Сражение при Элеа-Каламас
| Сражение при Элеа-Каламас | |||
| Основной конфликт: Итало-греческая война | |||
 Строительство укреплений в районе Элеа-Каламас | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Греческая победа | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Сражение при Элеа-Каламас (греч. Μάχη Ελαίας – Καλαμά, итал. Battaglia di Elaia-Kalamas) — сражение, произошедшее в Греции в приграничном с Албанией регионе Эпир осенью 1940 года в период с 2 по 8 ноября. Сражение между греческой и итальянской армиями состоялось на первом этапе войны (Итало-греческая война). По окончанию сражения греческие силы отбросили итальянские войска назад, развивая наступление вглубь территории Албании[3].
Содержание
Предыстория
После занятия Албании итальянцами в апреле 1939 года греческое правительство генерала Метаксаса пыталось избежать войны с Италией. В этом Метаксас находил понимание у итальянского посла в Афинах Эммануэлле Граци, который также пытался избежать войны между, как он писал, «Двумя благороднейшими странами мира, которым человечество обязано всем, чем располагает в духовной сфере»[4].
Последовала серия итальянских провокаций, кульминацией которых стало торпедирование «неизвестной» подлодкой старого греческого эсминца «Элли» в день православного праздника Успения Богородицы 15 августа. Это «гнусное преступление», как писал позже Граци, «создало по всей Греции атмосферу абсолютного единогласия». «Муссолини достиг действительного чуда: греки были разделены. Его политика объединила их»[5].
Первые упреждающие греческие меры были предприняты 20 августа. Греки заняли полосу в 20 км вдоль албанской границы, которая в начале 1939 года была демилитаризирована как знак нейтралитета. 3 октября Граци информировал Рим, что Греция мобилизовала 250 тыс. солдат "[6].
Военные приготовления
Режим Метаксаса был установлен в Греции в 1936 году при помощи либеральной Великобритании и при попустительстве Франции и США[7]. Находясь четыре года у власти, правительство Метаксаса не предприняло серьёзных оборонных мер, за исключением строительства «Линии Метаксаса». «Линия Метаксаса» была построена на границе с Болгарией, к действиям и намерениям которой Греция более полувека относилась настороженно и с недоверием. Греческие опасения были подтверждены германским нападением из Болгарии в 1941 году, но они также сковывали несколько греческих дивизий вдали от итальянского фронта[8].
Греческим генштабом был подготовлен план «IB» («Италия — Болгария» — одновременные оборонные действия против итальянской и болгарской армий). При этом на итальянском участке на границе с Албанией «не была организована ни одна новая пулемётная точка, не был уложен ни один мешок цемента»[9].
Метаксас не верил в возможности маленькой Греции отразить нападение Италии. Нигде в его дневнике нет предвидения и веры в греческую победу. В Генштабе было распространено мнение, что «греческая армия сделает несколько выстрелов в честь оружия»[10].
«Греция подверглась итальянскому нападению 28 октября оставаясь почти немобилизованной. Кроме двух дивизий пехоты и нескольких батальонов прикрытия, вся греческая армия находилась на положении мирного времени»[11].
Ультиматум
25 октября после реставрации Афинского оперного театра на представление Мадам Баттерфляй был приглашён сын Пуччини, Джакомо и присутствовало всё итальянское дипломатическое представительство, Греческий королевский двор и правительство.
Вечером 27 октября Граци получил текст ультиматума, который он должен был вручить 28 октября в 3 часа ночи, предоставив греческому правительству 3 часа на ответ. Не дожидаясь ответа, в 05:30 началось итальянское наступление на многих участках границы[12].
Граци предъявил ультиматум Метаксасу в доме генерала. Генерал прочитал ультиматум и ответил на французском "Alors, c"est la guerre!"[13].
Сегодня Греция отмечает ежегодно этот ответ и начало войны как день ОХИ (НЕТ).
Ни Муссолини ни Европа склонившая, кроме Британии, голову перед фашизмом, не ожидали этого ответа от маленькой страны. Жид, Андре, обращаясь в тот же день к К. Димарасу, как представителю Греции, говорил: «Вы представляете для нас пример мужественной добродетели и реального достоинства. И какую благодарность и восхищение вы вызываете, поскольку вы, в очередной раз, дали всему человечеству веру, любовь и надежду»[14].
Оперативные планы
Итальянцы развернули 3-ю дивизию альпинистов Джулия при поддержке 47-й пехотной дивизии Бари в качестве основного наступательного клина с задачей занять стратегические горные перевалы Пинда[15]. Греческое командование разделило театр операций так же, как Пинд географически делил греческий северо-запад на сектор Эпира и Македонии. На стыке секторов была расположена Бригада Пинда[16].
Удар альпинистов Джулии приняла бригада Пинда, которой командовал полковник Давакис, Константинос. Эта бригада располагалась на фронте в 35 км на хребте Пинда[17] (см. Сражение Пинда).
К западу от хребта Пинда и до Ионического моря итальянцы развернули свой 25-й корпус армии, в который входили 51-я пехотная дивизия Сьена и 23-я пехотная дивизия Феррара, 131-я танковая дивизия (Италия) «Центавр» и кавалерийская дивизия.
Греческие части прикрытия в Эпире заняли линию от устья реки Каламас до её истоков у стратегической местности Элеа, возле высот Калпаки. По сути это была одна пехотная дивизия — 8-я под командованием генерала Катсимитроса.
Сражение
Генерал Катсимитрос, отличившийся в греческой победе над турками при Афьонкарахисаре во время малоазийского похода, слыл в армии «сумасшедшим». Катсимитрос был ближе к рядовым и не наблюдал в армии пораженческих настроений, присущих генштабу[18].
31 октября, спустя три дня после начала итальянского наступления, генерал Катсимитрос получил из генштаба приказ отступить на новые позиции. Но дивизия успешно отбивала итальянские атаки и прочно удерживала свои позиции. Катсимитрос осознавал, что оставление позиций создаст сложности для организации греческого контрнаступления. Катсимитрос отказался исполнять приказ и запретил доводить его до сведения офицеров и частей, взамен издавая свои приказы[19].
2 ноября после повторяемых воздушных и артиллерийских налётов на греческие позиции итальянская дивизия Феррара безуспешно пыталась продвинуться к Элеа[20].
3 ноября колонна 60 итальянских лёгких танкеток L3/35 и средних танков M13/40 при поддержке мотоциклистов не смогла прорвать греческую оборону. Были подбиты 9 танков и 30 мотоциклов[21][22].
На правом фланге итальянцы смогли продвинуться вдоль побережья и взять под свой контроль мост на реке Каламос 5 ноября[23].
Все итальянские атаки в последующие дни были отбиты. 8 ноября безуспешное итальянское наступление было свёрнуто[20]. В результате провала итальянской операции командующий итальянской армии в Албании генерал Sebastiano Visconti Prasca был смещён и его место занял генерал Содду, Убальдо[24].
Большое значение для греческого успеха имела неспособность итальянских ВВС сорвать мобилизацию и развёртывание греческих сил. В силу этого фактора географические и технические сложности греческой армии в вопросе транспортировки людей на фронт стали преодолимыми и были решены.[25]
Эпилог
После успешной греческой обороны на хребте Пинда и сражения в секторе Элея-Каламас греческие силы отбросили итальянцев назад, развивая наступление вглубь албанской территории[3].
Напишите отзыв о статье "Сражение при Элеа-Каламас"
Ссылки
- ↑ 1 2 Η Ιταλική Εισβολή, Έκδοσις Διευθύνσεως Ιστορίας Στρατού, Αθήναι 1960, page 49
- ↑ Η Ιταλική Εισβολή, Έκδοσις Διευθύνσεως Ιστορίας Στρατού, Αθήναι 1960, page 114
- ↑ 1 2 Willingham Matthew. [books.google.com/books?lr=&cd=1&hl=el&id=7u9mAAAAMAAJ&dq= Perilous commitments: the battle for Greece and Crete 1940—1941]. Spellmount, 2005. ISBN 9781862272361, p. 114.
- ↑ «Граци пишет», Издание МИД Греции, Департамент дипломатического и исторического архива, греческий перевод стр. 101, ISBN 978-960-02-2262-3
- ↑ «Граци пишет», Издание МИД Греции, Департамент дипломатического и исторического архива, греческий перевод стр. 71,137, ISBN 978-960-02-2262-3
- ↑ «Граци пишет», Издание МИД Греции, Департамент дипломатического и исторического архива, греческий перевод стр.139,145 ISBN 978-960-02-2262-3
- ↑ [Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία 1821—1975, σελ.518, ISBN 960- 248-794-1]
- ↑ Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία 1821—1975, σελ.532, ISBN 960- 248-794-1
- ↑ ΤριαντάφυλοςΑ. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία 1821—1975, σελ.522, ISBN 960- 248-794-1
- ↑ Κολιόπουλος Ι.,Παλινόρθωση, Δικτατορία, Πόλεμος 1935—1941, «Εστία» 1985, σελ.194
- ↑ ΤριαντάφυλοςΑ. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία 1821—1975, σελ.524, ISBN 960- 248-794-1
- ↑ «Граци пишет», Издание МИД Греции, Департамент дипломатического и исторического архива, греческий перевод стр.158,161 ISBN 978-960-02-2262-3
- ↑ «Граци пишет», Издание МИД Греции, Департамент дипломатического и исторического архива, греческий перевод стр.165,167 ISBN 978-960-02-2262-3
- ↑ академик К.Сволопулос пролог к книге «Граци пишет», Издание МИД Греции, Департамент дипломатического и исторического архива, греческий перевод стр.14 ISBN 978-960-02-2262-3
- ↑ Schreiber, Stegemann, Vogel: p. 430
- ↑ Schreiber, Stegemann, Vogel: p. 428
- ↑ [books.google.gr/books?cd=1&id=QOlmAAAAMAAJ&dq=%22woman+of+pindos%22&q=davakis#search_anchorr Hellenic Army General Staff: p. 31]
- ↑ [ΤριαντάφυλοςΑ. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία 1821—1975, σελ.528, ISBN 960- 248-794-1]
- ↑ [ΤριαντάφυλοςΑ. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία 1821—1975, σελ.534, ISBN 960- 248-794-1]
- ↑ 1 2 Army History Directorate (Greece) [books.google.com/books?id=QOlmAAAAMAAJ&q= An abridged history of the Greek-Italian and Greek-German war, 1940—1941.] Hellenic Army General Staff, 1997. ISBN 978-960-7897-01-5.
- ↑ dis.army.gr/pdf/elaias_kalamas_battle_el.pdf
- ↑ stratistoria.wordpress.com/ellinoitalikos-polemos/mahi-pindos-1940/.
- ↑ Willingham Matthew. [books.google.com/books?lr=&cd=1&hl=el&id=7u9mAAAAMAAJ&dq= Perilous commitments: the battle for Greece and Crete 1940—1941]. Spellmount, 2005. ISBN 978-1-86227-236-1, p. 28.
- ↑ Mitcham Samuel W.. [books.google.com/books?id=_HkHU5RJJekC&dq= Eagles of the Third Reich: Men of the Luftwaffe in World War II]. Stackpole Books, 2007. ISBN 978-0-8117-3405-9, p. 114.
- ↑ Schreiber, Stegemann, Vogel: p. 438
Отрывок, характеризующий Сражение при Элеа-Каламас
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.
17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
