Сражение при Коронеле

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сражение при Коронеле
Основной конфликт: Первая мировая война

Немецкая эскадра покидает Вальпараисо 3 ноября 1914 года после боя. «Шарнхорст» и «Гнейзенау» впереди, за ними «Нюрнберг». На переднем плане корабли ВМФ Чили — броненосные крейсера «Эсмеральда», «О’Хиггинс», бронепалубный «Бланко Энкалада» и броненосец «Капитан Прат».
Дата

1 ноября 1914

Место

Тихий океан у побережья Чили, вблизи Коронеля

Итог

победа Германии

Противники

Британская империя
Королевские ВМС
<center>
Германская империя
Императорские ВМС
Командующие
Кристофер Крэдок Максимилиан фон Шпее
Силы сторон
2 броненосных крейсера
1 лёгкий крейсер
1 вспомогательный крейсер
2 броненосных крейсера
3 лёгких крейсера
Потери
2 броненосных крейсера потоплено
1654 человека погибло
2 человека ранены
 
Первая мировая война на море
Северное море и Атлантика

Атлантика Гельголанд (1) «Абукир», «Хог» и «Кресси» Ярмут Скарборо Доггер-банка Ютландское сражение Гельголанд (2) Затопление немецкого флота
Балтийское море
Готланд Рижский залив Набег на германский конвой в Норчепингской бухте Моонзундские о-ва Ледовый поход
Средиземное море
«Гёбен» и «Бреслау» Анкона Имброс
Чёрное море
Мыс Сарыч Босфор Бой у Босфора
Тихий и Индийский океан
Занзибар Мадрас Пенанг Папеэте Коронель Кокосовые о-ва Руфиджи Фолклендские острова

Сражение при Коронеле, Коронельское сражение (англ. Battle of Coronel, нем. Seegefecht bei Coronel) — морское сражение Первой мировой войны, развернувшееся между британскими и германскими крейсерами 1 ноября 1914 года недалеко от чилийского порта Коронель.

В ходе сражения британская эскадра контр-адмирала Кристофера Крэдока была разбита германской эскадрой графа Максимилиана фон Шпее. Германские крейсера, имевшие преимущество в скорости и артиллерийском вооружении, заняли благоприятную позицию и практически без потерь потопили броненосные крейсера «Гуд Хоуп» и «Монмут», вместе с которыми на дно ушли 1654 британских моряка, включая адмирала Крэдока. «Глазго» и «Отранто» удалось уйти.





Предыстория

В октябре 1914 года Германская Восточно-Азиатская крейсерская эскадра под командованием вице-адмирала Шпее перебазировалась в южную часть Тихого океана. Корабли Шпее, вытесняемые из центральной части Тихого океана британскими и японскими силами, 12 октября пришли к острову Пасхи. Эскадра Шпее состояла из броненосных крейсеров «Шарнхорст» и «Гнейзенау», лёгкого крейсера «Нюрнберг» и четырёх угольщиков. Позднее к ним присоединились действовавшие у западных берегов Южной Америки лёгкие крейсера «Дрезден» и «Лейпциг» с тремя угольщиками. 18 октября эскадра вышла к западным берегам Южной Америки — к Мас-а-Фуэра[1][2].

Эскадра Шпее могла сорвать поставку в Великобританию чилийской селитры, использовавшейся для производства взрывчатых веществ. В этой части света британский флот не располагал сильными соединениями кораблей. Фактически, кроме старого крейсера «Рейнбоу», находившегося в Канаде, и двух слабых шлюпов «Алджерин» и «Шируотер», других британских кораблей у западного побережья Америки не было. Британское Адмиралтейство, обеспокоенное появлением германских рейдеров в этих водах, начало стягивать туда силы. Британия не располагала в этом районе ни сетью угольных станций[коммент. 1], ни радиостанциями, что привело к трудностям с заправкой кораблей и необходимости вести с собой пароходы с углём — угольщики. Отсутствие радиостанций приводило к необходимости пользоваться телеграфом в портах и большой задержке в отправке и получении сообщений[3][2].

Ещё 14 сентября контр-адмирал Крэдок, командующий британскими кораблями у восточного побережья Южной Америки, получил приказ сосредоточить достаточные силы для встречи броненосных крейсеров Шпее. Крэдок решил собирать их в Порт-Стэнли на Фолклендских островах. В его распоряжении оказались броненосные крейсера «Гуд Хоуп» и «Монмут», лёгкий крейсер «Глазго», вспомогательный крейсер «Отранто» и старый броненосец «Канопус»[4][2].

На броненосных крейсерах Крэдока служили команды, набранные из числа резервистов, отсутствовали современные приборы управления артиллерийской стрельбой, а учебные стрельбы давно не проводились. Всё это говорило об их невысокой боеготовности. Кроме того, 152-миллиметровые орудия «Монмута» были слишком слабым вооружением для броненосного крейсера, а вспомогательный крейсер «Отранто», переделанный из реквизированного коммерческого пассажирского лайнера, не представлял практически никакой боевой ценности, так как мог развить лишь 17 узлов, а его бортовой залп состоял всего из трёх 120-миллиметровых орудий. Броненосец «Канопус» был вооружён и бронирован гораздо лучше, чем германские корабли, но мог развить слишком малую скорость[2][коммент. 2].

Первоначально Штаб Адмиралтейства попытался усилить эскадру Крэдока, отправив в район новый броненосный крейсер «Дифенс» с хорошо обученной командой. Но 14 октября «Дифенс» получил приказ прибыть не на Фолклендские острова, а в Монтевидео, где началось формирование второй эскадры под командованием контр-адмирала Стоддарта. При этом штаб одобрил идею Крэдока о сборе сил на Фолклендских островах[2].

Общий тон распоряжений штаба Крэдок расценил как приказ идти навстречу Шпее. «Монмут», «Глазго» и «Отранто» ушли к побережью Чили первыми, а «Гуд Хоуп» с «Канопусом», из-за ремонта броненосца, задержались в Порт-Стэнли до 22 октября. Понимая, что для перехвата Шпее его эскадра должна иметь достаточную скорость, Крэдок решил, что «Канопус» будет обузой. Оставив устаревший броненосец с угольщиками, он на «Гуд Хоуп» пошёл на соединение с британскими крейсерами, уже находившимися у берегов Чили. 26 октября Крэдок передал сообщение в Адмиралтейство, из которого явствовало его решение о разделении сил, и вызвал к себе «Дифенс»[коммент. 3]. Штаб отменил распоряжение Крэдока об отзыве «Дифенса» из Монтевидео. Об этом Крэдок сведений не получил, штаб же, по всей видимости, продолжал считать, что эскадра Крэдока включает в себя «Канопус»[5][2].

Крэдок пошёл со своими крейсерами на юг вдоль побережья Чили, оставив далеко позади «Канопус». По некоторым сведениям, он понимал, что, подчиняясь приказам штаба, подвергает свои корабли опасности. Но, будучи храбрым человеком и восприняв одну из телеграмм штаба как осуждение, считал недостойным для себя уклониться от боя. Утром 1 ноября Шпее получил донесение о том, что «Глазго» находится в районе Коронеля, и вышел туда со всеми своими кораблями, чтобы отрезать британский крейсер от эскадры Крэдока[6][2].

Командующие эскадрами
Максимилиан фон Шпее Сэр Кристофер Крэдок

План сражения и силы сторон

План действий в ходе возможного сражения Шпее довёл до командиров своих кораблей ещё на совещании 18 октября. В случае сильного волнения броненосные крейсера должны были вести бой на дистанциях 38—42 кабельтовых, а при хорошей погоде на ещё большей дистанции. Лёгким крейсерам отводилась вспомогательная роль. «Глазго» и «Отранто» не получили никаких распоряжений относительно того, как им действовать, и вообще нет никаких сведений о подготовке Крэдоком плана действий, подобного германскому[2].

Корабль Тип Год постройки Водоизмещение, т Максимальная скорость на испытаниях, уз. Вооружение
Британские корабли
«Гуд Хоуп» † Броненосный крейсер типа «Дрейк» 1902 14 100 23 2×1×234-мм; 16×1×152-мм
«Монмут» † Броненосный крейсер типа «Кент» 1903 9800 22,4 2×2 и 10×1 152-мм
«Глазго» Лёгкий крейсер типа «Таун», подтип «Бристоль» 1910 4800 25,3 2×1 152-мм, 10×1 102-мм
«Отранто» Вспомогательный крейсер 1909 12 124 б.-р. т 18 4×1 120-мм
«Канопус» Броненосец одноимённого типа 1899 12 950 18 2×2 305-мм; 12×1 152-мм
Германские корабли
«Шарнхорст» Броненосный крейсер одноимённого типа 1907 11 420 23,2 2×2 и 4×1 210-мм; 6×1 150-мм
«Гнейзенау» Броненосный крейсер типа «Шарнхорст» 1908 11 420 23,5 2×2 и 4×1 210-мм; 6×1 150-мм
«Лейпциг» Лёгкий крейсер типа «Бремен» 1906 3200 22,4 10×1 105-мм
«Нюрнберг» Лёгкий крейсер типа «Кёнигсберг» 1908 3400 23,5 10×1 105-мм
«Дрезден» Лёгкий крейсер одноимённого типа 1908 3520 24 10×1 105-мм

Сражение

В 14:00 по британскому времени эскадра Крэдока встретилась с «Глазго». Капитан «Глазго» Джон Люс передал Крэдоку сведения о том, что в этом районе находится одиночный германский крейсер «Лейпциг». Поэтому Крэдок пошёл на северо-запад в надежде перехватить рейдер[7]. Британские корабли шли в строю пеленга — с северо-востока на юго-запад соответственно «Глазго», «Отранто», «Монмут» и «Гуд Хоуп». В море дул холодный юго-восточный ветер силой 6 баллов и было сильное волнение. На востоке виднелись снежные вершины Анд. «Канопус» находился в 300 милях южнее[8][9][2].

Тем временем германская эскадра также подходила к Коронелю. «Нюрнберг» находился далеко на северо-востоке, а «Дрезден» отстал от броненосных крейсеров на 12 миль. В 16:30 «Лейпциг» заметил справа по борту дымы и повернул им навстречу, обнаружив «Глазго». Встреча двух эскадр оказалась неожиданностью для обоих адмиралов, рассчитывавших встретить одиночный крейсер противника[8][9][2].

Британская эскадра начала перестроение, расположившись к 17:47 в строю кильватера за «Гуд Хоуп» и развернувшись на юг. Обе эскадры шли параллельными сближающимися курсами на юг. Британская эскадра шла со скоростью порядка 17 узлов, максимальной для «Отранто». Германская эскадра шла чуть быстрее, но не начинала сближение, выбирая время, положение относительно ветра и дистанцию боя. Шпее ожидал захода солнца, так как до заката его корабли хорошо освещались солнцем, а условия наблюдения за британскими кораблями были тяжёлыми. После захода солнца условия менялись, и британские корабли должны были вырисоваться на фоне ещё светлого горизонта, а на фоне берега германские корабли были бы практически не видны. Текущее положение относительно ветра устраивало Шпее, так как дым от его кораблей мешал британским комендорам, а стекла прицельных труб заливало брызгами. На руку немцам играло также то, что британцы не могли задействовать часть своей артиллерии, расположенную в нижних казематах слишком близко к воде, так как её заливало волнами[10][11][2].

К 19:00 эскадры сошлись на дистанцию боя, и в 19:03 германская эскадра открыла огонь с дистанции 55 каб. Немцы «разделили цели слева», то есть идущий головным «Шарнхорст» стрелял по «Гуд Хоуп», а «Гнейзенау» — по «Монмуту». «Лейпциг» и «Дрезден» сильно отстали, а «Нюрнберг» был за пределами видимости. Правда, от лёгких крейсеров всё равно было бы мало пользы, потому что их сильно качало и они не могли вести эффективный огонь. Германские броненосные крейсера имели возможность вести огонь всем бортом — из шести 210-мм и трёх 150-мм орудий. Британские крейсера не могли задействовать расположенные на главной палубе в заливаемых казематах орудия — четыре 152-мм орудия на «Гуд Хоуп» и три 152-мм на «Монмуте»[2].

С третьего залпа «Шарнхорст» добился накрытия «Гуд Хоуп». С этого момента он давал залпы каждые 15 секунд — из трёх 210-мм и всех трёх 150-мм орудий борта. «Гуд Хоуп» открыл ответный огонь в 19:07, стреляя очень медленно — один залп каждые 50 секунд. По предположению немецких офицеров, приборы управления артиллерийской стрельбой на «Гуд Хоуп» были выведены из строя ещё до того, как он сделал первый залп. Одним из первых попаданий на «Гуд Хоуп» была выведена из строя носовая 234-мм башня, и над ней поднялся огромный столб пламени от взорвавшегося кордита[12][2].

В начале боя «Монмут» вёл довольно частый огонь из 152-мм орудий по «Гнейзенау», хотя снаряды не долетали до германского крейсера из-за слишком большой дальности. Поначалу «Гнейзенау» вёл огонь бронебойными снарядами, затем 150-мм орудия перешли на фугасные. Один из первых попавших в «Монмут» снарядов угодил в крышу носовой 152-мм башни. Из башни вырвался столб пламени, и она не стреляла до конца боя[2].

«Глазго» в 19:10 открыл огонь по «Лейпцигу», но он был неэффективным из-за сильного волнения. Ответный огонь по «Глазго» вели сначала «Лейпциг», а потом и «Дрезден». «Отранто» (боевая ценность которого была ничтожной, а большие размеры делали его уязвимой целью) в самом начале боя без приказа вышел из строя на запад и скрылся. Фактически исход боя был предрешён в первые 10 минут. Поражаемые каждые 15 секунд германскими снарядами «Гуд Хоуп» и «Монмут» уже не могли эффективно вести ответный огонь по практически невидимым германским кораблям, превратившись в мишени[2].

Около 19:40 Шпее сбавил ход до 12 узлов и уменьшил дистанцию до 51 каб. С начала боя «Шарнхорст» вёл огонь фугасными снарядами из всех орудий, теперь 210-мм орудия перешли на бронебойные. В 19:50 расстояние между «Гуд Хоуп» и «Шарнхорстом» сократилось до 40 каб. В британский крейсер между второй и третьей дымовыми трубами попал 210-мм снаряд. Над кораблём поднялся столб огня выше мачт и шириной порядка 20—30 м. «Гуд Хоуп» все ещё держался на плаву, и «Шарнхорст» продолжил движение, сделав несколько залпов с расстояния в 25 кабельтовых. В 19:56 флагман Крэдока скрылся в темноте, а зарево пожаров исчезло. Шпее отвернул в сторону, опасаясь торпедной атаки, хотя в действительности «Гуд Хоуп» пошёл ко дну, унося с собой адмирала Крэдока и более 900 человек экипажа[13][2].

«Монмут» очень быстро охватили пожары, хотя перед боем всё, что могло загореться, было выброшено за борт. В 19:40 он вывалился из строя вправо, с громадным пожаром на полубаке. Около 19:50 он прекратил огонь и исчез в темноте, а «Гнейзенау» перевёл свой огонь на «Гуд Хоуп»[13][2].

«Глазго» к этому моменту получил шесть попаданий, только одно из них причинило сильные повреждения, остальные пришлись в ватерлинию в угольные ямы. Когда «Гуд Хоуп» исчез из виду, капитан «Глазго» Люс решил в 20:00 выйти из боя и ушёл на запад. По пути ему встретился агонизирующий «Монмут», который сигнализировал, что будет идти кормой вперёд из-за течи в носу. Люс благоразумно решил не останавливаться и предоставить «Монмут» своей судьбе[2][13].

Около 21:00 накренившийся на левый борт «Монмут» был случайно найден отставшим от германской эскадры «Нюрнбергом». Германский крейсер приблизился с левого борта и после предложения сдаться открыл огонь, сокращая дистанцию до 33 кабельтовых. «Нюрнберг» прерывал огонь, давая «Монмуту» время спустить флаг и сдаться, но британский крейсер продолжал бой. Торпеда, выпущенная «Нюрнбергом», прошла мимо, и «Монмут» попытался развернуться, чтобы задействовать орудия правого борта. Но германские снаряды разворотили ему борт, и в 21:28 «Монмут» перевернулся и пошёл ко дну. Считая, что бой продолжается, немцы ушли дальше, не предприняв никаких мер по спасению британского экипажа. Все британские моряки с затонувших кораблей погибли в ледяной воде[2].

Итоги боя

В «Шарнхорст» попало два 102-мм снаряда с «Глазго» и один 76-мм с «Гуд Хоуп». Ни один человек из экипажа не пострадал. В «Гнейзенау» попало 4 снаряда, только одно из этих попаданий было существенным. Снаряд поразил барбет 210-мм башни, её на несколько минут заклинило и начался пожар. 2 человека из команды «Гнейзенау» были ранены. В лёгкие крейсера попаданий не зафиксировано[2].

«Шарнхорст» за время боя выпустил 188 фугасных, 234 бронебойных 210-мм снаряда и 148 фугасных и 67 бронебойных 150-мм. «Гнейзенау» выпустил 244 210-мм бронебойных снаряда и 198 150-мм фугасных. Германские лёгкие крейсера стреляли только 105-мм бронебойными снарядами. «Лейпциг» выпустил 407 105-мм снарядов, «Дрезден» — 102 и «Нюрнберг» — 135[2].

По подсчётам германских офицеров, в «Гуд Хоуп» попало от 30 до 40 снарядов, часть из них с «Гнейзенау». В итоге сражения были потоплены два британских броненосных крейсера — «Гуд Хоуп» и «Монмут», а лёгкий крейсер «Глазго» получил шесть попаданий 105-мм снарядами с германских лёгких крейсеров. Сведений о каких-либо потерях среди экипажа «Глазго» нет. Спасательные работы не проводились ни британцами, ни немцами, поэтому в холодной воде из экипажей «Гуд Хоуп» и «Монмут» никто не выжил. Погибло 1654 британских моряка, включая адмирала Крэдока[2].

Корабль офицеров моряков
погибло ранено погибло ранено
Потери британского флота[14]
«Гуд Хоуп» 52 867
«Монмут» 42 693
ИТОГО 94 1560
Потери германского флота[2]
«Гнейзенау» 2

Оценки боя

Немцы одержали убедительную победу через 50 минут после открытия огня. Основной причиной гибели 1654 британских моряков стали ошибки стратегии англичан. Несогласованность действий штаба и адмирала Крэдока привела к тому, что на стороне германской эскадры было подавляющее преимущество в артиллерии. Против относительно современных германских броненосных крейсеров, бравших призы за лучшую стрельбу на флоте, были посланы устаревшие крейсера с несовременными артиллерийскими приборами и плохо подготовленными экипажами, набранными в основном из резервистов[2].

Тактика британцев также была не блестящей. Из заявления Адмиралтейства следует, что решение Крэдока принять бой в таких условиях «было внушено высшей преданностью Крэдока духу и традициям британского флота». Возродилась традиция кораблей британского флота не спускать флаг перед более сильным противником. Это отмечалось и немцами, отдавшими долг мужеству моряков королевского флота[15]. Но всё это не отменяет того факта, что Крэдок повёл свои корабли в самоубийственную атаку. Зная о преимуществе противника, он тем не менее разделил корабли, оставив медленный броненосец «Канопус» в тылу. Он не попытался уклониться от боя, выведя эскадру Шпее на «Канопус», как и не сумел навязать бой противнику до заката солнца в более благоприятных для себя условиях[2].

Британский военно-морской историк Вильсон считает, что, скорее всего, Крэдок ставил перед собой цель даже ценой гибели собственных кораблей нанести тяжёлые повреждения германским крейсерам, которые заставили бы их прекратить рейдерство. Но в сложившихся условиях эта задача была невыполнимой[2].

Технически британские корабли также были не на высоте. Созданные для борьбы с французскими и русскими крейсерами, они уступали новейшим немецким броненосным крейсерам как по бронированию, так и в артиллерии. А неудачное расположение вспомогательной артиллерии в условиях плохой погоды привело к невозможности использовать часть орудий в бою[2].

Корабль Бортовой залп Задействованные
в бою орудия
Вес бортового
залпа, кг[7]
Британские корабли
«Гуд Хоуп» 2×1 234-мм, 8×1 152-мм 2×1 234-мм, 4×1 152-мм 707
«Монмут» 2×2 и 5×1 152-мм 2×2 и 2×1 152-мм 408
«Глазго» 2×1 152-мм, 5×1 102-мм 2×1 152-мм, 5×1 102-мм 161
Германские корабли[16]
«Шарнхорст» 2×2 и 2×1 210-мм; 3×1 150-мм 2×2 и 2×1 210-мм; 3×1 150-мм 866
«Гнейзенау» 2×2 и 2×1 210-мм; 3×1 150-мм 2×2 и 2×1 210-мм; 3×1 150-мм 866
«Лейпциг» 5×105-мм 5×105-мм 80
«Нюрнберг» 5×105-мм 5×105-мм 80
«Дрезден» 5×105-мм 5×105-мм 80

Плохая выучка комендоров и худшие условия стрельбы привели к тому, что точность ведения огня британскими кораблями была очень низкой. Скорострельность британских орудий была в три раза меньше, чем у германских. Все эти факторы в совокупности объясняют, почему победа досталась Шпее такой малой ценой[2].

Последствия

Несмотря на победу, Шпее не смог закрепить успех, позволив уйти «Глазго» и «Отранто». Не воспользовался он и возможностью найти и атаковать «Канопус» силами всей эскадры. Вместо этого он допустил просчёт, направив эскадру к восточному побережью Южной Америки[2].

Гибель британских кораблей нанесла существенный урон престижу британского флота. Однако германское торжество длилось недолго. Накануне боя, 30 октября, принца Луи Баттенберга на посту Первого морского лорда сменил решительный лорд Фишер. Он сразу же заменил Стэрди, занимавшего должность начальника морского генерального штаба, на контр-адмирала Оливера. Стэрди же после Коронеля был послан к берегам Южной Америки с двумя линейными крейсерами — «Инвинсибл» и «Инфлексибл». Перед ним была поставлена цель найти и уничтожить эскадру Шпее. Теперь уже опрометчиво приблизившемуся к Фолклендским островам Шпее пришлось дать бой в неравных условиях. Британские линейные крейсеры в бою 8 декабря 1914 года, названном некоторыми современниками «сражением гигантов и карликов», без потерь потопили германские броненосные крейсера, тем самым расквитавшись за поражение у Коронеля[2].

Память

Четверо погибших канадских моряков стали первыми потерями Канады на море в Первую мировую войну. Все они были выпускниками Королевского Военного колледжа, и позднее в память о них была названа библиотека колледжа (англ. Coronel Memorial Library at Royal Roads Military College)[17]. Ныне это Королевский Дорожный университет в Виктории, Британская Колумбия, Канада[18]. Специально установленных мемориалов, посвящённых этой битве, нет. Существуют только две памятные доски, расположенные за пределами Великобритании, — в соборе Стэнли на Фолклендских островах и в 21st May Plaza в Коронеле, Чили[19].

Напишите отзыв о статье "Сражение при Коронеле"

Комментарии

  1. Место стоянки судов, оборудованное складом угля, в котором суда могут погрузить его на борт.
  2. По данным Корбетта, при включении «Канопуса» в эскадру её скорость не превышала бы 12 узлов.
  3. Текст телеграммы, возможно, не полностью дошедшей до Адмиралтейства, был следующим. «Ссылаясь на приказания в телеграмме адмиралтейства, полученной 7 октября, отыскать неприятеля и наше желание скорейших успехов, считаю, что будет невозможно отыскать и разбить неприятельскую эскадру, действуя совместно с тихоходным „Канопусом“. „Канопус“ оставляется мной для конвоирования угольщиков. Приказал „Дифенс“ после приёма угля в Монтевидео присоединиться ко мне. Под влиянием опыта 6 августа почтительнейше прошу оставить попытки препятствовать операциям „Карлсруэ“, пока не прибудет крейсер с большим ходом».

Примечания

  1. Корбетт. Эскадра Шпее в бою, 1994, с. 15.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 Х. Вильсон. Глава III // Линкоры в бою.
  3. Корбетт. Эскадра Шпее в бою, 1994, с. 7—13.
  4. Корбетт. Эскадра Шпее в бою, 1994, с. 13.
  5. Корбетт. Эскадра Шпее в бою, 1994, с. 15—16.
  6. Корбетт. Эскадра Шпее в бою, 1994, с. 18—20.
  7. 1 2 Больных А. Г. Морские битвы Первой мировой: Схватка гигантов. Глава: Бой у Коронеля. — М.: АСТ, 2000.
  8. 1 2 Корбетт. Том I, 2003, с. 383.
  9. 1 2 Корбетт. Эскадра Шпее в бою, 1994, с. 21.
  10. Корбетт. Том I, 2003, с. 385—386.
  11. Корбетт. Эскадра Шпее в бою, 1994, с. 23.
  12. Корбетт. Эскадра Шпее в бою, 1994, с. 25.
  13. 1 2 3 Корбетт. Эскадра Шпее в бою, 1994, с. 26.
  14. [hansard.millbanksystems.com/written_answers/1914/nov/25/naval-casualties Hansard, Written Answers, 25 November 1914. NAVAL CASUALTIES] (англ.). Проверено 21 ноября 2011. [www.webcitation.org/64zpXSgBv Архивировано из первоисточника 27 января 2012].
  15. Корбетт. Эскадра Шпее в бою, 1994, с. 29.
  16. В. Б. Мужеников. Броненосные крейсера Шарнхорст, Гнейзенау и Блюхер. (1905—1914). — Санкт-Петербург: ИСТФЛОТ, 2010. — С. 61. — 108 с.
  17. [www.seawaves.com/TDIH/november/01nov.txt SeaWaves Today in History November 1] (англ.). — Памятные даты Канадского ВМФ. Проверено 17 ноября 2011. [www.webcitation.org/64zpXw0o4 Архивировано из первоисточника 27 января 2012].
  18. [www.slais.ubc.ca/courses/libr500/04-05-wt1/www/M_Groberman/rru.htm ROYAL ROADS UNIVERSITY] (англ.). — Интервью библиотекаря Dana McFarland. Проверено 17 ноября 2011. [www.webcitation.org/64zpYM8Wv Архивировано из первоисточника 27 января 2012].
  19. [www.coronel.org.uk/in_memory.php The Koronel memorial. In Memory] (англ.). Проверено 17 ноября 2011. [www.webcitation.org/64zpYt4jh Архивировано из первоисточника 27 января 2012].

Литература

  • Корбетт Дж. Эскадра адмирала Шпее в бою. — М.: Морской исторический сборник, 1994. — 88 с. — (Корабли и сражения). — 5000 экз.
  • Вильсон Х. Линкоры в бою. 1914-1918 гг. — М.: Изографус, ЭКСМО, 2002. — 432 с. — (Военно-морская библиотека). — 7000 экз. — ISBN 5-946610-16-3.
  • Корбетт Дж. [militera.lib.ru/h/corbett/index.html Операции английского флота в Первую мировую войну] = Corbett, Julian S. Naval Operations. — New York, Longmans, Green and Co., 1920. — 2 vols. — Мн.: ООО «Харвест», 2003. — 480 с. — (Военно-историческая библиотека). — 5000 экз. — ISBN 985-13-1058-1.
  • В. Б. Мужеников. Броненосные крейсера Шарнхорст, Гнейзенау и Блюхер. (1905—1914). — Санкт-Петербург: ИСТФЛОТ, 2010. — 108 с. — (Боевые корабли мира). — 250 экз. — ISBN 978-5-98830-044-1.

Ссылки

  • Richard Hawes. [www.navweaps.com/index_oob/OOB_WWI/OOB_WWI_Coronel.htm Order of Battle. Battle of Coronel. 1 November 1914] (англ.). NavWeaps. — Силы сторон в битве при Коронеле. Проверено 17 ноября 2011. [www.webcitation.org/64zpZOpMQ Архивировано из первоисточника 27 января 2012].
  • [www.coronel.org.uk/in_memory.php The Koronel memorial. In Memory] (англ.). — Материалы на мемориальном сайте, посвящённом битве при Коронеле. Проверено 17 ноября 2011. [www.webcitation.org/64zpYt4jh Архивировано из первоисточника 27 января 2012].
  • На Викискладе есть медиафайлы по теме Сражение при Коронеле


Координаты: 36°59′01″ ю. ш. 73°48′49″ з. д. / 36.98361° ю. ш. 73.81361° з. д. / -36.98361; -73.81361 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-36.98361&mlon=-73.81361&zoom=14 (O)] (Я)


Отрывок, характеризующий Сражение при Коронеле

– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.