Сражение при Шантильи

Сражение при Шантильи
Основной конфликт: Гражданская война в США
Атака генерала Керни
Дата	1 сентября 1862 года
Место	округ Фэирфакс, Виргиния
Итог	тактически ничья, стратегически победа КША
Противники
США КША
Командующие
Филип Керни Исаак Стивенс Томас Джексон Джеб Стюарт
Силы сторон
6 000 20 000
Потери
1300 800

Сражение при Шантильи (англ. Battle of Chantilly), известное на юге как Сражение при Окс-Хилл, произошло 1 сентября 1862 года в округе Фэирфакс, Вирджиния, и было последним сражением Северовирджинской кампании во время американской гражданской войны. Корпус генерала Джексона пытался перерезать пути отступления федеральной Вирджинской армии, но был атакован двумя федеральными дивизиями. В сражении погибли оба дивизионых командира федеральной армии, но наступление Джексона удалось остановить.

Предыстория

После разгрома во Втором сражении при Булл-Ран генерал Поуп приказал Вирджинской армии отступать к Сентервилю. Отступление началось ночью 30 августа под прикрытием III корпуса Ирвина Макдауэлла. Армия перешла Булл-Ран и её последние отряды разрушили мост, чтобы задержать преследование. Отступление проходило без осложнений. Генерал Ли понимал, что его армия слишком утомлена двумя неделями постоянных маршей и трехдневным сражением, поэтому не организовал преследования. Это позволило Второму корпусу Бэнкса присоединиться к армии Поупа. Но главное — это позволило северянам перебросить на фронт корпуса Потомакской армии: II, V и VI, которые только что прибыли с Вирджинского полуострова.

К утру 31 августа Поуп начал понемногу терять управление армией. Поражение серьёзно сказалось на его нервах и он не знал, как поступить. Вашингтон требовал от него наступления, но Поуп боялся, что Ли атакует его армию до того, как та будет готова к сражению. Поуп собрал на совещание корпусных командиров — впервые за всю кампанию — и они приняли решение отступать к Вашингтону. Однако пришло письмо от Генри Халлека с требованием наступления, и Поуп приказал готовить наступление.

Однако Ли уже начал действовать по своему плану, чем вырвал у Поупа инициативу. Ли приказал Джексону двинуться в обход правого фланга Поупа и выйти в тыл федеральной армии. Наступление возглавила кавалерия Стюарта, которая обеспечивала разведку пути движения. Дивизии Лонгстрита оставались на своих местах, изображая из себя всю Северовирджинскую армию. Незамеченный противником, Джексон направился на север, затем повернул на восток и вышел к Германтауну, где проходили две дороги, связующие армию Поупа с Вашингтоном (Уоррентон Пайк и Литл-Ривер Тернпайк). Однако солдаты Джексона были голодны и плохо одеты, поэтому двигались медленно и встали лагерем в Плезант-Веллей, в трех милях от Сентервиля. Этот манёвр остался незамеченным Поупом.

Однако, ночью произошло два важных события. Из Германтауна прибыл штабной офицер, который сообщил о появлении крупных отрядов кавалерии противника. К счастью для Ли, Поуп решил, что это был всего лишь патруль конфедератов. Однако через несколько часов федеральная кавалерия донесла, что наблюдает крупные массы пехоты противника, марширующие по шоссе Литтл-Ривер на восток. Поуп осознал, что его армия в опасности. Он отменил все распоряжения о подготовке к атаке и приказал отступать от Сентервиля к Вашингтону.

Сражение

Утром 1 сентября Поуп приказал генералу Эдвину Самнеру отправить одну бригаду на север для разведки. Вирджинская армия продолжала двигаться в сторону Вашингтона, а корпус Макдауэлла был послан в Германтаун для охраны перекрестка. Две бригады из IX корпуса Джессе Рено были отправлены для того, чтобы задержать Джексона. Дивизия Филипа Керни выступила вслед за бригадой чуть позже.

Между тем Джексон возобновил движение на юг, впереди шла его дивизия под командованием Уильяма Старка; в авангарде шла бригада каменной стены под командованием генерала Грисби. Однако его усталые и голодные солдаты успели пройти немного, тем более, что начался сильный дождь. Пройдя всего три мили, они заняли Окс-Хилл, расположенный юго-восточнее плантации Шантильи. Здесь они остановились и Джексон сам, наконец, заснул. Бригады Брэнча и Брокенбро из дивизии Эмброуза Хилла выдвинулись несколько южнее навстречу противнику и выставили пикеты.

В 15:00 появилась дивизия Стивенса. К этому моменту две бригады из дивизии Лоутона удлинили линию Эмброуза Хилла влево, а дивизия Старке развернулась ещё далее влево, загнув фланг к шоссе Литл-Ривер. Соотношение сил было не в пользу Стивенса, но он решил сразу атаковать и двинул свою дивизию на центр и правый фланг противника. Основной удар пришелся на луизианскую бригаду Генри Стронга. Атака началась удачно, но когда Стивенс сам поднял знамя 79-го нью-йоркского полка (так. наз. «горский гвардейский») и сам повел их в атаку через линию железной дороги, случайная пуля убила его наповал. Несмотря на это, дивизия оттеснила бригаду Стронга и вышла во фланг бригаде Брауна, и сам капитан Браун был убит. Однако контратака бригады Джубала Эрли остановила это наступление. Генерал Бенджамин Крайст принял командование дивизией и отвел её на исходные позиции.

Примерно в 17:30 прибыла дивизия генерала Керни. Он поместил бригаду генерала Бирни левее дивизии Стивенса и приказал атаковать правый фланг противника. Бирни обратил его внимание на то, что правый фланг его бригады ничем не прикрыт, и Керни отправился искать дополнительные части. Он нашел 21-й массачуссетский полк и велел ему присоединиться к атаке Бирни, несмотря на протесты командира полка. Пока полк двигался к месту сражения, Керни лично отправился вперед на разведку, но неожиданно наткнулся на джорджианцев из бригады Эдварда Томаса и был убит. Обе стороны ещё некоторое время продолжали перестрелку, но в 18:30 сражение затихло.

Последствия

Ночью подошли дивизии Лонгстрита, чтобы сменить солдат Джексона и возобновить сражение. Однако федеральная армия отступила к Германтауну и через несколько дней укрылась за укреплениями Вашингтона. Кавалерия южан преследовала их, но без большого успеха.

Тактически сражение прошло вничью. Джексон не смог завершить свой обходной манёвр и перекрыть Поупу путь отступления, но с другой стороны, наступательные планы Поупа были сорваны, его армия принуждена к отступлению и в итоге это позволило генералу Ли начать Мерилендскую кампанию.

Поля боя осталось за Северовирджинской армией. Север потерял двух генералов дивизионного уровня, в то время как Юг — только одного генерала бригадного уровня. Южане потеряли 800 человек, северяне — 1300.

12 сентября 1862 года Вирджинская армия была расформирована и её части влились в Потомакскую армию генерала Макклелана. Поуп был отстранен от командования.

Ссылки

• [civilwardailygazette.com/2012/09/01/a-flank-march-a-deluge-and-a-battle-almost-nobody-wanted/ A Flank March, a Deluge and a Battle Almost Nobody Wanted]
• [www.civilwar.org/battlefields/chantilly/maps/chantilly-animated-map.html анимированная карта сражения]

Отрывок, характеризующий Сражение при Шантильи

– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.