Сражение при Спеце

Сражение при острове Спеце (греч. Ναυμαχία των Σπετσών) — бой между флотами греческих повстанцев и Османской империи, произошедший 8 (20) сентября — 13 (25) сентября 1822 года в ходе Освободительной войны Греции 1821—1829 годов.

Предыстория

После того как Константин Канарис 6 июня 1822 года сжёг на острове Хиос турецкий флагман, на котором погиб и капудан-паша (командующий флотом) Кара-али (см. Хиосская резня), османский флот ушёл в Константинополь. Султан назначил новым капудан-пашой Кёсе Мехмет-пашу, но тот, возглавляя малую эскадру, находился в городе Патры, Пелопоннес. Османская эскадра вышла снова в Эгейское море, под командованием капудан-бея (вице-адмирала) Ибрагима. Перед армадой была поставлена задача пройти без остановки в Ионическое море, достичь города Патры, взять на борт командующего Кёсе Мехмета, помочь турко-албанцам Омер-Вриони переправиться на Пелопоннес, оказать содействие войскам Драмали-паши (см. Битва при Дервенакии) и вернувшись в Эгейское море, снабдить крепости города Нафплион, осажденные греками.

Армада

12 июля 1822 года армада была замечена западнее острова Лесбос. Армада насчитывала 6 двухпалубных линейных кораблей, 15 фрегатов, большое число корветов, бригов — в общей сложности 87 единиц.

13 июля армада прошла у острова Идра и направилась к мысу Тенарон (Матапан), южная оконечность Пелопоннеса. И греки и турки были удивлены тем, что армада не зашла в Аргосский залив оказать содействие войскам Драмали-паши, но капудан-бей Ибрагим не имел информации о том, что Драмали уже находится в Арголиде.

20 июля армада подошла к городу Месолонгион, откуда, согласно плану, предполагалось переправить турко-албанцев Омер-Вриони на Пелопоннес. Но Омер-Вриони здесь не было, он всё ещё осаждал сулиотов в их горах и армада потеряла здесь несколько дней в безуспешной попытке взять островок Василади.

Наконец, 27 июля корабли армады отдали якоря на рейде города Патры. Но здесь была получена новость о том, что экспедиция Драмали-паши кончилась плачевно (см. Битва при Дервенакии). Армада вышла из Патр, направляясь в Эгейское море под командованием Кёсе Мехмета для выполнения оставшейся задачи — снабжения крепостей Нафплиона. Но для Кёсе Мехмета этого было недостаточно и он поставил себе целью уничтожение двух из трёх основных столпов греческого флота — островов Спеце и Идра

Греческий флот

Объединённый флот 3-х греческих островов Идра, Спеце, Псара насчитывал 53 вооружённых корабля и 10 брандеров. Патрулирующие корабли обнаружили османскую армаду, огибающую мыс Матапан, 30 августа. Всё гражданское население острова Спеце, с его пологими берегами, удобными для высадки, перебралось на скалистую Идру. Только 60 специотов, которых возглавляли Мексис, Иоаннис и Анастасиос Андруцос, остались на острове, поклявшись «быть погребёнными на родной земле». Мексис организовал 3 пушечные батареи, самая сильная из которых была установлена в Старой гавани.

Сражение

Встретив свежую погоду, армада задержалась и появилась перед греческим флотом только 8 сентября. Греческие корабли находились между Спеце и Идра. Армада сразу направилась к проливу между Спеце и и Идра, чего командующий греческим флотом Миаулис Андреас-Вокос не ожидал. Миаулис поднял сигнал «флот следует за адмиралом» и направился к берегу Пелопоннеса. Согласно греческим историкам, его план мог привести к катастрофе.

Но капитаны Цупас, Ламбру, Криезис, Антониос, Лембесис, Теодорис отказались следовать за Миаулисом и пошли навстречу армаде, открыв огонь «на удивление врагам и друзьям».

После этого Миаулис развернулся и также пошёл на армаду, которая к тому времени вошла уже глубоко в пролив. Кап. Пипинос бросился со своим брандером на алжирский фрегат. Около 50 алжирских моряков, с хорошими морскими навыками, бросились на абордаж уже горящего брандера. Многие из алжирцев сгорели, но им удалось отогнать брандер от фрегата. Брандер сел на мель (которая по сегодняшний день именуется Брандер) сгорел, но не без пользы, внеся замешательство в османской линии и дав грекам передышку.

С Идры, как в древности с Саламины (Битва при Саламине), старики, женщины и дети наблюдали за ходом боя.

К 14:00 исход сражения был ещё не ясен, когда в атаку пошёл брандер кап. Барбацис, Космас, находившийся в составе 18 кораблей, вставших перед Спеце и принявших основной удар османского флота.

Подбодряемый экипажами других кораблей, Барбацис «превзошёл себя в этот момент» и пошёл прямо на турецкий флагман.

Кёсе Мехмет не выдержал атаки Барбациса и развернул свой корабль к выходу из пролива. За ним последовала вся армада под возгласы греческих моряков и населения. Острова были спасены от смерти и порабощения.

Нейтральные

9 и 10 сентября османские и греческие корабли оставались без движения, из-за безветрия. 9 сентября у входа в гавань Идры встал флагман французской эскадры Средиземного моря. Адмирал де Вьела потребовал компенсацию в 35 тыс. пиастров за груз пшеницы с французского торгового корабля, конфискованного греческим гарнизоном крепости Монемвасия. Остров не располагал такими деньгами и де Виела, сделав несколько выстрелов по острову, получил взамен 6 знатных турецких заложников, предназначенных для обмена.

11 сентября, при свежем ветре, армада направилась к Нафплиону, сопровождая свои транспорты и торговое судно под австрийским флагом. Но Кёсе Мехмет, не дойдя до Нафплиона всего 11 миль и получив информацию от де Виела, что между островками Роди и Даскалио что у городка Толос его ждут 2 греческих брандера (кап. Церемис и Теодорис) последовал совету де Виела и не повёл флот в узкости, оставив австрийца одного. Капитан австрийского корабля Иосиф Верник, видя невдалеке французский фрегат, поднял французский флаг, но капитаны греческих брандеров не поддались на уловку и арестовали австрийское судно.

Армада, после ещё одной безуспешной попытки войти в пролив между Идрой и Спеце, ушла на Крит.

Левантийцы Смирны (Измир) зафрахтовали 2 торговых судна под английским флагом, с продовольствием для Нафплиона. Первое греки перехватили у острова Саламин, второе, под именем «The Flora of London», сумело войти в Аргосский залив, На перехват англичанина был послан бриг Персефона, где капитаном был Катрамадос, человек с пиратским прошлым, известный и как греческий Jean Barth. Катрамадос, невзирая на артиллерийский огонь с турецких крепостей, взял английский корабль на абордаж, когда он уже собирался отдавать якоря на рейде Нафплиона.

Турецкий гарнизон Нафплиона был обречён.

Значение

Каждый год в сентябре на острове Спеце проводят недельный фестиваль «Армата», празднуя победу 1822 года и сжигают в гавани макет турецкого флагмана. И хотя в действительности османская армада не потеряла в этом сражении ни флагмана, ни другой линейный корабль, это сражение спасло Спеце и, вероятно, Идру от разрушения; предопределило судьбу крепостей Нафплиона.

Османская армада в октябре направилась с Крита назад, в Константинополь, но понесла серьёзные потери у острова Тенедос.

Источники

• Δημητρης Φωτιαδης, Ιστορια του 21,ΜΕΛΙΣΣΑ − 1971,τομος II
• Δημήτρης Φωτιάδης, Κανάρης, Πολιτικές καί Λογοτεχνικές Εκδόσεις 1960

Отрывок, характеризующий Сражение при Спеце

«Я начинаю аb ovo. Враг рода человеческого , вам известный, аттакует пруссаков. Пруссаки – наши верные союзники, которые нас обманули только три раза в три года. Мы заступаемся за них. Но оказывается, что враг рода человеческого не обращает никакого внимания на наши прелестные речи, и с своей неучтивой и дикой манерой бросается на пруссаков, не давая им времени кончить их начатый парад, вдребезги разбивает их и поселяется в потсдамском дворце.
«Я очень желаю, пишет прусской король Бонапарту, чтобы ваше величество были приняты в моем дворце самым приятнейшим для вас образом, и я с особенной заботливостью сделал для того все нужные распоряжения на сколько позволили обстоятельства. Весьма желаю, чтоб я достигнул цели». Прусские генералы щеголяют учтивостью перед французами и сдаются по первому требованию. Начальник гарнизона Глогау, с десятью тысячами, спрашивает у прусского короля, что ему делать, если ему придется сдаваться. Всё это положительно верно. Словом, мы думали внушить им страх только положением наших военных сил, но кончается тем, что мы вовлечены в войну, на нашей же границе и, главное, за прусского короля и заодно с ним. Всего у нас в избытке, недостает только маленькой штучки, а именно – главнокомандующего. Так как оказалось, что успехи Аустерлица могли бы быть положительнее, если б главнокомандующий был бы не так молод, то делается обзор осьмидесятилетних генералов, и между Прозоровским и Каменским выбирают последнего. Генерал приезжает к нам в кибитке по Суворовски, и его принимают с радостными и торжественными восклицаниями.
4 го приезжает первый курьер из Петербурга. Приносят чемоданы в кабинет фельдмаршала, который любит всё делать сам. Меня зовут, чтобы помочь разобрать письма и взять те, которые назначены нам. Фельдмаршал, предоставляя нам это занятие, ждет конвертов, адресованных ему. Мы ищем – но их не оказывается. Фельдмаршал начинает волноваться, сам принимается за работу и находит письма от государя к графу Т., князю В. и другим. Он приходит в сильнейший гнев, выходит из себя, берет письма, распечатывает их и читает письма Императора, адресованные другим… Затем пишет знаменитый суточный приказ генералу Бенигсену.
Фельдмаршал сердится на государя, и наказывает всех нас: неправда ли это логично!
Вот первое действие. При следующих интерес и забавность возрастают, само собой разумеется. После отъезда фельдмаршала оказывается, что мы в виду неприятеля, и необходимо дать сражение. Буксгевден, главнокомандующий по старшинству, но генерал Бенигсен совсем не того же мнения, тем более, что он с своим корпусом находится в виду неприятеля, и хочет воспользоваться случаем дать сражение самостоятельно. Он его и дает.
Это пултуская битва, которая считается великой победой, но которая совсем не такова, по моему мнению. Мы штатские имеем, как вы знаете, очень дурную привычку решать вопрос о выигрыше или проигрыше сражения. Тот, кто отступил после сражения, тот проиграл его, вот что мы говорим, и судя по этому мы проиграли пултуское сражение. Одним словом, мы отступаем после битвы, но посылаем курьера в Петербург с известием о победе, и генерал Бенигсен не уступает начальствования над армией генералу Буксгевдену, надеясь получить из Петербурга в благодарность за свою победу звание главнокомандующего. Во время этого междуцарствия, мы начинаем очень оригинальный и интересный ряд маневров. План наш не состоит более, как бы он должен был состоять, в том, чтобы избегать или атаковать неприятеля, но только в том, чтобы избегать генерала Буксгевдена, который по праву старшинства должен бы был быть нашим начальником. Мы преследуем эту цель с такой энергией, что даже переходя реку, на которой нет бродов, мы сжигаем мост, с целью отдалить от себя нашего врага, который в настоящее время не Бонапарт, но Буксгевден. Генерал Буксгевден чуть чуть не был атакован и взят превосходными неприятельскими силами, вследствие одного из таких маневров, спасавших нас от него. Буксгевден нас преследует – мы бежим. Только что он перейдет на нашу сторону реки, мы переходим на другую. Наконец враг наш Буксгевден ловит нас и атакует. Оба генерала сердятся и дело доходит до вызова на дуэль со стороны Буксгевдена и припадка падучей болезни со стороны Бенигсена. Но в самую критическую минуту курьер, который возил в Петербург известие о пултуской победе, возвращается и привозит нам назначение главнокомандующего, и первый враг – Буксгевден побежден. Мы теперь можем думать о втором враге – Бонапарте. Но оказывается, что в эту самую минуту возникает перед нами третий враг – православное , которое громкими возгласами требует хлеба, говядины, сухарей, сена, овса, – и мало ли чего еще! Магазины пусты, дороги непроходимы. Православное начинает грабить, и грабёж доходит до такой степени, о которой последняя кампания не могла вам дать ни малейшего понятия. Половина полков образуют вольные команды, которые обходят страну и все предают мечу и пламени. Жители разорены совершенно, больницы завалены больными, и везде голод. Два раза мародеры нападали даже на главную квартиру, и главнокомандующий принужден был взять баталион солдат, чтобы прогнать их. В одно из этих нападений у меня унесли мой пустой чемодан и халат. Государь хочет дать право всем начальникам дивизии расстреливать мародеров, но я очень боюсь, чтобы это не заставило одну половину войска расстрелять другую.]
Князь Андрей сначала читал одними глазами, но потом невольно то, что он читал (несмотря на то, что он знал, на сколько должно было верить Билибину) больше и больше начинало занимать его. Дочитав до этого места, он смял письмо и бросил его. Не то, что он прочел в письме, сердило его, но его сердило то, что эта тамошняя, чуждая для него, жизнь могла волновать его. Он закрыл глаза, потер себе лоб рукою, как будто изгоняя всякое участие к тому, что он читал, и прислушался к тому, что делалось в детской. Вдруг ему показался за дверью какой то странный звук. На него нашел страх; он боялся, не случилось ли чего с ребенком в то время, как он читал письмо. Он на цыпочках подошел к двери детской и отворил ее.
В ту минуту, как он входил, он увидал, что нянька с испуганным видом спрятала что то от него, и что княжны Марьи уже не было у кроватки.
– Мой друг, – послышался ему сзади отчаянный, как ему показалось, шопот княжны Марьи. Как это часто бывает после долгой бессонницы и долгого волнения, на него нашел беспричинный страх: ему пришло в голову, что ребенок умер. Всё, что oн видел и слышал, казалось ему подтверждением его страха.
«Всё кончено», подумал он, и холодный пот выступил у него на лбу! Он растерянно подошел к кроватке, уверенный, что он найдет ее пустою, что нянька прятала мертвого ребенка. Он раскрыл занавески, и долго его испуганные, разбегавшиеся глаза не могли отыскать ребенка. Наконец он увидал его: румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперек кроватки, спустив голову ниже подушки и во сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал.
Князь Андрей обрадовался, увидав мальчика так, как будто бы он уже потерял его. Он нагнулся и, как учила его сестра, губами попробовал, есть ли жар у ребенка. Нежный лоб был влажен, он дотронулся рукой до головы – даже волосы были мокры: так сильно вспотел ребенок. Не только он не умер, но теперь очевидно было, что кризис совершился и что он выздоровел. Князю Андрею хотелось схватить, смять, прижать к своей груди это маленькое, беспомощное существо; он не смел этого сделать. Он стоял над ним, оглядывая его голову, ручки, ножки, определявшиеся под одеялом. Шорох послышался подле него, и какая то тень показалась ему под пологом кроватки. Он не оглядывался и всё слушал, глядя в лицо ребенка, его ровное дыханье. Темная тень была княжна Марья, которая неслышными шагами подошла к кроватке, подняла полог и опустила его за собою. Князь Андрей, не оглядываясь, узнал ее и протянул к ней руку. Она сжала его руку.
– Он вспотел, – сказал князь Андрей.
– Я шла к тебе, чтобы сказать это.