Сражение при Энтитеме

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сражение при Энтитеме
Основной конфликт: Гражданская война в США

«Сражение при Энтитеме», литография 1888 года
Дата

17 сентября 1862 года

Место

около Шарпсберга, Мэриленд

Итог

тактическая ничья, стратегическая победа Союза

Противники
Союз Конфедерация
Командующие
Джордж Макклеллан Роберт Ли
Силы сторон
75 000[1] От 35 тыс.[1] к началу сражения до 52 тыс.[2] из всех, имевших возможность вступить в него[i 1]
Потери
12 401 (2108 убито
 9540 ранено
 753 взято в плен/пропало)[3] 		10 316 (1546 убито
 7752 ранено
 1018 взято в плен/пропало)[3]
 
Мерилендская кампания
Харперс-Ферри — Южная Гора — Энтитем — Шепардстаун

Сраже́ние при Энти́теме (англ. Battle of Antietam), сраже́ние при Ша́рпсберге (англ. Battle of Sharpsburg)[i 2] — сражение Мэрилендской кампании в ходе Гражданской войны в США. Произошло 17 сентября 1862 года у города Шарпсберг (штат Мэриленд) и реки Энтитем-Крик (англ. Antietam Creek), между федеральной армией (командующий Джордж Макклеллан) и армией Конфедерации (командующий Роберт Ли). Стало первой крупной битвой на территории Севера и осталось самым кровопролитным однодневным сражением в американской истории: с обеих сторон погибло около 3600 человек[4].





Обстановка перед началом сражения

Основная статья: Мэрилендская кампания

Северовирджинская армия генерала Ли (около 55 000 человек[5]) вошла в Мэриленд 4 сентября 1862 года после разгрома федеральной армии под Бул-Раном 29 августа. Замысел Ли заключался в том, чтобы привлечь на свою сторону население штата, которое испытывало некоторые симпатии к Конфедерации. Успех кампании мог также повлиять на грядущие президентские выборы на Севере. Одновременно была надежда, что перенос боевых действий на территорию Севера повлияет на позицию Англии и Франции, которые пока не вмешивались в ход войны[6].

Зная о медлительности и неуверенности федерального главнокомандующего Макклеллана, Ли рискнул разделить свою армию на части и действовать одновременно на нескольких направлениях. Однако, по чистой случайности, два солдата федерации (капрал Бартон Митчелл и сержант Джон Блосс) нашли потерянную копию «Специального приказа 191», где был подробно описан весь план генерала Ли. Генерал Макклеллан увидел в этом возможность уничтожить армию Конфедерации по частям и приказал незамедлительно начать наступление[7].

Неожиданно начавшееся наступление Потомакской армии спутало планы армии Юга. Ли был вынужден спешно отступать на соединение с частями генерала Джексона. В сражении у Южной Горы южанам удалось задержать продвижение армии Макклеллана и выиграть один день. Единственный путь отступления в Виргинию вёл через Шарпсберг и Шепардстаун, однако в случае быстрого отступления армии дивизия МакЛоуза могла быть отрезана от переправ и уничтожена. Ли решил отступить к Шарпсбергу и ждать там Джексона и МакЛоуза[8].

Джексон успел взять форт Харперс-Ферри, что позволило ему перебросить часть своих сил (дивизии Лоутона и Джонса) на помощь Ли. Дивизии Маклоуза и Андерсона подошли только на рассвете, после начала сражения[9], а «Лёгкая дивизия Хилла» — в 14:30, в самом конце[10].

Таким образом, к утру 17 сентября Северовирджинская армия успела сконцентрироваться и не позволила разбить себя по частям, но всё ещё вдвое уступала противнику по численности[1].

Силы сторон

Силы Союза

Основная статья: Потомакская армия при Энтитеме

Потомакская армия насчитывала 6 пехотных корпусов[11].

I корпус генерал-майора Джозефа Хукера из трёх дивизий:

  1. дивизия бригадного генерала Руфуса Кинга (бригады Вальтера Фелпса, Эбнера Даблдея, Марсена Патрика и Джона Гиббона)[i 3];
  2. дивизия бригадного генерала Джеймса Рикеттса (бригады Абрама Дюрье, Уильяма Кристиана и Джорджа Хартсуффа);
  3. дивизия бригадного генерала Джорджа Мида (бригады Трумана Сеймура и Томаса Галлахера).

II корпус генерал-майора Эдвина Самнера из трёх дивизий:

  1. дивизия генерал-майора Исраэля Ричардсона (бригады Джона Колдвелла, Томаса Мигера и Джона Брука);
  2. дивизия генерал-майора Джона Седжвика (бригады Уильяма Гормана, Филадельфийская бригада Оливера Ховарда и Наполеона Дана);
  3. дивизия бригадного генерала Уильяма Френча (бригады Натана Кимбэлла, Дуайта Морриса и Макса Вебера).

V корпус генерал-майора Фицджона Портера из трёх дивизий:

  1. дивизия генерал-майора Джорджа Морелла (бригады Джеймса Барнеса, Чарльза Гриффина и Т. Стоктона);
  2. дивизия бригадного генерала Джорджа Сайкса (бригады Роберта Бьюкенена, Чарльза Ловелла и Говернора Уоррена);
  3. дивизия бригадного генерал Эндрю Хемфриса (бригады Эрастуса Тилера и Петера Алабача)[i 4].

VI корпус генерала Уильяма Франклина из трёх дивизий:

  1. дивизия генерал-майора Генри Слокама (бригады Альфреда Торберта, Джозефа Барлетта и Джона Ньютона);
  2. дивизия генерал-майора Уильяма Смита (бригады Уинфилда Хэнкока, Уильяма Брукса и Уильяма Ирвина);
  3. дивизия из 4-го корпуса, под командованием генерала Дариуса Кауча (бригады Чарльза Девенса, Эльбиона Хау и Джона Кокрейна).

IX корпус Эмброуза Бернсайда из четырёх дивизий:

  1. дивизия бригадного генерала Орландо Уилкокса (бригады Бенжамина Криста и Томаса Уэлша);
  2. дивизия бригадного генерала Сэмюэля Стерджиса (бригады Джеймса Нэгла и Эдварда Ферреро);
  3. дивизия бригадного генерала Исаака Родмана (бригады Харрисона Фэйрчайлда и Эдварда Харланда);
  4. Канавская дивизия генерала Джейкоба Коха[i 5] (бригады Хью Эвинга и Джорджа Крука).

XII корпус Джозефа Мансфилда из трёх дивизий:

  1. дивизия бригадного генерала Альфеуса Уильямса (бригады Сэмюэля Кроуфорда и Джорджа Гордона);
  2. дивизия бригадного генерала Джорджа Грина (бригады Гектора Тиндейла, Генри Стейнрока и Уильяма Гудрича);
  3. кавалерийская дивизия бригадного генерала Альфреда Плезантона (бригады Чарльза Уайтинга, Джона Фарнсворта, Ричарда Руша, Эндрю МакРейнольдса и Бенджамина Дэвиса).

Всего 75 000 человек[1][2].

Силы Конфедерации

Основная статья: Северовирджинская армия при Энтитеме

Северовирджинская армия состояла из десяти пехотных дивизий, сведённых в два «крыла» (корпуса), также имелась кавалерия Джеба Стюарта и резерв артиллерии под командованием генерала Уильяма Пендлтона. Второй корпус распределил артиллерию по дивизиям, тогда как Первый корпус держал её под корпусным управлением.

Армия Юга насчитывала от 35 тыс.[1] к началу сражения до 52 тыс. Иногда встречается усреднённая оценка в 45 000[i 1].

Сам генерал Ли писал в рапорте, что армия насчитывала «менее 40 000 человек»[12]. Генерал Джон Гордон писал в мемуарах, что армия Севера насчитывала 60 000 человек, а армия Юга — 35 000[13].

По статистике историка Джозефа Пьерро, корпус Лонгстрита насчитывал 17 146 человек, корпус Джексона — 14 584. Если добавить резервную артиллерию, то получится 32 851 человек. Это данные без учёта кавалерии, численность которой точно не известна, но обычно принимается за 4500 человек[14].

По подсчётам историков, в сражении при Энтитеме участвовали представители 24 национальностей. В частности, в составе 12-й южнокаролинской дивизии числилось некоторое количество индейцев катоба[15].

Сражение

Развёртывание сил

15 сентября генерал Ли расположил все имеющиеся в его распоряжении силы у Шарпсберга (англ.)русск., на пологих холмах у реки Энтитем-Крик. Это была удобная позиция, однако её нельзя было назвать неприступной. Река представляла собой незначительное препятствие: она имела в ширину 18—30 метров, и через неё вели несколько бродов и каменных мостов. Опасность была и в том, что за спиной армии Конфедератов находилась река Потомак с единственной переправой (Ботелерс-Форд). 15 сентября в распоряжении генерала Ли находилось всего 18 000 человек, третья часть всей Федеральной армии[16]. МакКлеллан впоследствии писал: «Их позиция в углу, сформированном реками Потомак и Энтитем таким образом, что фланги и тыл были прикрыты этими реками, была одной из сильнейших в этой части страны, которая хорошо приспособлена для оборонительной войны»[17].

Первые две федеральные дивизии появились в полдень 15 сентября, а остальная часть армии — вечером. Лонгстрит вспоминал[18]:

Их число всё увеличивалось, синее море становилось всё больше, пока оно не заняло всё пространство, какое только можно было охватить взглядом, и огромная армия Мак-Клелана заполонила долину от горных вершин до берегов ручья. Вид этих могучих сил <…> внушал благоговейный ужас.

Если бы федералы атаковали утром 16-го, они имели бы подавляющее численное преимущество, но легендарная осторожность Макклеллана — который решил, что в армии Ли 100 000 человек, — привела к тому, что атаку отложили на день[19]. Это дало возможность южанам лучше укрепить свои позиции. Кроме того, корпус Лонгстрита успел прибыть из-под Хагерстауна, а корпус Джексона (за вычетом дивизии Хилла) — подойти из Харперс-Ферри. Джексон теперь защищал левый фланг, который упирался в Потомак, а Лонгстрит — правый, южный, который упирался в Энтитем. Вся линия обороны протянулась на 6 километров (4,5 миль)[20].

На поле у Данкер Черч была размещена измотанная боями, голодная дивизия конфедератов Худа. За час до заката 16 сентября I корпус Потомакской армии перешёл реку Энтитем и вступил в перестрелку с бригадами Худа, которая затянулась до ночи. После боя Худ попросил Джексона прислать замену его дивизии и дать ей хотя бы ночь на то, чтобы приготовить себе еду. Джексон сразу направил туда дивизию Лоутона: бригады Дугласа, Уокера и Хайса. «Он потребовал, однако, чтобы я вернулся обратно как только потребуется», вспоминал потом Худ[21].

План Макклеллана, по его словам, состоял в том, чтобы атаковать левый фланг противника корпусами Хукера и Мансфилда при поддержке корпусов Самнера и, если потребуется, Франклина. Если всё пошло бы хорошо, то планировалось послать корпус Бернсайда в атаку на правый фланг противника с выходом ему в тыл. В случае удачи одной из этих атак предполагалось атаковать центр остальными имеющимися силами[22].

Вечерняя атака в каком-то смысле выдала намерения Макклеллана. Ли осознал, что стоит ожидать атаки именно на левом фланге и перебросил туда часть своих сил. Одновременно он отправил гонцов в Харперс-Ферри к Хиллу и Маклоузу, извещая, что они срочно нужны под Шарпсбергом[23].

17 сентября. Утро

Сражение началось на рассвете, около 05:30, 17 сентября, атакой I федерального корпуса Джозефа Хукера. Хукер двигался на плато, где располагалось «Данкер Черч», здание, принадлежавшее церкви немецких баптистов. Хукер имел примерно 8600 человек, немногим более, чем у Джексона (7700), но и это небольшое преимущество сводилось на нет сильными оборонительными позициями южан (Пьерро пишет о 9438 у Хукера[14], Маль пишет о 12 500 у Хукера и 4000 у Джексона[24]).

Дивизия Эбнера Даблдея наступала на правом фланге корпуса, дивизия Джеймса Рикетта — на левом, а пенсильванская дивизия Джорджа Мида в центре и немного сзади. У Джексона стояли в обороне дивизии Лоутона (бывшая дивизия Юэлла) и Джонса; первый удар федерального корпуса приняли бригады Дугласа, Уокера и Хайса.

Между двумя армиями на этом участке находилось кукурузное поле Дэвида Миллера. Кукуруза уже выросла и созрела, но её не успели убрать. Это поле станет знаменито как место самого ожесточёного боя в том, самом кровопролитном, сражении войны[26][27].

Как только первые солдаты Союза показались на кукурузном поле, началась артиллерийская дуэль. Конфедераты вели огонь батареями Джеба Стюарта с запада и четырьмя батареями полковника Стефана Ли с высот у Данкер Черч с юга. Федералы отвечали девятью батареями с гряды за Нортвудом и четырьмя батареями 20-фунтовых орудий Паррота с позиций в 3 километрах восточнее Энтитем-Крик. «Батареи открыли огонь с фронта из леса снарядами и картечью, и наши отряды вынуждены были целый час простоять под ужасающим ураганом снарядов, картечи и мушкетных пуль», писал Джексон[28].

Заметив солдат Конфедерации на кукурузном поле, Хукер велел подтянуть артиллерию и накрыть поле картечными залпами. I пенсильванская бригада Мида (бригадный генерал Труман Сеймур) начала продвигаться через лес Иствуд и вступила в перестрелку с бригадой алабамцев, джорджианцев и северокаролинцев генерала Джеймса Уокера. Как только бригада Уокера отбросила северян назад, дивизия Рикеттса (бригады Абрама Дюрье, Уильяма Кристиана и Джорджа Хартсуффа) вышла на кукурузное поле, но там была вынуждена остановиться. «Дивизия дошла до дальнего края леса, — писал в рапорте Рикеттc, — и простояла под ужасающим огнём четыре часа, пока не кончились патроны и не подошли подкрепления. Тогда она отступила пополнить боеприпасы… и более не использовалась в этот день»[29].

Федеральная бригада Абрама Дюрье вышла на кукурузное поле, но попала прямо под залп джорджианской бригады полковника Марселлуса Дугласа. Оказавшись под прицельным обстрелом с расстояния 230 метров и не получив подкреплений, Дюрье начал отступать[30].

Ожидаемые Дюрье подкрепления — это бригады Хартсуффа и Кристиана. Они не смогли своевременно подойти к полю боя, поскольку Хартсуфф был ранен, а Кристиан внезапно запаниковал и покинул поле боя. Впоследствии его нашли прятавшимся за деревьями. В тот же вечер Рикеттс отстранил Кристиана от командования[31]. В отсутствие генерала командование бригадой принял полковник Петер Лилль.

Когда бригады были построены и посланы в атаку, на их пути стояли только остатки дивизии Лоутона: генерал Дуглас погиб, генерал Уокер был ранен, тяжёлое ранение получил и сам Лоутон; он сдал командование Джубалу Эрли и покинул поле боя. Однако оставалась ещё бригада «луизианских тигров» Гарри Хайса — она бросилась в атаку и выбила федералов к Иствуду. 12-й массачусетский полк понёс в этот день самые тяжёлые потери — 67 % своего состава. Бригада Хайса тоже попала под артиллерийский обстрел и отступила с поля. Из 500 человек бригады на поле полегли 323[32].

Так неудачно завершилась атака дивизии Рикетта.

В районе кукурузного поля наступление северян забуксовало, однако в нескольких сотнях ярдов восточнее их дела шли более успешно. 4-я бригада Гиббона («Железная бригада» из дивизии Даблдея) сумела отбросить солдат Джексона. Но они были остановлены атакой 1150 солдат бригады Старка, которые открыли по ним огонь с дистанции 30 метров. Интенсивным огнём Железная бригада остановила атаку, причём был смертельно ранен сам генерал Старк. Федералы возобновили наступление и сумели прорвать оборонительную линию Джексона, поэтому вся оборона южан на этом участке могла рухнуть в любую минуту. Несмотря на серьёзные потери, корпус Хукера уверенно двигался вперёд, в разрыв между бригадой Эрли и дивизией Дэниеля Хилла. «Это угрожало немедленным разгромом»[33].

Около 07:00 южане получили подкрепления: дивизии Маклоуза и Андерсона начали пребывать из-под Харперс-Ферри, но требовалось выиграть время, чтобы успеть ввести их в дело. Около 07:15 генерал Ли решился ослабить правый фланг и направил джорджианскую бригаду Джорджа Андерсона с правого фланга на помощь Джексону[33].

Между тем у Джексона уже не оставалось своих частей, но он вспомнил о техасской дивизии Худа и приказал им атаковать наступающие части Хукера. Бригады Худа, участвовавшие в вечерней перестрелке, так и не успели выспаться и приготовить себе еду. «…офицер из штаба Лоутона примчался ко мне и сказал: „Генерал Лоутон присылает свои поздравления и просит, чтобы вы пришли поддержать его“. Прозвучало: „К оружию!“, и мои солдаты снова были вынуждены идти в бой, оставив в лагере всю неприготовленную пищу»[21].

Техасцы вышли на кукурузное поле и открыли огонь по северянам, которые уже считали себя победителями. Бригады Гиббона, Фелпса и Хофмана были моментально дезорганизованы и начали отступать. Однако техасцев было слишком мало (2000), и они тоже потеряли организацию. Особенно тяжело пришлось 1-му техасскому полку, который попал под огонь пенсильванцев и отступил, потеряв знамя. Из 226 солдат полка погибли 186. Потери в других полках Худа тоже были высоки: 5-й техасский полк потерял 86 человек из 175, 4-й техасский — 100 из 200. Впоследствии Худ сказал генералу Ли: «Моя дивизия почти стёрта с лица земли»[34].

Дивизия Худа погибла наполовину, но она остановила Даблдея и вынудила отступить Рикетта и Мида. В итоге к 7 часам утра 12-тысячный корпус северян был разгромлен и утратил боеспособность. Корпус потерял 2470 человек убитыми и ранеными, включая генерала Хукера. В корпусе осталось около 7000 человек[35].

Тогда Хукер отправил в наступление XII корпус Мансфилда, который насчитывал 7200 человек. Сам Мансфилд был почти сразу убит случайной пулей, и командование принял Альфеус Вильямс. Хукер отдал ему распоряжения как раз перед тем, как был ранен.

XII корпус начал наступление. Дивизия Грина вошла в Иствуд, ненадолго задержалась, встретив сопротивление солдат Лоутона и Дэниеля Хилла, но федеральная артиллерия помогла Грину сломить сопротивление конфедератов. К этому времени дивизия Лоутона практически перестала существовать, были ранены многие генералы и полковники и сам Лоутон. Он сдал командование дивизией Джубалу Эрли, который временно передал свою бригаду Уильяму Смиту. XII федеральный корпус прошёл Иствуд и вышел на кукурузное поле. Здесь он встретил остатки дивизии Худа, которые начали отступать, отстреливаясь. Грин вышел на плато у Данкер Черч. Одновременно на кукурузное поле вышла федеральная дивизия Седжвика (5400 человек) из корпуса генерала Самнера. «Самнер так стремился поскорее оказаться в пекле, что решил лично возглавить атаку и напрочь забыл об обязанностях командира корпуса. Обнажив голову, со шляпой в руке он ехал сразу за первой линией дивизии Седжвика, вызывая восторг и восхищение у своих солдат, в то время как вторая дивизия Френча остановилась восточнее Данкер Чёрч, наткнувшись там на части Д. Хилла. Но Лесной Буйвол совсем упустил её из виду»[1].

Грин был близок к тому, чтобы захватить Данкер Черч, но в этот момент его атаковал последний резерв левого фланга южан — бригада Джубала Эрли. У Эрли было немного шансов на успех, но он сумел остановить федералов. В то время, примерно в 07:30, подошли дивизии Маклоуза. Усиленная по ходу движения ещё одной бригадой, эта дивизия насчитывала 6500 человек. Это был последний резерв генерала Ли: «все подошедшие резервы были брошены в бой, и не было никакой уверенности в том, что они остановят этот поток», писал Дуглас Фриман про этот момент сражения[33].

Маклоуз развернул войска в боевую линию и атаковал федеральную дивизию Грина. Малоопытные солдаты XII корпуса обратились в бегство. Продолжая наступление, Маклоуз атаковал правый фланг дивизии Седжвика. Первой побежала Филадельфийская бригада Ховарда, затем и все остальные бригады. Впоследствии Макклеллан описал происходящее так: «Войдя в лес западнее дороги и отбросив противника, передовая линия попала под мушкетный огонь из укреплений противника и батарей на холме. Одновременно большая колонна противника сумела оттеснить части дивизии Грина и вышла в тыл и фланг дивизии Седжвика». По этому поводу Эрли позже заметил, что земляных укреплений во время боя не было, их возвели только на следующий день, опасаясь повторения атак противника[36].

Маклоузу удалось опрокинуть противника, отогнать его назад и вернуть утраченные позиции. «Более никаких наступлений, кроме отдельных демонстраций, противник на моем левом фланге не предпринимал», писал Джексон в рапорте[37].

Атаку Маклоуза поддерживала, в частности, артиллерийская батарея Уильяма Поуга, от которой в ходе боя осталось только одно орудие, поэтому батарею отправили в тыл. В этой батарее в звании первого лейтенанта служил Роберт Эдвард Ли (1843—1914), сын генерала Ли, который стал одним из немногих выживших. Генерал Ли приказал капитану Поугу взять свежих лошадей и вернуться на позиции. «Генерал, вы хотите послать нас обратно?» — спросил Ли-младший. «Да, сын мой, — ответил Ли, — и ты должен сделать всё, что сможешь, чтобы заставить этих людей уйти»[38].

17 сентября. День

В полдень основная нагрузка пришлась на центр линии конфедератов. Здесь наступала дивизия Френча из II корпуса Самнера, которая оторвалась от дивизии Седжвика и сильно отклонилась влево. Позиции, на которые она шла, удерживала дивизия Дэниеля Хилла. Ещё утром здесь стояло 5 бригад, но в 07:00 Хилл отправил бригаду Росвелла Рипли на помощь Джексону, а через полчаса туда же ушли бригада Колкитта и бригада Макрэя (бывшая бригада Гарланда). Теперь у Хилла осталось всего две бригады, примерно 2500 человек, и он расположил их вдоль «затопленной дороги» Санкен-Роуд (англ. Sunken road), которая представляла собой что-то вроде естественного окопа[i 6]. Гари Галлахер пишет, что перед позициями южан находилась возвышенность и что если бы они были вооружены нарезными ружьями, то выгоднее было бы занять эту высоту; однако ружья южан на этом участке были в основном гладкоствольными, а высота мешала северянам вести стрельбы с дальней дистанции[39].

На правом фланге стояла северокаролинская бригада Джорджа Бужвина Андерсона, а на левом — алабамская бригада Роберта Роудса, в том числе 26-й алабамский полк Эдварда О’Нила и 6-й алабамский полк полковника Джона Гордона. Когда генерал Ли отправился лично проинспектировать положение дел на этом участке, Гордон сказал ему знаменитое: «Эти люди останутся здесь, генерал, пока не зайдёт солнце или пока не будет одержана победа!»[40]

Позади позиций Хилла находились кукурузное поле фермы Пипера и сама ферма, впереди, через 500 метров, ферма Роулета. У этой фермы Хилл развернул пикетную цепь.

В 07:30 дивизия Френча начала переправу через Энтитем-Крик, а через час переправу начала дивизия Ричардсона — третья дивизия корпуса Самнера. Предполагалось, что Френч прикроет левый фланг Грина, однако на пути к своей позиции люди Френча попали под обстрел южан, и Френч приказал атаковать противника[41]. Примерно в 9:30 дивизия Френча развернулась для атаки. Френч решил провести классическую штыковую атаку в духе наполеоновских войн: три его бригады, построенные в колонны, вышли на рубеж и развернулись в три последовательные линии. Первой шла бригада Макса Вебера, затем необстрелянная бригада Дуайта Морриса, за ней — бригада Натана Кимбэлла. Бригады шли в лобовую атаку плотно сомкнутыми рядами, что было нежелательной тактикой уже в то время, но, как писал Этан Рэфьюз, у Френча в данной ситуации не было иного выбора[42].

Знамёна, развевавшиеся над ними, ещё не потускнели от пыли и дыма сражений, — писал полковник Гордон, — Штыки сверкали на солнце, как начищенное серебро, чётким шагом, держа равнение, как на праздничном параде, этот великолепный строй двигался в атаку в ногу под утробный рокот барабанного боя…[43]

Полковник Джон Эндрюс из передовой бригады Вебера потом писал: «Мы уверенно наступали через заросли и кукурузные поля, сметая всё на своем пути, и встретили врага, который был построен в две линии на дороге, вернее низине, которая была на 4 фута ниже окружающей местности, а его третья линия стояла в полях позади. Местность за дорогой была выше, поэтому они могли стрелять через головы своих людей на дороге»[44].

Удар пришёлся в основном на бригаду Роудса. Полковник Джон Гордон догадался, что противник наступает с незаряженными ружьями и велел своим людям подпустить врага как можно ближе, «чтобы каждая пуля сделала своё дело»[45]. Подпустив противника так близко, что стали видны орлы на пуговицах, Гордон скомандовал «Огонь!». Эффект этого залпа «…был ужасающим. Вся передовая линия, за редкими исключениями, была сметена. <…> И прежде чем задние линии оправились от шока, мои люди с энтузиазмом вскочили на ноги и открыли огонь по противнику»[45]. Бригада Морелла сразу отошла, сохраняя порядок. Потери северян были огромны, в то время как полк Гордона не получил ни единой царапины. Бригады Кимбалла и Вебера отступили на исходный рубеж, перегруппировались и снова пошли в атаку. Всего Френч предпринял 4 атаки и только после этого приказал зарядить винтовки и открыть огонь. Всего во время этих атак Френч потерял 1750 человек из своих 5700[46].

В 10:30 обе стороны получили подкрепления. На помощь Френчу подошла дивизия Исраэля Ричардсона, а на помощь Дэниелю Хиллу генерал Ли послал стоявшую в резерве дивизию Ричарда Андерсона, около 3400 человек. Однако ещё на подходе Андерсон был ранен и передал командование Роджеру Приору. В это же время смертельное ранение получил на Санкен-Роуд генерал Джордж Бужвин Андерсон. Командование перешло к полковнику Чарльзу Тью, командиру 2-го северокаролинского полка, но когда ему это сообщили, «Тью, который стоял во весь рост, снял свою шляпу и ответил галантным поклоном, и тут же упал, раненый в голову»[47]. Командование принял Брайан Граймс.

Роджер Приор не знал, какие приказы были отданы Андерсону и куда нужно направить дивизию. Не будучи профессиональным военным и не имея боевого опыта, он оказался неспособен управлять бригадами, которые в результате оказались дезорганизованы и неуправляемы[48].

Бригада Эмброуза Райта подошла и встала правее бригады Джорджа Андерсона, остальные бригады Ричарда Андерсона встали чуть позади. По мнению некоторых историков, бригады Приора и Посея включились в бой поздно, так что всерьёз сражалась только бригада Райта[49]

Дивизия Андерсона распалась — это особенно видно по отчётам бригад: их нет. Нет отчёта дивизионного командира, нет даже отчётов командиров всех шести бригад. Существует только рапорт одного из 26-ти полков, … только один из возможных 33-х документов. Этот пробел печалит историков, но он же показывает фактическую неуправляемость дивизии 17-го числа.[50]

В это самое время на левом фланге Френча появилась дивизия Исраэля Ричардсона, около 4000 человек.

Возглавляла наступление ирландская бригада Томаса Мигера. Они шли под изумрудно-зелёными знамёнами, а полковой капеллан Уильям Корби разъезжал перед строем, обещая идущим на смерть отпущение грехов. Бригада простояла под огнём противника 40 минут, потеряла 570 человек и отступила. Тогда Ричардсон отправил вперёд бригаду Джона Колдуэлла, и на этот раз наступление пошло успешнее. К этому времени были ранены почтив все генералы Конфедерации на этом участке: не только Ричард Андерсон и Джордж Андерсон, но и полковник Джон Гордон. Роудс был ранен в бедро, но не покинул поле боя. Оставшись практически без командиров, дивизия Андерсона начала отходить. Бригада Колдуэлла обошла правый фланг конфедеративной линии. Полковник Фрэнсис Бэрлоу, наступая во главе 350 человек из 61-го и 64-го нью-йоркских полков, заметил слабое место в обороне противника и захватил участок Санкен-роуд, открыв анфиладный огонь по траншеям противника.

Мы стреляли их, как овец в загоне, — вспоминал потом солдат-северянин, — если сначала пуля пролетала мимо, она могла срикошетить от стенки оврага и затем всё равно поразить цель[51].

Чтобы спасти фланг, Роудс приказал Джеймсу Лайтфуту (преемнику генерала Гордона) изогнуть линию обороны, но Лайтфут неправильно понял приказ, и его части начали отступать, что привело к отступлению и остальных полков бригады. Линия обороны рухнула, южане начали отступать к Шарпсбергу. «Разрыв, возникший в центре, был столь же опасен, что и тот, образовавшийся ранее на левом фланге, — писал по этому поводу Фриман, — и закрыть его было нечем. Разгром казался неизбежным»[33].

Вся линия обороны дивизии Дэниеля Хилла на Санкен-Роуд рухнула, и тогда Хилл приказал бригадам Макрея (бывшая бригада Гарланда) и Кука, последним управляемым частям, атаковать наступающего противника во фланг; две маленькие бригады ударили в направлении фермы Роулетта и заставили 61/64 нью-йоркские полки Барлоу остановиться и развернуться фронтом вправо. Генерал Ричардсон приказал батарее Грехама перенести огонь правее, для отражения этой атаки во фланг[52].

Теперь на отступающих защитников Санкен-Роуд шли 57-й и 66-й нью-йоркские полки бригады Брука, за которыми следовали 81-й пенсильванский и 5-й ньюгемпширкий полки бригады Колдуэлла. Эти части начали преследование отступающего противника, но попали под массированный артиллерийский обстрел, спешно организованный Лонгстритом[52]. «К счастью для южан, Лонгстрит оказался в нужное время и в нужном месте. Он велел офицерам своего штаба спешиться и стать к орудиям. Пока сам генерал держал лошадей своих адъютантов и ординарцев, те заряжали пушки и вели огонь по врагу, буквально не давая ему возможности высунуться из-за гребня холма[53]». Лонгстрит воспользовался двумя «Наполеонами» батареи капитана Миллера, которая с утра стояла между кукурузным полем и яблочным садом. Батарея сильно пострадала от огня федеральных снайперов и Миллер остался при ней единственным офицером. Теперь «эта маленькая батарея вела огонь так решительно и быстро, как будто понимала, что должна сдержать тысячи федералов, или битва будет проиграна», вспоминал потом Лонгстрит. Адъютант Лонгстрита, майор Томас Уалтон, был при этом ранен пулей, а начальник штаба, Моксли Соррел[en]- осколком снаряда[54].

Дэниель Хилл собрал своих людей у фермы Пайпера и лично повёл 200 человек в контратаку на левый фланг противника возле Санкен Роуд, но был отброшен встречной атакой 5-го нью-гемпширского полка. Северянам попало в руки знамя 4-го северокаролинского полка[55], 12-го алабамского и 5-го флоридского, в дополнение к трем, захваченным ранее людьми Барлоу[56].

Было около 13:00. Теперь обороны центра больше не существовало, и дивизия Ричардсона имела перед собой чистое поле. Никто уже не мог помешать наступлению федеральной армии, но наступать было некому. Дивизия Ричардсона потеряла около 1000 человек и продолжать наступление уже не могла. Ранен был полковник Бэрлоу, а главное, сам Ричардсон получил ранение и был отправлен в тыл. Командование принял Колдуэлл, а затем Уинфилд Хэнкок, который был весьма способным дивизионным командиром, однако из-за смены командования подходящий момент был упущен.

Бой за 700-метровый участок Санкен Роуд длился с 9:30 до 13:00 и унёс жизни 5600 человек: 3000 северян и 2600 южан (согласно К. Малю — 1500[57], согласно Эйхеру — 300 северян и неизвестное количество южан[40]). Для северян этот бой стал колоссальным упущенным шансом: если бы они воспользовались своим успехом в центре, армия Ли была бы разрезана надвое и уничтожена по частям[58][59]. Необходимые силы для этого имелись: резерв в 3500 кавалерии и 10 300 пехоты из V корпуса генерала Портера стоял совсем рядом, VI корпус (12 000 человек) был на подходе. Генерал-майор Уильям Франклин даже был готов вмешаться, но Самнер приказал ему не проявлять самодеятельности. Франклин обратился напрямую к Макклеллану, который лично прибыл разобраться в ситуации, но, по неясной причине, главнокомандующий встал на сторону Самнера.

Позже, в тот же день, генерал Джордж Сайкс (командир 2-й дивизии V корпуса) предложил Макклеллану повторить атаку центра, на что генерал-майор Фицджон Портер (командир V корпуса), по его словам, заявил Макклеллану: «Помните, генерал, я командую последним резервом последней армии республики»[60]. Это заявление заставило Макклеллана задуматься, и ещё один шанс был упущен.

17 сентября. Вечер

После полудня положение Северовирджинской армии стало критическим. Дуглас Фриман описывал его так:

Даже несгибаемый дух Северовирджинской армии не смог бы противостоять новым силам на правом фланге Лонгстрита. Сильнейшие были на последнем издыхании. Люди двигались, как тени, и сражались, как автоматы. У многих бригад кончились патроны, и солдаты искали их в патронных сумках у павших. Зарядные ящики были почти пусты. Полками уже командовали капитаны, а бригадами — полковники. Порядки дивизий смешались. Затянутые дымом улицы маленького города были переполнены стонущими ранеными и испуганными беглецами. А силы противника на правом фланге всё возрастали, а центр всё ещё был под угрозой. Армия, которая никогда не знала поражения, теперь была опасно близка к нему[38].

Теперь основные события развернулись на южной стороне поля боя. План Макклеллана подразумевал наступление IX корпуса генерала Бернсайда с целью отвлечь конфедератов и поддержать корпус Хукера. Однако Бернсайду было велено ждать приказа, а приказ не приходил до 10:00. Бернсайд бездействовал всё это время.

У Бернсайда было 4 дивизии — 12 000 человек и 50 орудий (Маль упоминает 13 500 человек[61], Джозеф Пьерро — 12 693[14]). Противостоящие ему силы были серьёзно ослаблены, когда Ли перебросил часть из них на левый фланг. На рассвете тут стояли дивизии Джонса и Уокера, но к 10:00 была забрана дивизия Уокера и бригада Дж. Т. Андерсона. Теперь Джонс имел всего 3000 человек и 12 орудий, с которыми и должен был противостоять корпусу Бернсайда. Четыре бригады удерживали возвышенности около Шарпсберга, в основном пологое плато, известное как Кладбищенский Холм. Остальные 400 человек (2-й и 20-й джорджианские полки Роберта Тумбса) с двумя артиллерийскими батареями защищали Рорбахский мост, трёхпролётный 38-метровый каменный мост, который вошёл в историю как мост Бернсайда. Мост был серьёзным препятствием. Ведущая к нему дорога шла вдоль реки и хорошо простреливалась. С запада находилась 30-метровая возвышенность, усыпанная глыбами из старого карьера, которые были прекрасным укрытием для пехоты и артиллерии, защищавших мост.

Понимая, что взять мост фронтальной атакой будет непросто, Бернсайд послал дивизию Родмана в обход, чтобы ударить по Тумбсу справа. Чтобы не терять время, Бернсайд решил всё же атаковать в лоб. Первой в бой пошла бригада Крука, но быстро отступила с большими потерями. Затем в бой пошла бригада Нэгла из дивизии Стерджиса, но и их атака захлебнулась.

Никогда ещё сила обороны вооружённой винтовками пехоты не была продемонстрирована столь ярко и убедительно: 400 человек, занявших удачную позицию, в течение трёх часов сдерживали натиск 13-тысячного корпуса, и тот оказался совершенно бессильным что-нибудь с этим сделать[62].

Когда дивизия Родмана, наконец, вышла на позицию для атаки, началась третья попытка овладеть мостом. Стёрджис послал в бой свою вторую бригаду: 9-й, 51-й Нью-йоркские и 51-й Пенсильванский полки[63]. К этому времени джорджианцы Тумбса уже расстреляли все патроны. Попав под удар с фронта и фланга, они отступили. Теперь корпус Бернсайда вышел прямо к ослабленному правому флангу конфедератов, и армия Ли оказалась под угрозой — отразить федеральную атаку было нечем.

Однако наступление IX корпуса приостановилось. Дивизия Стёрджиса расстреляла почти все заряды, и её решено было заменить дивизией Уилкокса. Только в три часа дня была сформирована боевая линия: справа дивизия Уилкокса (бригады Криста, Уэлша и Крука), слева бригады Харланда, Фэйрчайлда и Скеммона. 8000 человек при 22 орудиях[64]. Этим двум свежим дивизиям противостояла ослабленная дивизия Дэвида Джонса: фактически только бригады Кемпера и Дрейтона.

Между тем к полю боя подошла «Лёгкая дивизия» Эмброуза Хилла. Ещё в 07:30 утра Хилл начал марш от Харперс-Ферри, в 14:00 перешёл Потомак по броду Ботлерс-Форд, а в 14:30 Хилл лично явился в штаб генерала Ли с докладом[10]. Ли отправил дивизию Хилла на помощь Джонсу. Джонс объяснил Хиллу положение дел, и Хилл развернул свою дивизию на высотах: бригады Пендера и Брокенбро встали на правом фланге, а бригады Арчера, Грегга и Брэнча примкнули к линиям Джонса.

В 15:00 северяне начали наступление. Им удалось оттеснить бригады Джонса и захватить батарею Мак-Интоша (3 орудия). В 15:30 дивизия Уилкокса вступила на окраину Шарпсберга. Но в 15:40 Хилл уже развернул дивизию в линию и атаковал левый фланг IX корпуса — южнокаролинская бригада Макси Грегга ударила по 16-му Коннектикутскому полку дивизии Родмана, командир которой был убит почти сразу. Первой обратилась в бегство бригада Харланда, а за ней и бригада Скеммона. Хилл писал в рапорте: «Задействованные три бригады моей дивизии насчитывали не более 2000 человек, и они, при помощи моих замечательных батарей, заставили отступить 15 000 человек корпуса Бернсайда»[65]. Хилл потерял 63 человека убитыми и 283 ранеными.

IX корпус потерял примерно 20 % своего состава, но всё ещё вдвое превосходил противника численно. Но федеральные бригады начали отступать к мосту. Они ещё имели возможность повторить атаку, и Бернсайд запросил у МакКлеллана подкреплений, но тот решил не рисковать, хотя имел в резерве корпуса Портера и Франклина. В 17:00 сражение было закончено.

Когда бой уже затих и генералы Конфедерации собрались для совещания, пулей федерального снайпера был убит наповал бригадный генерал Лоуренс О’Брайан Брэнч из дивизии Э. Хилла[66].

Последствия

На военном совете Ли объявил, что армия останется у Шарпсберга и выдержит ещё одну атаку федералов. Дуглас Фриман приводит его слова: «Джентльмены, мы не будем переходить Потомак этой ночью. Идите к вашим отрядам, наводите порядок в рядах, отправьте по два офицера от каждой бригады к броду, чтобы собрать беглецов и вернуть их в строй. Я постараюсь вернуть всех, кто оказался в тылу. Если Макклеллан захочет сражаться утром, я дам ему сражение снова. Идите!»[67] Северовирджинская армия день простояла на позициях и только 19 сентября начала отход.

Макклеллан объявил о победе Союза. Стратегически так оно и было — потеряв 30 % своего состава, Северовирджинская армия уже не могла продолжать Мэрилендскую кампанию. Однако тактически сражение кончилось вничью. 35-тысячная армия южан сумела отбить атаку 75-тысячной армии Союза и нанести ей серьёзный урон. Потомакская армия потеряла 12 199 человек, из них 2010 убито и 1043 попало в плен (Согласно рапорту Макклеллана: 2010 убито, 9416 ранено и 1043 пленено, итого 12 469[68]). Потери армии Конфедерации были несколько больше: 12 312 человек, из них 1587 убито и 2000 попало в плен[69]. Цифры потерь в литературе встречаются самые разные, например, Макферсон полагает, что в армии Ли убито было от 1546 до 2700 человек[70]. Макклеллан оценил общие потери врага под Энтитемом и в Южных горах в 25 542 человека[68].

Самыми ожесточёнными были утренние бои вокруг кукурузного поля. По данным Службы Энтитемского Нацпарка, на этом участке было задействовано 23 600 солдат Союза и 20 100 солдат Конфедерации, потери составили соответственно 7280 и 6580 человек[71].

В сражении погибли три генерала армии Конфедерации (Джордж Андерсон, Лоуренс О’Брайан Брэнч, Уильям Старк) и три генерала федеральной армии (Джозеф Мансфилд, Исраэль Ричардсон, Исаак Родман)[72].

Сам Макклеллан видел основную проблему в личности генерала Бернсайда: «Я хочу обратить внимание на пагубные последствия непростительной задержки Бернсайда во время атаки моста и высот. Несомненно, что если бы на его месте были Портер или Хэнкок, то Шарпсберг был бы наш, Хилл был бы сброшен в Потомак, а результаты сражения были бы совсем иными»[73].

Президент Линкольн был крайне недоволен действиями Макклеллана — в основном тем, что тот не организовал преследование отступающего противника. Макклеллан оправдывался тем, что в его задачу входили оборона Вашингтона и вытеснение противника из Мэриленда, чего он успешно добился[36]. Однако Линкольн не удовлетворился этими объяснениями, и 7 ноября Макклеллан был отстранён от командования.

В целом стратегия Макклеллана — вводить корпуса в бой по частям — оказалась не вполне удачной. Лонгстрит отмечал, что противник попеременно атаковал с двух различных направлений, что позволяло южанам перебрасывать подкрепления с одного фланга на другой[74].

Особенностью сражения было то, что в нём участвовали уже вполне обученные и опытные армии. Вместе с тем пехотная тактика была далека от совершенства: северяне проводили фронтальные атаки сомкнутым строем, а южане не возводили на поле боя никаких укреплений в надежде на удобства ландшафта. «Однако Ли, в отличие от своих оппонентов, никогда не наступал дважды на одни и те же грабли. Уроки Энтитема были им учтены, и уже в следующем сражении, которое он дал Потомакской армии, полевые укрепления стали главным фактором его блестящей победы»[57].

Напишите отзыв о статье "Сражение при Энтитеме"

Примечания

Комментарии
  1. ↑ 1 2 Имея 35 000 человек на утро 17 сентября, Северовирджинская армия получила существенное подкрепление в разгар сражения в виде дивизий Джексона. Это позволяет исследователям указывать либо только изначальную численность, либо общую численность с учётом потерь на момент пополнения, либо общую численность без учёта потерь на момент пополнения. Иногда встречается усреднённая оценка в 45 000.
  2. ↑ Под таким названием было более известно на Юге.
  3. ↑ Руфус был болен, и его замещал Хетч, который был ранен в Южных Горах, так что фактически дивизией командовал Даблдей.
  4. ↑ Дивизия формально числилась в составе V корпуса с 12 сентября, но на поле боя прийти не успела.
  5. ↑ Формально считался командиром IX корпуса во время сражения.
  6. ↑ С. Н. Бурин в книге «На полях сражений гражданской войны в США» объединяет кукурузное поле с Санкен-Роуд и утверждает, что само поле было затоплено водой: «Особенно упорным был бой на полузатопленном кукурузном поле, через которое пролегала дорога, также скрывшаяся под водой. Уже к исходу дня солдаты обеих армий прозвали эту дорогу „кровавой тропой“: она, как, впрочем, и все поле, была завалена телами убитых и умиравших от ран».
Ссылки на источники
  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 Маль 2002 — С. 255
  2. ↑ 1 2 [americancivilwar.com/cwstats.html Battle Statistics: Commanders and Casualties] (англ.). AmericanCivilWar.com. Проверено 28 октября 2011. [www.webcitation.org/66MuODurn Архивировано из первоисточника 23 марта 2012].
  3. ↑ 1 2 Sears 1993 — 294—296
  4. ↑ McPherson 2002 — С. 3
  5. ↑ Маль 2002 — С. 220
  6. ↑ Sears, Stephen W. Landscape Turned Red: The Battle of Antietam. Boston: Houghton Mifflin, 1983. С. 65-66
  7. ↑ McPherson 2002 — С. 109
  8. ↑ [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/25*.html «My Maryland» — or His?]
  9. ↑ [www.civilwarhome.com/mclawsantietam.htm Рапорт Мак-Лоуза]
  10. ↑ 1 2 [www.civilwarhome.com/aphillantietam.htm Рапорт Э. П. Хилла]
  11. ↑ [www.civilwarhome.com/aopantietam.htm Antietam Order of Battle (AoP)]
  12. ↑ [www.civilwarhome.com/leeantietam.htm Рапорт генерала Ли]
  13. ↑ [docsouth.unc.edu/fpn/gordon/gordon.html Мемуары Джона Гордона]
  14. ↑ 1 2 3 Joseph Pierro. The Maryland Campaign of September 1862: Ezra A. Carman’s Definitive Study of the Union and Confederate Armies at Antietam, Routledge, 2012 ISBN 1-135-91239-4
  15. ↑ [www.historynet.com/battle-of-antietam-two-great-american-armies-engage-in-combat.htm Battle of Antietam: Two Great American Armies Engage in Combat]
  16. ↑ Bailey 1984 — С. 60
  17. ↑ McClellan’s own story, С. 588
  18. ↑ Маль 2002 — С. 224
  19. ↑ Маль 2002 — С. 226
  20. ↑ [Douglas Southall Freeman, R. E. Lee: A Biography том 2 °C. Scribner’s Sons, 1936]
  21. ↑ 1 2 Hood J. B. [www.wtj.com/archives/hood/hood02c.htm Advance and Retreat] (англ.). Проверено 28 октября 2011. [www.webcitation.org/66MuOpEn0 Архивировано из первоисточника 23 марта 2012].
  22. ↑ McClellan’s own story, С. 590
  23. ↑ Harsh J. L. Taken at the Flood: Robert E. Lee and Confederate Strategy in the Maryland Campaign of 1862. — 1999. — P. 338. — ISBN 9780873386319.
  24. ↑ Маль 2002 — С. 232
  25. ↑ [www.nps.gov/anti/historyculture/arty.htm Artillery at Antietam] (англ.). National Park Service. Проверено 28 октября 2011. [www.webcitation.org/66MuPQUHG Архивировано из первоисточника 23 марта 2012].
  26. ↑ [www.historynet.com/battle-of-antietam-carnage-in-a-cornfield.htm Battle of Antietam: Carnage in a Cornfield]
  27. ↑ [history1800s.about.com/od/civilwar/ss/The-Battle-Of-Antietam_2.htm The Battle of Antietam, September 17, 1862]
  28. ↑ [www.civilwarhome.com/jacksonantietam.htm Энтитемский рапорт Томаса Джексона]
  29. ↑ [www.civilwarhome.com/rickettsantietam.htm Энтитемский рапорт Рикеттcа]
  30. ↑ [www.antietam.stonesentinels.com/MarkersUS/M008.php Duryea’s Brigade, Rickett’s Division]
  31. ↑ Ted Alexander, The Battle of Antietam: The Bloodiest Day, The History Press, 2011 ISBN 1-60949-179-3
  32. ↑ [www.civilwarhome.com/haysantietam.htm Энтитемский рапорт Хайса]
  33. ↑ 1 2 3 4 Douglas Southall Freeman, R. E. Lee: A Biography том 2 °C. Scribner’s Sons, 1936
  34. ↑ Маль 2002 — С. 237
  35. ↑ Маль 2002 — С. 238
  36. ↑ 1 2 Early J. A. [www.civilwarhome.com/earlysharpsburg.htm Chapter 16] // Lieutenant General Jubal Anderson Earl, C.S.A.: Autobiographical sketch and narrative of the war between the states. — 1912.
  37. ↑ [www.civilwarhome.com/jacksonantietam.htm Энтитемский рапорт Джексона]
  38. ↑ 1 2 [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/27*.html The Bloodiest Day of the War]
  39. ↑ Gary W. Gallagher The Antietam Campaign UNC Press Books, 1999 С. 232
  40. ↑ 1 2 David J Eicher, The Longest Night: A Military History of the Civil War Simon and Schuster, Mar 30, 2002 С.366
  41. ↑ Rafuse — С. 81
  42. ↑ Rafuse — С. 82
  43. ↑ Маль 2002 — С. 244
  44. ↑ [www.civilwarhome.com/andrewsantietam.htm Report of Col. John W. Andrews, First Delaware Infantry]
  45. ↑ 1 2 Gordon J. B. [www.wtj.com/archives/gordon/gordon_07.htm Chapter 7] // Reminiscences of the Civil War. — 1904.
  46. ↑ Wolff, Robert S. «The Antietam Campaign.» In Encyclopedia of the American Civil War: A Political, Social, and Military History, edited by David S. Heidler and Jeanne T. Heidler. New York: W. W. Norton & Company, 2000 С. 63
  47. ↑ Robert K. Krick. The Antietam Campaign. Ed. Gary Gallagher Chapel Hill: The University of North Carolina Press, 1999
  48. ↑ [antietam.aotw.org/officers.php?unit_id=93 Pryor’s Brigade]
  49. ↑ Antietam Campaign, UNC Press Books, Jan 1, 2012 С. 242
  50. ↑ Antietam Campaign, UNC Press Books, Jan 1, 2012 С. 240
  51. ↑ Маль 2002 — С. 247
  52. ↑ 1 2 Mason, 2009, p. 185.
  53. ↑ Маль 2002 — С. 248
  54. ↑ Mason, 2009, p. 185 - 186.
  55. ↑ [www.civilwarhome.com/caldwellantietam.htm Энтитемский рапорт Колдуэлла]
  56. ↑ Mason, 2009, p. 186.
  57. ↑ 1 2 Маль 2002 — С. 258
  58. ↑ [www.thelatinlibrary.com/chron/civilwarnotes/richardson.html Israel Bush Richardson (1815—1862)]
  59. ↑ Mason, 2009, p. 186 - 187.
  60. ↑ McPherson 2002 — С. 543
  61. ↑ Маль 2002 — С. 250
  62. ↑ Маль 2002 — С. 251
  63. ↑ [antietam.aotw.org/exhibit.php?exhibit_id=311 Энтитемский рапорт Стерджиса]
  64. ↑ Bailey 1984 — С. 131
  65. ↑ [www.civilwarhome.com/aphillantietam.htm Энтитемский рапорт Хилла]
  66. ↑ [www.aphillcsa.goellnitz.org//branch.html Biography of General Lawrence O'Bryan Branch] (англ.). Проверено 28 октября 2011. [www.webcitation.org/66MuQBhzB Архивировано из первоисточника 23 марта 2012].
  67. ↑ [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/27*.html Дуглас Фриман, The Bloodiest Day of the War]
  68. ↑ 1 2 [www.civilwarhome.com/mcclella.htm Report of Maj. Gen. George B. McClellan]
  69. ↑ Маль 2002 — С. 256
  70. ↑ McPherson 2002 — С. 129
  71. ↑ [www.nps.gov/anti/historyculture/casualties.htm Casualties of Battle]
  72. ↑ [www.nps.gov/anti/historyculture/6generals.htm Six Generals Killed at Antietam]
  73. ↑ McClellan’s own story, С. 608
  74. ↑ Longstreet J., Piston W. G. [books.google.com/books?id=8WxCOc22eo4C&lpg=PP1&pg=PA206#v=onepage&q&f=false Chapter 18] // From Manassas to Appomattox: memoirs of the Civil War in America. — 2004. — ISBN 9780760759202.

См. также

Литература

На русском языке
  • Маль К. М. Гражданская война в США. 1861—1865. — 2002. — ISBN 5170018754.
На иностранных языках
  • Bailey R. H., et al. The Bloodiest Day: The Battle of Antietam (Civil War). — 1984. — ISBN 9780809447404.
  • Cooling, B. Franklin. Counter-thrust: From the Peninsula to the Antietam. — U of Nebraska Press, 2007. — 354 p. — ISBN 0803215436.
  • McClellan, G. B. McClellan's own story. — 1887.
  • McPherson J. M. Crossroads of Freedom : Antietam. — 2002. — ISBN 9780195135213.
  • Mason, Jack. Until Antietam: The Life and Letters of Major General Israel B. Richardson, U.S. Army. — SIU Press, 2009. — 256 p. — ISBN 0809386879.
  • Sears S. W. Landscape Turned Red: The Battle of Antietam. — 1993. — ISBN 9780395656686.
  • Ethan S. Rafuse. Antietam, South Mountain, and Harpers Ferry: A Battlefield Guide. — 2008. — ISBN 9780803219434.

Ссылки

  • [www.brotherswar.com/Antietam-Sharpsburg.htm Сражение на Энтитеме]  (англ.)
  • [www.historyanimated.com/Antietamh.html Анимированная карта сражения]
  • [www.civilwarhome.com/leeantietam.htm Официальный рапорт генерала Ли]
  • [www.jfepperson.org/antietam.htm Хронология сражения при Энтитеме]
  • [www.civilwarhome.com/burnsideantietam.htm Энтитемский рапорт Бернсайда]
  • [www.civilwarhome.com/dhhillantietam.htm Энтитемский рапорт Дэниеля Хилла]
  • [www.old-picture.com/antietam-index-001.htm Фотографии А. Гарднера]
  • [www.civilwar.org/battlefields/antietam/maps/antietammap1.html Карта сражения 07:00 — 07:40]
  • [youtube.com/watch?v=6YqmOMHNzy4 Санкен-Роуд в наше время] на YouTube
  • [youtube.com/watch?v=L2mauIiEtvQ Кукурузное поле в наше время] на YouTube


Отрывок, характеризующий Сражение при Энтитеме



Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.


Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем то прекрасным и разумным.
Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы запада несколько раз в 1805 м, 6 м, 7 м, 9 м году стремятся на восток, крепчая и нарастая. В 1811 м году группа людей, сложившаяся во Франции, сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, – это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.
Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели – Москвы. Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда нибудь были уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.
Нашествие бежит, возвращается назад, опять бежит, и все случайности постоянно теперь уже не за, а против него.
Совершается противодвижение с востока на запад с замечательным сходством с предшествовавшим движением с запада на восток. Те же попытки движения с востока на запад в 1805 – 1807 – 1809 годах предшествуют большому движению; то же сцепление и группу огромных размеров; то же приставание серединных народов к движению; то же колебание в середине пути и та же быстрота по мере приближения к цели.
Париж – крайняя цель достигнута. Наполеоновское правительство и войска разрушены. Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность: союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный силы и власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад и год после, – разбойником вне закона. Но по какой то странной случайности никто не видит этого. Роль его еще не кончена. Человека, которого десять лет тому назад и год после считали разбойником вне закона, посылают в два дня переезда от Франции на остров, отдаваемый ему во владение с гвардией и миллионами, которые платят ему за что то.


Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.
Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения – Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.
Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.
Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.
Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
– Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.
Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.
Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.


Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.
Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Николая было особенно дурно потому, что своими тысячью двумястами рублями жалованья он не только должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не замечала, что они бедны. Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая того, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок сюрприз Наташе, Соне и тому же Николаю.
Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нужды, в котором они находились. Николай чувствовал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, восхищался ее терпением и преданностью, но старался отдаляться от нее.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее. В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто все то, что было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Положение Николая становилось хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам. Выхода из его положения ему не представлялось никакого. Мысль о женитьбе на богатой наследнице, которую ему предлагали его родственницы, была ему противна. Другой выход из его положения – смерть матери – никогда не приходила ему в голову. Он ничего не желал, ни на что не надеялся; и в самой глубине души испытывал мрачное и строгое наслаждение в безропотном перенесении своего положения. Он старался избегать прежних знакомых с их соболезнованием и предложениями оскорбительной помощи, избегал всякого рассеяния и развлечения, даже дома ничем не занимался, кроме раскладывания карт с своей матерью, молчаливыми прогулками по комнате и курением трубки за трубкой. Он как будто старательно соблюдал в себе то мрачное настроение духа, в котором одном он чувствовал себя в состоянии переносить свое положение.


В начале зимы княжна Марья приехала в Москву. Из городских слухов она узнала о положении Ростовых и о том, как «сын жертвовал собой для матери», – так говорили в городе.
«Я и не ожидала от него другого», – говорила себе княжна Марья, чувствуя радостное подтверждение своей любви к нему. Вспоминая свои дружеские и почти родственные отношения ко всему семейству, она считала своей обязанностью ехать к ним. Но, вспоминая свои отношения к Николаю в Воронеже, она боялась этого. Сделав над собой большое усилие, она, однако, через несколько недель после своего приезда в город приехала к Ростовым.
Николай первый встретил ее, так как к графине можно было проходить только через его комнату. При первом взгляде на нее лицо Николая вместо выражения радости, которую ожидала увидать на нем княжна Марья, приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев минут пять, вышел из комнаты.
Когда княжна выходила от графини, Николай опять встретил ее и особенно торжественно и сухо проводил до передней. Он ни слова не ответил на ее замечания о здоровье графини. «Вам какое дело? Оставьте меня в покое», – говорил его взгляд.
– И что шляется? Чего ей нужно? Терпеть не могу этих барынь и все эти любезности! – сказал он вслух при Соне, видимо не в силах удерживать свою досаду, после того как карета княжны отъехала от дома.
– Ах, как можно так говорить, Nicolas! – сказала Соня, едва скрывая свою радость. – Она такая добрая, и maman так любит ее.
Николай ничего не отвечал и хотел бы вовсе не говорить больше о княжне. Но со времени ее посещения старая графиня всякий день по нескольку раз заговаривала о ней.
Графиня хвалила ее, требовала, чтобы сын съездил к ней, выражала желание видеть ее почаще, но вместе с тем всегда становилась не в духе, когда она о ней говорила.
Николай старался молчать, когда мать говорила о княжне, но молчание его раздражало графиню.
– Она очень достойная и прекрасная девушка, – говорила она, – и тебе надо к ней съездить. Все таки ты увидишь кого нибудь; а то тебе скука, я думаю, с нами.
– Да я нисколько не желаю, маменька.
– То хотел видеть, а теперь не желаю. Я тебя, мой милый, право, не понимаю. То тебе скучно, то ты вдруг никого не хочешь видеть.
– Да я не говорил, что мне скучно.
– Как же, ты сам сказал, что ты и видеть ее не желаешь. Она очень достойная девушка и всегда тебе нравилась; а теперь вдруг какие то резоны. Всё от меня скрывают.
– Да нисколько, маменька.
– Если б я тебя просила сделать что нибудь неприятное, а то я тебя прошу съездить отдать визит. Кажется, и учтивость требует… Я тебя просила и теперь больше не вмешиваюсь, когда у тебя тайны от матери.
– Да я поеду, если вы хотите.
– Мне все равно; я для тебя желаю.
Николай вздыхал, кусая усы, и раскладывал карты, стараясь отвлечь внимание матери на другой предмет.
На другой, на третий и на четвертый день повторялся тот же и тот же разговор.
После своего посещения Ростовых и того неожиданного, холодного приема, сделанного ей Николаем, княжна Марья призналась себе, что она была права, не желая ехать первая к Ростовым.
«Я ничего и не ожидала другого, – говорила она себе, призывая на помощь свою гордость. – Мне нет никакого дела до него, и я только хотела видеть старушку, которая была всегда добра ко мне и которой я многим обязана».
Но она не могла успокоиться этими рассуждениями: чувство, похожее на раскаяние, мучило ее, когда она вспоминала свое посещение. Несмотря на то, что она твердо решилась не ездить больше к Ростовым и забыть все это, она чувствовала себя беспрестанно в неопределенном положении. И когда она спрашивала себя, что же такое было то, что мучило ее, она должна была признаваться, что это были ее отношения к Ростову. Его холодный, учтивый тон не вытекал из его чувства к ней (она это знала), а тон этот прикрывал что то. Это что то ей надо было разъяснить; и до тех пор она чувствовала, что не могла быть покойна.
В середине зимы она сидела в классной, следя за уроками племянника, когда ей пришли доложить о приезде Ростова. С твердым решением не выдавать своей тайны и не выказать своего смущения она пригласила m lle Bourienne и с ней вместе вышла в гостиную.
При первом взгляде на лицо Николая она увидала, что он приехал только для того, чтобы исполнить долг учтивости, и решилась твердо держаться в том самом тоне, в котором он обратится к ней.
Они заговорили о здоровье графини, об общих знакомых, о последних новостях войны, и когда прошли те требуемые приличием десять минут, после которых гость может встать, Николай поднялся, прощаясь.
Княжна с помощью m lle Bourienne выдержала разговор очень хорошо; но в самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было дела, и мысль о том, за что ей одной так мало дано радостей в жизни, так заняла ее, что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не замечая, что он поднялся.
Николай посмотрел на нее и, желая сделать вид, что он не замечает ее рассеянности, сказал несколько слов m lle Bourienne и опять взглянул на княжну. Она сидела так же неподвижно, и на нежном лице ее выражалось страдание. Ему вдруг стало жалко ее и смутно представилось, что, может быть, он был причиной той печали, которая выражалась на ее лице. Ему захотелось помочь ей, сказать ей что нибудь приятное; но он не мог придумать, что бы сказать ей.
– Прощайте, княжна, – сказал он. Она опомнилась, вспыхнула и тяжело вздохнула.
– Ах, виновата, – сказала она, как бы проснувшись. – Вы уже едете, граф; ну, прощайте! А подушку графине?
– Постойте, я сейчас принесу ее, – сказала m lle Bourienne и вышла из комнаты.
Оба молчали, изредка взглядывая друг на друга.
– Да, княжна, – сказал, наконец, Николай, грустно улыбаясь, – недавно кажется, а сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами в первый раз виделись в Богучарове. Как мы все казались в несчастии, – а я бы дорого дал, чтобы воротить это время… да не воротишь.
Княжна пристально глядела ему в глаза своим лучистым взглядом, когда он говорил это. Она как будто старалась понять тот тайный смысл его слов, который бы объяснил ей его чувство к ней.
– Да, да, – сказала она, – но вам нечего жалеть прошедшего, граф. Как я понимаю вашу жизнь теперь, вы всегда с наслаждением будете вспоминать ее, потому что самоотвержение, которым вы живете теперь…
– Я не принимаю ваших похвал, – перебил он ее поспешно, – напротив, я беспрестанно себя упрекаю; но это совсем неинтересный и невеселый разговор.
И опять взгляд его принял прежнее сухое и холодное выражение. Но княжна уже увидала в нем опять того же человека, которого она знала и любила, и говорила теперь только с этим человеком.
– Я думала, что вы позволите мне сказать вам это, – сказала она. – Мы так сблизились с вами… и с вашим семейством, и я думала, что вы не почтете неуместным мое участие; но я ошиблась, – сказала она. Голос ее вдруг дрогнул. – Я не знаю почему, – продолжала она, оправившись, – вы прежде были другой и…
– Есть тысячи причин почему (он сделал особое ударение на слово почему). Благодарю вас, княжна, – сказал он тихо. – Иногда тяжело.
«Так вот отчего! Вот отчего! – говорил внутренний голос в душе княжны Марьи. – Нет, я не один этот веселый, добрый и открытый взгляд, не одну красивую внешность полюбила в нем; я угадала его благородную, твердую, самоотверженную душу, – говорила она себе. – Да, он теперь беден, а я богата… Да, только от этого… Да, если б этого не было…» И, вспоминая прежнюю его нежность и теперь глядя на его доброе и грустное лицо, она вдруг поняла причину его холодности.
– Почему же, граф, почему? – вдруг почти вскрикнула она невольно, подвигаясь к нему. – Почему, скажите мне? Вы должны сказать. – Он молчал. – Я не знаю, граф, вашего почему, – продолжала она. – Но мне тяжело, мне… Я признаюсь вам в этом. Вы за что то хотите лишить меня прежней дружбы. И мне это больно. – У нее слезы были в глазах и в голосе. – У меня так мало было счастия в жизни, что мне тяжела всякая потеря… Извините меня, прощайте. – Она вдруг заплакала и пошла из комнаты.
– Княжна! постойте, ради бога, – вскрикнул он, стараясь остановить ее. – Княжна!
Она оглянулась. Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу, и далекое, невозможное вдруг стало близким, возможным и неизбежным.
……


Осенью 1814 го года Николай женился на княжне Марье и с женой, матерью и Соней переехал на житье в Лысые Горы.
В три года он, не продавая именья жены, уплатил оставшиеся долги и, получив небольшое наследство после умершей кузины, заплатил и долг Пьеру.
Еще через три года, к 1820 му году, Николай так устроил свои денежные дела, что прикупил небольшое именье подле Лысых Гор и вел переговоры о выкупе отцовского Отрадного, что составляло его любимую мечту.
Начав хозяйничать по необходимости, он скоро так пристрастился к хозяйству, что оно сделалось для него любимым и почти исключительным занятием. Николай был хозяин простой, не любил нововведений, в особенности английских, которые входили тогда в моду, смеялся над теоретическими сочинениями о хозяйстве, не любил заводов, дорогих производств, посевов дорогих хлебов и вообще не занимался отдельно ни одной частью хозяйства. У него перед глазами всегда было только одно именье, а не какая нибудь отдельная часть его. В именье же главным предметом был не азот и не кислород, находящиеся в почве и воздухе, не особенный плуг и назем, а то главное орудие, чрез посредство которого действует и азот, и кислород, и назем, и плуг – то есть работник мужик. Когда Николай взялся за хозяйство и стал вникать в различные его части, мужик особенно привлек к себе его внимание; мужик представлялся ему не только орудием, но и целью и судьею. Он сначала всматривался в мужика, стараясь понять, что ему нужно, что он считает дурным и хорошим, и только притворялся, что распоряжается и приказывает, в сущности же только учился у мужиков и приемам, и речам, и суждениям о том, что хорошо и что дурно. И только тогда, когда понял вкусы и стремления мужика, научился говорить его речью и понимать тайный смысл его речи, когда почувствовал себя сроднившимся с ним, только тогда стал он смело управлять им, то есть исполнять по отношению к мужикам ту самую должность, исполнение которой от него требовалось. И хозяйство Николая приносило самые блестящие результаты.
Принимая в управление имение, Николай сразу, без ошибки, по какому то дару прозрения, назначал бурмистром, старостой, выборным тех самых людей, которые были бы выбраны самими мужиками, если б они могли выбирать, и начальники его никогда не переменялись. Прежде чем исследовать химические свойства навоза, прежде чем вдаваться в дебет и кредит (как он любил насмешливо говорить), он узнавал количество скота у крестьян и увеличивал это количество всеми возможными средствами. Семьи крестьян он поддерживал в самых больших размерах, не позволяя делиться. Ленивых, развратных и слабых он одинаково преследовал и старался изгонять из общества.
При посевах и уборке сена и хлебов он совершенно одинаково следил за своими и мужицкими полями. И у редких хозяев были так рано и хорошо посеяны и убраны поля и так много дохода, как у Николая.
С дворовыми он не любил иметь никакого дела, называл их дармоедами и, как все говорили, распустил и избаловал их; когда надо было сделать какое нибудь распоряжение насчет дворового, в особенности когда надо было наказывать, он бывал в нерешительности и советовался со всеми в доме; только когда возможно было отдать в солдаты вместо мужика дворового, он делал это без малейшего колебания. Во всех же распоряжениях, касавшихся мужиков, он никогда не испытывал ни малейшего сомнения. Всякое распоряжение его – он это знал – будет одобрено всеми против одного или нескольких.
Он одинаково не позволял себе утруждать или казнить человека потому только, что ему этого так хотелось, как и облегчать и награждать человека потому, что в этом состояло его личное желание. Он не умел бы сказать, в чем состояло это мерило того, что должно и чего не должно; но мерило это в его душе было твердо и непоколебимо.
Он часто говаривал с досадой о какой нибудь неудаче или беспорядке: «С нашим русским народом», – и воображал себе, что он терпеть не может мужика.
Но он всеми силами души любил этот наш русский народ и его быт и потому только понял и усвоил себе тот единственный путь и прием хозяйства, которые приносили хорошие результаты.
Графиня Марья ревновала своего мужа к этой любви его и жалела, что не могла в ней участвовать, но не могла понять радостей и огорчений, доставляемых ему этим отдельным, чуждым для нее миром. Она не могла понять, отчего он бывал так особенно оживлен и счастлив, когда он, встав на заре и проведя все утро в поле или на гумне, возвращался к ее чаю с посева, покоса или уборки. Она не понимала, чем он восхищался, рассказывая с восторгом про богатого хозяйственного мужика Матвея Ермишина, который всю ночь с семьей возил снопы, и еще ни у кого ничего не было убрано, а у него уже стояли одонья. Она не понимала, отчего он так радостно, переходя от окна к балкону, улыбался под усами и подмигивал, когда на засыхающие всходы овса выпадал теплый частый дождик, или отчего, когда в покос или уборку угрожающая туча уносилась ветром, он, красный, загорелый и в поту, с запахом полыни и горчавки в волосах, приходя с гумна, радостно потирая руки, говорил: «Ну еще денек, и мое и крестьянское все будет в гумне».
Еще менее могла она понять, почему он, с его добрым сердцем, с его всегдашнею готовностью предупредить ее желания, приходил почти в отчаяние, когда она передавала ему просьбы каких нибудь баб или мужиков, обращавшихся к ней, чтобы освободить их от работ, почему он, добрый Nicolas, упорно отказывал ей, сердито прося ее не вмешиваться не в свое дело. Она чувствовала, что у него был особый мир, страстно им любимый, с какими то законами, которых она не понимала.
Когда она иногда, стараясь понять его, говорила ему о его заслуге, состоящей в том, что он делает добро своих подданных, он сердился и отвечал: «Вот уж нисколько: никогда и в голову мне не приходит; и для их блага вот чего не сделаю. Все это поэзия и бабьи сказки, – все это благо ближнего. Мне нужно, чтобы наши дети не пошли по миру; мне надо устроить наше состояние, пока я жив; вот и все. Для этого нужен порядок, нужна строгость… Вот что!» – говорил он, сжимая свой сангвинический кулак. «И справедливость, разумеется, – прибавлял он, – потому что если крестьянин гол и голоден, и лошаденка у него одна, так он ни на себя, ни на меня не сработает».
И, должно быть, потому, что Николай не позволял себе мысли о том, что он делает что нибудь для других, для добродетели, – все, что он делал, было плодотворно: состояние его быстро увеличивалось; соседние мужики приходили просить его, чтобы он купил их, и долго после его смерти в народе хранилась набожная память об его управлении. «Хозяин был… Наперед мужицкое, а потом свое. Ну и потачки не давал. Одно слово – хозяин!»


Одно, что мучило Николая по отношению к его хозяйничанию, это была его вспыльчивость в соединении с старой гусарской привычкой давать волю рукам. В первое время он не видел в этом ничего предосудительного, но на второй год своей женитьбы его взгляд на такого рода расправы вдруг изменился.
Однажды летом из Богучарова был вызван староста, заменивший умершего Дрона, обвиняемый в разных мошенничествах и неисправностях. Николай вышел к нему на крыльцо, и с первых ответов старосты в сенях послышались крики и удары. Вернувшись к завтраку домой, Николай подошел к жене, сидевшей с низко опущенной над пяльцами головой, и стал рассказывать ей, по обыкновению, все то, что занимало его в это утро, и между прочим и про богучаровского старосту. Графиня Марья, краснея, бледнея и поджимая губы, сидела все так же, опустив голову, и ничего не отвечала на слова мужа.
– Эдакой наглый мерзавец, – говорил он, горячась при одном воспоминании. – Ну, сказал бы он мне, что был пьян, не видал… Да что с тобой, Мари? – вдруг спросил он.
Графиня Марья подняла голову, хотела что то сказать, но опять поспешно потупилась и собрала губы.
– Что ты? что с тобой, дружок мой?..
Некрасивая графиня Марья всегда хорошела, когда плакала. Она никогда не плакала от боли или досады, но всегда от грусти и жалости. И когда она плакала, лучистые глаза ее приобретали неотразимую прелесть.
Как только Николай взял ее за руку, она не в силах была удержаться и заплакала.
– Nicolas, я видела… он виноват, но ты, зачем ты! Nicolas!.. – И она закрыла лицо руками.
Николай замолчал, багрово покраснел и, отойдя от нее, молча стал ходить по комнате. Он понял, о чем она плакала; но вдруг он не мог в душе своей согласиться с ней, что то, с чем он сжился с детства, что он считал самым обыкновенным, – было дурно.
«Любезности это, бабьи сказки, или она права?» – спрашивал он сам себя. Не решив сам с собою этого вопроса, он еще раз взглянул на ее страдающее и любящее лицо и вдруг понял, что она была права, а он давно уже виноват сам перед собою.
– Мари, – сказал он тихо, подойдя к ней, – этого больше не будет никогда; даю тебе слово. Никогда, – повторил он дрогнувшим голосом, как мальчик, который просит прощения.
Слезы еще чаще полились из глаз графини. Она взяла руку мужа и поцеловала ее.
– Nicolas, когда ты разбил камэ? – чтобы переменить разговор, сказала она, разглядывая его руку, на которой был перстень с головой Лаокоона.
– Нынче; все то же. Ах, Мари, не напоминай мне об этом. – Он опять вспыхнул. – Даю тебе честное слово, что этого больше не будет. И пусть это будет мне память навсегда, – сказал он, указывая на разбитый перстень.
С тех пор, как только при объяснениях со старостами и приказчиками кровь бросалась ему в лицо и руки начинали сжиматься в кулаки, Николай вертел разбитый перстень на пальце и опускал глаза перед человеком, рассердившим его. Однако же раза два в год он забывался и тогда, придя к жене, признавался и опять давал обещание, что уже теперь это было последний раз.
– Мари, ты, верно, меня презираешь? – говорил он ей. – Я стою этого.
– Ты уйди, уйди поскорее, ежели чувствуешь себя не в силах удержаться, – с грустью говорила графиня Марья, стараясь утешить мужа.
В дворянском обществе губернии Николай был уважаем, но не любим. Дворянские интересы не занимали его. И за это то одни считали его гордым, другие – глупым человеком. Все время его летом, с весеннего посева и до уборки, проходило в занятиях по хозяйству. Осенью он с тою же деловою серьезностию, с которою занимался хозяйством, предавался охоте, уходя на месяц и на два в отъезд с своей охотой. Зимой он ездил по другим деревням и занимался чтением. Чтение его составляли книги преимущественно исторические, выписывавшиеся им ежегодно на известную сумму. Он составлял себе, как говорил, серьезную библиотеку и за правило поставлял прочитывать все те книги, которые он покупал. Он с значительным видом сиживал в кабинете за этим чтением, сперва возложенным на себя как обязанность, а потом сделавшимся привычным занятием, доставлявшим ему особого рода удовольствие и сознание того, что он занят серьезным делом. За исключением поездок по делам, бо льшую часть времени зимой он проводил дома, сживаясь с семьей и входя в мелкие отношения между матерью и детьми. С женой он сходился все ближе и ближе, с каждым днем открывая в ней новые душевные сокровища.
Соня со времени женитьбы Николая жила в его доме. Еще перед своей женитьбой Николай, обвиняя себя и хваля ее, рассказал своей невесте все, что было между ним и Соней. Он просил княжну Марью быть ласковой и доброй с его кузиной. Графиня Марья чувствовала вполне вину своего мужа; чувствовала и свою вину перед Соней; думала, что ее состояние имело влияние на выбор Николая, не могла ни в чем упрекнуть Соню, желала любить ее; но не только не любила, а часто находила против нее в своей душе злые чувства и не могла преодолеть их.
Однажды она разговорилась с другом своим Наташей о Соне и о своей к ней несправедливости.
– Знаешь что, – сказала Наташа, – вот ты много читала Евангелие; там есть одно место прямо о Соне.
– Что? – с удивлением спросила графиня Марья.
– «Имущему дастся, а у неимущего отнимется», помнишь? Она – неимущий: за что? не знаю; в ней нет, может быть, эгоизма, – я не знаю, но у нее отнимется, и все отнялось. Мне ее ужасно жалко иногда; я ужасно желала прежде, чтобы Nicolas женился на ней; но я всегда как бы предчувствовала, что этого не будет. Она пустоцвет, знаешь, как на клубнике? Иногда мне ее жалко, а иногда я думаю, что она не чувствует этого, как чувствовали бы мы.
И несмотря на то, что графиня Марья толковала Наташе, что эти слова Евангелия надо понимать иначе, – глядя на Соню, она соглашалась с объяснением, данным Наташей. Действительно, казалось, что Соня не тяготится своим положением и совершенно примирилась с своим назначением пустоцвета. Она дорожила, казалось, не столько людьми, сколько всей семьей. Она, как кошка, прижилась не к людям, а к дому. Она ухаживала за старой графиней, ласкала и баловала детей, всегда была готова оказать те мелкие услуги, на которые она была способна; но все это принималось невольно с слишком слабою благодарностию…
Усадьба Лысых Гор была вновь отстроена, но уже не на ту ногу, на которой она была при покойном князе.
Постройки, начатые во времена нужды, были более чем просты. Огромный дом, на старом каменном фундаменте, был деревянный, оштукатуренный только снутри. Большой поместительный дом с некрашеным дощатым полом был меблирован самыми простыми жесткими диванами и креслами, столами и стульями из своих берез и работы своих столяров. Дом был поместителен, с комнатами для дворни и отделениями для приезжих. Родные Ростовых и Болконских иногда съезжались гостить в Лысые Горы семьями, на своих шестнадцати лошадях, с десятками слуг, и жили месяцами. Кроме того, четыре раза в год, в именины и рожденья хозяев, съезжалось до ста человек гостей на один два дня. Остальное время года шла ненарушимо правильная жизнь с обычными занятиями, чаями, завтраками, обедами, ужинами из домашней провизии.


Выл канун зимнего Николина дня, 5 е декабря 1820 года. В этот год Наташа с детьми и мужем с начала осени гостила у брата. Пьер был в Петербурге, куда он поехал по своим особенным делам, как он говорил, на три недели, и где он теперь проживал уже седьмую. Его ждали каждую минуту.
5 го декабря, кроме семейства Безуховых, у Ростовых гостил еще старый друг Николая, отставной генерал Василий Федорович Денисов.
6 го числа, в день торжества, в который съедутся гости, Николай знал, что ему придется снять бешмет, надеть сюртук и с узкими носками узкие сапоги и ехать в новую построенную им церковь, а потом принимать поздравления и предлагать закуски и говорить о дворянских выборах и урожае; но канун дня он еще считал себя вправе провести обычно. До обеда Николай поверил счеты бурмистра из рязанской деревни, по именью племянника жены, написал два письма по делам и прошелся на гумно, скотный и конный дворы. Приняв меры против ожидаемого на завтра общего пьянства по случаю престольного праздника, он пришел к обеду и, не успев с глазу на глаз переговорить с женою, сел за длинный стол в двадцать приборов, за который собрались все домашние. За столом были мать, жившая при ней старушка Белова, жена, трое детей, гувернантка, гувернер, племянник с своим гувернером, Соня, Денисов, Наташа, ее трое детей, их гувернантка и старичок Михаил Иваныч, архитектор князя, живший в Лысых Горах на покое.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Сражение_при_Энтитеме&oldid=80829175»