Сражение при Куутерселькя

Сражение при Куутерселькя
Основной конфликт: Советско-финская война (1941—1944)
Советские солдаты осматривают финское штурмовое орудие StuG III, подбитое 15 июня 1944 г. в районе Куутерселькя (РГАКФД).
Место	Карельский перешеек, Ленинградская область РСФСР, СССР
Итог	Решительная победа Красной Армии, прорыв ВТ-линии
Противники
СССР Финляндия
Командующие
Д.Н. Гусев И.П. Алферов А. Пурома
Силы сторон
72-я стрелковая дивизия, 185-й отдельный танковый полк, 1222-й самоходно-артиллерийский полк, часть сил 3-го артиллерийского корпуса прорыва. 2 батальона из состава 3-й пехотной дивизии, 3 егерских батальона, батальон штурмовых орудий (22 САУ) из состава танковой дивизии.
Потери
17 танков, 26 артиллерийских орудий, а также большое количество прочей военной техники и живой силы (по финским оценкам только в результате контрудара). Только в ходе контрудара - 5 уничтоженных и 8 подбитых САУ и около 600 человек убитыми и ранеными.

Сражение при Куутерселька (фин. Kuuterselän taistelu) — боевые действия между советскими и финскими войсками, происходившие 14-15 июня 1944 г. на Карельском перешейке в районе посёлка Лебяжье (фин. Kuuterselkä) в ходе Советско-финской войны 1941—1944 г. Один из эпизодов Выборгской наступательной операции Ленинградского фронта.

В результате ожесточенных боев войска 109-го стрелкового корпуса 21-й армии прорвали хорошо подготовленный рубеж обороны частей финского 4-го армейского корпуса (ВТ-линию), отразили все контратаки противника и тем самым создали предпосылки для успеха всего советского наступления на выборгском направлении.

Начало наступление 21-й армии, 10-13 июня

10 июня 1944 г. войска Ленинградского фронта, после мощнейшей артиллерийской подготовки и массированных ударов авиации по обороне противника, перешли в наступление против финской армии на Карельском перешейке. На направлении главного удара фронта части 21-й армии сходу взломали первую линию обороны противника, проходившую по линии фронта, и стали развивать наступление на выборгском направлении. Финские войска, понеся значительные потери, были вынуждены спешно отступать ко второму рубежу обороны — к ВТ-линии. Этот рубеж обороны, проходивший через весь Карельский перешеек от Ваммелсуу до Тайпале, был построен финнами в 1942—1944 гг. и состоял из различных заграждений, бетонных убежищ и дотов, соединённых системой траншей.

К 12 июня советские войска вышли на широком фронте к ВТ-линии, но сходу преодолеть её не смогли. Особенно ожесточенное сопротивление в районе Кивеннапы встретил 30-й гвардейский стрелковый корпус, наступавший вдоль Средневыборгского шоссе. Учитывая это, командование фронтом приняло решение перенести направление главного удара в полосу Приморского шоссе. 13 июня советские войска скрытно совершили масштабную перегруппировку сил и средств, сосредоточив мощные группировки против основных узлов сопротивления противника второй линии обороны в районах Куутерселька, Ванхасаха и Метсякюля. Особое значение придавалось взятию узлу обороны в Куутерселька, штурмовать который предстояло частям 109-го стрелкового корпуса (72-я, 109-я и 286-я стрелковые дивизии) генерал-лейтенанта И. П. Алфёрова во взаимодействии с танковыми и инженерно-саперными частями. Для артиллерийской поддержки 109-го стрелкового корпуса командование фронтом выделило значительную часть 3-го артиллерийского корпуса прорыва. Кроме того, для подавления обороны противника планировалось задействовать значительные силы бомбардировочной и штурмовой авиации 13-й воздушной армии.

Штурм Куутерселькя, 14 июня

Вечером 13 июня, двигаясь по шоссе Райвола—Лийкола, передовые части 72-й стрелковой дивизии генерал-майора И. И. Ястребова и 185-го отдельного танкового полка подполковника А. К. Юнацкого вышли на подступы к Куутерселькя. Согласно данным разведки перед поселком было 23 бетонных ДОТа, подходы к которым были заминированы и укреплены надолбами. Оборонял этот укрепленный узел 2-й батальон 53-го полка финской 3-й пехотной дивизии.

14 июня в 8-00 утра началась артподготовка. На каждый километр фронта в полосе прорыва приходилось до 250 орудий и минометов. В 9-30, следуя за танками, в атаку устремились 133-й и 187-й стрелковые полки.

Пройдя примерно двести — триста метров, танки приблизились к сплошной стене конусообразных надолб высотой в рост человека. Эти гранитные и железобетонные надолбы, стоявшие в четыре ряда и даже в шесть рядов, не оставляли прохода для танков. Вся земля между надолбами была минирована. За надолбами тянулись противотанковые рвы глубиною в шесть метров, их дно было также усеяно надолбами… Дальше тянулись проволочные заграждения в шесть — восемь кольев в ряду, за ними траншеи полного профиля… Следующие траншеи перемежались с бронеколпаками для пулеметных гнезд, дзотами и дотами.

— Из дневника военного корреспондента П.Н. Лукницкого.

Под вражеским огнём бойцы 52-й инженерно-саперной бригады, приданной 72-й стрелковой дивизии, начали разминирование минных полей и прокладку путей для танков между надолбами. Танки 185-го отдельного танкового полка прикрывали работу саперов и одновременно огнём своих орудий также разрушали заграждения. Благодаря слаженным действиям танкистов и саперов через некоторое время удалось проделать проход в полосе вражеских заграждений и обеспечить ввод в бой пехотных подразделений. Первым прорвался сквозь ряды надолбов танк Т-34 старшего лейтенанта В. Т. Васильева. Вслед за ним этим путём прошли остальные танки полка. Вскоре при поддержке танков пехотинцы начали штурм Куутерселька. 187-й стрелковый полк, атаковавший справа, с ходу овладел двумя траншеями противника и блокировал несколько дотов. Действия 133-го полка развивались менее успешно. Артиллерии не удалось вывести из строя железобетонные доты и огонь из них заставил пехоту залечь. Только после дополнительных ударов артиллерии 133-му полку удалось овладеть двумя траншеями противника.

Несмотря на тяжелое положение и большие потери, финны силами остатков 2-го батальона 53-го полка и 1-м батальоном 48-го полка, который подошел на подмогу, несколько раз переходили в контратаки. Во второй половине дня к обороняющимся на помощь подошел 2-й егерский батальон, солдаты которого имели на вооружении панцерфаусты, что дало возможность финнам более эффективно бороться с советскими танками. Все это позволило финским войскам не допустить прорыва своей обороны и продолжить оборонять занимаемые рубежи.

Командующий Ленинградским фронтом Л. А. Говоров, крайне обеспокоенный таким развитием событий, связался с представителем Ставки ВГК Главным маршалом авиации А. А. Новиковым, координировавшим действия ВВС в операции, с требованием активизировать действия авиации для подавления обороны противника в районе Куутерселькя. А. А. Новиковым было принято решение задействовать для этого основные силы штурмовой авиации 13-й воздушной армии.

Во второй половине дня над Кутерселькя загудело небо, Ил-2 устремились на господствовавшую высоту — ключевую позицию укрепленного района. «Илы» ходили в атаку в лоб, едва не цепляясь плоскостями за верхушки елей и сосен… Шесть часов подряд штурмовики долбили Кутерселькя. Шесть часов подряд летчики не вылезали из кабин. И никаких пауз, никакой передышки. Не успевал самолет приземлиться, как его снова заправляли горючим, вооружали бомбами и эресами и отправляли на боевое задание. Одна волна Ил-2 сменяла другую.

— Из воспоминаний Главного маршала авиации А.А. Новикова

Благодаря действиям авиации, 133-й и 187-й стрелковые полки к 14-00 взяли ключевой узел обороны противника — господствующую над всей окружающей местностью высоту, а к 18-00 полностью выбили противника из Куутерселькя. Финские войска отступили к южному берегу озера Онкиярви. Преследуя противника, передовые советские части прошли по шоссе в сторону Лийкола 2-3 километра, а к 22-00 остановились и расположились на ночлег. В авангарде, сразу за линией передового охранения пехоты 72-й дивизии, находилось около 20 танков Т-34 из 185-го отдельного танкового полка и несколько САУ из 1222-го самоходно-артиллерийского полка.

Контрудар финских войск , 14-15 июня

Ещё в самом начале советского наступления финское командование приняло решение выдвинуть из района Выборга находившуюся в резерве танковую дивизию генерала Р. Лагуса ближе к линии фронта. Поскольку прорыв ВТ-линии в районе Куутерселькя грозил развалом всей линии обороны, уже вечером 14 июня финское командование приняло решение перейти на этом участке в контратаку и восстановить утраченные позиции. Для наступления были выделены из состава танковой дивизии егерская бригада (2-й, 3-й и 4-й егерские батальоны), батальон штурмовых орудий (всего 22 САУ StuG III Ausf. G), рота ЗСАУ (6 Landsverk L-62 Anti II) для защиты ударной группировки от атак с воздуха, а также артиллерийские части. В контрнаступлении предстояло участвовать и частям 48-го полка 3-й пехотной дивизии. Общее руководство операцией было возложено на командира егерской бригады полковника А. Пурома.

В 22-30 14 июня финская артиллерия начала артподготовку, затем двадцать финских бомбардировщиков нанесли удар по расположению советских частей, после чего финская пехота и САУ перешли в атаку. 1-я рота батальона штурмовых орудий и 4-й егерский батальон должны были наступать по шоссе, 3-й егерский батальон параллельно шоссе в 1 километре к западу. 2-й егерский батальон, а также 2-я и 3-я роты батальона штурмовых орудий находились в резерве.

1-я рота штурмовых орудий, смяв передовые позиции советской пехоты, стала стремительно продвигаться по шоссе в направление Куутерселькя и вскоре обнаружили большое количество советских танков расположенных по обе стороны шоссе. Советские танкисты были захвачены врасплох, в результате чего финнам удалось подбить несколько танков и САУ прежде чем был открыт ответный огонь.

Одновременно разгорелся ожесточенный бой в лесу рядом с шоссе, где 3-й и 4-й финские егерские батальоны встретили ожесточенное сопротивление. Хотя к 24-00 финские егеря почти достигли цели, выбить советскую пехоту из леса не удалось. Так, большая группа бойцов 219-го миномётного полка под началом командира полка полковника Г. М. Шепелева организовала круговую оборону и продержалась восемь часов до подхода подкреплений, а артиллеристы 9-го артполка 72-й пехотной дивизии метким огнём нанесли значительные потери наступающему противнику. Особенно отличился младший сержант Б. Г. Сорокин, который подбил 3 САУ.

Тем не менее, через несколько часов ожесточенного боя финским егерям и нескольким САУ удалось прорваться к укреплениям ВТ-линии. В этот момент к месту боя прибыли советские 558-й, 824-й и 667-й гаубичные артполки. Развернув орудия прямо на дороге, артиллеристы открыли огонь и остановили тем самым наступление противника. Ввод в бой частей из резерва ударной группы полковника А. Пурома не изменил ситуацию. Так, в 2-45 была брошена в атаку 3-я рота штурмовых орудий. Хотя отдельным финским солдатам удалось достичь ВТ-линии, но ни одно из штурмовых орудий не добралось до этих укреплений. Не привел к успеху и обходной манёвр, когда 4-й егерский батальон был направлен в обход линии слева, а справа, по восточному берегу Куутерселькяярви через лес в обход деревни, пытался пробиться 3-й егерский батальон. Эффективно действовала советская тяжелая артиллерия, от огня которой финны несли большие потери. Корректировался огонь с наблюдательного пункта на высоте 98,6. Здесь закрепилась небольшая группа советских бойцов, которая 17 часов удерживала высоту и отразила все атаки противника. В этих боях особенно отличился командир отделения разведки 667-го гаубичного артиллерийского полка старшина М. Г. Русанов. В решающий момент боя он, заменив раненого бронебойщика, подбил из ПТР вражеское САУ и заставил замолчать два пулемета.

К 8-00 15 июня отдельные финские солдаты всё-таки прорвались к укреплениям ВТ-линии, но это уже не могло изменить ситуацию. Большие потери, отсутствие подкреплений и тот факт, что к утру были израсходованы все боеприпасы, вынудило финское командование отдать в 10-15 приказ об отводе всех частей на перешеек между озёрами Суулаярви и Онкиярви, но только во второй половине дня последние финские солдаты отступили из района Куутерселькя к деревне Лийкола.

Итоги боев

Успехи 109-го стрелкового корпуса в боях 14-15 июня имели решающее значение для всего наступления 21-й армии на выборгском направлении, тем более что 108-й стрелковый корпус, действовавший между Финским заливом и Райволой, добился лишь ограниченных результатов. Одновременно с прорывом вражеской обороны 72-й стрелковой дивизией в районе Куутерселькя 109-я дивизия овладела другим важным опорным пунктом противника в Сахакюля, а 286-я дивизия — Мустамяки. Используя пробитую брешь в обороне противника, командование фронтом бросило в прорыв 1-ю Краснознаменную танковую бригаду, которая нанесла удар через Мустамяки и Нейволу и перерезала Приморское шоссе в районе Лемпияля. Финские войска под Ванхасахой и Мятсякюля, противостоявшие 108-му стрелковому корпусу, оказались перед угрозой полного окружения и были вынуждены начать поспешное отступление. Таким образом, оборона противника на ВТ-линии была прорвана в полосе 15 километров.

15 июля на командный пункт корпуса в Мустамяки приехали Л. А. Говоров, А. А. Кузнецов и В. П. Мжаванадзе. Был жаркий летний день.

— Поздравляю вас с блестящим успехом, — сказал Говоров. — Теперь дорога на Выборг открыта.

Командующий, чувствовалось, был в хорошем настроении. Но внешне он, как обычно, казался суровым.

— Вы, видимо, и сами не представляете, что сделали, — заметил Кузнецов. — Оборонительный пояс, который вы взломали, пожалуй, не уступает «линии Мажино».

— Из воспоминаний командующего и начальника политотдела 109-го стрелкового корпуса И.П. Алферова и М.А. Басовского.

Потери

В ожесточенных боях в районе Куутерселькя 14-15 июня обе стороны понесли значительные потери. Так, по финским данным в ходе контрудара батальоном штурмовых орудий было уничтожено 17 советских танков, 26 артиллерийских орудий, а также большое количество прочей военной техники и живой силы противника. Несколько советских танков и до десятка противотанковых орудий финны захватили в исправности, но быстро изменившаяся обстановка не позволила им эвакуировать трофеи в тыл. Потери батальона штурмовых орудий составили 24 человека убитыми и ранеными, 5 САУ были потеряны безвозвратно, и минимум ещё 8 были подбиты, но эвакуированы в тыл. Части, подчинённые полковнику А. Пурома, потеряли убитыми 79, пропавшими без вести 82 и ранеными 466 человек.

Отличившиеся воины. Герои Советского Союза

• И. П. Алферов — генерал-лейтенант, командующий 109-м стрелковым корпусом.
• Л. А. Ардашев — младший сержант, связной командирской роты 133-го стрелкового полка 72-й стрелковой дивизии.
• В. В. Кораблин — красноармеец, стрелок 994-го стрелкового полка 286-й стрелковой дивизии.
• М. Г. Русанов — старшина, командир отделения артиллерийской разведки 667-го гаубичного артиллерийского полка.
• Б. Г. Сорокин — младший сержант, командир орудия 9-го артиллерийского полка 72-й стрелковой дивизии.
• Г. М. Шепелев — подполковник, командир 219-го минометного полка.

Памятники и мемориалы

12 июня 2014 года на месте бывших укреплений финской оборонительной линии состоялось торжественное открытие мемориально-исторического района «Куутерселькя 1944». Над проектом по созданию мемориальной зоны работали поисковики отряда «Озёрный», а также многочисленные волонтеры при поддержке администрации Рощинского поселения^[10].

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Братская могила советских солдат и офицеров № 9, погибших в июне 1944 года. Посёлок Лебяжье.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Памятный знак рядом с местом гибели экипажа танка Т-60 Н. А. Фатеева и Ю. Л. Харитонского.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Монумент финским солдатам, павшим при обороне ВТ-линии 12-15 июня 1944 г.

См. также

• Советско-финская война (1941—1944)
• Выборгская операция (1944)
• Свирско-Петрозаводская операция
• Сражение при Тали-Ихантала
• Бои за Вуосалми
• Сражение при Иломантси

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Иринчеев Б.К. Прорыв Карельского вала. Четвертый сталинский удар. — М.: Яуза-каталог, 2016. — С. 225-258. — 272 с. — ISBN 978-5-906716-52-1.
• Лукницкий П.Н. Ленинград действует.... — М.: Советский писатель, 1971.

Отрывок, характеризующий Сражение при Куутерселькя

– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».