Сражение при Лемносе (1913)
| Битва при Лемносе | |||
| Основной конфликт: Балканские войны | |||
 Битва при Лемносе | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
в Эгейском море близ острова Лемнос | ||
| Итог |
Победа Греции | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| Потери | |||
| |||
Сражение у Лемноса или Лемносское сражение — морское сражение во время Первой Балканской войны 1912—1913 годов. Произошло 5 (18) января 1913 года в северной части Эгейского моря близ острова Лемнос между турецкой и греческой броненосными эскадрами.
Силы и планы сторон
Несмотря на неудачу в сражении при Элли турецкое командование готовилось разгромить блокирующую Дарданеллы греческую эскадру, которая базировалась в Мудросской гавани на Лемносе, и вернуть себе североэгейские острова. В конце декабря 1912 года находившиеся в Дарданеллах турецкие броненосцы и крейсера дважды устраивали рекогносцировочные выходы к островам Тенедос и Имброс для определения дислокации кораблей противника. На Галлипольском полуострове сосредотачивались турецкие десантные силы.
Главные силы турецкого флота, возглавляемого капитаном 1-го ранга Рамзи-беем, составляли два устаревших броненосца германского производства — «Хайреддин Барбаросса» и «Торгут Рейс» (из серии «Бранденбург», водоизмещение 10 000 тонн, ход 15 узлов, вооружение: по шесть 11-дюймовых и шесть 4-дюймовых орудий). Два других старых турецких броненосца — «Мессудие» (9100 тонн, 17 узлов, два 9-дюймовых и двенадцать 6-дюймовых орудий) и «Ассари Тевфик» (4700 тонн, 12 узлов, три 6-дюймовых и семь 4,7-дюймовых орудий) после полной перестройки представляли собой скорее тихоходные броненосные крейсера. Наиболее современными кораблями турецкого флота были бронепалубные крейсера «Хамидие» и «Меджидие» (3900 тонн, 22 узла, по два 6- и восемь 4,7-дюймовых орудий). У турок также было восемь достаточно современных эсминцев и пять миноносцев.
В греческой эскадре под флагом контр-адмирала Павлоса Кунтуриотиса основной боевой силой являлся новейший броненосный крейсер итальянского производства «Георгиос Авероф» (10000 тонн, 22,5 узла, четыре 9,2-дюймовых и восемь 7,5-дюймовых орудий). Три греческих броненосца — «Идра (броненосец)», «Псара (броненосец)» и «Спеце (броненосец)» (4900 тонн, 17 узлов, по три 10,5-дюймовых и пять 6-дюймовых орудий) — являлись устаревшими кораблями береговой обороны. Минная греческая флотилия состояла из 14 эсминцев (в том числе четырёх больших), 5 миноносцев и субмарины. Также у греков было несколько вооруженных гражданских судов — вспомогательных крейсеров.
Турецкий план предполагал разгромить греческую эскадру по частям. Для этого первым из Дарданелл выходил быстроходный крейсер «Хамидие», который должен был провести демонстрацию у одного из занятых греками островов и отвлечь на себя главный греческий корабль — броненосный крейсер «Авероф». При этом «Хамидие» вполне вероятно был бы уничтожен гораздо более сильным и быстроходным «Аверофом», зато турецкие броненосцы получали возможность в это время атаковать и уничтожить у Лемноса слабые греческие броненосцы береговой обороны, а потом уже выдержать бой с одиноким «Аверофом». Грекам был известен в общих чертах турецкий план. Они предполагали перехватить «Хамидие» у о-ва Тенедос, где было выставлено минное заграждение, и находились два эсминца, пять миноносцев, два вспомогательных крейсера и субмарина.
Рейд «Хамидие»
В ночь с 15 на 16 января 1913 года крейсер «Хамидие» под командованием известного турецкого капитана Рауф-бея в сопровождении «Мессудие», «Меджидие» и шести эсминцев вышел из Дарданелл. После того как турки убедились, что их появление в Эгейском море осталось для греков незамеченным, сопровождение вернулось в пролив. «Хамидие» взял курс в центральную часть Эгейского моря, к острову Сирос. Там турецкий крейсер нанес серьёзные повреждения вооруженному пассажирскому судну «Македония» и подверг бомбардировке порт Эрмуполис, причинив городу серьёзные разрушения. Узнав о появлении в Эгейском море турецкого рейдера, Греция прекратила торговое судоходство, были выключены огни маяков. Опасаясь налета «Хамидие» на гавань греческой столицы, в Пирее установили береговые батареи и минные заграждения. Вечером 17 января из Дарданелл к о. Тенедос отправился на разведку крейсер «Меджидие». Не обнаружив «Георгиоса Аверофа», турки пришли к выводу, что их план удался — главный греческий корабль направлен в погоню за «Хамидие».
Бой у Лемноса
18 января 1913 года в 9 часов утра турецкий флот вышел из Дарданелл в Эгейское море. Командующий эскадрой Рамзи-бей держал флаг на броненосце «Торгут Рейс». С ним шли броненосец «Хайреддин Барбаросса», броненосный крейсер «Мессудие», бронепалубный крейсер «Меджидие», восемь эсминцев и пять миноносцев. Самый слабый и тихоходный турецкий броненосный корабль «Ассари Тевфик» остался у входа в Дарданеллы. Турецкая эскадра прошла мимо островов Тенедос, Имброс и взяла курс к Лемносу. Около 11 утра в 10 милях от северо-восточной оконечности Лемноса Рамзи-бей обнаружил идущую навстречу, из Мудросской бухты, греческую эскадру, возглавляемую броненосным крейсером «Георгиос Авероф». Турецкий план не сработал, вопреки полученному из Афин приказу выделить лучшие корабли на преследование «Хамидие», контр-адмирал Кондуриотис не стал разделять свои силы, подозревая скорое появление всего турецкого флота. Перед боем Кунтуриотис поднял сигнал по эскадре: «Будущность дорогой нам Греции зависит от этого боя! Деритесь как львы!»
Большие броненосцы давали туркам перевес в тяжелых орудиях и броневой защите. В 11.25 турки первыми открыли огонь с дистанции 12 км. В 11.34, когда идущие в кильватерных колоннах эскадры сблизились до 8,5 км, огонь открыли и греки. Несмотря на большое количество выпущенных крупнокалиберных снарядов, турецкая стрельба была малорезультативна. Греки стреляли гораздо метче. Первыми из боя вышли наименее защищенные турецкие корабли — эсминцы, миноносцы и бронепалубный крейсер «Меджидие». Набрав скорость, они развернулись и ушли в сторону Дарданелл. Затем два небольших греческих броненосца — «Идра» и «Псара» — сосредоточили огонь на старом броненосном крейсере «Мессудие». На пораженном в центральный орудийный каземат турецком корабле произошёл сильный взрыв.
Адмирал Кунтуриотис вновь, как и в битве при Элли, отделился на флагманском крейсере «Аверов» от своих броненосцев, чтобы обойти турецкие силы и поставить их под перекрестный обстрел. Сблизившись с турецкими броненосцами до 4,5 км, «Аверов» засыпал их снарядами, вызвав серьёзные повреждения. Наиболее пострадал броненосец «Хайреддин Барбаросса». На нём трижды вспыхивали пожары, прямым попаданием была взорвана средняя башня главного калибра, в другой башне вышла из строя система подачи снарядов, были сбиты труба и мачта. Много турок погибло или было ранено на палубе, когда греки стали стрелять шрапнелью. На флагманском турецком броненосце «Торгут Рейсе» также вспыхнул пожар, была разбита одна из башен с двумя 11-дюймовыми орудиями.
Туркам удалось добиться десяти попаданий в «Георгиос Аверофф», которые, однако не причинили ему серьёзного ущерба. Также получил некоторые повреждения броненосец береговой обороны «Спеце». В 13.10 турки повернули назад и начали отступать к Дарданеллам. Греческий флагман «Авероф» преследовал их, продолжая обстреливать ещё более часа. Чтобы помочь своей эскадре, стоявший в дозоре у Дарданелл старый турецкий броненосный крейсер «Ассари Тевфлик» выдвинулся в море и принял участие в заключительной части сражения, получив серьёзные повреждения от нескольких попаданий с «Аверофа». Турецкий флот смог вернуться на свою базу, что было объявлено его командованием успехом.
Итоги сражения
Сражение окончилось явной победой греческого флота, который сумел причинить своему противнику гораздо больший ущерб, чем понес сам. Стороны понесли несопоставимые людские потери: у греков — лишь один раненый, у турок — более 30 убитых и 80 раненых (по другим данным — более 80 убитых и около 300 раненых). Турки так и не смогли выполнить поставленную задачу — обеспечить себе свободный выход в Эгейское море. Бой у Лемноса показал им невозможность победить греческий флот и снять блокаду Дарданелл.
После поражение в Лемносском сражении правительство Турции высказало готовность принять мирные предложение, однако было смещено «младотурками», выступавшими за продолжение войны. По приказу нового военно-морского министра большинство броненосных кораблей были направлены для поддержки с моря наступления сухопутных войск на болгарские позиции у Чатталджи.
При всей неудаче для турок Лемносского сражения, можно отметить, что повреждения, полученные в бою крейсером «Георгиос Авероф», очевидно, не дали ему возможности помешать успешному рейдерству «Хамидие», который парализовал греческое судоходство на Средиземном море.
Напишите отзыв о статье "Сражение при Лемносе (1913)"
Литература
- [wunderwaffe.narod.ru/HistoryBook/Balkan_war/02.htm Вильсон Х. В. Броненосцы в Балканской войне]
- [wunderwaffe.narod.ru/HistoryBook/Balkan_war/01.htm Северянин. Очерк военных действий на море во время Балканской войны 1912—1913 гг. ]
- [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/1999_03/07.htm Балакин С. А. ВМС малых стран Европы 1914 −1918 гг. Справочник по корабельному составу. Греция ]
- [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/1999_05/10.htm Балакин С. А. ВМС Японии, Турции и других стран Азии 1914 −1918 гг. Справочник по корабельному составу. Турция]
Отрывок, характеризующий Сражение при Лемносе (1913)
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.
Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»
Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
