брать пленных,[2][3] ибо пришёл, чтобы уничтожить не-персе.
Сражение
Гиббон подошёл к лагерю индейцев с северо-запада. Теперь лагерь, состоящий из 89 типи, находился за заболоченной рекой Биг-Хоул. Выйдя к реке на рассвете, люди Гиббона встретили старого индейца и убили его. Солдаты перешли реку и открыли огонь по индейским типи. Почти все индейцы спали в это время. Они были застигнуты врасплох и побежали в разные стороны. Люди Гиббона стреляли без разбора по мужчинам, женщинам и детям — хотя некоторые женщины были вооружены и стреляли в ответ. Однако, в самом начале перестрелки был убит Джеймс Бредли, командир левого крыла. Оставшись без командования, его люди не стали продолжать атаку, и оставили северную часть лагеря, позволив не-персе собраться и организоваться.
Гиббон остановил своих людей, чтобы не распылять силы и приказал сжечь типи. Это оказалось не так просто, и индейцы успели перегруппироваться. Солдаты слышали голоса вождей Белая Птица и Зеркало, созывающие людей. Небольшая часть индейцев, сумевшая бежать из лагеря с оружием, заняла скрытные позиции и открыла снайперский ответный огонь. Пуля попала в лошадь Гиббона и в ногу самому полковнику. Ещё несколько солдат были убиты.
Уже через 20 минут после штурма лагеря Гиббон осознал, что оказался на невыгодной позиции в сложном положении и приказал отступить назад через реку, к лесу, до которого было 300 или 400 метров. На окраине леса солдаты вырыли стрелковые ячейки и возвели укрепления из камней и бревен. В этот момент несколько южнее их позиции появилась гаубица. Она успела сделать два или три выстрела по индейцам, но у неё не было серьёзного прикрытия, а люди Гиббона были слишком далеко. Индейцы почти сразу открыли огонь по прислуге орудия и большую часть убили или ранили. Уцелевшие бросили орудие, успев его заклепать.
Гиббон боялся, что индейцы серьёзно превосходят его численно и могут обойти его позицию, но сражение переросло в снайперскую дуэль между 60-тью индейцами, которыми командовал Оллокот, и солдатами Гиббона. Между тем индейцы собрали в лагере своё и брошенное солдатами оружие и боеприпасы. В одном месте индейцы прекратили стрельбу и попробовали с помощью огня заставить солдат отступить, но ветер внезапно переменился и отступать пришлось им самим. В тот день индейцы продолжали перестрелку, в то время как женщины собрали лагерь и лошадей и ушли на юг, пройдя 18 миль до Лейк-Крик, где и встали укрепленным лагерем.
Ночью Гиббон столкнулся с серьёзными проблемами. Его люди оказались совсем без еды и воды, при большом количестве раненых. Немного воды удалось достать добровольцам, которые прокрались сквозь пикеты индейцев. Некоторые волонтеры из гражданских сочли за лучшее уйти. Гиббон послал гонцов на поиски генерала Ховарда, чтобы попросить его немедленно идти на помощь. На следующий день, 10 августа, 20 или 30 индейских стрелков целый день удерживали солдат в их укрытиях. Ночью индейцы ушли, оставив Гиббона и его солдат одних на поле боя. Только на следующее утро отряд Гиббона был обнаружен авангардом Ховарда (29 всадников и 17 разведчиков), который прошёл 71 милю за день и ночь.
Потери
Сражение дорого обошлось обеим сторонам. У Гиббона не оставалось сил для преследования индейцев. Он потерял 29 человек убитыми (23 солдата и 6 волонтеров) и 40 ранеными (36 солдат и 4 волонтера), причем двое раненых позже умерли. Потери достигли примерно 30 % его отряда. Потери не-персе точно неизвестны. Предположительно, они потеряли 70 или 90 человек, из них 33 были воины. Вождь Жёлтый Волк утверждал, что только «12 воинов, но лучшие из нас» погибли в том сражении.[4] Были ранены жены вождей Джозефа и Оллокота.
Последствия
Внезапное нападение Гиббона сказалось на престиже Зеркала. Он уверял индейцев, что в Монтане они в полной безопасности, а в итоге в сражении пострадала почти каждая семья. Зеркало остался военным вождем, но общее руководство стало переходить к Джозефу.
Не-персе в этом бою понесли первые тяжёлые потери, которые снизили их боевую мощь. Они предполагали что, покинув Айдахо, они ушли от войны и теперь могут жить в мире. Теперь они пришли к пониманию, что все белые являются их врагами, и американская армия готова уничтожить весь их народ. Война продолжалась, Ховард начал преследование индейцев, которые отступали к Йеллоустонскому парку. 20 августа произошло ещё одно сражение — при Камас-Мидоуз.
Поле сражения сохраняется как «Big Hole National Battlefield», являясь частью Национально-исторического парка Не-персе.
Напишите отзыв о статье "Сражение при Биг-Хоул"
Примечания
- ↑ Josephy, Jr., Alvin M. The Nez Perce Indians and the Opening of the Northwest. New Haven: Yale U Press, 1965, pp. 573—577
- ↑ Brown, pp. 249—250, 253
- ↑ Greene Jerome A. 6 // [www.nps.gov/history/history/online_books/biho/greene/chap6a.htm Nez Perce Summer 1877: The U.S. Army and the Nee-Me-Poo Crisis]. — Helena, MT: Montana Historical Society Press, 2000. — ISBN 0917298683.
- ↑ [www.archive.org/stream/yellowwolfhisown002070mbp/yellowwolfhisown002070mbp_djvu.txt. Full text of «Yellow Wolf His Own Story»]
Литература
- Beal, Merrill D. [books.google.com/books?id=UfvF2r212qcC&dq=I+Will+Fight+No+More+Forever&hl=ru&ei=Y-20Tt6WCMSg-wbazPSEBg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CDAQ6AEwAA I will fight no more forever]. — Seattle: University of Washington Press, 1966. — 366 с. — ISBN 0295740094.
- Greene, Jerome A., Josephy, Alvin M. [books.google.ru/books?id=soe6NVw70vcC&printsec=frontcover&dq=Nez+Perce+Summer&hl=ru&sa=X&ei=_xQ6T5SRDMSQ-war1OmsBw&ved=0CDEQ6AEwAA#v=onepage&q=Nez%20Perce%20Summer&f=false Nez Perce Summer, 1877: The US Army and the Nee-Me-Poo Crisis]. — 2000. — 576 с.
Отрывок, характеризующий Сражение при Биг-Хоул
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.
В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
