Сражение у Кап-Франсе
| Сражение у Кап-Франсе | |||
| Основной конфликт: Семилетняя война | |||
 | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
у м. Кап-Франсе, Сан-Доминго | ||
| Итог |
ничья | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Сражение у Кап-Франсе — сражение в октябре 1757 года в рамках Семилетней войны между британскими и французскими флотами. Британский флот был отправлен от берегов Сан-Доминго в надежде перехватить французский торговый конвой, направляющийся во Францию, но обнаружил, что сопровождение конвоя были слишком сильным. Французы решили отогнать англичан, после чего британские корабли напали на них. Англичане нанесли значительный ущерб противникам, но в свою очередь были сильно повреждены, и после нескольких часов французы оторвались и вернулись в порт. Английская эскадра также вернулся в порт для проведения ремонта.
Содержание
Предыстория
Британский флот под командованием коммодора Артура Форреста был отправлен с Ямайки контр-адмиралом Томасом Котсом на перехват французского конвоя[1]. Британская эскадра включала два 60-пушечных линкора — HMS Augusta (флагман Форреста), HMS Dreadnought (под командованием капитана Мориса Саклинга, а также 64-пушечный линкор HMS Edinburgh (под командованием капитана Уильяма Лэнгдона)[1]. Эскадра прибыла к Кап-Франсе утром 21 октября, ожидая там найти конвой[1].
Сопровождение французского конвоя, во главе с Ги Франсуа де Кутнапрена, графа де Керсента, было усилена, и ко времени британского прибытия состояло из четырёх линейных кораблей и трех больших фрегатов. Обладая превосходящими силами, Керсент вышел в море, как только подошли англичане[1]. Керсент поднял свой флаг на борту 70-пушечного Intrépide, его сопровождал 70-пушечный Sceptre (под командованием капитана Клавеля), 64-пушечный Opiniatre (под командованием капитана Мольё), 50-пушечный Greenwich (под командованием капитана Фуко), 44-пушечный фрегат Outarde и 32-пушечные фрегаты Sauvage и Licorne[1].
Битва
Французские силы оказались значительнее, чем ожидалось, и Форрест призвал своих капитанов на совет на борту флагмана[2]. Три капитана встретились на юте Аугусты, после чего Форрест заявил: «Что ж, господа, вы видите, что они выдвинулись, чтобы атаковать нас»[2]. Саклинг ответил: «Я думаю, было бы жаль их разочаровать», к этим словам присоединился и Лэнгдон[2]. Форрест закрыл дискуссию, сказав: «Очень хорошо, теперь отправляйтесь на свои корабли» — так завершился совет, длившийся всего полминуты[2].
Англичане выстроились в боевой порядок и, несмотря на французское превосходство, двинулись навстречу противнику. Впереди шел Дредноут, Аугуста — в центре, Эдинбург — в арьергарде[1][2]. Бой начался в 3.20 после полудня и продолжался в течение двух с половиной часов, пока Керсент не сигнализировал одному из своих фрегатов отбуксировать поврежденный флагман Intrépide из боевой линии[1]. При этом французская линия смешалась, Intrépide, Sceptre и Greenwich встали бортами друг против друга и попали под сильный обстрел с Аугусты и Эдинбурга[3].
Остальные французские корабли постепенно стали выходить из боя. Англичане были не в состоянии их преследовать, понеся потери — 23 убитых и 89 раненых, мачты были повреждены, как и такелаж[1][2]. Дредноут потерял бизань-мачту и был не в состоянии преследовать французов, в итоге английская эскадра удалилась на Ямайку, чтобы провести ремонт[1][2]. Керсент, раненый в бою, вернулся к Кап-Франсе для проведения ремонта, а затем отплыл во Францию с конвоем в ноябре[1][2]. Французские потери в акции были оценены в 500—600 убитых и раненых[3].
Последствия
Битва не имела очевидного исхода, Керсент все-таки смог провести свой конвой во Францию, как только его корабли были отремонтированы. Тем не менее британских капитанов поощрили за мужество и упорство против превосходящих сил. Значительную часть матросов Керсант потерял не в бою, а в шторме у мыса Кап-Франсе после битвы, когда Opiniatre, Greenwich и Outarde сели на мель и были взорваны[2]. Потеря Greenwich 1 января 1758 года положила конец краткому преьыванию этого корабля на французской службе: он был захвачен французской эскадрой коммодора Жозефа де Бофреммона в 1757 году во время рейда против английской эскадры капитана Роберта Роддама[4].
Память о битве и воспевание британского героизма происходило в течение всего XVIII века. Племянник Мориса Саклинга, Горацио Нельсон, знал о подвигах своего дяди, а 48 лет спустя, утром 21 октября 1805 года, сказал хирургу HMS Victory Уильяму Битти, что 21 октября — счастливейший день в году в его семье, но не назвал причину этого. Нельсон несколько раз сказал капитану Томасу Харди и доктору Александру Скотту, «21 октября будет нашим днем»[5]. 21 октября Нельсон добился своей главной и последней победы в битве при Трафальгаре, но сам пал в бою.
Напишите отзыв о статье "Сражение у Кап-Франсе"
Примечания
Литература
- Laughton, John Knox (2005). Horatio Nelson. Kessinger Publishing. ISBN 1-4179-6370-0.
- Marley, David (1998). Wars of the Americas: A Chronology of Armed Conflict in the New World, 1492 to the Present. ABC-CLIO. ISBN 0-87436-837-5.
- Nicolas, Nicholas Harris (1846). The dispatches and letters of vice admiral … Nelson, with notes by sir N.H. Nicolas 7. London: Henry Colburn.
- Schomberg, Isaac (1802). Naval Chronology: or, An Historical Summary of Naval & Maritime Events, from the Time of the Romans, to the Treaty of Peace, 1802 1. London: T. Egerton by C. Roworth.
Отрывок, характеризующий Сражение у Кап-Франсе
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.
Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
