Сражение при Типпекану

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сражение при Типпекану
Основной конфликт: Война Текумсе
Англо-американская война

Изображение Алонзо Чеппелом (ок. 1879 г.)
Дата

7 ноября 1811 г.

Место

Около современной деревни Бэттл Граунд (Индиана)

Итог

Победа США[1]

Противники
Конфедерация Текумсе Соединённые Штаты Америки
Командующие
Тенскватава губернатор Уильям Генри Гаррисон
Силы сторон
500—700 бойцов 250 пехотинцев,
90 кавалеристов,
510 милиционеров
Потери
36—50 погибших,
70—80 раненых
62 погибших,
126 раненых

Сражение при Типпекану (англ. Battle of Tippecanoe) состоялось 7 ноября 1811 года между войсками Соединённых Штатов Америки во главе с губернатором Территории Индиана Уильямом Генри Гаррисоном и силами растущей конфедерации индейцев Текумсе во главе с его младшим братом Тенскватава. Силы США, состоявшие из ополчения и регулярных войск, в ответ на рост напряжённости в отношениях с племенами предприняли упреждающий удар по штаб-квартире конфедерации. Битва произошла у деревни Профетстаун в месте слияния рек Типпекану и Уобаш.

Хотя Соединённые Штаты победили как тактически (так как они стояли на своём и на следующее утро уничтожили Профетстаун), так и стратегически (конфедерация Текумсе никогда не восстановилась), победа далась дорого. Нападавшие индейцы имели меньшую численность и понесли меньше потерь. Сражение стало кульминацией роста напряжённости в так называемой войне Текумсе, которая продолжалась до смерти Текумсе в 1813 году. Победа США над индейцами стала не только важным политическим символом для американских войск, но и катастрофой для конфедерации Текумсе, которая так и не смогла восстановить свою прежнюю мощь. Общественное мнение в США винило в восстании индейцев британское вмешательство. Это подозрение послужило катализатором для Англо-американской войны, начавшейся лишь шесть месяцев спустя.





Обстановка

Уильям Генри Гаррисон, получивший в 1800 году назначение на должность губернатора, в январе 1801 года приехал во вновь образованную территорию Индиана. Он стремился завладеть правами на индейские земли, чтобы открыть их для поселенцев. В частности, он надеялся, что территория привлечёт достаточное количество поселенцев, которого ей хватит для получения статуса штата. Гаррисон заключил с индейцами многочисленные договоры о землепользовании, в том числе договор Форт-Уэйна 30 сентября 1809 года, по которому вожди Майами, Потаватоми, Ленапе и другие продали три миллиона акров (около 12 000 км²)[2][3].

Тенскватава, известный как «Пророк», возглавлял религиозное движение среди северо-западных племён, призывая вернуться к родовым обычаям. Его брат, Текумсе, был оскорблён договором Форт-Уэйна, а потом стал видным лидером. Текумсе возродил идею, проведённую раньше лидером Шауни «Синей Курткой» и лидером Мохоков Джозефом Брантом — что индейскими землями владеют все племена совместно, и что земля не может быть продана без согласия всех племён[2][4]. Текумсе, ещё не готовый противостоять США напрямую, поборолся первоначально с индейскими лидерами, подписавшими договор. Он начал с того, что запугал их и угрожал убить всех, кто проводится условия договора. Текумсе начал путешествовать широко, убеждая воинов отказаться от вождей, согласовавшихся с США, и присоединиться к сопротивлению в Профэтстауне. Текумсе настаивал, что договор Форт-Уэйна незаконен[5]. В 1810 году в совещании с Гаррисоном, он потребовал, чтобы президент США отменил договор, и предупредил, что американцы не должны пытаться поселяться на землях, проданных в договоре. Гаррисон отклонил его требования и настаивал, что племена могут иметь индивидуальные отношения с США[6].

В заседании Текумсе предупредил Гаррисона, что он будет искать союз с британцами, если разразятся военные действия[7]. Уже несколько месяцев напряжённость в отношениях между США и Великобританией была высокой из-за вмешательство последней в торговле США с Францией. Ещё в 1810 году британские агенты стремились заручиться союзом с индейскими племенами, надеясь получить их помощь в защите Канады, но племенам не хотелось принимать предложение, поскольку не видели выгоды от такого плана[2]. После противостояния, Текумсе тайно принял предложение о союзе и англичане начали поставлять свою конфедерацию с оружием и боеприпасами[8].

В августе 1811 года Текумсе вновь встретился с Гаррисоном в городе Винсенс, где Текумсе заверил Гаррисона, что братья Шауни хотели остаться в мире с США[6]. Текумсе затем отправился на юг, чтобы набрать союзников среди «Пяти цивилизованных племён». Большинство из южных народов отклонило его просьбы, но фракция криков — «Красные палочки» — ответила на его призыв к оружию. Это привело к Войне с криками, которая также стала частью Англо-американской войны[9][10].

Вскоре после встречи с Текумсе Гаррисон покинул территорию для дела в Кентукки, оставив секретаря Джона Гибсона в качестве исполняющего обязанности губернатора. Гибсон, живший много лет среди племён Майами, быстро узнал о военных планах Текумсе и сразу же созвал ополчение территории, одновременно послав чрезвычайные письма, требующие возвращение Гаррисона[9]. К середине сентября большинство из подразделений ополченцев были созданы. К тому времени Гаррисон вернулся в сопровождении небольшого отряда регулярных войск и принял командование над ополчением. Гаррисон был уже в связи с начальством в Вашингтоне и был уполномочен выступить против конфедерации в качестве демонстрационной силы в надежде, что они согласятся на мир[11][12].

Гаррисон собрал рассеянные подразделения ополченцев возле поселения на ручье Марая, к северу от Винсенза. Там к ним присоединилась компания из шестидесяти воинов, называемых «Жёлтыми куртками» из-за своих ярко-желтых мундиров, из Коридона, штат Индиана, а также индианские рейнджеры[note 1]. Оттуда армия около тысячи человек отправились на север в направлении Профэтстауна[13]. Армия включала в себя около 250 регулярных войск из 4-го американского пехотного полка, 100 кентуккийских добровольцев и почти 600 индианских ополченцев, в том числе две роты индианских рейнджеров[12]. 3 октября Армия дошла до места современного Терре-Хота, штат Индиана, где разбили лагерь и построили Форт Гаррисон, пока ждали поставкок. 10 октября разведовательный отряд Желтых курток попал в засаду индейцев и потерял несколько человек убитыми. Больше не было возможно фуражировать, и поставки быстро начали иссякать. К 19 октября пищевые рационы были сокращены и оставались такими до 28 октября, когда свежие поставки пришли через реку Уобаш из Винсенза. 29 октября после получения поставок Гаррисон вновь отправился в сторону Профэтстаун[14][15].

Противоборствующие силы

Соединённые Штаты

Губернатор Уильям Генри Гаррисон[16]

Штаб

  • Жёлтые куртки — Капитан Шпайер Спенсер
  • Шпионы и разведчики — капитан Туссен Дюбуа
Бригада Батальон Роты

Пехотная бригада
Полковник Джон Паркер Бойд[note 2]

Регулярный батальон


Майор Дэвис Флойд

  • 4 компании, 4-й пехотный полк США
  • 1 компания, 7-й пехотный полк США
  • 1 компания, стрелковый полк
  • 4 компании, 4-й пехотный полк США — капитан Бейн
Ополченский батальон


Подполковник Джозеф Бартоломью (w)

  • 4 компании, ополченская пехота — подполковник Люк Деккер
  • 3 компании, ополченская пехота

Кавалерийская бригада
Полковник Джон Паркер Бойд

Драгунский запас


Майор Джозеф Гамильтон Дэвэйс

  • Лёгкие драгуны, индианское ополчение — капитан Бенджамин Парк
  • Лёгкие драгуны, индианское ополчение — капитан Беггс
  • Кентуккийская ополченская рота — капитан Фанк
Лёгкий драгунский батальон


Майор Самюэл Уэллс

  • Кентуккийские конные стрелки — капитан Гейгер
  • Индианские конные стрелки — капитан Дэвид Робб

Индейцы

Конфедерация Текумсе — Тенскватава (500—700 воинов)

Сражение

Подойдя к Профэтстауну поздно 6 ноября, силы Гаррисона встретили одного из последователей Тенскватавы, махавшего белым флагом. Он нёс послание от Тенскватавы с просьбой о прекращении огня до следующего дня, когда обе стороны смогут провести мирное собрание. Гаррисон согласился на встречу, но опасался увертюры Тенскватавы, считая, что переговоры будут бесполезны. Гаррисон переместил свою армию на близлежащий холм у слияния рек Уобаш и Типпекану. Там он расположил своих солдат в боевом порядке и выставил караулы на всю ночь[17].

Холм, на котором он расположился лагерем, был местом расположения школы католической миссии, построенной для крещения окружающих племён. На западной стороне холма был мелкий ручей и на восточной стороне — очень крутая насыпь. Из-за особенностей этой позиции Гаррисон не построил какие-либо фортификационные сооружения[18]. Компания Жёлтых курток под начальством капитана Спайера Спенсера была размещена на южной оконечности периметра лагеря. Остальная часть ополчения сформировала прямоугольный строй по краям утёса, окружающего лагерь. Полковник Дэвис Флойд командовал ополченцами, охраняющими утёс на восточной стороне строя. Регулярные войска под начальством майора Родда и драгуны под начальством майора Джозефа Дэвейсса и бывшего конгрессмена капитана Бенджамина Парка, находились за основными линиями в резерве[11][19].

В 1816 году в разговоре с Льюисом Кэссом, губернатором штата Мичиган, Тенскватава отрицал, что приказал своим воинам напасть на Гаррисона и обвинил в атаке членов племени Виннебаго в своем лагере. В других отчётах также говорится о том, что Виннебаго способствовали нападение, и что когда началась паника, Тенскватава не смог контролировать своих последователей[20]. Последователи Тенскватавы беспокоились из-за близости вражеской армии и боялись неизбежного нападения. Они уже начали укреплять город, но оборона была ещё не завершена. В течение вечера Тенскватава посоветовался с духами и решил, что надо отправить группу воинов в палатку Гаррисона, чтобы убить его и таким образом избежать битвы. Он заверил воинов, что произнесёт заклинания, защищающие их от вреда и дезориентирующие вражеских солдат, дабы американцы не могли сопротивляться. Таким обазом, индейцы начали окружать армию Гаррисона, ища путь в лагерь[19]. Бен, афро-американский извозчик, путешествующий с армией Гаррисона, дезертировал и вступил в ряды Шони. Он согласился вести небольшую группу воинов через линию к палатке Гаррисона. Поздно ночью он был захвачен часовыми лагеря, приведён в лагерь и связан. Впоследствии он был признан виновным в измене, но был помилован Гаррисоном[18].

Хотя существующие свидетельства не поясняют, как именно началась битва, ясно, что часовые Гаррисона встретились с продвигающимися индейцами в предрассветные часы 7 ноября. Около 4:30 утра, солдаты проснулись под прерывистые выстрелы и обнаружили себя почти окруженными силами Тенскватавы. Противоборствующие стороны впервые вошли в боевой контакт на северном конце периметра, но это движение, вероятно, являлось диверсией. Вскоре после первых выстрелов, боевые действия начались на противоположном конце периметра, когда воины, крича боевые кличи, неожиданно набросились на линию Гаррисона на южном углу. Спенсер был в числе первых убитых, получив пулю в оба бедра. В письменном отчёте в Вашингтон губернатор Гаррисон позже описал смерть Спенсера так: «Спенсер был ранен в голову. Он призывал свои войска продолжать бороться. Но был ранен в оба бедра и упал. Продолжая приободрять своих подчинённых, он был поднят, и получил другую пулю в тело, что немедленно убило его»[21].

Лейтенанты МакМейон и Берри — другие два командира Жёлтых курток — были также вскоре ранены и убиты. Без руководства Жёлтые куртки с часовыми начали отступать от главной линии. Индейцы последовали за отступающими и вошли в лагерь. Солдаты перегруппировались под командованием будущего сенатора Соединенных Штатов прапорщика Джона Типтона и с помощью двух подразделений резерва под командованием капитана Родда отбили атаку индейцев и заделали брешь в обороне[11][22][23].

Во второй атаке индейцы напали на северный и сосредоточили удар на южный конец лагеря. Более половины жертв Гаррисона были среди подразделений на южной оконечности обороны. Погибли капитан Спенсер, пять других людей в его подразделении, и ещё семь в соседнем. Джейкоб Уоррик, капитан соседнего отряда, был также убит. После этого неожиданного удара регулярные войска укрепили важную южную часть линии обороны и в итоге им удалось удержать свою позицию. На северном конце лагеря, майор Дэвис направил драгун в контратаку. Они пробились через линию индейцев, но потом были отброшены. Большинство отряда Дэвиса отступило назад к основной линии Гаррисона, но вскоре Дэвис сам был убит. На протяжении следующего часа войска Гаррисона отбили ещё несколько атак. Когда боеприпасы индейцев начали иссякать и солнце взошло, показывая небольшой размер армии Тенскватавы, индейские силы наконец начали медленно отступать[11][22][23]. Второе наступление драгун заставило оставшихся индейцев бежать[24].

В протяжении двух часов боя Гаррисон потерял 62 человек (37 убитых и 25 смертельно раненных). Около 126 были менее серьезно ранены[23][24]. У Жёлтых курток были самые высокие потери: 30 % этой группы было убито или ранено. Число жертв индейцев до сих пор является предметом дискуссий, но оно было несомненно ниже. По оценкам историков среди индейцев около 50 были убиты и 70—80 человек были ранены[22][23][24].

Воины отступили в Профетстаун, где, согласно отчёту одного вождя, стали обвинять Тенскватаву в обмане, потому что его заклинания не смогли предотвратить большое количество жертв. В ответ Тенскватава обвинил свою жену в осквернении волшебного лекарства. Он предложил произнести новое заклинание и призвал своих воинов начинать новую атаку, но они отказались[20].

Опасаясь скорого возвращения Текумсе с подкреплением, Гаррисон приказал своим людям укрепить лагерь фортификационными сооружениями. Во время выхода часовые Гариссона обнаружили и оскальпировали трупы 36 индейцев[24]. На следующий день, 8 ноября, Гаррисон отправил небольшую группу людей в деревню, которая оказался пустой, за исключением одной пожилой женщины, слишком больной, чтобы бежать. Остальные индейцы эвакуировали деревню в ночное время. Гаррисон приказал своим войскам убить женщину и сжечь Профетстаун, также им был отдан приказ уничтожать запасы пищи индейцев, без которых союзу было бы трудно пережить зиму. Всё ценное было конфисковано, в том числе 5000 бушелей кукурузы и фасоли[24]. Некоторые солдаты Гаррисона выкопали трупы из профетстаунского кладбища, чтобы взять скальпы. Отряды Гаррисона похоронили своих погибших товарищей на месте лагеря. Солдаты пытались скрыть захоронение, однако, после ухода войск Гаррисона индейцы вернулись и в отместку выкопали множество трупов.

Последствия

На следующий день после боя раненых загрузили на повозки и отвезли обратно в Форт Гаррисон для оказания медицинской помощи. 9 ноября большинство ополченцев были освобождены от службы и вернулись домой, но регулярные войска оставались в районе немного дольше[25]. В своём первоначальном докладе военному министру Уильяму Юстису, Гаррисон сообщил о сражение при реке Типпекану и добавил, что боялся скорой расправы. Первое письмо не сообщало, какая сторона победила, и секретарь пришёл к выводу, что Гаррисон был побеждён. Следующее письмо пояснило, что армия Гаррисона победила, и поражение войск Текумсе стало очевидным, когда вторая атака не осуществилась. Юстис требовал от Гаррисона ответа касательного того, что Гаррисон не принял адекватных мер в укреплении лагеря. Гаррисон ответил, что считал своё положение достаточнодостаточно надёжным и что лагерь не нуждался в укреплении. Этот спор стал катализатором разногласий между Гаррисоном и Военным министерством, заставившие его в 1814 году уйти в отставку из армии[26].

Сначала в газетах было мало информации о битве, и журналисты сосредоточили внимание на основные моменты текущих Наполеоновских войн. В одной Луисвиллской газете даже была напечатана копия оригинального отчёта о битве с ошибочным указанием о поражении армии США[27]. Тем не менее, в декабре в большинстве крупных газет начали печатать статьи о сражении. Быстро росло общественное возмущение, и многие граждане обвиняли британцев в подстрекательстве индейских племён к насилию и в снабжении их оружием. В первых рядах призывающих к войне был Эндрю Джексон, утверждавший, что Текумсе и его союзники были «возбуждены британскими агентами»[28]. Другие западные губернаторы призвали к действиям: Уилли Блаунт из штата Теннесси призвал правительство «очистить лагеря индейцев от всякого англичанина, которого можно найти»[29]. Отвечая на народное настроение, «Ястребы» в конгрессе приняли резолюции, осуждавшие британцев за вмешательство во внутренние дела Соединённых Штатов. Сражение при Типпекану способствовало усилению напряжённости в отношениях с Великобританией, что привело к объявлению войны лишь несколько месяцев спустя[30].

До недавнего времени историки поверяли достоверность случая, согласно которому Текумсе разозлился на Тенскватаву за поражение в бою и угрожал убить его. Говорилось, что Пророк потерял авторитет после битвы и больше не служил в качестве лидера конфедерации. В последующих встречах с Гаррисоном, несколько индейских лидеров утверждало, что влияние Пророка сошло на нет. В некоторых отчётах было сказано, что Пророк подвергался преследованиям. Однако, историки Альфред Кейв и Роберт Оуэнс утверждают, что индейцы, вероятно, пытались ввести Гаррисона в заблуждение, стараясь успокоить ситуацию, и что на самом деле Тенскватава продолжал играть важную роль в конфедерации[29][31].

Добившись своей цели в разгоне индейцев Профетстауна, Гаррисон провозгласил это решительной победой. Но некоторые современники Гаррисона, а также некоторые последующие историки, сомневались в данном Гаррисоном исходе боя. Историк Альфред Кейв заметил, что «Ни в одном из современных отчётов от индейцев, торговцев и государственных чиновников о последствиях Типпекану мы не находим подтверждения того, что Гаррисон одержал решительную победу»[32]. Поражение было неудачей для конфедерации Текумсе, но индейцы вскоре восстановили Профетстаун, и на самом деле пограничные столкновения продолжились после боя[33]. Согласно историку Адаму Джортнеру, возможно, что удар по Профетстауну сделал движение Тенскватава даже сильнее»[34].

16 декабря 1811 года произошло первое из сильных землетрясений около городка Нью-Мадрида[35]. Многие индейцы из северо-запада видели в землетрясении знак того, что прогнозы Тенскватавы о гибели сбывались, и в результате многие стали поддерживать Текумсе, в том числе многие из его бывших недоброжелателей. Впоследствии количество нападений индейцев на поселенцев быстро увеличилось[29]. В течение следующего года Профетстаун был частично восстановлен, но снова бвл разрушен во время второй кампании в 1812 году. Текумсе продолжал играть важную роль в военных операциях на границе, и к началу Англо-американская войны в 1812 году, конфедерация Текумсе была готова сама вступить в войну на стороне британцев[36]. Воины Текумсе составляли почти половину британской армии, захватившей Детройт в августе 1812 года. Только после смерти Текумсе в сражении у реки Темс в Онтарио в 1813 году конфедерация перестала угрожать Соединённым Штатам[37].

Когда на выборах 1840 года Уильям Генри Гаррисон баллотировался на пост президента США, он использовал лозунг «Tippecanoe and Tyler Too» (Джон Тайлер — кандидат на вице-президента), чтобы напомнить людям о своём героизме во время боя[38].

Мемориал

Американские войска получили «благодарность Конгресса». В резолюции первоначально назвали Уильяма Генри Гаррисона по имени, но имя было удалено из резолюции до его принятия. Гаррисон считал это оскорблением, думая, что подразумевали, что он был единственным человеком в кампании, не достойным награды[39]. Потом в 1818 году он был награждён Благодарностью Конгресса и Золотой медалью Конгресса за победу в сражении у Темза[40].

В 1835 году во время своей первой президентской кампании Гаррисон вернулся на поле боя выступить с речью, в которой, среди прочего, он призвал к созданию мемориала, чтобы сохранить боевую площадку. Потом Джон Типтон купил землю, чтобы сохранить её. Миссонерская школа на холме была куплена методистской церковью для использования в качестве семинарии. В своём завещании Типтон оставил поле боя семинарии, и они содержали его в исправности на протяжении многих лет и в 1862 году построили большее помещение на месте. Сражение и Гаррисон были увековечены в названиях двух населённых пунктов штата Огайо: деревни Типпекану и городка Типпекану (переименованный в 1938 году в Типп Сити).

В 1908 году Генеральная Ассамблея штата Индиана поручила создание памятного обелиска высотой в 24 метров. К 1920-м годам место стало в первую очередь методистском детском лагерем. 9 октября 1960 года поле сражения при Типпикану было назначено Национальным историческим памятником[41]. В 1961 году большое празднование 150-летии битвы состоялось, в котором приняло участие, по оценкам, 10 000 человек. В последующие годы поле битвы стало менее популярно и пришло в упадок. Потом было передано исторической ассоциации округа Типпекану, которая и теперь обслуживает поле и здание семинарии, в котором расположен музей о битве. В 1986 году был в мемориал добавлен амфитеатр[42]. С 1989 года амфитеатр используется для выступлений «Драмы сражении при Типпекану на открытом воздухе»[43].

Напишите отзыв о статье "Сражение при Типпекану"

Примечания

  1. Индианские рейнджеры были сформированы в первые дни территории для защиты поселенцев от набегов индейцев, но в предыдущие пять лет видели мало действий.
  2. Бойд был заместителем командующего экспедиции, действующим бригадным командиром всех подразделений на местах и командиром всех подразделений регулярной армии. Имел звание «действующий бригадный генерал» (Tunnell, Appendix B).

Источники

  1. Tunnell, P. xvi
  2. 1 2 3 Langguth, P. 164
  3. Owens, P. 210
  4. Owens, P. 211
  5. Langguth, P. 164—165
  6. 1 2 Langguth, P. 165—166
  7. Langguth, P. 166
  8. Langguth, P. 165
  9. 1 2 Langguth, P. 167
  10. Owens, P. 212
  11. 1 2 3 4 Langguth, P. 168
  12. 1 2 Owens, P. 214
  13. Funk, P. 27
  14. Funk, P. 28
  15. Owens, P. 216
  16. Tunnell, Appendix B
  17. Funk, P. 29
  18. 1 2 Owens, P. 219
  19. 1 2 Owen, P. 217
  20. 1 2 Cave, P. 121
  21. Dillon, P. 471
  22. 1 2 3 Funk, P. 30
  23. 1 2 3 4 Owen, P. 218
  24. 1 2 3 4 5 Langguth, P. 169
  25. Funk, p. 31
  26. Owens, pp. 219–220
  27. Owens, p. 220
  28. Owens, p. 221
  29. 1 2 3 Owens, p. 222
  30. Owens, p. 223
  31. Cave, p. 122
  32. Cave, p. 127
  33. Sugden, pp. 260–61
  34. Jortner, 196.
  35. Sugden, p. 249
  36. Sugden, p. 275
  37. Langguth, p. 214
  38. Carnes, p. 41
  39. [books.google.com/books?id=YqIEAAAAYAAJ&pg=PA237&lpg=PA237&dq=William+Henry+Harrison+Thanks+of+Congress&source=bl&ots=psAKE04JgA&sig=5L1hGyLY2mUWWu37y8_H8i2Je8c&hl=en&ei=SyjrSpW0BoX-Me3dpYMM&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CAwQ6AEwAA#v=onepage&q=William%20Henry%20Harrison%20Thanks%20of%20Congress&f=false Burr, Samuel Jones (1840) The life and times of William Henry Harrison, p. 237.]
  40. [assets.opencrs.com/rpts/RL30076_20080715.pdf CRS Report, Recipients of Congressional Gold Medals to 2008.]
  41. [tps.cr.nps.gov/nhl/detail.cfm?ResourceId=15&ResourceType=Site Tippecanoe Battlefield]. National Historic Landmarks program. National Park Service. Проверено 5 июня 2009. [www.webcitation.org/6GdnfI107 Архивировано из первоисточника 15 мая 2013].
  42. [www.tcha.mus.in.us/battlehistory.htm Tippecanoe Battlefield History]. Tippecanoe County Historical Association. Проверено 27 марта 2009. [web.archive.org/web/20090417020339/www.tcha.mus.in.us/battlehistory.htm Архивировано из первоисточника 17 апреля 2009].
  43. Welcome Page, The Battle of Tippecanoe Outdoor Drama 1990 Souvenir Program, Summer 1990.

Литература

  • Carnes, Mark C. & Mieczkowski, Yanek. [books.google.com/?id=jK8w5ekxUKgC&printsec=frontcover The Routledge Historical Atlas of Presidential Campaigns]. — New York, NY: Routledge, 2001. — ISBN 0415921392.
  • Cave, Alfred A. Prophets of the Great Spirit. — Lincoln: University of Nebraska Press, 2006. — ISBN 080321555X.
  • Dillon, John Brown. Letters of William Henry Harrison // A History of Indiana. — Bingham & Doughty, 1859.
  • Funk, Arville. A Sketchbook of Indiana History. — Rochester, Indiana: Christian Book Press, 1969, revised 1983.
  • Langguth, A. J. Union 1812: The Americans Who Fought the Second War of Independence. — New York: Simon & Shuster, 2006. — ISBN 0743226189.
  • Owens, Robert M. [books.google.com/?id=bKWrfrjrLEUC&printsec=frontcover&dq=Mr.+Jefferson%27s+Hammer: Mr. Jefferson's Hammer: William Henry Harrison and the Origins of American Indian Policy]. — Norman, Oklahoma: University of Oklahoma Press, 2007. — ISBN 9780806138428.
  • Tunnell IV, H. D. [cgsc.leavenworth.army.mil/carl/resources/csi/tunnell/tunnell.asp To Compel with Armed Force: A Staff Ride Handbook for the Battle of Tippecanoe]. — Fort Leavenworth, KS: Combat Studies Institute, U.S. Army Command and General Staff College, 1998.

Ссылка

  • [www.tcha.mus.in.us/battlefield.htm Tippecanoe County Historical Association: Tippecanoe Battlefield]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Сражение при Типпекану

– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…